Иосиф Давидович Амусин 29.11.1910-12.06.84

06.01.11

Мирон Я. Амусья,

профессор физики

Иосиф Давидович Амусин 29.11.1910-12.06.84

(К столетию со дня рождения)

Через тернии к звёздам

Латинское изречение

Фото 1983г, взял с сайта ИВР РАН

Это моя вина, что до сих пор ни слова не написал об Иосифе Давидовиче Амусине, крупнейшем историке и родственнике - двоюродном дяде. Даже о столетии забыл - мне письмом напомнил этом событии Элиэзер Рубинштейн. А между тем, с Иосифом (я так его звал и был на "ты") меня многое связывало. Мы неоднократно виделись как в домашней обстановке, так и в Физико-техническом институте им. А. Ф. Иоффе, где он выступал несколько раз на семинаре теоретиков и на общеинститутском семинаре.

Он был дружен с моими родителями, с моим папой они учились в одном хедере. Часто Иосиф вспоминал своё детское высказывание: "Яша очень умный и говорит "равняется"". Подозреваю, что после завершения учёбы в хедере оба учились в реальном училище, носили положенную тогда форму, затем провели по несколько лет в созданной после революции "Единой трудовой школе", где велика была власть совета учеников. Во всяком случае, так учился мой отец. В Ленинград Иосиф приехал в 1924, а мой папа - в 1922, оба самостоятельно, без родителей.

Очевидно, что оба чувствовали себя взрослыми и самостоятельными. Тем более, что революция, дав им право селиться, где угодно, ликвидировала возможную помощь со стороны родителей, имущество и деньги которых (отец Иосифа и папы были не последними среди меховщиков) та же революция превратила ни во что. Их, как и многих евреев того времени, тянуло в столицу, хоть и бывшую, тянуло за "черту оседлости", отменённую революцией. В Петрограде их ждала, естественно, лишь чёрная работа, а затем - учёба. Желание жить в столице пересилило влияние примера их дядьёв, которые вместе с семьями к тому времени уже жили в США.

Первая моя встреча с Иосифом, о которой помню, была уже после войны, у нас дома. Отцы Иосифа Давид и моего папы Мендель, родные братья, эвакуироваться отказались, и умерли во время блокады. Я познакомился с Иосифом, когда он ещё работал преподавателем в Педагогическом институте им. Герцена, до защиты его кандидатской диссертации. Разговоры с отцом и мамой непременно (одна комната!) шли с моим участием. А поговорить я любил всегда, сколько себя помню, и особым почтением к возрасту, да и званиям, как и должностям собеседника, не отличался. Был у меня, помню, очень жаркий спор о крестоносцах, в действиях которых, по мнению Иосифа, доминировала вполне приземлённая меркантильная составляющая. Я же нахально подчёркивал способность идеологии легко прикрыть, до полного самоубеждения, даже низменный материализм. Именно идеологию я видел основным механизмом организации крестовых походов.

Как-то мы вместе встречали у нас дома Новый год. Тогда был обычай у молодых людей гулять после встречи, т.е. после полуночи заходить к знакомым. Выйдя из дому где-то полпервого, мы, т. е. мой друг-сосед и я, вместе с Иосифом, который предпочёл наше гулянье бдению у стола, вскоре оказались участниками пиршества в семье моей знакомой девочки. Хрусталь, отличный фарфор, большая отдельная квартира в отличном доме на углу Кировского проспекта и ул. Скороходова в Ленинграде. Нам налили что-то холодное, желтоватого оттенка и пузыристое. "Шампанское", - не сомневался я и выпил изрядно из бокала. У меня будто костёр зажгли внутри - это был слабо разведённый спирт, настоянный на лимонных корках. Иосиф хоть бы хны - сказалась лагерная выучка. Она же нередко проявлялась в лексиконе, т.е. свободном владении разными формами русского языка, включая и заборный.

Он нередко, по просьбе или просто к месту, рассказывал о своём "уголовном прошлом". Это явно была не очень любимая, но отнюдь и не запретная тема. Отношение к ней определялось тем, что Иосиф "не осознал и не раскаялся" в своих действиях и взглядах. От Иосифа я узнал, что был он арестован пятнадцати лет от роду, обвинён в сионизме, осуждён семнадцатилетним, в 1928, и этапом выслан в лагерь.

Тогда в СССР ещё существовала организации "Помощь политическим заключенным". Она, по просьбе родственников арестованных, наводила справки о том, где они содержатся, оказывала нуждающимся людям материальную помощь, ходатайствовала перед властями об их освобождении. Представители этой организации посещали лагеря и этапы. По пути в лагерь, или при перемещении из одного лагеря в другой (точно рассказ об этом не помню) этап, где был Иосиф, повстречался Екатерине Павловне Пешковой, жене А. М. Горького, одному из руководящих работников организации "Помощь политическим заключённым".

Вид мальчишки, почти ребёнка, бредущего по снегу в колонне заключённых, под конвоем, в мороз, в окровавленных тряпках вместо сапог, вызвал у Пешковой сострадание и понудил её, вероятно, счесть приговор на основе обвинений в сионизме и антисоветской деятельности попросту нелепым. Она полагала, что мальчик невиновен и проявила определённую заботу о нём. Конечно, он был невиновен в том смысле, что сионизм в глазах нормального человека и общества никак не может и не должен считаться преступлением. Но то, что обвинители сочли его, столь молодого, убеждённым сионистом, Иосиф и двадцать лет спустя считал абсолютно правильным и справедливым. Он так и сказал: "Я и тогда уже был сионистом и врагом советской власти".

Сидение в лагере не ставило Иосифа в моих глазах в исключительное положение. Ведь двое других моих двоюродных дядей и жена одного из них были расстреляны по обвинению в шпионаже в пользу немцев. Дело это было очень громкое, газета "Правда" посвятила моим двоюродным дядьям по линии мамы целую страницу. Но это была, до поры до времени, семейная тайна, некий позор, лежавший на всех близких. Лживость этого обвинения выяснилась лишь много позднее. А тут, рядом, был бывший, столь мне симпатичный, буквально вчерашний (ведь его вторично посадили и осудили уже в 1938!) заключённый, не считавший нужным, рассказывая о своих злоключениях и "преступлении" в комнате коммунальной квартиры, привычно понизить голос или перейти на общедоступный идиш. Было интересно, интриговало, производило впечатление!

Ещё будучи аспирантом, Иосиф оказался одним из всего трёх человек, рискнувших выступить в защиту обвинённого в "безродном космополитизме" профессора С. Я. Лурье, учителя Иосифа. Двое других, академики, просили о снисхождении к "заблудшему", и лишь беззащитный аспирант, к тому времени немало посидевший, говорил о полной своей невиновности и бессмысленности обвинений.

Подготовка к процедуре защиты диссертации сопровождалась страхами, поскольку по времени совпала с ростом антисемитизма в стране, на тот момент воплощённого в кампании борьбы с "безродными космополитами". Но защита диссертации прошла очень хорошо. Она превратилась в праздник семьи. Моя мама активно участвовала, просто руководила организацией стола для высокопоставленных гостей. Шутка ли, наш родственник - кандидат наук!. А на празднование защиты придут академики (!), оппонент И. И. Толстой и научный руководитель диссертации В. В. Струве. Автореферат диссертации Иосифа на тему "Письмо императора Клавдия александрийцам" с авторской надписью до сих пор хранится у нас дома как реликвия.

Отмечу, что к моменту защиты диссертации авторитет Иосифа-историка был уже весьма высок - иначе не доверили бы ему академики вместо себя читать курс студентам в Университете. Ограничатся вводной лекцией, а со следующей лекции их уже постоянно замещает аспирант И. Д. Амусин. Насколько помню, однако, деньги, получаемые за чтение лекций, маститые учёные аспиранту отдавали. Эта мелочь, но она кажется мне важной, поскольку непорядочность начинается обычно с мелочей.

Работа над диссертацией, да и позднее, требовала знания языков, тогда, в первую очередь, французского и латыни. Иосиф вообще считал, что знание латыни и свободное чтение Библии дают историкам-теологам значительнейшие преимущества перед, например, советскими историками: теологи свободно читают и используют многие документы и тексты, просто недоступные своим советским секулярным коллегам, к тому же и предпочитавшим археологические данные. Иосиф неоднократно говорил, что считает библию важнейшим историческим документом.

Неверно было бы сказать, будто он недооценивал археологию. Просто, если то или иное событие имело библейское подтверждение, но не имело археологического, или на первый взгляд противоречило археологическим, известным на данный момент свидетельствам, он стоял на библейской позиции. Меня это соображение убедило на всю жизнь - невозможно доказать отсутствие чего бы то ни было. Можно лишь отмечать, что это не обнаружено до сих пор, или, в применение к физическим процессам и явлениям, не обнаружено с такой-то степенью точности.

В переводах с французского языка и латыни серьёзную помощь Иосифу оказывала его мать - тётя Эмма. Для своего времени она была высокообразованна, поскольку кончила классическую гимназию. Там она выучила латынь и французский, помогала Иосифу в переводах с этих языков. В своё время она добилась встречи с Е. П. Пешковой, которая обещала помочь её сыну.

Иосиф довольно рано столкнулся с представителями второй древнейшей профессии, хотя, казалось бы, предмет его исследований отделяло от современности два тысячелетия. Он писал популярные статьи, полемизировал и с известными зарубежными коллегами. Весьма удивлённый точкой зрения одного своего уважаемого коллеги, он как-то, давая интервью корреспонденту "Огонька", сказал: "Не понимаю, как авторитетный учёный допустил подобную ошибочную интерпретацию фактов". В опубликованной версии он прочёл, от своего имени, следующие слова: "Только мракобес от науки, заинтересованный в фальсификации правды, может утверждать такое". Тщетно Иосиф взывал к совести журналиста - тот спокойно отвечал: "Вы ведь сказали, что он неправ, и выразили недоумение по поводу столь очевидной ошибки? Так я лишь заострил вами сказанное"!

Во время войны Иосиф был на фронте, сначала санинструктором, а затем фельдшером. Весьма продолжительное время он служил под началом уже тогда известного нейрофизиолога Н. Н. Трауготт, ученицы И. П. Павлова. От неё многому можно было научиться. Именно она в шестидесятые годы, в рамках философского семинара, прочла нам - физикам-теоретикам курс лекций о фрейдизме. Примечательно, что её официальной темой была критика учения Фрейда с позиций учения Павлова. Свой курс она начала словами: "Чтобы бороться с враждебной точкой зрения, надо её хорошо знать". А кончила этот цикл фразой: "Вот в этом и состоит реакционное учение Фрейда". О соотношении фрейдизма с павловским учением она буквально не сказала ни одного слова. Но зато упомянула, говоря о впечатлениях своих военных лет, сколь глубоко думающим показался ей, начальнику госпиталя, санитар Амусин.

После защиты у Иосифа возникли трудности с работой, связанные с его политическим "вчера" и этническим "сегодня", а точнее - "всегда". Устроиться ему удалось в Ульяновском Педагогическом институте. И там, как и в предыдущей части жизни, ему везёт на встречи с удивительными людьми. Как-то он стоял в очереди продуктового магазина, с книгой в руках. К нему подошёл некто и сказал: "Как приятно видеть здесь человека, читающего Тацита на языке оригинала". Это был А. А. Любищев, энциклопедически образованный учёный, которому позднее была посвящена повесть Д. А. Гранина "Эта странная жизнь". В этой повести Любищев представлен, как отметил её критик из Ленинградского Института ядерной физики, "экстравагантным интеллектуалом, занятым поминутным хронометражем собственной жизни, систематикой земляных блошек и громадной перепиской с коллегами и друзьями". Меня же проблема экономии времени, ликвидации чудовищных дыр, куда оно утекает без толку, интересовала буквально со школьных лет. В студенческие годы придумал методику, позволяющую повысить интенсивность подготовки к экзаменам в несколько раз. Затем начал применять её же в научной работе. Читая повесть Гранина, я видел слабости моей системы. А саму методику научной работы, её организации - считал и считаю проблемой исключительно важной. При эффективной организации главное состоит в том, чтобы не дать заменить качество работы просто её количеством, пусть с виду и полезным. Это явно Любищеву удавалось.

Иосиф с Граниным был совершенно не согласен. Он видел в Любищеве крупнейшего учёного, способного к широкому взгляду на мир, а описанная в повести система представлялась ему чем-то почти второстепенным.

С конца 60^ых мы стали жить очень близко друг от друга, на улице Орбели, на расстоянии нескольких домов. Он шёл на работу мимо нас, и так же возвращался с работы. Иногда, гораздо реже, чем мне хотелось бы сейчас, заходили друг к другу. Взамен подаренной в 1960 книжки "Рукописи Мёртвого моря", которую заодалживали у нас до покражи, появилась в 1983 г. монография "Кумранская община". Отмечу, что в 1965 Иосифу по совокупности работ была присуждена докторская степень.

В доме Иосифа я узнал, что известный мне по передачам радио как начальник Генерального штаба Армии обороны Израиля Игаэль Ядин ещё и крупнейший археолог, историк, государственный деятель, дошедший до должности заместителя премьер-министра, и во всём проявлявший высокий профессионализм. Он, и его отец Сукеник, присылали Иосифу книги, оттиски статей, с тёплыми дарственными надписями. Иосиф не быв за границей СССР никогда. Письма и бандероли с книгами помогали в работе, не только обеспечивая материалом для исследований, но и позволяя избавиться от тяжкого и деструктивного ощущения научного работника, вытолкнутого на обочину ведущихся в мире исследований. Это ощущение нередко возникает при отсутствии регулярных контактов с крупнейшими специалистами в своей области. С помощью своих корреспондентов Иосиф сознавал, что давно уже не только "первый на деревне", но и один из первых в "городе". Бывая у Иосифа, неизменно виделся с Лией, его женой, тоже крупным историком, доктором наук. В доме, по обстановке, было видно, что здесь находится не один, а два научных работника, любящих и уважающих друг друга. Но на фоне Иосифа в моих глазах Лия уходила на второй план.

Иосифа и меня впечатлял легендарный образ сабры, отличного работника и солдата, способного стремительно развивать страну, её хозяйство, науку, культуру, и одерживать молниеносные военные победы. Имена Ядина, Юваля Немана, прославленного физика и руководителя военной разведки, были воплощением того же характера, вызывали чувство гордости за наш народ и восхищение им.

Иосиф был знаком со многими физиками, в основном - теоретиками, а потому мне было весьма просто организовать его приглашения докладчиком на наш семинар в Физико-технический институт им. А. Ф. Иоффе. Эти выступления хорошо запомнились "семинаристам".

Его доклады в значительной своей части касались "Рукописей Мёртвого моря", но носили и чисто просветительный характер, раскрывая неизвестные или плохо известные аудитории страницы древней истории еврейского народа. Он говорил о восстании Бар Кохбы, о крепости Масада, о её командующем Элиезере бен Яире, о ессеях, опередивших христианство почти на сто лет. Перед нами возникала история борьбы сынов Света с сынами Тьмы. Мы узнали об учителе Праведности и о его возможном тождестве с Мельхиседеком. Хорошо запомнилось отношение Иосифа к Танаху, уверенность в точности его текстов даже в мелких деталях, вплоть до троп, по которым шли солдаты армии вновь провозглашённого Израиля в войне за независимость, когда не было у них современных карт. Незабываем стал рассказ и об обнаружении археологами под руководством Ядина помещения с останками тех десятерых руководителей Масады, которые убили, согласно Флавию, оставшихся в живых защитников, их и свои семьи, а затем покончили собой, когда стало очевидно, что все возможности противостоять десятому римскому легиону иссякли. Смерть защитники Масады предпочли рабству.

В своих лекциях Иосиф, историк, выступал буквально как представитель нашей науки - физики, этим разительно отличаясь от ряда известных историков, которых мне доводилось слышать и читать. Он чётко формулировал предположения, приводил имеющиеся доказательства, смело делал определённые предсказания результатов будущих поисков и исследований. И, пожалуй, главное - он умело выделял основной элемент изучаемого явления, убедительно отбрасывая второстепенное. Это не было романоподобно, как книги мною очень любимого академика Тарле. Это были научные семинары в прекрасно знакомом нам смысле слова, но с таким содержанием, что перехватывало дух, комок стоял в горле, и была в зале абсолютно мёртвая тишина потрясённых величием наших соплеменников слушателей, тишина, в которой не слышно было даже дыхания. С помощью Иосифа мы будто становились соучастниками героических событий жизни еврейского народа. Это прошлое, всё то, что было примерно два тысячелетия назад, тесно связывалось в сознании с героической борьбой вновь провозглашённого Израиля за право существовать.

С таким прошлым есть все основания быть уверенным и в настоящем, и в будущем. Эмоционального воздействия по форме и сути вполне академических выступлений Иосифа я не забуду никогда.

Поясню для более молодого читателя, почему в начале шестидесятых мы слушали Иосифа с таким огромным вниманием. Уже далеко позади было "дело врачей", послевоенная антиеврейская политика руководства СССР в основном сосредоточилась, во всяком случае, в своих внешних проявлениях, на анти-израилизме и анти-сионизме. Комплекс неполноценности, связанный с этническим происхождением, у евреев - участников семинара теоретической физики ФТИ уже давно был позади. Мы знали, кто делал современную физику, кто делал атомную бомбу в США и СССР, и грелись в лучах этой непреходящей славы. А вот следы обид, связанных со столь частым обвинением "воевали в Ташкенте", был ещё силён. Именно там, на рынках тыловых городов, как заверяли нас ещё недавно газетные статьи и карикатуры и окружающая их народная молва, покупали евреи свои ордена и медали. В этот бред верили и многие взрослые евреи, хотя он и противоречил их собственному житейскому опыту, и промелькнувшим в 1946 официальным данным по числу наград, полученных во время Великой отечественной войны представителями разных национальностей СССР. А каково было нам, мальчишкам, такого опыта не имевшим? Судорожно рылись мы в энциклопедиях, отыскивали имена всё новых и новых выдающихся евреев, поражаясь их часто совсем не-еврейским фамилиям. Без этой работы мы бы тогда пропали.

Немало горечи испытали мы в связи с катастрофой, как это теперь именуется, европейского еврейства. А тогда сама мысль, что наши братья шли на смерть без сопротивления, как бараны на убой, заставляла стыдиться своего происхождения и буквально сводила с ума сверлящим вопросом: "и ты бы шёл так же?". Конечно, была книга "Восстание варшавского гетто", была книжка "Мстители гетто" о бойцах сопротивления в минском гетто. Герои Варшавы были просто близкой роднёй! Помню, как я гордился мальчиком, чуть старше меня, Лёвой Окунем, мстителем минского гетто, о котором автор писал, что "к концу войны его мальчишескую грудь украшали пять боевых орденов". Я радовался так, будто эти ордена были мои. И, тем не менее, эти отдельные герои не изменяли общей горечи и боли не просто потому, что огромное число соплеменников погибло, но и потому, что они погибли, не оказывая сопротивления. Создавалось впечатление, вместе с рассказами родителей о погромах и отношении к ним жертв, что евреи как народ просто не способны за себя постоять.

Брешь в этом мировосприятии пробила победа Израиля в борьбе за свою независимость - в 1948-49 гг. Она, эта брешь, несказанно расширилась в наших глазах победой Израиля в "Англо-франко-израильской агрессии против Египта (1956 )", как это событие официально именовалось в СССР.

Однако людям моего поколения трудно было забыть газетные карикатуры с крючконосыми героями, занятыми позорными делами - мелким приворовыванием, обманом. Их национальность ни у кого из читателей не вызывала сомнений - так "они" рисовали "нас". Эта мерзость заполняла газеты и в связи с "безродными космополитами", и с врачами, ставшими довольно быстро "убийцами в белых халатах". Нам остро не хватало связи с прошлым, нужно было доказательство того, что мы не народ лишь менял, приспособленцев и жуликоватых торговцев.

Иосиф своими докладами - их конкретным содержанием, их спокойно убеждающей интонацией эту связь восстанавливала. Он протягивал столь нужную нам, для национального самоуважения, нить длиной в два тысячелетия - от героев Масады, вырвавших из рук всесильного Рима победу, восставших против Рима Бар Кохбы и его сторонников, через бивших немцев, несмотря на свою обречённость, героев гетто Варшавы к победам 1948 и 1956. Именно благодаря этой нити, победа в Шестидневной войне, да и в Войне Судного дня были не столько потрясением, сколько естественным продолжением этой нити времени. Ведь за два тысячелетия просто возник новый Рим, а противостояние с непокорными иудеями сохранилось. Но сегодняшняя Масада не кончилась самоубийством не желавших попасть в плен осаждённых. Она кончалась впечатляющими победами потомков иудеев и поражением, а затем и падением нового Рима.

Помню институтский семинар в Физико-техническом институте, выступить на котором Иосифа пригласил директор, вице-президент Академии наук СССР академик Б. П. Константинов. Зал был набит битком, люди сидели и на полу, в проходах. Иосиф говорил о Христе, о каких-то, уже позабыл, новых открытиях в этой области. Но твёрдо помню первую фразу его выступления: "Теперь не осталось уже никаких сомнений в том, что Иисус Христос есть реальная историческая личность". Слушатели не забыли, стоит заговорить об этом, его доклад и по сей день.

Иосифа хорошо знают и помнят и в России, и в Израиле. Его книги есть в Национальной библиотеке. Когда в беседе с тогдашним вице-президентом Академии наук и искусств Израиля Хаимом Тадмором, известнейшим специалистом по истории древнего Ближнего Востока, я упомянул имя Иосифа, то услышал в ответ восторженнейшую оценку.

Его помнят и ценят, трудами - пользуются. К своему столетнему юбилею он подошёл, не устарев. И это наибольшее, чем отмечается память истинного учёного.

Иерусалим

Мой отец (МА).

Естественен вопрос о том, почему наши фамилии разнятся. Когда родился мой дедушка, пьяный чиновник записал его фамилию с парой грамматических отклонений. Происхождение исходной фамилии, и её связь с пророком Амосом ни моим папой, ни Иосифом, во всяком случае, в моём присутствии не обсуждалась. Хотя оба знали идиш, папа ходил в синагогу, отмечали главные еврейские праздники, смолоду знали основные вехи истории своего народа.

В этом доме был районный отдел милиции. Как узнал позднее, хозяином хлебосольной квартиры был один из "утильных" королей Ленинграда. Соседство с милицией ему не мешало.

Трудно поверить, что эта организация просуществовала до 1938 г!

Девальвация званий произошла много позже. За ней последовало идущее и сейчас обесценение знаний.

Диалог цитирую по памяти. За точность передачи существа дела ручаюсь.

После этого курса я навсегда стал убеждённым фрейдистом.

Признаюсь, с годами подчинённость системе ослабевает, а "выход продукции" уменьшается.

Прошу прощения у сегодняшних знатоков за возможные неточности. Сознательно пишу, опираясь лишь на воспоминания полувековой давности.

Эти данные видел с отцом в Москве в Окнах ТАСС в 1946 г. Евреи были на третьем месте по полному числу наград и на первом по числу наград на одного человека. Вероятно, речь шла о людях, у которых в графе "национальность" в документах было написано "еврей".

Не родственник, а однофамилец знаменитого физика, академика Льва Борисовича Окуня.

Так называется статья в Большой Советской энциклопедии, где, между прочим, говорится, что "5 ноября 1956 правительство СССР в своих посланиях правительствам Англии, Франции и Израиля предупредило руководителей этих государств о том, что оно полно решимости применением силы сокрушить агрессоров и восстановить мир на Востоке". Там говорится также: "11 ноября 1956 ТАСС заявил, что, как считают руководящие круги СССР, соответствующие советские органы не будут препятствовать выезду советских граждан-добровольцев, пожелавших принять участие в борьбе египетского народа за независимость, если Англия, Франция и Израиль не прекратят агрессию". Интересно, что эта статья, как рассказали мне потом в редакции БСЭ, появилась противовесом содержащемуся в статье агрессия советскому проекту её определения. Проект утверждал, что нападающей стороной в международном конфликте будет признано то государство, которое первым установит морскую блокаду берегов или портов другого государства. Поддержка каким-либо государством вооруженных банд, которые, будучи образованными на его территории, вторгнутся на территорию другого государства, или отказ этого государства, несмотря на требование подвергшегося нападению государства, принять на своей территории все зависящие от него меры для лишения этих банд всякой помощи и покровительства также были отнесены к агрессии. Такое определение просто не оставляло лазейки для оправдания Египта и делало ответную реакцию Израиля абсолютно законной.

Оставить комментарий © Copyright Амусья Мирон (amusia@012.net.il) Обновлено: 03/06/2011. 28k. Статистика. Статья: Израиль Иллюстрации: 1 штук.		Ваша оценка:
Аннотация: Его доклады в значительной своей части касались "Рукописей Мёртвого моря", но носили и чисто просветительный характер, раскрывая неизвестные или плохо известные аудитории страницы древней истории еврейского народа. Он говорил о восстании Бар Кохбы, о крепости Масада, о её командующем Элиезере бен Яире, о ессеях, опередивших христианство почти на сто лет. Перед нами возникала история борьбы сынов Света с сынами Тьмы. Мы узнали об учителе Праведности и о его возможном тождестве с Мельхиседеком . Хорошо запомнилось отношение Иосифа к Танаху, уверенность в точности его текстов даже в мелких деталях, вплоть до троп, по которым шли солдаты армии вновь провозглашённого Израиля в войне за независимость, когда не было у них современных карт. Незабываем стал рассказ и об обнаружении археологами под руководством Ядина помещения с останками тех десятерых руководителей Масады, которые убили, согласно Флавию, оставшихся в живых защитников, их и свои семьи, а затем покончили собой, когда стало очевидно, что все возможности противостоять десятому римскому легиону иссякли. Смерть защитники Масады предпочли рабству.

Амусья Мирон: другие произведения.

Иосиф Давидович Амусин 29.11.1910-12.06.84