Dejа vu

Бывает, нас не оставляет ощущение, что где-то раньше это уже с нами было, где-то мы это уже видели. Находит словно кратковременное озарение, внезапная вспышка памяти : все кажется таким знакомым, можно почти предугадать, что скажет собеседник, или, например, в совершенно незнакомом месте сказать наверняка, где находится тот или иной объект, прекрасно ориентироваться без всяких указателей, будто бы мы здесь все знаем. Никогда прежде не бывав в городе, чувствовать его своим, и едва проговорив с человеком минут пятнадцать, гадать, не встречались ли вы раньше, и понимать друг друга с полуслова. Феномен этот по-французски называется "deja vu", или прежде виденное. Чувство это приходит чаще в детстве и в юности, со временем же становится реже, уходит на задворки восприятия, мы его игнорируем и не обращаем на него внимания. Чаще это бывает, когда наш мозг расслаблен и восприимчив к окружающему миру, или же, наоборот, в моменты острого восприятия действительности, когда он болезненно реагирует на раздражители.

Deja vu звучит отголоском в произведениях совершенно разных писателей. Юкио Мисима "Золотой храм", Москва, 2004, стр.296: "Отличительная черта моей натуры в том, что действия, которые я совершаю в реальной жизни, - лишь бледные копии моих фантазий. Или скорее, не фантазий, а памяти, питаемой из источников моей души. Меня всегда преследует ощущение, что любое событие, происходящее в моей жизни, уже случалось прежде, но было куда ярче и значительней".

Подобное ощущение пронизывает насквозь весь роман Андрея Белого "Петербург", 1994, Bookking International, Paris, стр.330: "Александр Иванович быстро сообразил, что гость его лжет; и притом пренахальнейшим образом, ибо та же история повторилась когда-то (где и когда - этого он не мог сейчас осознать: может быть, дело происходило в позабытом тотчас же сне; и вот - встало)". Как известно, во время написания "Петербурга" А.Белый находился под влиянием антропософского учения, главой и основателем которого был доктор Рудольф Штейнер. Согласно антропософии, во сне душа человека, или его "астральное тело" отделяются от тела физического; именно во сне человек вспоминает свое космическое прошлое и свои прежние воплощения на Земле.

Вот чисто антропософский отрывок из "Петербурга", стр.270 : "Какие-то протекшие сновидения тут были действительно; тут бежали действительно планетные циклы - в миллиардногодинной толпе: не было ни Земли, ни Венеры, ни Марса, лишь бегали вкруг солнца три туманных кольца; еще только что разорвалось четвертое, и огромный Юпитер собирался стать миром; один стародавный Сатурн поднимал из огневого центра черные эонные волны: бежали туманности; а уж Сатурном, родителем, Николай Аполлонович был сброшен в безмерность; и текли вокруг одни расстояния. На исходе четвертого царства он был на земле: меч Сатурна тогда повисал неистекшей грозою, рушился материк Атлантиды: Николай Аполлонович, Атлант, был развратным чудовищем (земля под ним не держалась - опустилась под воды); после был он в Китае: Аполлон Аполлонович, богдыхан, повелел Николаю Аполлоновичу перерезать многие тысячи (что и было исполнено); и в сравнительно недавнее время, как на Русь повалили тысячи тамерлановых всадников, Николай Аполлонович прискакал в эту Русь на своем степном скакуне; после он воплотился в кровь русского дворянина; и принялся за старое: и как некогда он перерезал там тысячи, так он нынче хотел разорвать: бросить бомбу в отца; бросить бомбу в самое быстротекущее время. Но отец был - Сатурн, круг времени повернулся, замкнулся; сатурново царство вернулось (здесь от сладости разрывается сердце). Течение времени перестало быть; тысячи миллионов лет созревала в духе материя; но самое время возжаждал он разорвать; и вот все погибало".

Этот отрывок "Петербурга" настолько пронизан антропософией, что он был единственным отрывком берлинского издания 1922 года, изъятым в последующих советских изданиях романа 1928 и 1935 годов. В "Записках чудака" Белый более ясно, чем в "Петербурге" выявляет свое отношение к теософии и к антропософии: "Il existe une autre biographie. Elle fait irruption sans raison, sous forme de reve, dans l'insomnie qu'est la veille. Lorsque je m'immerge dans le sommeil, la conscience plane hors des frontieres de la raison et ne se manifeste que par des signes tres etranges: les songes et les images*". Никто, до Белого, не осмелился назвать жизнь человека, от его пробуждения и до отхода ко сну, "бессоницей", "une insomnie*".

Французский писатель Marc Levy пишет о том же в своем романе "La prochaine fois" (Editions Robert Laffont, Paris, 2004):

- Sur quoi portent vos travaux?

- Sur un syndrome.

- Une nouvelle maladie?

Les yeux remplis de malice, elle le rassura.

- Le syndrome du "deja-vu"!

Le sujet intriguait Jonathan depuis toujours. Cette impression d'avoir deja vecu ce qui etait en train de lui arriver ne lui etait pas etrangere.

- J'ai entendu dire que c'est notre cerveau qui anticipe l'evenement a venir.

- C'est le contraire, c'est une manifestation de la memoire.

- Mais si nous n'avons pas encore vecu quelque chose, comment pouvons-nous en souvenir?

- Qui vous dit que vous ne l'avez vecu?

Elle commenca a lui parler des vies anterieures*...

Леви, по-новому трактуя само понятие времени - "un jour nous comprendrons que le temps est en mouvement, qu'il tourne comme la terre et ne cesse pas de se dilater*", объясняет синдром "deja vu" воспоминанием о прежних жизнях; кроме того, он говорит о поисках другой близкой души, составляющей с нашей одно целое.

Объяснение чувства "это уже когда-то было" возможностью прежних воплощений души на земле кажется странным и выходит за рамки обыденного; подобная трактовка далека от христианства, но более близка буддизму ("Не оттого ли Николай Аполлонович мог испытывать нежность к буддизму" в "Петербурге"?).

В своей книге "Мост через вечность" ("София", 2003) Ричард Бах пишет: "Как часто нас уводят в прошлое вещи или детали предметов, старые машины, дома, местности, которые мы без всякой причины страстно любим или жутко ненавидим. Жил ли когда-нибудь человек, у которого не было магнетического притяжения по отношению к другим местам или приятного домашнего ощущения по отношению к другим временам?" В самом деле, как объяснить наши внезапные пристрастия, нашу тягу к определенным местам, к определенным историческим эпохам? Почему нам, бывает, так нравится и с легкостью дается какой-то язык? Почему в незнакомом городе порой мы можем чувствовать себя как дома? Почему мы с такой страстью и с таким интересом можем увлечься творчеством какого-нибудь художника, писателя, исследователя? Откуда берется это чувство чего-то страшно знакомого и такого близкого сердцу?

Привожу отрывок из романа "Луна и грош" Сомерсета Моэма о людях, которые родились не там, где им следовало бы родиться:

"Мне думается, что есть люди, которые родились не там, где им следовало родиться. Случайность забросила их в тот или иной край, но они всю жизнь мучаются тоской по неведомой отчизне. Они чужие в родных местах, и тенистые аллеи, знакомые им с детства, равно как и людные улицы, на которых они играли, остаются для них лишь станцией на пути. Чужаками живут они среди родичей; чужаками остаются в родных краях. Может быть, эта отчужденность и толкает их вдаль, на поиски чего-то постоянного, чего-то, что сможет привязать их к себе. Может быть, какой-то глубоко скрытый атавизм гонит этих вечных странников в края, оставленные их предками давно-давно, в доисторические времена. Случается, что человек вдруг ступает на ту землю, к которой он привязан таинственными узами. Вот наконец дом, который он искал, его тянет осесть среди природы, ранее им не виданной, среди людей, ранее не знаемых, с такой силой, точно это и есть его отчизна. Здесь, и только здесь, он находит покой.

Я рассказал Тиаре историю одного человека, с которым я познакомился в лондонской больнице Святого Фомы. Это был еврей по имени Абрагам, белокурый, плотный молодой человек, нрава робкого и скромного, но на редкость одаренный. Институт дал ему стипендию, и за пять лет учения он неизменно оставался лучшим студентом. После окончания медицинского факультета Абрагам был оставлен при больнице как хирург и терапевт. Блистательные его таланты признавались всеми. Вскоре он получил постоянную должность, будущее его было обеспечено. Если вообще можно что-нибудь с уверенностью предрекать человеку, то уж Абрагаму, конечно, можно было предречь самую блестящую карьеру. Его ждали почет и богатство. Прежде чем приступить к своим новым обязанностям, он решил взять отпуск, а так как денег у него не было, то он поступил врачом на пароход, отправлявшийся в Ливан; там не очень-то нуждались в судовом враче, но один из главных хирургов больницы был знаком с директором пароходной линии - словом, все отлично устроилось.

Через месяц или полтора Абрагам прислал в дирекцию письмо, в котором сообщал, что никогда не вернется в больницу. Это вызвало величайшее удивление и множество самых странных слухов. Когда человек совершает какой-нибудь неожиданный поступок, таковой обычно приписывают недостойным мотивам. Но очень скоро нашелся врач, готовый занять место Абрагама, и об Абрагаме забыли. О нем не было ни слуху ни духу.

Лет примерно через десять, когда экскурсионный пароход, на котором я находился, вошел в гавань Александрии, мне вместе с другими пассажирами пришлось подвергнуться врачебному осмотру. Врач был толстый мужчина в потрепанном костюме; когда он снял шляпу, я заметил, что у него совершенно голый череп. Мне показалось, что я с ним где-то встречался. И вдруг меня осенило.

- Абрагам, - сказал я.

Он в недоумении оглянулся, узнал меня, горячо потряс мне руку. После взаимных возгласов удивления, узнав, что я собираюсь заночевать в Александрии, он пригласил меня обедать в Английский клуб. Вечером, когда мы встретились за столиком, я спросил, как он сюда попал. Должность он занимал весьма скромную и явно находился в стесненных обстоятельствах. Абрагам рассказал мне свою историю. Уходя в плавание по Средиземному морю, он был уверен, что вернется в Лондон и приступит к работе в больнице Святого Фомы. Но в одно прекрасное утро его пароход подошел к Александрии, и Абрагам с палубы увидел город, сияющий белизной, и толпу на пристани; увидел туземцев в лохмотьях, суданских негров, шумливых, жестикулирующих итальянцев и греков, важных турок в фесках, яркое солнце и синее небо. Тут что-то случилось с ним, что именно, он не мог объяснить. "Это было как удар грома, - сказал он и, не удовлетворенный таким определением, добавил: - Как откровение". Сердце его сжалось, затем возликовало - и сладостное чувство освобождения пронзило Абрагама. Ему казалось, что здесь его родина, и он тотчас же решил до конца дней своих остаться в Александрии. На судне ему особых препятствий не чинили, и через двадцать четыре часа он со всеми своими пожитками сошел на берег.

- Капитан, верно, принял вас за сумасшедшего, - смеясь, сказал я.

- Мне было все равно, что обо мне думают. Это действовал не я, а какая-то необоримая сила во мне. Я решил отправиться в скромный греческий отель и вдруг понял, что знаю, где он находится. И правда, я прямо вышел к нему и тотчас же его узнал.

- Вы бывали раньше в Александрии?

- Я до этого никогда не выезжал из Англии.

Он скоро поступил на государственную службу в Александрии, да так и остался на этой должности.

- Жалели вы когда-нибудь о своем поступке?

- Никогда, ни на одну минуту. Я зарабатываю достаточно, чтобы существовать, и я доволен. Я ничего больше не прошу у судьбы до самой смерти. И, умирая, скажу, что прекрасно прожил жизнь.

Я уехал из Александрии на следующий день и больше не думал об Абрагаме; но не так давно мне довелось обедать с другим старым приятелем, тоже врачом, неким Алеком Кармайклом, очень и очень преуспевшим в Англии. Я столкнулся с ним на улице и поспешил поздравить его с титулом баронета, который был ему пожалован за выдающиеся заслуги во время войны. В память прошлых дней мы сговорились пообедать и провести вечер вместе, причем он предложил никого больше не звать, чтобы всласть наговориться. У него был великолепный дом на улице Королевы Анны, обставленный с большим вкусом. На стенах столовой я увидел прелестного Белотто и две картины Зоффаниса, возбудившие во мне легкую зависть. Когда его жена, высокая красивая женщина в платье из золотой парчи, оставила нас вдвоем, я, смеясь, указал ему на перемены, происшедшие в его жизни с тех пор, как мы были студентами-медиками. В те времена мы считали непозволительной роскошью обед в захудалом итальянском ресторанчике на Вестминстер Бридж-роуд. Теперь Алек Кармайкл состоял в штате нескольких больниц и, надо думать, зарабатывал в год не менее десяти тысяч фунтов, а титул баронета был только первой из тех почетных наград, которые, несомненно, его ожидали.

- Да, мне жаловаться грех, - сказал он, - но самое странное, что всем этим я обязан счастливой случайности.

- Что ты имеешь в виду?

- Помнишь Абрагама? Вот перед кем открывалось блестящее будущее. В студенческие годы он во всем меня опережал. Ему доставались все награды и стипендии, на которые я метил. При нем я всегда играл вторую скрипку. Не уйди он из больницы, и он, а не я, занимал бы теперь это видное положение. Абрагам был гениальным хирургом. Никто не мог состязаться с ним. Когда его взяли в штат Святого Фомы, у меня не было никаких шансов остаться при больнице. Я бы сделался просто практикующим врачом без всякой надежды выбиться на дорогу. Но Абрагам ушел, и его место досталось мне. Это была первая удача.

- Да, ты, пожалуй, прав.

- Счастливый случай. Абрагам - чудак. Он совсем опустился, бедняга. Служит чем-то вроде санитарного врача в Александрии и зарабатывает гроши. Я слышал, что он живет с уродливой старой гречанкой, которая наплодила ему с полдюжины золотушных ребятишек. Да, ума и способностей еще недостаточно. Характер - вот самое важное. Абрагам был бесхарактерный человек.

Характер? А я-то думал, надо иметь очень сильный характер, чтобы после получасового размышления поставить крест на блестящей карьере только потому, что тебе открылся иной жизненный путь, более осмысленный и значительный. И какой же нужен характер, чтоб никогда не пожалеть об этом внезапном шаге! Но я не стал спорить, а мой приятель задумчиво продолжал:

- Конечно, с моей стороны было бы лицемерием делать вид, будто я жалею, что Абрагам так поступил. Я-то ведь на этом немало выиграл. - Он с удовольствием затянулся дорогой сигарой. - Но не будь у меня тут личной заинтересованности, я бы пожалел, что даром пропал такой талант. Черт знает что, и надо же так исковеркать себе жизнь!

Я усомнился в том, что Абрагам исковеркал себе жизнь. Разве делать то, к чему у тебя лежит душа, жить так, как ты хочешь жить, и не знать внутреннего разлада - значит исковеркать себе жизнь? И такое ли уж это счастье быть видным хирургом, зарабатывать десять тысяч фунтов в год и иметь красавицу жену? Мне думается, все определяется тем, чего ищешь в жизни, и еще тем, что ты спрашиваешь с себя и с других. Но я опять придержал язык, ибо кто я, чтобы спорить с баронетом?"

Как объяснить, что Абрагам вдруг бросил все, что ему показалось, что Александрия - это его родина, что он сразу же нашел греческий отель в городе при том, что никогда прежде он не покидал пределы Англии?

Подобное "откровение" может быть не только при виде каких-либо мест, предметов (картин, музыкальных произведений и пр.), но можно "узнать" и другого человека, "родную душу", согласно Ричарду Баху. "Родная душа" - это тот по-настоящему близкий вам человек, который понимает вас с полуслова, с которым вам никогда не скучно и всегда есть о чем поговорить. "Родная душа" - это разительный контраст с теми союзами людей, в которых один подавляет и тянет вниз другого. Ведь как часто это бывает: один из супругов тянется вверх, а другой мешает развитию, тормозит; один делает шаг вперед, а другой тянет на два шага назад. Такие союзы - несчастье; супруги в них страдают, сердцем понимая, что что-то не так.

Как поет Сергей Никитин в кинофильме "Ирония судьбы или с легким паром" : "О, сколько нервных и недружных связей...О, кто-нибудь, приди, нарушь, чужих людей соединенность и разобщенность близких душ..." Да-да, противоположностью одиночеству является не совместная жизнь, а душевная близость.

Либанский писатель Khalil Gibran (1883-1931) написал очень мудрые строки о гармоничном союзе мужчины и женщины :

"Aimez-vous l'un l'autre mais ne faites pas de l'amour une chaine:

Laissez-le plutot etre une mer se balancant entre les rivages de vos ames.

Remplissez chacun la coupe de l'autre, mais ne buvez pas a la meme coupe.

Partagez votre pain, mais ne mangez pas le meme morceau...

Et restez ensemble, mais pas trop pres l'un de l'autre:

car les colonnes du temple s'erigent a distance,

et le chene et le cypres ne poussent pas a l'ombre l'un de l'autre*".

"Родная душа - это тот, у кого есть ключи от наших замков и к чьим замкам подходят наши ключи. Когда мы чувствуем себя настолько в безопасности, что можем открыть наши замки, тогда наши самые подлинные "я" выходят навстречу друг другу и мы можем быть полностью и искренне теми, кто мы есть. Тогда нас любят такими, какие мы есть, а не такими, какими мы стараемся быть. Каждый открывает лучшие стороны другого. И невзирая на все то, что заставляет нас страдать, с этим человеком мы чувствуем благополучие, как в раю. Родная душа - это тот, кто разделяет наши глубочайшие устремления, избранное нами направление движения. Если мы вдвоем подобно воздушным шарикам движемся вверх, очень велика вероятность того, что мы нашли друг в друге нужного человека. Родная душа - это тот, благодаря кому вы начинаете жить подлинной жизнью" (Ричард Бах, "Мост через вечность").

Подобно Марку Леви, Ричард Бах также пишет о возможности прежних жизней: отголоски нашего прошлого - в сновидениях, в "узнаваниях", в пристрастиях. Согласно Баху в каждой жизни у нас есть возможность вернуться в объятия того, кого мы любим; для этого важно "узнать" и не пройти мимо. Бывает, встрече с родной душой предшествует долгий период поисков и разочарований; тогда мы выстраиваем вокруг себя броню и уже никого не хотим подпускать близко, опасаясь очередного обмана - вот здесь и существует риск de passer a cote l'un de l'autre*.

Встречаясь с родной душой, мы чувствуем притяжение, "узнавание":

"Почему я так очарован и испытываю такую радость лишь от ее поворота мысли, лишь от очертания ее лица или груди, лишь от веселого света в ее глазах, когда она смеется?

Потому что эти уникальные очертания и сияние, Ричард, мы несем с собой из жизни в жизнь. Это наши отличительные знаки, скрытые в глубине нашего сознания под всем тем, во что мы верим, и, ничего не зная о них, мы вспоминаем их, когда встречаемся снова" (Ричард Бах).

А что, если до сих пор не нашелся тот, у кого есть ключ ко всем нашим замкам? Что, если мы слишком боимся ошибиться, если прежде нас не раз обманывали? Если нам еще не привелось встретить того, с кем можно было бы постоянно развиваться, продвигаться вперед (именно продвигаться вперед, а не стоять на месте)? Ожидание не должно быть пассивным, надо "познавать" себя; двигаться вперед самому; разобраться, что вы из себя представляете; стать самому полноценной и самодостаточной личностью.

Ведь то, какой человек рядом с вами, во многом определяется тем, что вы сами из себя представляете. И весь ваш круг общения, наличие-отсутствие хороших друзей определяется тем, что вы сами из себя представляете. Будьте цветком, и тогда к вам потянуться пчелы...

Перевод с французского автора

-----------------------------------------------

* Андрей Белый "Записки чудака" : "Существует другая биография. Она вторгается без причины, под видом сновидения, в бессоницу, которая есть бодрствование. Когда я погружаюсь в сон, сознание парит вне границ разума и заявляет о себе странными признаками : снами и образами".

* "une insomnie" - бессоница

* Марк Леви "В следующий раз"

- О чем ваши работы?

- О синдроме.

- Новая болезнь?

Она лукаво взглянула на него и заверила:

- О сидроме "уже виденного".

Сюжет всегда интриговал Джонатана. Ощущение того, что он уже когда-то переживал то, что с ним происходило, было ему знакомо.

- Я слышал, что это наш мозг предвосхищает событие, которое должно наступить.

- Наоборот, это манифестация памяти.

- Но если мы еще не пережили что-то, как мы можем его вспоминать?

- Кто вам сказал, что вы это не пережили?

И она стала рассказывать ему о прежних жизнях...

* Трактовка времени : "Однажды мы поймем, что время находится в движении, что оно вертится как земля и не прекращает увеличиваться в объеме".

* Перевод стихотворения Khalil Gibran :

Любите друг друга,

но не делайте из любви цепи :

Пусть лучше она будет морем,

плещущимся между берегами ваших душ.

Наполняйте кубок другого,

но не пейте из одной чаши.

Делитесь вашим хлебом,

но не ешьте от одного и того же куска...

Будьте вместе,

но не слишком близко друг к другу :

потому что колонны храма

воздвигаются на расстоянии,

и дуб и кипарис

не растут в тени друг друга.

* Пройти мимо друг друга

Комментарии: 7, последний от 10/07/2007. © Copyright Антоша (antoninanik@hotmail.ru) Обновлено: 02/05/2006. 22k. Статистика. Обзор: Франция	Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта

"Заграница"

Путевые заметки

Это наша кнопка

Комментарии: 7, последний от 10/07/2007. © Copyright Антоша (antoninanik@hotmail.ru) Обновлено: 02/05/2006. 22k. Статистика. Обзор: Франция Иллюстрации: 2 штук.		Ваша оценка:
Аннотация: Все это было когда-то, но только не помню, когда... А.Н. Толстой

Антоша: другие произведения.

Dejа vu