Аннотация: Еле выбрался из Израиля в сентябре 2009-го...
Турист
В детстве, когда времени хватало на все, а денег, наоборот, ни на что не хватало, поэтому остается только пожимать плечами, почему это время деньги, если жизненный опыт говорит, что время не равно деньгам, а обратно им пропорционально... Так вот, в детстве, которое я почти что и не помню, и потому теряюсь, когда со мной делятся воспоминаниями... Вот так, бывает, слушаешь воспоминания о детстве и киваешь в такт словам, а подробности все сыпятся и сыпятся, как будто там после детства и не было ничего, а ты все киваешь и киваешь, а там все говорят и говорят, и ты понимаешь, что свое и не вспомнить - то ли оттого, что уже напичкан чужим под завязку, то ли потому, что и не было ничего примечательного. А потом, прожужжав все уши, тебя спрашивают, как оно у тебя было, а ты говоришь, что уже и не помнишь, и с той стороны вроде как обида и непонимание...
Итак, в детстве, когда времени хватало на то, чтобы читать чужие глупости, а не только на то, чтобы читать свои (ведь сам себя не прочтешь - никто и не похвалит), я аж несколько раз прочел написанную неким Вильямом Сибруком художественную биографию Роберта Вильяма Вуда, про которого я еще лет пятнадцать тому назад точно знал, кто он такой, но со временем, к счастью, забыл. Помню (и это, пожалуй, одно из немногих сохранившихся детских впечатлений), меня тогда неприятно поразил один эпизод: в конце девятнадцатого века Вуд работал в Берлине, где доводил до кондрашки полицейских, садясь во второй класс берлинской надземки, показушно размахивая желтым билетом третьего класса (а сезонный зеленый билет второго класса лежал в кармане). Тогда я считал, что так поступать нехорошо, что люди ведь не виноваты, что работа у них такая. А потом стал замечать, что сам нет-нет да и дразню гусей, так что Вуда я теперь очень даже хорошо понимаю, потому что, как оказалось, все работы хороши, но только, как бы это сказать, для их субъектов, а не для объектов. И еще оказалось, что множество профессий (а бывают дни, когда кажется, что вообще все) созданы с единственной целью вывести меня из состояния неустойчивого душевного равновесия, поэтому совесть не видит ничего зазорного в том, чтобы в ответ помотать госслужащим нервы, пусть они, бедолаги, и не виноваты ни в чем, а сами ни свет, ни заря встают на работу, как на каторгу.
Осенью две тысячи девятого, в начале сентября, мне дали отпуск на целых три недели и я совершенно спонтанно напросился к родне в Израиль. Купил четвертого сентября билет из Мюнхена в Тель-Авив (да-да, в один конец, знающий читатель уже может начать предвкушать), шестого сел в моей швейцарской дыре на поезд (который по дороге сломался), добрался до аэропорта и суетился в бетонных пространствах, пока искал зал отлета, - он на отшибе, и там только немецкие полицейские и международные евреи, так что, если рванет, люди не пострадают.
Полоса препятствий началась прямо на входе - полицейский в будочке попросил предъявить билет. Предъявить электронный билет мне было слабо, но я, слава Богу, догадался распечатать и взять с собой мэйл, что билет я купил. Пропустили в зал. Получил билет, сдаю багаж - сиротливую сумку, которую можно было бы и не сдавать, да только я никак не могу запомнить, считает ли современная криминалистика гель для бритья взрывоопасной жидкостью или еще нет. Прошел рентгеновскую просветку ремня, часов, бумажника и кед. Дал полапать себя бесцеремонному мужику в хирургических перчатках - я бы предпочел, чтобы меня лапала его напарница, но они не говорили по-английски да и вообще были мрачнее тучи. Сел в самолет, прилетел часов в одиннадцать вечера.
Поднимаюсь вместе со всеми по эскалатору, и тут меня отлавливает девчушка, увешанная причиндалами для поддержания порядка, то есть сотрудница службы безопасности, а вовсе не уборщица. Просит показать паспорт. Показываю. Немецкий, естественно, потому как не баловать же первого встречного некрасивого ребенка в форме российским паспортом. Опять-таки приятно помучать человека разговором по-английски (а мне как-никак дополнительная практика), потому как я не удивлюсь, если в Израиле люди с ружьем могут уже и по-русски, а вот язык немцев-живодеров они точно не учат. Она спрашивает, первый ли у меня визит в Израиль, и уже в этот самый момент во мне начинает закипать типичное для компьютерного человека недовольство бестолковостью пользователей: сперва плешь на голове проедят, что базы данных не работают, а когда вдруг заработают, то ими демонстративно не пользуются, а пристают вместо этого к уставшим путешественникам, у которых по дороге в Израиль сломался поезд и вообще... Да, сознаюсь, был, но очень давно. Когда, спрашивает. Бытие (потому что жизнью это назвать нельзя) определяет сознание, и этим вопросом она меня посылает в привычный для Windows нокаут. Мозг повис, потому что было как минимум два варианта ответа: пятнадцать лет назад и семнадцать лет назад (правильным ответом, как мне потом напомнили, была золотая середина). У меня вообще такое часто: когда требуют точный ответ, начинаю сомневаться, даже если уверен. Летел как-то из Цюриха в Дюссельдорф, купил очень заранее билет на прямой рейс, а "Люфтганза" взяла и разбила его на два: из Цюриха во Франкфурт и из Франкфурта в Дюссельдорф. Во Франкфурте иду по зеленому таможенному коридору, в руках полиэтиленовый пакет. Меня останавливают, спрашивают, что внутри. Швейцарский шоколад, говорю. Заглядывают. Там действительно плитка шоколада формата А4. Пахнет шоколадом, сообщают мне. И я до сих пор собой горжусь, что никак не прокомментировал. Интересуются, везу ли драгоценности. Совершенно, казалось бы, проходной вопрос, но он мигом отвлек на себя все думательные мощности. Моментально выстроилась такая вот умозаключительная цепочка: драгоценностей у меня вообще нет - не употребляй кванторы общности всуе - проверь, есть ли исключения, а потом уже "вообще" - ну разве что запонки - а относятся ли запонки к драгоценностям? И вот на последнем вопросе (представлявшем чисто академический интерес, потому что запонки лежали дома) я и завис. И, чтобы поддержать разговор, брякнул: "У меня багаж отдельно следует... Но можно посмотреть..." Он на меня глянул странно, пожелал счастливого Рождества и отпустил.
В общем, таможенник убогого не обидит, но то в Германии, где все перебесились еще в прошлом веке, а тут, в казарме народов, даже и боязно. Говорю ей, что был то ли пятнадцать, то ли семнадцать лет тому назад, точно не могу сказать. Она между делом пролистала паспорт, в котором на первой странице стоит, что выдан он четвертого января две тысячи седьмого года, и задает мне такой вот вопрос: "Вы приезжали не с этим паспортом?" И в голове начинают роиться мысли, что либо вопрос с двойным дном, либо она не умеет читать и поставлена искать в паспортах привычные визы-пиктограммы, либо я сошел с ума и брежу Тель-Авивом, а на самом деле я в Кащенко и меня пытает лечащий врач. Отвечаю, что приезжал с другим. "Почему с другим?" Застрелиться и не встать. Вот буквально совсем рядом море и вобла (две вещи, которых мне так не хватает в Швейцарии), а тут такой коленкор. Ну вот жизнь так сложилась, что тогда приезжал с паспортом унесенного ветром государства!.. Говорю, что тогда был гражданином то ли Советского Союза, то ли России, а теперь гражданин Германии. И подумал, что если она спросит, почему, поменяв гражданство, я не оставил прежний паспорт, то я брошусь к немецкому самолету с криком "Сионисты убивают!" - и пусть хоть одна сволочь попробует прицелиться. "К кому вы приезжали?" К родственникам, отвечаю, приезжал. "Где были?" Твою мать, пятнадцать лет прошло! Но сдерживаюсь. В Тель-Авиве был, говорю, в Иерусалиме был. Пожимаю плечами. Не помню. "Цель нынешнего визита?" Опять к родственникам, говорю. "Как их зовут?" Ну, думаю, выходим на финишную прямую. И закладываю всех, даже племянницу, тем самым преднамеренно заводя следствие в тупик, потому что даже в гестапо от двухлетнего ребенка не добились бы ничего. "Где собираетесь остановиться?" У родственников. "Где они живут?" В Тель-Авиве. "Вас встречают?" Встречают. И меня наконец-то отпускают. (Интересно, отпустили бы, если бы не встречали?..)
Выхожу, а там лето высшего качества и мечети в елочных гирляндах по случаю Рамадана. И, как возвращающийся на место преступления детективный злодей, еду в Иерусалим, чтобы опять ходить кругами по лабиринту и не посмотреть ничего, кроме разве что местного населения, навязывающегося в проводники. Сперва отвечал вежливо, потом нацепил черные очки и прикинулся глухонемым, за что меня и обругали на выходе из Гефсиманского сада. Там на входе жители Восточного Иерусалима (это если "арабы" уже неполиткорректно) отлавливают туристов, чтобы проводить их до церкви... забыл, да и какая разница - пройти метров пятьдесят я пока и без посторонней помощи могу. Пробираюсь между торгующих собой арабов, заглядываю в церковь, про которую и не вспомню уже, как выглядела, стою минут пять у оградки Гефсиманского сада, про который тоже уже ничего не помню, если не считать большого ящика для садового инвентаря точнехонько в центре. К нему еще грабли были прислонены. Наверное, когда ищут персонал, расклеивают по папертям объявления: "Волею Его открылась вакансия Гефсиманского садовника. Просим обращаться мужчин в возрасте от тридцати четырех лет, регулярно проходящих утреннюю, дневную и вечернюю службы". Подумал еще, что платят, наверное, копейки, потому как великая честь, зато от богомолок отбоя нет. И вот с такими вот мыслями в высотах горних я выхожу, и тут передо мной, как чертик из табакерки, выскакивает араб, домогавшийся меня на входе, и орет: "When I speak to you, speak!" "Раскомандовался, - подумал я. - То же мне, Uebermensch нашелся". А он: "Fucking tourist! You are worse than a Jew!" "Куда уж хуже-то?" - спрашиваю сам себя. И получаю в спину: "They don't speak to us too!" "Может, withus было бы удачнее?.." - засомневался я и буквально тут же столкнулся с американским евреем из Оклахомы, который, обменявшись со мной парой фраз, уверенно заявил, что я швейцарец, сказал, что его бывшая жена из Швейцарии, и похвастался, что может даже определить на слух, из какого я кантона. Кантон он, конечно же, назвал не тот, а я подумал, что надо срочно что-то делать с английским. А он, встретив соотечественника своей бывшей, все тараторил и тараторил, пересказывая еврейскую историю в лицах. "И когда римские легионеры ворвались в Масаду, мы все уже были мертвы, понимаешь?" Кивал в такт шагам.
- Слушай, - вдруг спрашивает он, - а сколько вообще швейцарцев?
- Семь с половиной миллионов.
- Всего-то?
- Угу.
- А почему, куда ни приедешь, всюду вы?
"Распространенье наше по планете..." - думаю я и только пожимаю плечами в ответ.
Следующим был пожилой благообразный араб. Стою, отдыхаю от американца, а раз человек стоит, то он не знает, куда идти, то есть надо вцепиться и проводить. Предлагает довести до Стены Плача. Хорошо, говорю. Идем. Он спрашивает, откуда я. Из Швейцарии. Он переходит на немецкий и первым делом объясняет, почему он им владеет в совершенстве. Я тут же забываю. Ругает евреев. Очень хочется зевнуть, но я держусь. Останавливаемся в каком-то проходном дворике. Стена Плача за углом, говорит. Просит вознаградить за труды. Лезу в карман. Там у меня два шекеля мелкими монетками как раз на такой случай. Протягиваю на ладони. Он сперва улыбается. Это, мол, не деньги. А то я не знаю - деньги в другом кармане. Больше нет, говорю. Глаза у него становятся злые-злые, меня, признаться, пробирает, потому как я совсем не Джеймс Бонд, а абориген того и гляди покусает. А мимо снуют белые люди, и один раз даже проходит патруль, что, однако, от удара в морду не спасет, и я, как умная Эльза, заранее расстраиваюсь, что если мне в самом начале отпуска выбьют зуб, то весь отпуск пойдет насмарку. Он говорит, что это десять пфеннигов. В Германии уже давно евро, а в Швейцарии пфеннигов отродясь не было, но я не поправляю. Больше нет, повторяю. У него восемь детей, сообщает он. Ему хорошо за семьдесят, так что дети могли бы уже и сами зарабатывать, думаю я, но ничего не говорю, только киваю сочувственно. Мол, мои соболезнования. Десять шекелей, говорит он. Требовательно так. И добавляет, что он же меня проводил. Отвечаю, что при заключении устного договора о предоставлении эскортных услуг пункт об оплате не обсуждался (у меня третий день отпуска, и еще не отпустило). Замечаю, что его превосходный немецкий дает сбой, и поясняю, что он мне не сказал, что захочет денег. Если бы сразу сказал, я бы сам нашел дорогу. Он мне отвечает, что я должен был знать. (И меня, ясное дело, предупреждали, иначе я два шекеля мелочью не отложил бы.) Я турист, говорю, в Иерусалиме всего несколько часов и не знаю ровным счетом ничего. В противном случае мне бы не потребовался проводник. Он ничего не говорит, брезгливо выбирает пару монеток и уходит. Дохожу до Стены Плача - опять хотят денег. Молоденький религиозный. Пожертвуйте, мол. Ссыпаю ему остатки и возвращаюсь в Тель-Авив, по полной программе хлебнув местного колорита всего за два шекеля.
Без всякого злого умысла беру билет в один конец до Мюнхена на одиннадцатое сентября, совершенно не задумываясь о возможных осложнениях. Рейс вечерний, даже почти что и ночной, меня загодя везут в аэропорт, и, увидев блок-пост на въезде, я вспоминаю, что еще шестнадцать лет назад экспериментальным путем установил, что значительно проще прилететь в Израиль, чем из него улететь, хотя, казалось бы, в Ветхом Завете ясно сказано, что это попасть в Землю Обетованную тяжело. Первый барьер, правда, взял быстро - к машине подошли две девушки, чуть поодаль стоял мужик с автоматом. То ли это эмансипация такая, то ли высшие тактические соображения, то ли их вперед послали, потому что страшные... Даже не помню, заглянули ли они в багажник - в общем, легко от них отделались.
Проехали метров двести. Выхожу из машины, прощаюсь, иду ко входу. На входе рама металлоискателя и охранник, который, наверное, в современных уставах зовется оператором автоматического поиска подозрительно звенящих предметов. Просит паспорт и спрашивает, когда самолет. Мне даже захотелось спросить, а с каких это пор служба безопасности беспокоится о таких мелочах, улетит человек или нет. Но общий душевный настрой пока очень даже ничего, и я протягиваю ему паспорт с улыбкой и говорю, что самолет через два часа. Он медленно что-то там переписывает в журнал и задает вопрос, который мне в память врезался дословно, благо слов в нем всего два:
- What passport?
Бывает, разговор заходит в тупик, а бывают разговоры, начинающиеся в тупике. На языке вертится русское "А что паспорт?".
- I beg your pardon? - Это я нехемульскими усилиями задавил русский.
- What country?
Вспоминаю старый советский анекдот, что милиционеры ходят парами, потому что один умеет только читать, а второй только писать. Еще вспоминается чукча-писатель. И уже потихонечку начинаю закипать; то есть не чтобы бурлю, а вот как чайник - уже шумит, но на кухню идти еще рано.
- Germany.
И меня как-то вдруг пропускают. Может, в школе на уроках истории предупреждают, что с немцами лучше не связываться.
Попадаю в хвост очереди к слабо различимой на горизонте стойке регистрации. Но сперва надо, как в пэкмене, пробежаться по загогулистому коридорчику, ускользнув от... даже не от кого-то конкретного, а просто ускользнуть.
К очереди пристают с вопросами двое: парень лет так двадцати и отцветающая стерва где-то примерно в середине своих роковых сороковых. Парень у нее в подмастерьях по классу "добрый следователь".
Добрый следователь подходит ко мне первым, берет паспорт, задает стандартные "что делал?", "где был?", "к кому приезжал?", "куда лечу?", и разговор, в общем-то, развивается, то есть я даже наивно верю, что быстренько проскочу, получу место у окошка и посмотрю сверху на ночной Тель-Авив. (У меня, надо сказать, припадки наивной глупости регулярно случаются.)
Потом он спрашивает, во сколько самолет, и убегает с моим паспортом за консультацией к стерве, у которой на него времени нет, потому что она вцепилась в пожилую пару и сосет из них нервы. Я стою, жду, тоскливо посматриваю на стойку регистрации - как к ней тоненьким ручейком просачивается народ и расхватывает мои места.
Парень наконец-то возвращается, получив, видимо, от стервы указания помурыжить меня светской беседой. И спрашивает с места в карьер, говорю ли я на иврите. И вот тут я совершаю непростительную ошибку резидента, отвечая ему следующее (хотя, наверное, даже ответь я иначе, он бы все равно нашел, как меня подкузьмить):
- К сожалению, не говорю.
- Почему "к сожалению"?
У него это получилось даже с вежливым таким участием, но Штирлиц тут же подумал, а не сболтнул ли он лишнего. Наверное, надо было сразу сказать, что на иврит мне плевать с высокого минарета, а "к сожалению" я добавил исключительно в силу претенциозного желания произвести впечатление интеллигентного человека. Такие вот у меня амбиции, хотя на самом деле быть интеллигентным человеком удовольствие маленькое - даже в носу не поковырять.
Я, ясное дело, пытаюсь выкрутиться, говорю, что, мол, всегда жаль, когда не понимаешь языка, потому что многое проходит мимо. "То есть вот буквально орут на тебя, а ты и ухом не ведешь", - подумал я, но озвучивать не стал, но не потому, что сдержался, а из-за пробелов в английском ("и ухом не вести" мне никогда в жизни не перевести).
Он кивает и спрашивает, отмечаю ли я еврейские праздники. Я, говорю, даже не знаю, когда они. То есть вот сейчас, кажется, скоро Рош а-Шана, но если бы мне два дня назад не сказали, я бы и не знал. Впрочем, праздновать все равно не собираюсь.
- Вы ходите в синагогу?
- Нет. Я атеист.
- А как зовут раввина Вашей общины?
- Не думаю, что в моей деревне вообще есть община. - И тут уже можно было бы остановиться, но меня по инерции понесло. - Я живу в небольшой швейцарской деревне. Думаю, я там вообще единственный еврей. Но с уверенностью сказать не могу.
(Все-таки у нас с ним не просто треп, а серьезный разговор, в котором не место досужим домыслам.)
- Вы читаете израильские газеты?
- Вообще газет не читаю. У меня даже телевизора нет. И радио тоже.
И это, кстати, была чистая правда, но он мне, кажется, не поверил и завел по новой:
- Почему Вам хотелось бы говорить на иврите?
Это вот как едешь в автобусе, а рядом ноет по кругу чужой ребенок, и его даже не ударить.
И тут ведь, главное, сразу даже и не найдешься, что ответить. Повторяться вроде как глупо, а вариант "мне, кстати, жаль, что я по-арабски не говорю" могут совсем не понять, а надежда сесть у окна еще не померла, поэтому отвечаю уклончиво-дипломатично:
- Туристу в Израиле иврит пригодился бы.
- Зачем?
Читал как-то, что японские то ли ниндзя-террористы, то ли самураи-антисемиты лет тридцать-сорок назад затеяли пальбу в здании аэропорта Тель-Авива. Напрочь забыл официальную версию событий, но предполагаю, что это был нервный срыв.
- Читать указатели, - отвечаю.
- А Вы не читаете на иврите?
И тут я понял, что можно забыть о месте у окна, погрустнел и совершенно механически сказал:
- Нет, я не читаю на иврите.
И уже ни о чем не жалею.
- И у Вас нет желания его учить?
- А зачем?
- Но ведь Вы бываете в Израиле?
- Раз в пятнадцать лет.
Он попросил меня подождать и побежал консультироваться со стервой. Стерва уже отпустила пожилую пару и пытала парня с рюкзаком, который все пытался объяснить, что приехал в Израиль посмотреть уникальные ландшафты, а она ему не верила и настойчиво переспрашивала, а почему все-таки именно в Израиль. Парень, надо сказать, держался куда достойнее меня, говорил спокойно, без шпилек и склочности, словно читал ей вслух статейки с www.goisrael.com о том, что нет в мире лучшего места для отдыха, чем Израиль, откуда все возвращаются в целости и сохранности. Я некоторое время следил за их разговором, завидуя чужому словарному запасу, но быстро устал, облокотился на ограждение и принялся обсасывать мысль, что гений я, конечно, редкостный: улетать из Израиля одиннадцатого сентября. Рамадан, Рош а-Шана, годовщина смерти близнецов-небоскребов - и на фоне этого парада планет я с одинокой черной сумкой и билетом в один конец в олимпийский город Мюнхен.
Парня с рюкзаком домучивают и отпускают. Подходят ко мне (стажер почтительно отстает от стервы на шаг). Начинает она с повторения пройденного: когда прилетел, к кому прилетел, сам ли паковал багаж, просили ли меня что-нибудь передать, везу ли я письма. И, самое смешное, опять появляется ощущение, что мы уже вышли на финишную прямую. Но тут она замечает, что с багажом у меня как-то негусто. То есть она, наверное, сразу заметила, но устав инквизиторской службы требовал сперва задать двадцать стандартных вопросов. В общем, спрашивает, есть ли еще багаж. Нет, нету. Почему всего одна сумка? Потому что прилетел всего на несколько дней и жил у родни.
- А где Вы стирали? - Видимо, вопрос с подковыркой. На нем, небось, уже не один террорист срезался.
-У тети дома.
- Вы стирали сами?
У всякой формы идиотизма, даже у безопасности, должны быть пределы. Но это только в теории. На практике идиотизм легко и непринужденно переходит все мыслимые границы.
- Стирала стиральная машина. Но я нажимал на кнопку. - На кнопку на самом деле нажимала тетя, но это мелочи.
- Вам понравилось в Израиле? - меняет тему она.
Если там наверху не просто космический чердак, а кто-то на самом деле живет, то знай, что я всепрощающ:
- Да.
- Что Вам понравилось больше всего?
- Мертвое море.
- Почему?
И тут я понимаю, что разговор сейчас пойдет по схеме "Израиль такой красивый - нет, я Вам не верю".
-Уникальное, - говорю, - место. Сперва пустыня, словно на Луну попал. На обратную сторону. Потому что раньше такого не видел. А потом вдруг раз - и Земля.
И это с уверенностью можно назвать моим самым выдающимся словесным достижением, потому что дальше меня слушать не захотели и вернули паспорт. Я как-то даже оторопел от счастья - вот так, бывает, собираешься к зубному и изводишь себя заранее, а он посмотрит, скажет: "Ну что же, хорошо" - и отпустит без пыток.
Прощаюсь, но далеко уйти не удалось. Следующая остановка: просвечивают багаж. На удивление ни к чему не придрались. Но тут же останавливают снова: досмотр продезинфицированной рентгеном сумки. Девушка - вся такая чистенькая, как мытая посуда, - спрашивает, во сколько вылетает самолет (а вылетает уже скоро), натягивает резиновые перчатки и начинает копаться в белье, постиранном стиральной машиной, на кнопку которой нажимал не я. Ничего подозрительного не нашлось, не было даже вопросов "что это?", "откуда это у Вас?", "это точно Ваше?". Заканчивает, стягивает перчатки.
- Покажите билет.
Протягиваю ей распечатанный мэйл.
- Следуйте за мной.
"Какой, однако, сервис", - думаю я, следуя. Она направляется к стойке регистрации рейса то ли на Берлин, то ли на Кельн.
- Не туда, - поправляю я. - В Мюнхен.
На самом деле мне уже все равно - неважно куда, лишь бы отсюда.
- Та же компания, - бросает она.
Подходим без очереди.
- Рейс на Мюнхен, - говорит она, - одно багажное место.
Сдаю багаж, получаю посадочный талон.
- Пойдемте, - торопит она.
Проходим мимо очередного поста, где на меня уже было нацелились, но были остановлены жестом - этот, мол, со мной.
Останавливаемся перед дверью с кодовым замком. Она вставляет карточку, набирает код (для антуража не хватило только голосового опознания), открывает дверь, и мы выходим к пункту обыска карманов, который, наверное, в уставах называется поэтически-возвышенно - скажем, сектором досмотра личных вещей. Проверку прохожу без очереди и без глупых вопросов - даже не зазвенел ничем.
- Вам туда, - говорит она и уходит.
На самолет я успел. Место не у окна, но были свободные, и я пересел. Смотрел сверху на ночной Тель-Авив и думал, что Израиль был бы замечательным музеем, если бы не публика и не вахтеры.