- И этот мрак беспрерывный! Эта поза! Полубог! - она начинает брызгать слюной, как часто случается у нее в возбужденном состоянии и с жевательной резинкой во рту. - Они же у тебя все идиоты, недоноски, "трава". Ты же своих курсантов ненавидишь, и работу тоже! Можно провести с тобой один-единственный день так чтоб ты не сделал мне больно?!! - голос срывается на крик, явственно подступают злые слезы.
- Чёрта лысого! - отвечаю я без заминки и выставляю свободной от руля рукой средний палец кверху. - Это надо сперва заслужить... И незачем... не с чего рыдать! Ты - не трава!
Она дергает рукоятку кресла и вместе со спинкой заваливается далеко назад, не переставая всхлипывать и жевать резинку.
"Ты хуже!" - думаю я раздраженно.
Разговор начинает действовать мне на нервы. Да что же это такое! Вроде и ум, и способности - а человек неотесанный. Дремучий. Из таких как раз и выходят самые ярые пошляки-прагматики. Оно, конечно, в целом понятно: мозг, без серьезной работы, заполняя пустоту, мятётся. Крутится шальным воробьем над бытом, над всякой дрянью.
Надо отдать ей должное - она и в быту родит порой нетривиальные решения, так же плюясь и жуя резинку. Стоит только взглянуть, как она набивает посудомоечную машину! Втрое против положенного! Полчаса будет пихать и распихивать - но всё втиснет...
Да только быт - он и есть быт. И отношение к нему несерьезное. А серьезного-то ничего и нет... Отсюда агрессия...
- Сволочь! Подлец! - выкрикивает она, повинуясь собственному, ускользнувшему от меня ходу мысли, и пинает острым носком туфли бардачок. Слово неприятное, но "перчаточный ящик", как предлагается заводскими инструкциями к автомобилям, - еще хуже.
- От сволочи слышу, - сообщаю я вполне миролюбиво и провожу ей рукой по бедру кверху.
Ага... Никакой реакции, во всяком случае агрессивной. Барышне немножко стыдно, что обида и гнев опять сузили сознание, заставили орать и плеваться. А я стрелочник, я в ответе за ее стыд. И скользящее движение моей руки сперва должно быть распознано. Если оно - извинение, то это как раз то, что требуется. Тем более что благодаря прорыву слез пределы сознания снова расширились до обычных.
- А за поврежденный копытами автомобиль ответишь, - замечаю я игриво. - По законам военного времени. Вплоть до овладения перед строем...
- Какого еще овладения?.. - и тут же: - Это у тебя копыта...
- То есть я овладею тобой перед строем...
За стеклом - чернильная темнота. Она сгущается до бархатной черноты, разрезаемая время от времени встречными фарами. Потоки света уплотняют темноту.
- Я не собираюсь перед строем...
- Это была неудачная шутка. Я неудачно пошутил. Неудачно. Бывает, - говорю я примирительно. - И вытри слюни со стекла. Всё стекло заплевала в исступлении...
- Сам вытри! - она уже смеется.
- Я не могу. Я - шофер, - говорю я кривляясь. - Мне машину надо вести.
- Всё уже высохло.
- Ну, высохло так высохло...
Радио мурлыкает мелодию на самой малой громкости. Я повторяю рулем внезапные повороты дороги. Нас занесло в какую-то тьмутаракань.
На придорожных столбах время от времени мелькает страшноватая табличка: стилизованная лисья морда и лаконичное предупреждение: "Лисы - бешенство!" Я не знаю, как тут реагировать.
- Ты к лисам как относишься? - спрашиваю я никаким голосом.
- Никак. А что тебе лисы?
На дорогу она не смотрит и вывесок про лисье бешенство не заметила.
- Мне - ничего. Нам! Мы - в краю бешеных лис.
- Ты что, сыром отравился? Что ты несешь?
К счастью, тут же пролетает мимо лисья табличка на придорожном столбе, и недоразумение разрешается.
- Гадство... - выдавливает она. - Всю планету загадили. Даже лисы болеют.
- Это потому, что всякая трава сливает промышленные отходы куда ни попадя.
- Тут ничего не сливают. Не свисти!
- Какая богатая эвфемика! "Не пизди", ты имеешь в виду? Это дворовое выражение. Я ценю твой стиль.
- Я сейчас выйду. Это невыносимо. Ты опять начинаешь?
- Что же я начинаю? Я всего лишь осмелился утверждать, что промышленные отходы не вполне по кайфу действуют на иммунную систему лис...
- Какие отходы? Что ты несешь?
- Что ТЫ несешь? - я задираю кверху брови и пучу в темноте глаза. Деликатности мне в принципе недостает, и я невольно добавляю: - Дд-дура!
Она рывком вскакивает с откинутой спинки сидения и вцепляется в дверную ручку, нацеливаясь выйти из машины, делающей сорок метров с секунду. Я, со своей стороны, вцепляюсь в ее руку и благодаря преимуществу в весе начисто блокирую попытку лишить меня компании. Оставшаяся на руле вторая рука рулит при этом, так сказать, не вполне вдоль... раздается хлопок, и по лобовому стеклу мгновенно вытягиваются кверху темные ленточки... Кровь.
- Ч-черт! - шиплю я и выполняю экстренное торможение.
Мы достаем из нелюбимого мной бардачка фонарь, выбираемся наружу и в два шага равняемся с фарами, бьющими в пустоту злобным, жестким светом. С решетки радиатора медленно, нехотя, отклеивается размозженное, плоское тельце лисы и с мягким хлопом плюхается об асфальт.
- Одной бешеной меньше... - безликим голосом комментирую я.
- Бессовестный... - шепчет она и плачет уже по-настоящему.