Иннокентий лежал так, что левую руку он совсем не чувствовал, а всё остальное - болело.
Он приоткрыл глаза, и потолок ворвался под воспалённые его веки.
Он закрыл рот: какое там всё сухое и твёрдое.
Он закрыл глаза. Открыл рот.
Он сидел на вершине небольшого зелёно-голубого холма в белых одеждах. Он вливал в себя прохладную воду, стараясь не запрокидывать голову, и вода не стекала в желудок, а белым хрустящим облаком поднималась в череп, чтобы сгуститься там в первую на сегодняшний день мысль. Прекрасную, спасительную для всего человечества, прохладную озонированную мысль...
Его передёрнуло, и он опять проснулся. Не было никакого холма. И мыслей не было.
Он слегка надавил пальцами на глазные яблоки, и из носа у него потекло. Как страшно.
Зато рядом с диваном стоит бутылка воды. Минеральная столовая сильногазированная.
А сесть в постели - это целая манипуляция. Члены Иннокентия дали сейчас такой какофонии, что дирижёру стало противно.
Сейчас он открутит крышку, и выпьет воды столько, сколько сможет (то есть, пока она вся не кончится), и ему сразу станет легче.
- Щ-ш-ш-а-с-с-с, - скептически прошипела бутылка.
"Прежний человек устраивал казни на площадях. Hanged, drawn and quartered. Посмотреть, как голова или внутренности падают в корзину, сбегался народ. Женщины, дети. А теперь у нас есть психологи для собак, и по газонам не ходят. Только красота и массовые расстрелы спасут мир."
Самый лучший праздник на свете - это, конечно, Новый Год. Новый Год - это каникулы, снег в штанах и селёдка под шубой.
Есть визуалисты, аудиалисты и кинестетики. А как называть тех, у кого со счастьем ассоциируется селёдка?
Иннокентий весь состоял сейчас из ощущения всесильной умиротворённости. Сейчас он сложит руки лодочкой и подожжёт воздух, если захочет. Но зачем эти глупые фокусы? Ему это не нужно. Он займётся кое-чем поинтересней.
Иннокентий развернулся в постели, изогнулся и повис над клавиатурой синтезатора. Дистальную фалангу указательного пальца правой руки Иннокентий вложил себе в ноздрю и стал там ковыряться. А безымянным пальцем левой руки (покусанным) он стал считать клавиши. Досчитал до 23.
Двадцать третья клавиша была соль. Нота G.
Так вот ты какая, точка G, - подумал Иннокентий и чихнул обильно влагой.
За окном был май, у Иннокентия во рту сейчас крепко стоял вкус селёдки, и он (Иннокентий) был почти уверен - в мире не всё так плохо, как об этом пишут, а он не так слаб и бездарен, как ему пытаются это доказать с рождения. Жизнь продолжалась со страшной силой, и то, как у Иннокентия сейчас ныли суставы - было лишним тому подтверждением.
Вода вся кончилась.
Рядом с кроватью распластался листок с его рифмованными судорогами.
- Записки сумасшедшего. Ф-фуууу...
Иннокентий перечитал стихи и сделал то, чего никогда не сделал бы, будь он в здравии: смял листок в ком, и бросил его под кровать.
- Фрейд умер. Дарвин умер. И мне чего-то хреново... это как... это примерно как...
В ушах почему-то начал закипать парафин.
- Ежели человек сходит с одного ума... - Иннокентий наматывал на покусанный палец сопли с другой руки, а когда сопли закончились, стал наматывать невидимую нить: очевидно, хотел выудить из воздуха кошерный каламбур.
- Подсекай!... - кричал он шёпотом, и дёргал левой рукой, имея о рыбалке весьма небольшие представления.
Онемевшая рука разработалась и ожила: палец начал болеть.
Под окном громко матерился какой-то ребёнок. Жизнь продолжалась.
Живот не болел.
- ...Так вот, ежели человек сходит с одного ума, он непременно приходит на чей-то другой ум. И там уже, потеснив исконного владельца, начинает вещать всякое.
Ребёнок выкрикнул "...в Бога душу мать!" и начал захлёбываться.
- ...Так записки сумасшедшего превращаются в "Записки пришедшего на ум". Nha Uhmmm...
Во дворе дети катались на велосипедах. Самые гадкие прыгали через открытый канализационный люк. Один из тех, прыгавших, видимо, был астматиком.
- Мальчик, выкинь каку, - сказал Иннокентий и шлёпнул мальчика по руке.
Ингалятор упал в открытый люк.
- Понапыхають в рот всякой г'адости! - выкрикнул как выблевал больной Иннокентий с фрикативным "г", и продолжал уже почти спокойно: - Потом жалуются, что дети у них...
- Тебе идёт... серо-буро-малиновый?
Виктор был в рубашке цвета сигаретных ожогов. Это была та рубашка, на которой было вышито "5", и в которой Виктор (по его же словам) родился.
Виктор сейчас не слышал Иннокентия, и не смог бы поблагодарить его за комплимент. Он сидел на полу под подоконником - расслабленный с поникшей головой - сканировал подбородком волосы на груди. Иннокентий присел на корточки рядом с ним.
- Ну что, камрад?! - заговорил он, пожалуй, чуть громче, чем было нужно: - Рука бойца колоть устала?
Иннокентий осмотрел поле вокруг Виктора.
Вот Виктор уронил руку в блюдце с ампулами. Вот жгут - явно с чужого плеча: к нему была прикреплена бирка с датой и временем. Вот баян - воткнут иглой в линолеум, видимо, в попытке разбить на счастье.
Перед тем, как улететь, Виктор читал книжку. На корешке: "Жизнь замечательных людей после Смерти отвратительных блядей: Хоронили тёщу, порвали два баяна".
- Баян, - согласился Иннокентий, - всё это - сплошной страшный баян.
В животе у Иннокентия закрутило почему-то на восток.
- Здесь похоронен Виктор Ленко! - изрёк Иннокентий всё так же гласно, - Отец подземных канатоходцев и брат карательного милосердия! Пассакалья и Фуга до-минор Баха, пожалуйста!!
- Пассакалья, ёптыть?!
Там-тарам? Там-тарамм!
Вместо Баха зазвучал Бетховен. Непростой механический будильник с музыкой обозначил полдень. Виктор часто упоминал этот будильник в разговорах - он называл его "Заводным Апельсином". Заводной Апельсин, по словам Виктора, "мог поднять из всех гробов", и действительно - орал Девятую симфонию громко и пронзительно. Обычно, Виктор не дожидался, пока его спросят об этимологии, а сам вставлял объяснение в скобки (одним говорил, что это потому, что будильник был оранжевый и пузатый, другим - что, мол, потому, что уж сильно заводной был...)
Иннокентий обрадовался своевременному воскрешению Виктора и отпраздновал это дело следующим образом. Он взял гитару, имя которой уже не помнил, (гитара имела цвет, форму, консистенцию и набор функций весла, а звалась почему-то Дама), начал играть "C-Em-F-C" и пел так:
"Союз растворимый республик свободных
Свистала навеки, великий ты гусь!
Да здравствует созданный волей мардонгов
Великий могучий советский панк-блюз..."
Виктор слушал со всем тактом.
Иннокентий пел дальше и стал смотреть вокруг себя. Его взгляд остановился на кедах Виктора: на сильно пожёванных резиновых носках-набалдашниках были какие-то языческие, как показалось Иннокентию, пиктограммы, или типа того, аккуратно выведенные синей тушью.
Пока Иннокентий ходил за стаканами, Виктор сделал что-то такое со своими ногами, и сидел теперь в квазилотосе. А ещё он успел вытащить неведомо откуда начатый ватман и баночку с угольками. Так он сидел в квазилотосе и рисовал. Время от времени он задумчиво скоблил очернёнными пальцами подбородок. и ещё почёсывал лоб. а ещё потирал переносицу.
Иннокентий сел против Виктора в квазиквазилотосе. Виктор сказал с укоризною:
- Ты мне загородил.
- ...Чувак, ты и вовсе уже совсем или как?! - Иннокентий увидел, что он загородил.
Виктор пожал плечами. Иннокентий весь бедный аж затрясся:
- Нет, понимаю ещё - на гвозди. Но саморезы...
Додик висел распятый на дверке шкафа - посаженный на три шурупа. Со сползшим на чело ободком колючей проволоки. Он печально "смотрел" на Виктора и в глазах его застыла покорность, какая бывает у хорошо дрессированных (чит. "много битых") собак: когда кладешь им на нос кусочек вкусняшки, и они не двигаются, пока хозяин не велит.