Аннотация: Небольшой то ли рассказ, то ли очерк, то ли не пойми что об одном камерунце, с которым я когда-то вместе работал.
Эдмон Лайонел Ниакам Дзиатам
Тогда, сразу после университета, я работал в небольшой немецкой фирме. Платили, как сперва казалось, хорошо, потом стало казаться, что платят все хуже и хуже (как оно обычно и бывает, когда долго задерживаешься на одном месте), да и Германия, поначалу казавшаяся страной возможностей, как-то подрастеряла свою привлекательность... Впрочем, моя нелюбовь к Германии, развившаяся из робкого чувства в полноценную страсть, - это отдельная история... В общем, чтобы не зацикливаться на не относящихся к делу деталях, скажу, что я сменил место работы, уехал в Швейцарию, теперь вот опять думаю переезжать, затеял генеральную уборку квартиры и чистку электронных архивов и наткнулся на старые письма, в которых писал про свое житье-бытье, которое в то время состояло в основном из работы. Впрочем, с тех пор существенных изменений не произошло, жизнь проходит практически исключительно в офисе... Так вот, с интересом перечитав старые письма, решил, что кое-что можно и выложить на всеобщее обозрение.
Проницательный читатель сразу заметит, что имя в заглавии явно не немецкое. Очень проницательный читатель скажет, что Ниаакам Дзиатам попахивает Африкой (менее проницательный ткнет пальцем в Таиланд). А уж какой-нибудь матерый человечище без труда определит, что это не просто Африка, а Камерун. И, естественно, матерый человечище окажется прав.
Имена у него, кстати, забавные. Первое явно французское. Второе может произноситься как на французский (Лионель), так и на английский (Лайонел) манер. Камерун был в свое время поделен на два протектората - английский и французский, - поэтому у них теперь два государственных языка, помимо которых существуют еще около двух сотен местных диалектов, так что, со слов Эдмона, камерунцы из соседних деревень вынуждены общаться друг с другом по-английски или по-французски. Из-за такого обилия имен и вариантов произношения многие немцы терялись и не знали, как же к нему обращаться. Однажды он сказал одному такому растерявшемуся, что его можно называть просто господином Ниакамом.
Пришел я в фирму, когда мне было то ли двадцать пять, то ли двадцать шесть (у меня сохранился договор, но мне лень его искать в бардаке генеральной уборки, да и не так уж это и важно), он был то ли на год, то ли на два старше меня (кажется, все-таки на год, но и это совершенно неважно), жил к тому времени в Германии уже пару лет, отучился пару семестров в штутгартском университете и то ли планировал начать писать кандидатскую (которую в Германии, если переводить дословно, называют докторской), то ли уже начал писать, но по-немецки говорил ужасно. Его сестра, которую я как-то мельком видел - она училась в Штутгарте, - говорила по-немецки несравненно лучше и даже его жена, которая тогда еще была всего лишь официальной подружкой, - а неофициально он был завсегдатаем одного стрип-клуба в центре города, а я еще не слышал о немецких стрип-клубах без лицензии на, скажем так, расширенную работу с посетителями - так вот, даже его жена говорила по-немецки на порядок лучше, хотя и училась в Париже, а в Штутгарте бывала редкими наездами. Однако скудный словарный запас не мешал общительности, что в сочетании с постоянной улыбчивостью (с такими шикарными зубами и я бы постоянно улыбался) и какой-то детской жизнерадостностью превращало его в хрестоматийный пример африканского менталитета в представлении европейского обывателя.
Меня он временами занимал чрезвычайно. Он, к примеру, души не чаял в сборной Камеруна по футболу. Естественно, считал ее лучшей командой в мире и искренне не понимал, как я могу считать сборную Нигерии лучшей командой Африки. (Я как-то полез в энциклопедию и выяснил, что часть Камеруна на пути от протектората к независимости побывала под юрисдикцией Нигерии. Может, Эдмон поэтому не мог меня, некамерунца, понять?) Как только речь заходила о футболе, он принимался расписывать на не слишком складном немецком (родной для него, кстати, французский - он родился на территории бывшего французского протектората), что сборная Камеруна почти что стала чемпионом мира. На вопрос "это когда же?" начинал возбужденно говорить, что Камерун стал бы чемпионом мира в Италии (1990 год), если бы англичане не подменили мяч на заколдованный. На всякий случай напомню подробности матча. Итак, итальянский чемпионат, в четвертьфинале встречаются сборная Англии и сборная Камеруна. Камерун ведет 1:0, потом мяч меняют (не помню уже, почему и зачем, но эпизод был), англичане забивают два гола - кажется, оба с пенальти - и побеждают. Камерунцам не помог даже Роже Милла, который тогда еще играл. Впрочем, если не ошибаюсь, гол забил именно он. Словом, команда Камеруна лучшая в мире, потому что они почти что стали чемпионами в девяностом году, если бы не проиграли англичанам в четвертьфинале из-за того, что те заколдовали мяч. И на это мне было нечего возразить вплоть до ранней весны 2002 года, когда Камерун стал чемпионом Африки, а моя любимая Нигерия заняла лишь четвертое место. Это послужило поводом для многочисленных подколок со стороны Эдмона: мол, теперь-то ты видишь, кто в Африке лучшая команда. Но у меня на это уже был готов ответ. Перед, если я не ошибаюсь, полуфинальной игрой был арестован тренер вратарей сборной Камеруна при попытке заколдовать футбольное поле. Эту новость раскопал в Интернете один немецкий коллега и принес мне в клюве со словами: "Нет, это все-таки Африка!" Так что в ответ на словоизлияния Эдмона я смело заявлял, что Камерун выиграл только потому, что у них тренер колдовал. Он, конечно, сей позорный факт отрицал и твердил, что Камерун все равно лучше всех.
А вот после чемпионата мира 2002 года он сник - Камерун даже не вышел из группы. Все повторял, что не знает, как ему теперь представлять свою страну, если национальная сборная так плохо выступила на чемпионате мира. (Нигерия, правда, тогда тоже не вышла из группы.) А к вопросам, скажем так, своей роли в международной политике и политике вообще он относился серьезно - видать, готовил себя к будущей должности.
Каждый новый сотрудник должен был черкнуть о себе пару строк на страничке новостей в сети фирмы. Я как-то случайно наткнулся на эту страничку, к которой прилагался обширный архив, в котором я от нечего делать нашел, что писали о себе соседи по офису. В заметочке Эдмона стояло примерно следующее: он рад той ответственности, которая на него ложится... Это, надо сказать, стандартная фраза - по мнению современного отдела кадров люди, судя по всему, работают исключительно потому, что прямо-таки жаждут, чтобы их придавило ответственностью, или чтобы трудовая жизнь ставила перед ними денно и нощно нестандартные задачи (причем желательно именно по ночам часов так около трех), или чтобы качественно и количественно расти в профессиональном плане (видимо, чтобы уйти на пенсию великим бухгалтером или, скажем, гроссмейстером делопроизводства), или ради еще какой-нибудь совершенно неестественной глупости. В общем, при устройстве на работу можно называть какие угодно причины идеалистического характера, но не дай Бог заикнуться о материальной стороне дела, потому что, согласно господствующим на данный момент теориям управления, человек, ставящий на первое место зарплату, не может работать с душой ("с душой" - в понимании начальства - это когда работаешь без выходных по четырнадцать часов в день, но ничего взамен не требуешь, а, более того, сам готов был бы платить фирме за то, что тебе позволяют заниматься такой интересной работой). А когда, скажем, говоришь, что это уже до боли напоминает Советский Союз, где официально все работали исключительно потому, что очень любили работать и ну прямо жить без работы не могли, то натыкаешься на стену непонимания.
Так вот, в заметочке Эдмона стояло, что он рад ответственности и что опыт работы здесь пригодится ему потом, когда он займет пост министра экономики Камеруна. Вот так вот незатейливо.
Я, естественно, не мог не поинтересоваться, насколько он уверен в том, что станет министром экономики. Из последовавших объяснений... эх, жаль, что я не говорил (и по-прежнему не говорю) по-французски, его немецкий был подчас просто ужасен... Тут, впрочем, общавшийся с африканцами читатель может заметить, что знание французского мне не помогло бы ни капли, потому что французский в африканском исполнении можно смело назвать самостоятельным языком. Так оно, наверное, и есть: я сталкивался с английским в исполнении уроженцев бывших английских колоний и протекторатов - бывает, что без пол-литра их, бедолаг, ну совсем не понять. Предполагаю, что в массе "африканский французский" ничем не отличается от "африканского английского" (в том смысле, что для европейского уха они звучат как один незнакомый язык), но то ли Камерун такая удивительная страна, то ли Эдмон был личностью в языковом плане уникальной, то ли все дело в образовании, но по-французски он говорил, вроде бы, довольно чисто. Он время от времени болтал с уборщицей, женщиной предпенсионного возраста, которую в свое время (я не умею угадывать женский возраст, особенно если под и за шестьдесят, когда большинство, если подходить с мужской утилитарной меркой, уже и на женщин-то не тянут, но если очень приблизительно, то дело, наверное, было в самом начале сороковых) угораздило родиться в немецкой семье в Эльзасе, который, если выпендриться в поисках сравнения, можно смело назвать переходящим красным знаменем франко-немецкой дружбы. Эльзас тогда как раз в очередной раз был немецким, но ненадолго, и детство у уборщицы, как следствие, не сложилось (семью чуть ли не Францию угоняли), в чем она винила французов, но язык тем не менее выучила и с годами за ненадобностью не забыла. И вот, прямо как в каком-нибудь толстенном романе девятнадцатого века, в котором автор сопровождает героя с пеленок и до гроба, французский, который жизнь заставила выучить в детстве, пригодился ей на старости лет, чтобы, махая тряпкой, болтать с камерунцем о... уж не знаю, о чем именно, мне никто не переводил. Но понимали они друг друга без труда (разговор тек плавно и без заминок) и звучали примерно одинаково.
Хотя, с другой стороны, на мой слух особо полагаться нельзя, он у меня немузыкальный совершенно. Помнится, мне как-то на работе (уже на второй моей работе, швейцарской) переписали сборник Далиды, а потом смотрели на меня большими глазами, когда невзначай выяснилось, что я не знал, что она не француженка, а выросшая в Каире итальянка. Отец у нее был первой скрипкой в каирском оперном - том самом, где в конце декабря 1871-го состоялась премьера "Аиды", про которую любят рассказывать, что Верди написал ее на открытие Суэцкого канала, который, правда, закончили копать двумя годами раньше, но это недостойные внимания мелочи. Еще любят рассказывать, что, да, версия с Суэцким каналом не выдерживает строгой критики, что Верди начал писать "Аиду", когда еще копали, но докопали быстрее, чем он дописал, поэтому Верди не оставалось ничего иного, как приурочить окончание "Аиды" к открытию каирского оперного. Еще говорят, что, хоть премьера "Аиды" действительно была в Каире, все же не надо затыкать "Аидой" все дыры египетские, и что с какой вообще стати выросшему под пятой наполеоновских оккупационных войск композитору воспевать открытие французского канала, и, что, мол, надо бы знать, что на торжествах по поводу открытия Суэцкого канала давали "Риголетто" - и "Риголетто" же открылся каирский оперный (открывшийся, кстати, на пару дней раньше Суэцкого канала). Как бы то ни было, подытоживая все версии, можно с уверенностью утверждать, что Верди в Египте пользовался спросом и что спрос на европейскую классику там, судя по всему, не ослабевал на протяжении десятилетий, так что понятно, как в Каире оказался папа Далиды, которая в результате говорила по-французски с заметным североафриканским акцентом, что, собственно, и оказалось для меня новостью, а меня недоверчиво спрашивали, неужели я действительно не слышу, как жестко она произносит... (дальше перечислялись звуки, но они у меня в одно ухо влетели и тут же вылетели в другое). Так что вполне возможно, что французский был у Эдмона вовсе даже не в полном ажуре, но тогда, слушая, как он болтает с уборщицей, я не слышал ничего жесткого или, наоборот, излишне тягучего. В общем, говори я по-французски, я, несомненно, мог бы рассказать об Эдмоне значительно больше, но поскольку, повторюсь, я по-французски не говорю, о чем уже неоднократно жалел, особенно однажды, когда на затянутой в туман набережной Сены мне навстречу из белесой пелены - в чистом виде импрессионистский сюжет - вынырнула очаровательная парижанка в бордовом плаще и что-то спросила, а я, идиот, растерявшись, рефлекторно ответил по-немецки, что, к сожалению, не понимаю ни слова, а она в ответ бросила что-то короткое и пошла дальше в туман, а воображение с тех пор все так и рисует интересные картины, которые наверняка воплотились бы в жизнь, если бы я ответил если не по-французски, то хотя бы по-английски...
Так вот, по-французски я, значится, не говорю, поэтому объяснения Эдмона про его политическое будущее я слушал на корявом немецком. Понял я примерно следующее: в стране в принципе демократия, в чем он видит большую заслугу нынешнего президента, пригласившего в парламент представителей всех племен, что в принципе явно оговорено в конституции, но не соблюдалось предшественником президента... Путано получилось. Попробую еще раз: в конституции сказано, что в парламенте должны быть представлены все племена, но предшественник президента отошел от конституционных принципов. Хотя, честно говоря, я не уверен, что все правильно понял. Вполне возможно, что в конституции открытым текстом не говорится, что все племена должны быть представлены в парламенте, а заслуга демократического президента как раз и состояла в том, что он привлек старейшин к управлению страной. (И в этом месте мне стоило больших усилий не заржать в полный голос.) Что же касается его министерского кресла, то хоть в стране в принципе и демократия, но министерские портфели расписаны. Как сказал Эдмон, происходит это просто потому, что нет желающих работать министрами. (Да, такая вот Камерун утопическая страна.) К сожалению, вразумительного ответа на вопрос, а почему же совсем нет желающих работать министрами, я добиться не смог, но хотя бы договорился, что, когда он станет министром, я приеду к нему в Камерун, где он примет меня с государственными почестями. Я, правда, уже давно ничего о нем не слышал, не осталось ни мэйла, не телефона, так что боюсь, что не судьба мне пройтись от трапа самолета к лимузину по красной дорожке.
Он, кстати, когда его увольняли из фирмы (тогда многих увольняли - была очередная большая чистка, которые принято называть красивым словом "реструктуризация"), пригласил меня на свадьбу в Яунде (тамошняя столица). Не из-за какого-то особого ко мне отношения - он всех пригласил, даже начальника, который его уволил. Выслушал начальственные сожаления и соболезнования - мол, нам с тобой было так хорошо, но придется расстаться... Отношения фирм с работниками, надо сказать, временами смахивают на взаимоотношения полов. Если уходишь ты, то фирма трогательно делает большие глаза и начинает причитать-перечислять, сколько всего она для тебя сделала, что потратила на тебя лучшие годы своей жизни, что нигде больше ты не сможешь дорасти до таких высот, до каких мог бы подняться здесь (ну и пусть, что только к самой пенсии); уходят тебя, то сетуют, что вот как-то не срослось, и уверяют, что в большом и гостеприимном мире за порогом ты обязательно найдешь что-то, что подходит именно тебе... В ответ на потоки заученного начальственного красноречия Эдмон улыбнулся белоснежно и пригласил его на свадьбу. Начальник, правда, не поехал. Вообще никто из фирмы не поехал. Я, правда, одно время всерьез подумывал, пока не приценился к билетам, - не то чтобы безумно дорого, но и не так чтобы уж прямо совершенно доступно. Не знаю, как сейчас, но тогда из Германии прямых рейсов в Яунде не было как класса, все летали через Париж. Опять-таки сперва пришлось бы ехать в Берлин в камерунское посольство - я тогда был еще российским гражданином, мне требовалась виза. Впрочем, немцам тоже требовалась, но там, кажется, была облегченная процедура. В общем, в результате влетело бы в копеечку. Не говоря уже о том, что, посмотрев на сайте посольства на перечень прививок, справочки о которых надо было приложить к заявлению с просьбой о визе, я, честно говоря, слегка струхнул и подумал, что, пожалуй, как-нибудь в другой раз съезжу к нему на свадьбу. У них там многоженство, может, свадьба и не последняя. Правда, он сам собирался заводить только одну жену (по примеру родителей), но у его дедушки (не помню уже, по какой линии) было, кажется, четыре. Впрочем, дедушка был человеком, скажем так, деревенским, а, с точки зрения Эдмона (а он, как и полагается будущему министру экономики, концентрировался на материальных аспектах), полигамия оправдывает себя на селе, где в хозяйстве важна каждая пара рук, в городе же многочисленные жены становятся обузой: работает только мужчина, а пять человек на одну зарплату не просодержать. Надо сказать, эти его рассуждения пользовались неизменной популярностью у немецких коллег. Мужчины валялись от смеха, женщины, правда, относились весьма прохладно. Особенно когда Эдмон позволял себе высказывания в совершенно домостроевском духе: "Зачем слушать женщин? Они говорят только о тряпках и покупках. И, если подумать, так и должно быть".
Но вот тема полигамии вызывала активный интерес даже у женской части общества. Интерес этот выражался в основном в том, что они каверзными вопросами пытались показать Эдмону несостоятельность его взглядов и внутренние логические противоречия его теорий, и, может быть, они бы даже добились успеха, но, наверное, из-за того, что Эдмон вырос в стране с таким вот укладом жизни, таран немецкого язвительного красноречия не достигал глубин его души - это я так, чтобы литературой повеяло. А если человеческим языком, то он просто улыбался от уха до уха и на лице у него было написано, что он прямо-таки наслаждается этими попытками его цивилизовать.
Вот спросят его, почему же не послать жен работать и в городе. А он в ответ, что счастье в городской семье возможно, лишь если женщина не работает. Не то у супругов не остается времени друг для друга. В этом месте нашу разведенную начальницу (которая к тому моменту уже давно жила с другим, кстати, тоже работавшим в штутгартском отделении) обыкновенно слегка перекашивало. И поскольку стерву-начальницу я тайно и безответно ненавидел всеми фибрами души, эти разговоры имели для меня особую прелесть.
Это был стандартный дебют. Продолжение могло следовать такое: если жен, скажем, четверо, то можно всех послать работать, вариант-то беспроигрышный, потому что хотя бы у одной из четырех время для мужа да найдется. На это Эдмон отвечал, сбиваясь на французский, что это в чистом виде мужской шовинизм, ставящий во главу угла мужское счастье и совершенно игнорирующий женские потребности. И подчеркивал, что проблема не в том, что в городской семье у работающей жены не остается времени для работающего мужа, а в том, что у работающих супругов не остается времени друг для друга.
Но, как правило, наступавший немец так просто не сдавался: зачем же, мол, всем вкалывать, как ломовые лошади, ведь если в семье работают пятеро, то можно ведь работать и по полдня на полставки - и денег на жизнь хватит, и времени будет хоть отбавляй. На это он отвечал, что экономические реалии таковы, что всем женам не подыскать работу на полставки, но даже если это было бы возможно, то это неграмотный способ ведения хозяйства. Ведь, скажем, для фирмы важен не оборот сам по себе, а прибыль. То же самое и с семейными финансами. Да, если все будут работать по полдня, то оборот возрастет, но возрастет ли и прибыль? Ведь всем женам надо будет регулярно покупать вещи, чтобы ходить на работу (и неважно, на полдня или на целый день), всем надо будет оплачивать проезд до работы и обратно и так далее и тому подобное. Так что в результате все зачем-то будут ходить на работу, тратиться на то, чтобы ходить на работу, раздражаться из-за того, что нужно ходить на работу, денег особо не прибавится, но времени для домашних дел будет оставаться меньше, и счастливее в результате никто не станет.
Тяжело сказать, говорил ли он все это всерьез или просто дразнил белых гусей. Я, надо сказать, довольно часто не понимал, шутит он или нет. Например, как-то он сказал, что никогда не полетит в Америку, потому что не умеет плавать. Коллеги у него спрашивают, а какая, собственно, связь. Ну как же, отвечает он, если самолет рухнет в Атлантический океан, то он не выплывет. Его, конечно, тут же заверили, что умение плавать не поможет ему совершенно, на что он серьезно кивнул: мол, спасибо, принял к сведению. И вот что хочешь, то и думай. Или, к примеру, всякий раз, когда мы выпивали в рабочем кругу (в России это, сейчас, кажется, называется корпоративными вечеринками), он, сделав пару глотков полусухого, говорил, что "вино сегодня очень крепкое". Над этой его стандартной фразой все стандартно смеялись, но, когда мы пили у него дома (а пил он исключительно красное), он никогда на градус не жаловался.
Как бы то ни было, чувство юмора у него было потрясающее, правда, он, как мне казалось, об этом не всегда догадывался. Помню, сидели мы как-то в субботу под рождество в бюро и программировали. Ну и болтали попутно. Он полувопросительно говорит (я облагораживаю его речь): "Но ведь когда Россия еще была Советским Союзом, она ведь все равно не играла заметной роли на дипломатической арене. Советский президент ведь ни разу не был с визитом в Камеруне". (Он так и сказал: "советский президент". Очаровательно.)
Я засмеялся и поинтересовался, как часто Камерун посещали американские президенты. Выяснилось, что тоже ни разу, но зато постоянно приезжали американские советники.
На рождество он уехал в Париж, чтобы, вернувшись, озадачить меня вопросом: "Скажи, а многие русские евреи?"
Я не стал объяснять, почему смеюсь. Все равно бы не смог. Но он не обиделся и тут же задал следующий вопрос: много ли у евреев власти в России? Выяснилось, что этой темой он вдруг заинтересовался потому, что кто-то ему сказал, что хозяин отеля, в котором он останавливался, еврей. Вот ведь как оно в жизни бывает: уедет негр в Париж на рождество и вернется с ворохом черносотенных вопросов. Честно говоря, не помню уже, как я выкрутился (ну не мог же я сказать ему, что вся власть в России на самом деле принадлежит мне, а работа в Германии для меня нечто вроде хобби), но зато помню, что где-то через пару месяцев я поинтересовался у него, а много ли евреев в Камеруне. На что он просто ответил, что не знает. Его это никогда не интересовало. Он вообще о еврейском феномене впервые узнал в Европе. Я не сразу понял, что он имеет в виду, и переспросил:
- То есть ты только в Европе узнал, что есть евреи?
- Нет, я и раньше знал, что они есть, но не знал, что у них так много денег и власти.
Переселиться, что ли, в Камерун? Если уж будущий министр экономики не знает, есть ли в стране евреи, то антисемитизма там точно нет. Но стоит ли ехать в страну, в которой нет даже евреев?
Иногда Эдмон откалывал отличные шутки совершенно сознательно. Сижу как-то осенью на работе и пишу что-то на awk. (Будь я человеком компьютерным, то тут последовало бы небольшое, но насыщенное чувством собственного превосходства лирическое отступление, объясняющее непосвященным, что такое это самое awk и каким я был в этом деле непревзойденным джигитом, но поскольку с точки зрения современной биологической социологии я типичный представитель офисного планктона, а компьютерами занимаюсь лишь потому, что надо же чем-то заниматься, чтобы как-то жить, то лирических отступлений не последует, потому что я уже сам успел подзабыть, как это awk выглядит. В памяти отложилось только, что каждое утро я вставал и тащился на работу, сидел за компьютером, барабанил по клавишам, ехал домой, чтобы на следующее утро встать, поехать на работу и так далее.)
Так вот, сидел я себе тихенько и писал что-то на awk. Он заходит, выглядывает в окно и говорит:
- Уже подняли.
- Что подняли?
- Грузовик.
- Какой грузовик?
- Ты что, ничего не заметил?
- Нет, а что такое?
Выясняется, что под окнами столкнулись два грузовика с прицепами, один из них перевернулся. Все это прошло мимо меня (все-таки четвертый этаж, окна закрыты, я как раз ошибку в программе искал). Он говорит:
- Ты очень концентрируешься на работе. Это опасно. Знаешь, что стало с людьми, которые так концентрировались на работе в World Trade Center?
На этом фоне совершенно блекло смотрелись некоторые его африканские истории, так явно рассчитанные на белого человека, что, подозреваю, он их выдумывал на ходу. Его брат якобы устроился учителем в школу. (Я не стал спрашивать, с чего вдруг человек из совсем не бедной семьи вдруг ринулся в народ.) А в школу идти через пустыню. (Очень напоминает "я в твои годы по двенадцать дней в неделю по пояс в сугробах на шахту бегал".) Но брат Эдмона ходил на работу все-таки с некоторым комфортом - по дороге. (Семья живет в центре Яунде. Там за час пешком до окраины не доберешься. Хотя, может, пустыня - это африканский эквивалент каменных джунглей.) Идет однажды Эдмонов брат один-одинешенек по пыльной дороге через пустыню и видит льва. (А в далекой России по улицам гуляют медведи и дикие крестьяне летом пьют из самоваров теплую водку.) Испугался брат, убежал. И учительство бросил. К кульминационному моменту у меня на лице аршинными буквами проступило "не верю! ни единому слову не верю!" - и Эдмон поспешил добавить, что про льва брат, наверное, выдумал, ему, наверное, просто на работу надоело ходить.
А раз собрался брат прилететь в гости (я выслушал столько историй про брата, что, сильно сомневаюсь в его существовании). Эдмон ему советует одеться потеплее, потому что в Штутгарте холодно (брат собирался прилетать, кажется, в ноябре). Глупый брат отвечает, что, мол, он любит холод. И, конечно, прилетает, не захватив даже свитера...
В общем, истории про брата были явно слабоваты... Может, это он так психологические эксперименты ставил на европейском обывателе. Собирал расхожие штампы, превращал их в похождения брата, а потом смотрел, как народ реагирует. Я однажды от него услышал замечательную фразу, после которой я как-то вообще стал внимательнее к нему прислушиваться и по-новому взглянул на "опыт работы здесь пригодится мне, когда я займу пост министра экономики моей страны". Фраза (которую опять-таки придется сильно облагородить) звучала примерно так: "Разница между Европой и Африкой в том, что в африканском общении действует презумпция невиновности, а в европейском, наоборот, виновности". И разжевал: "В Европе незнакомец плохой, пока не докажет обратное. В Африке незнакомец хороший, пока не докажет обратное". Так он меня пронзил этой презумпцией невиновности, что я по горячим следам начал рыскать в Интернете в поисках чего-нибудь такого... сенсационного о Камеруне, прямо приспичило раскопать что-нибудь... Сам не знаю, что именно искал, но не удивился бы, если бы открылось, что Эдмон сын нынешного министра экономики Камеруна (с его слов, у отца свой бизнес, у матери тоже, в детали он вдаваться не желал)... Имя министра экономики я так, правда, найти и не смог, зато я разобрался с их демократическими и недемократическими президентами. Оказалось, их всего-то два и было. Первый, Ахмаду Ахиджо, ушел с поста в 1982 году по, скажем так, настоятельной просьбе Миттерана, уступив насиженное место Полю Бийя. На мой обывательский взгляд, разницы между ними особой нет, если не считать вероисповедания. Первый - мусульманин (помер уже между делом где-то в изгнании, то ли во Франции, то ли в Сенегале, не помню), второй - католик. Учился, кстати, в Париже. И, если судить исключительно по имени, то француз французом... А политическим строем, как мне показалось, что при одном, что при другом в стране была - то есть при первом была, а при втором продолжает быть - тоталитарная демократия, когда большинством голосов на выборах побеждает единственный кандидат (а это не так уж тривиально, когда выборы многопартийные). Это, несомненно, объясняет, почему Эдмон был так уверен в завтрашнем дне. А что касается политических симпатий, то не удивлюсь, что ему, выходцу из французской части страны, приятнее видеть наверху "француза" (диктатором нынешнего демократического президента называют преимущественно уроженцы английской части страны). Опять-таки прежний президент Эдмона даже не знал, а нынешний собирается сделать министром экономики...
А, может, тут не без религиозных мотивов. На тему религии Эдмон, правда, не распространялся совершенно (и любитель экзотики, наверное, заподозрил бы, что он справлял в ванной кровавые ритуалы вуду, основательно загадив кафель), но он мне показывал видео своей свадьбы, - вуду там и не пахло. Церемоний было, кстати, аж три штуки: в ЗАГСе, в церкви и в племени. И большой банкет после ЗАГСа.
Первой мне показали церемонию в деревне - правильнее, наверное, было бы назвать эту процедуру сватовством, но Эдмон перематывал огромные куски, поэтому представление у меня сложилось осколочное.
Коротенькая, секунд двадцать, сценка: Эдмон подводит к какому-то старику козу. Комментирует: "Подарок". Потом долго перематывает пленку (остается только догадываться, что сделали с козой). Потом какое-то полутемное помещение размером со школьный класс. Стулья рядами. Камера где-то в углу, где в школах обычно висит на гвоздике наглядное пособие "Мир в разрезе". Какое-то шевеление позади, где из-за занавески появляется процессия из четырех женщин: трое с накинутыми на голову платками (не в том смысле, что они их небрежно повязали, а в самом прозаическом смысле накинутыми - как на клетку с попугаем платок накидывают, чтобы помалкивал) и поводырь. Гусиным шагом пробираются по оставленному в центре проходу. Справа от камеры появляется Эдмон. Он поясняет, что задача узнать невесту, не видя лица. Узнаешь - забирай. Не узнаешь - все равно забирай. На какую пальцем указал, та и твоя. С пустыми руками не уйдешь.
Ясное дело, предварительно договориваются, что невеста, скажем, пойдет последней. Они договорились, что она пойдет в середине, но за портьерой у них возникла заминка, все смешалось в доме Облонских, и в результате она оказалась первой, то есть сразу за поводырем. Эдмон на автомате сказал, что моя вот эта, ткнул в среднюю и потянул с нее платок. Невеста, не сомневаясь, что опознали именно ее, скинула платок сама. Эдмон тут же сообразил, что дал промашку, и сказал, что ненароком промахнулся и стянул платок не с той, а собирался брать именно первую.
В публике началось довольно оживленное бурление. И я подумал, что правильно сделал, что не поехал к нему на свадьбу, - я бы выделялся в толпе бледностью эмоций.
Эдмон объявил, что самое интересное посмотрели, и собрался ставить следующую кассету. "Ну и как вы выпутались?" - спросил я. Как оказалось, элементарно. Он настаивал на том, что сразу же узнал невесту под платком, просто случайно указал не на ту. И пояснил для глупого европейца: "Формальность". Формальность формальностью, говорю, но там были люди, у которых на лицах было написано, что они очень серьезно относятся к соблюдению формальностей. Он, пожав плечами, уточнил, что да, старики, конечно, могли бы настоять, но так никто не делает, потому что все прекрасно понимают, что через отведенный срок жених придет еще раз, ошибок прежних он уже не повторит, так что в итоге та, которую забрали первой, окажется на положении нелюбимой жены-служанки, а зачем племени отдавать девушку в дом, где ей не будут рады? И поставил следующую кассету.
Церемония в церкви. Что-то христианское, в конфессиях я не разбираюсь... Не удивлюсь, если у них что-то свое, как, скажем, у тех же эфиопов, "крышующих" Храм гроба Господня в Иерусалиме... Никакой экзотики, все скучно и стандартно: вышли вперед, повторили за священником-суфлером, что обязуются любить друга друга до гробовой доски, обменялись кольцами и поехали в ЗАГС. (Меня позабавила последовательность действий или, как сейчас менеджеры любят говорить, расстановка приоритетов: сперва уладили все с племенем, потом со священником, а напоследок поехали к государственному чиновнику. Где-то в антрактах этой эпопеи они успели попозировать в свадебных нарядах на фоне городских достопримечательностей. В памяти остался только один кадр в парке перед особняком, похожим на американский Белый дом. Эдмон пояснил, что это президентский дворец и что там не всякий может сфотографироваться, - временами он любил напоминать о своем высоком предназначении.)
Церемонию в ЗАГСе мне не показали (полагаю, еще раз обменялись теми же кольцами), и я не узнал, играют ли в Африке Мендельсона. Показали лишь, как праздничная толпа родни вытекает из дверей ЗАГСа, потом Эдмон снова перемотал кусок (вечер, блестящие машины одна за другой останавливаются у дверей отеля), потом еще перемотал (молодые в сопровождении родителей петляют по бесконечным гостиничным коридорам), и, наконец, все собрались в огромном банкетном зале. Потом он мне кусками показывал, как народ ест, танцует и веселится - в общем, очень скучно, если сам там не был. Из этой нарезки мне запомнился только один момент: приглашенное трио столичных комиков (а там была обширная культурная программа) травит анектоды, Эдмон старательно переводит:
- Летят в самолете трое: американец, француз и камерунец...
Да-да, как в тех анекдотах, которые рассказывали во дворе. Только третий не русский, а камерунец... Так вот, летят в самолете трое. Самолет начинает терять высоту. Пилот требует срочно избавиться от всего лишнего. Американец достает набитый долларами чемодан и выбрасывает его со словами, что ему не жалко, у него в Америке долларов навалом. Самолет продолжает падать. Француз достает набитый косметикой чемодан и выбрасывает его со словами, что ему не жалко, у него во Франции косметики навалом. Самолет продолжает падать. Камерунец достает китайца и выбрасывает его со словами, что ему не жалко, у него в Камеруне китайцев навалом. (Китайцы добрались уже и до Камеруна и прочно там осели.)
Интересуюсь, какие у Эдмона, теперь женатого человека, планы на жизнь. Он отвечает, что планы не изменились. Первое: завершить европейское образование (он на момент разговора то ли уже защитил, то ли вот-вот должен был защитить немецкую докторскую), потому что в Европе образованным считается только человек с европейским дипломом. Интересно, что учиться он решил в Германии. Неожиданный, как мне показалось, выбор для человека, собирающегося заниматься политикой в Камеруне. Помню, он сказал как-то: "Телесно французы ушли, но на самом деле остались". (Он так сказал - "телесно".)
Второе: поработать в Европе. Когда его уволили, он моментально нашел новое место. Я удивился даже не тому, что он нашел, а как-то не ожидал, что он станет искать. Казалось бы, пункт программы выполнен, опыт работы в немецкой фирме есть, можно начинать карьеру на родине. Но у него, наверно, все было распланировано, а может, он ждал, пока жена доучится в Париже, или присматривал за сестрой, пока та учится в Штутгарте. Как бы то ни было, он мигом нашел работу в фирме, которую можно было бы назвать нашим конкурентом, будь фирмы были покрупнее, а рынок поменьше.
Третье: собственное дело в Яунде. И не абы какое абстрактное дело, а SAP для малого и среднего бизнеса. Он говорил, это рынок с потенциалом.
Ну а потом уже и пост министра экономики. Прямо как у Цоя: "Тот, у кого есть хороший жизненный план, вряд ли станет думать о чем-то другом"...
Сейчас весна 2010-го. Если в немецком google набрать Niakam, то его имя будет первым в списке - линк на страничку Математического института Штутгартского университета, где он защитил докторскую (что-то из финансовой математики). Докторскую можно даже купить на amazon.de, где она имеется в единственном экземпляре за пятьдесят евро. Где-то между линками на институт и на amazon стоит линк на фирму "PIS" ("Partners for Information Systems"), владельцем и генеральным директором которой Эдмон является с сентября 2007-го. Если зайти к ним на страничку, то, разгадав ребусы французских слов с латинскими корнями, узнаешь, что фирма, как Эдмон и собирался, в Яунде и что они являются официальными партнерами SAP в Центральной Африке. А лоснящаяся девушка на фотографии, по-моему, сестра владельца и генерального директора.
В общем, если так пойдет дальше, он действительно станет министром экономики Камеруна. Полю Бийя, правда, уже семьдесят семь лет, но в следующем году он намерен участвовать в президентских выборах... Опять-таки Эдмон никогда не говорил, что собирается стать министром экономики именно в команде Бийя...
И вот как-то все равно не укладывается все это в голове. Послушаешь всяких менеджеров или, скажем, почитаешь объявления о приеме на работу, так начинаешь верить, что в наше время самое востребованное качество в людских ресурсах - это мобильность. Не только географическая, а вообще мобильность. Сегодня здесь, завтра там, сегодня то, завтра се, сегодня так, завтра этак. И вот так уже вживаешься в эту современную философию мобильности-лабильности, что практически перестаешь что-либо планировать. Говоришь себе, что как будет, так будет. Переходишь от принципа "мой дом - моя крепость" к "все свое ношу с собой". Не выписываешь газеты, потому что все равно все время либо в офисе, либо в разъездах, а информацию удобнее искать в Интернете. Не ставишь дома телефон, потому что пользуешься все равно только сотовым. А встречаешь невзначай успешного человека с последовательно осуществляемыми планами - и прямо представления о мире переворачиваются. И думаешь, что ведь можно же, черт возьми, жить по-человечески, а не метаться, как оно самое в проруби, - были бы деньги. Были бы деньги, мда-а-а... Достаешь "Закат Европы" Шпенглера, читаешь: "Характерно, что ни один текст конституции не знает деньги как политическую величину. Конституции содержат лишь чистую теорию. В теории, а значит и конституциях можно быть принципиально свободным. В реальной личной жизни в городах можно быть независимым лишь с помощью денег". Засыпаешь, начитавшись на ночь шпенглеровских страшилок-пророчеств, которые все никак не хотят сбыться, в полшестого встаешь, совершенно машинально умываешься, одеваешься, идешь на работу, работаешь, приходишь с работы, раздеваешься, умываешься, ложишься спать - в общем, ведешь жизнь собаки Павлова, которая хоть и понимает, что никогда не заработает на свободу, но рефлекторно облизывается при слове "зарплата".
Если бы Верди дергали каждый день ("маэстро, уже почти докопали, балетную сцену дописали?", "маэстро, будет не канал, а оперный, как у Вас продвигается?"), он бы, наверное, "Аиду" не написал. Хотя, раз давали "Риголетто", то его, наверное, каждый день и дергали. И то ли Верди тоже не мог послать работодателей подальше, то ли дергают всех без разбора. И только диву даешься, как кто-то умудряется планировать вперед лет на десять. Как будто про жизнь Эдмона написали книгу, где все подробно с пеленок и до гроба, а он прочел и знает, что на сто двадцать шестой странице второго тома сядет в правительственное кресло... А, может, такую книгу пишут про каждого, но как все вещи, издающиеся в единственном экземпляре, мне она не по карману...