Как вслед за решением поехать в Стамбул, я немедленно купил путеводитель одноименного названия, так и сев за составление рефлективного отчета о поездке, я нашел аналогичное творение Иосифа Бродского, и с удивлением обнаружил, что начинается оно объяснением причин поездки великого поэта в великий город. Удивление мое станет понятным, если знать, что небольшую статью о Стамбуле для газеты я тоже начал как бы оправдываясь за странное решение совершить вояж. Едва ли Рим, Париж, Лондон или Мадрид потребовали бы столь извиняющегося вступления. Читая немаленькое - он сам досадует, что оно разрослось помимо его воли - эссе Бродского, понимаешь насколько логично его начало. С обычной для Бродского прозаичной поэтичностью рассуждая о разделении восточного и западного христианства, он печалится, что ошибка Запада заключалась в том, что, отвергнув Восток, он ограничил свои представления о Зле, мол, врага нужно знать в лицо. Спорить об этом бесполезно, небожитель видит историю слишком субъективно для правдоподобия, эссе, тем не менее, остается прекрасным образцом стиля, поэтому следует воспользоваться рекомендацией одной личности, культ которой так сказался на мировоззрении Бродского, и оставить его в покое.
2.
Итак, почему? Объяснение причин вполне естественно, особенно, когда по результатам поездки садишься писать. Без причины не ездят отдыхать даже в Египет или Анталью - что-то же определяет выбор одного перед другим, даже если он делается всего из двух вариантов. Легкость и относительная дешевизна путешествия порадовали меня. Легкость - тем, что я был стеснен во времени, а дешевизна, как и всякого, у кого куры деньги клюют. Собрался в Стамбул я за год до поездки, движимый мнимым сыновним чувством. Из книжек мне достоверно было известно о том, чем была Византия для Руси. В Стамбуле априори мне был интересен Константинополь, но и нынешнее его - Стамбула - состояние, в той мере насколько оно хранило блеск Порты. Блистательная Порта считала себя наследницей Римской империи и в какой-то мере ею была. В любом случае она была Империей, и это одно вызывало уважение.
Любопытно, что многие наши туристы, отдыхавшие в Турции или покупатели турецких вещей, или другие, иначе соприкасавшиеся с турками или турецкими товарами, относятся к этой стране почти пренебрежительно, без всякого почтения. Помнится, читая воспоминания о русско-турецкой войне 1877-78 годов, я удивился возмущению ветерана, которому приходилось убеждать, что турки были серьезным противником, и война с ними легкой прогулкой никак не была. Уже тогда в обществе были склонны всерьез турок не принимать. В школе, зачитываясь книгами о Суворове, в подсознании сидела мыслишка, что победы над турками ему давались столь "легко" из-за слабости неприятеля и лишь успехи в битвах с французскими армиями ставили "знак качества" на гении полководца. Турки всегда биты и могут лишь резать безоружных армян - что мы еще знали об этой стране и ее народе? Примерно ту же неприязнь всегда вызывали персы, воевавшие с благородными древними греками. Константин Леонтьев "излечился" от этого чувства, поразившись одному эпизоду. Во время перехода персидского шаха по морю поднялся шторм, и флагман был на грани затопления. Придворные, чтобы облегчить судно, подходили к шаху, свидетельствовали свою преданность и добровольно выбрасывались за борт. Что-то подобное показано в фильме Акиро Куросавы "Тень воина", когда во время битвы сегун садился на самое видное место, чтобы его могли видеть свои (а значит и чужие!) войска, а специальный отряд защищал его, просто закрывая своими телами...
А вспомните кинофильм "Бег"! Едва ли Стамбул в 1920 году был ухожен и красив, реальные факты бедствия русских эмигрантов в оккупированном Антантой городе лишь подтверждали нелицеприятное мнение потомков победивших большевиков, сформированное замечательным, в общем-то, фильмом. В довершении всего турки похожи на лиц кавказской национальности. Про "челноков" и ширпотреб едва ли стоит повторяться. Один мой приятель насколько проникся безотчетной неприязнью, что ни за что не хотел ехать в Турцию. Бывает.
Леонтьев, известный туркофил, излечил меня от фобий в мыслях, а, посмотрев, как турки работают на Чукотке, они стали мне симпатичны. Мое желание посетить Константинополь оказалось благополучно согласовано с нынешней формой его существования.
3.
Жить надо в центре решил я и нашел гостиницу в 100 метрах от храма св. Софии. Побродив вечером по окрестностям, утром я двинулся в другую сторону - вглубь старого Стамбула. Мне нравится знакомиться с городом на ногах, а не сидя на заднице, пусть она и неплохо устроена в мягком кресле автомобиля или автобуса. Маршрут своего первого вояжа я не обдумывал, важно было направление - Фенер.
В свое время для меня стало открытием слово фанариоты, обозначавшее стамбульских греков. По детской наивности (не извинительно долго продолжавшейся) я полагал, что турки уничтожили всех жителей Константинополя и заселились в дома убиенных ими аборигенов. Конечно, в мыслях я допускал, что кто-то остался жив, но предположить, чтобы грекам доверили какое-то участие в хозяйственной и государственной жизни, для меня было непосильно. На самом деле уцелевшие после жуткой резни греки обосновались на берегу бухты Золотой Рог в районе Фенер и жили здесь долго и счастливо. Счастье прекратилось по историческим меркам совсем недавно, и еще на нашей памяти (если быть точнее - при нашей жизни) последние фанариоты оканчивали здесь свои дни. Фенер казался мне живой ниточкой к Константинополю.
4.
Торопиться было не нужно. Времени было достаточно и на Фенер, и на Софию. Первым блюдом я назначил Фенер, а аперитивом должна была послужить прогулка по сплошь турецким кварталам. Идя от мечети к мечети, отвлекаясь на разные мелочи и сворачивая в сторону и разве только не кружась на месте, я вышел к Золотому Рогу недалеко от пристани Fener в том месте, где Джебе Али ворвался в осажденный Константинополь... Времени с утра прошло много, я успел сильно проголодаться и прежде чем углубиться в район - потайную цель моей прогулки (я мог бы и не дойти до Фенера в этот день, слишком на многое я обращал внимание по пути, но ноги сами рассчитали время, чтобы я успел).
Ну и как аперитив, может спросить читатель. О, я остался доволен. По внутреннему своему устройству, я склонен принимать знаки расположения и услуги от других людей как должное, чуть ли не будучи уверен, что, делая мне нечто приятное и/или полезное, они получают от этого удовлетворение, ни в коем случае не ожидая от меня деятельной благодарности. То есть я не склонен чувствовать свою обязанность людям, не забывая сказать спасибо - все-таки начатки воспитания в детстве были мною хорошо усвоены. Заграница лечит. Встречные-поперечные оказываются незнакомы с некоторыми "обязательствами" перед неким гостем из северной страны и это сразу чувствуешь. Языковой барьер довершает разгром привычных ощущений братской взаимопомощи.
Однако все оказалось не так драматично. В центре старого Стамбула у мечети Шехзаде (архитектор Синан для ее постройки специально вычислял центр города) начинаются остатки акведука Валента, построенного в IV веке. Пройдя вдоль него низом я задержался у автомастерской: сквозь листву падал рассеянный солнечный свет, а кустарность производства - сам понимаю высокопарность этого слова - была весьма схожа с привычными автослесарками наших шабашников. Хозяина не было, а я почувствовал, что завершенность столь милому пейзажу может придать только присутствие человека, фотоаппарат я уже приготовил в ожидании, которое долго не продлилось. Хозяин, мужчина средних лет, позволил себя сфотографировать, а затем предложил (объяснение происходило на пальцах) залезть на акведук. Так я прошел по водопроводу еще раз туда и обратно, теперь верхом. Предложенные за услугу деньги гостеприимный турецкий автослесарь отверг, а я не настаивал, потому что нет ничего обиднее, чем непонятое бескорыстие.
Спустившись с акведука, я почти сразу попал на огромный рынок у мечети Фатих. Все пространство рынка, то есть улицы, было закрыто ткаными навесами, и он казался крытым. Продавцы громко кричали, видимо боялись, что их товар останется совершенно незамеченным, на тележках между прилавков возили еду и абсолютно замороженную минералку (позже я купил бутылочку, но так и не допил ее, потому что нельзя съесть лед, упакованный в пластик). При этом здесь еще бродило очень много покупателей. И покупательниц. Район Фатих, нужно заметить, считается традиционным, то есть там можно чаще чем где-либо встретить женщин в черном с закрытым лицом и "правильно" одетых мужчин. Лаконичность черной одежды (увы, не знаю, как она называется, но это не паранджа) и сокрытость от посторонних взоров не отменяет совершенно естественной женской потребности нравится. Четыре молодых девушки долго выбирали какие-то безделушки и что-то приобрели (для кого?). Одна из них была весьма симпатична, точнее глаза и носик, видные мне, заставляли так думать. Немного позже, в Фенере, такая же юная и столь же недоступная даже взгляду, девушка оглянулась на меня (часто ли она видит европейских в меру упитанных мужчин в самом расцвете лет?!) и ее глаза стали самым сильным эротическим впечатлением на несколько дней вперед.
5.
Итак, Фенер. Прежде чем лезть в гору я решил подкрепиться и зашел в кафе. Стены весьма милого заведения были увешаны фотографиями различных эпизодов из жизни Ататюрка, вырезками из газет времени Отца Всех Турок в рамках. Все было сделано с музейным тщанием, я на мгновенье решил, что Ататюрк сюда часто захаживал перекусить, был совсем своим в этом кафе, в которое 2 июня 2004 года зашел и я. Чувствуя причастность, я подумал, что Мустафа Кемаль посетил очень много мест и в Стамбуле, и в Турции, наверное, везде, где бывают люди. Нет сомнения, что Ленин был менее мобилен в своих перемещениях по России. Владимир Ильич больше хаживал в присутственные места, особенно по кабинетам начальников, а вот его младший современник не чурался своего народа, за что он (народ) и примкнувшие к нему представители других этносов не могут не лицезреть бесчисленное множество ИЗОБРАЖЕНИЙ Ататюрка и СЦЕН ИЗ ЕГО ЖИЗНИ.
Убедиться, что я все-таки в Фенере, я смог через несколько сот метров - дойдя до следующего кафе, одновременно служащего лавкой, менее помпезного, без Ататюрка, с портретами Константинопольского патриарха Варфоломея. Эти самые портреты можно было купить, продавались там и небольшие иконки, весьма неаккуратно сделанные, но я купил одну по причинам историко-географическим. Иконы не редкость в стамбульских лавках и магазинах. Обычные сувениры, они не предлагаются к прямому использованию, да и изготовлены из керамики или вышиты на ткани. "Моя" иконка была вполне традиционной (на бумаге и в тоненькой распадающейся деревянной рамке с подставкой) и мне понравилась, хотя и не без чувства жалости, подобной той, что вызывает породистая собака, брошенная хозяевами. В Фенере нет хороших и качественных икон, потому что нет спроса.
Спокойный интеллигентный седой турок (а может и грек) подал мне чаю. Пока я, не торопясь пил его, в кафе зашел кот (не так как это делают люди - он был обычным котом) и разлегся на столе. Котов в Стамбуле любят, их можно встретить где угодно, а во дворе мечети Фатих целые стада бродили и лежали в тени деревьев. Но турецкие кошки тощи и невзрачны и как будто принадлежат к другой, более мелкой породе, нежели русские васьки. Фенерский котейка был совершенно "русский", полосатый и лохматый, очень похожий на нашего Ваську, которого мы оставили в Кинешме у родителей жены, когда уехали из Нижнего Новгорода. Мне показалось странным, но символичным, что нормального кота я увидел (чуть было не написал: повстречал) в греческом кафе. На мой вопрос о принадлежности заведения, хозяин (он мало был похож на наемного работника) ответил, что пополам, и турецкое, и греческое. Ответ был рассчитан на меня, хозяину показалось, что гостю приятней было бы услышать, что греки здесь присутствуют не только в виде товара. Пожалуй, он не ошибся.
6.
Исторические труды и романы, тем паче кинофильмы дают мало представления о человеческих взаимоотношениях далеких времен. Художественный вымысел питается современной автору моралью, а историков чаще волнует реконструкция событий, а отнюдь не отношения соседей по улице. А без некоторых психологических нюансов не понять, как Византийская империя была без исторических провалов заменена на империю Оттоманскую. Другие кочевники того времени завоевывали земель не меньше турок, но теряли все уже через несколько поколений. Что-то отличало турок от других.
Априори считается, что завоеватели злы, безнравственны и ненавидят своих врагов. Все так или почти так. Встречаются захватчики, которые раньше капиталистов освоили принцип "ничего личного, только бизнес".
Я пытаюсь представить Константинополь через некоторое время после падения. Сколько нужно дней на отрезвление? Три, пять, неделя, месяц? Все уже ограблено, выжившие жители поделены между воинами, воды Босфора унесли в море трупы, дожди смыли кровь с улиц и что дальше? Турки решили здесь жить и должны были менять кровожадные привычки, а новую жизнь нужно строить там, где только что была война. Впрочем, старый мир завоеватели разрушили почти до основанья, чем облегчили себе последующий созидательный труд. Но все же! Какую тонкую политику должны были вести власти, чтобы жизнь возвратилась в столицу, вернулись греки (а они вернулись), через несколько десятилетий привезти в город евреев из Испании, включить "неверных" в общественную и хозяйственную жизнь и при этом не натолкнуться на непонимание своего народа? Каков должен быть характер этого народа, что на протяжении столетий в Стамбуле не было конфликтов из-за веры и национальности? Жестокий в войне народ оказался вполне миролюбивым в быту...
И все же, возвращаясь в Константинополь лета или осени 1453 года - как выглядел город? Уцелевшие греки селятся в Фенере. Подтягиваются из провинции на пмж мирные турки, они горды собой, наверняка заносчивы, греки ходят по стеночкам, стараясь не привлекать внимание, как пражские евреи во время немецкой оккупации. Спустя годы несчастные греки начинают оживать и их перестают дразнить мальчишки на улицах. Или было не так: 2 июня (ровно за 551 год до моего появления в Фенере), трехдневная бойня и грабеж заканчиваются, и кто уцелел, кого не взяли в рабство, тот вполне свободен и на их жизни никто не покушается - счастливчики под защитой оттоманского права. Вновь прибывшие турки смотрят на них с любопытством и жалостью, едва ли эти чувства деятельны, но они спасают фанариотов от бытовых нападок. Через несколько лет вообще все успокаивается, греки чувствуют себя как наши бывшие после революции, деля жизнь на две части. Одни меняют веру, так надежнее, турки не большевики и старого не поминают, другие не без трудностей - церквей меньше, запрет на профессии - приспосабливаются, не изменяя совести.
Интересно, ходили в гости друг к другу турки и греки хотя бы лет через десять, помогали ли друг другу, как общались между собой - все это остается за рамками исторических хроник. Они были, безусловно, разные, а уж когда прибыли испанские евреи, то замес стал почище американского плавильного котла. Но все диаспоры жили по своим обычаям, иначе как бы они сохранили идентичность до ХХ века, но вместе и едино. Так живет настоящая Империя: раздельно и сообща.
Веке в восемнадцатом или даже раньше в Блистательной Порте что-то сломалось, и турки стали тяготиться империей. Был снят крест со св. Софии (трудно представить, что несколько веков он никому не мешал!), терпимость пошла на убыль, поражения в войнах, страна на грани развала, но, слава Аллаху, что у нации есть Мустафа Кемаль, который помимо прочего убирает столицу из Стамбула, дабы никогда имперский дух больше не проник в турецкую государственность. Турция становится светской республикой и Константинополь-Стамбул ей больше не нужен. Рискну предположить, что именно выбор столицы (а был ли у Мехмета выбор?), а не одна лишь предрасположенность народа и прочие субъективные факторы создали Оттоманскую империю. Турецкое государство ушло из Стамбула, когда ноша второго Рима (в иной, неправославной, ипостаси) стала непосильна для народа.
7.
Замечу, между прочим, что нынешняя столица (Анкара) восточнее первой столицы страны (Бурса).
8.
Фенер очень красивый район. Особенно это чувствуешь при некотором напряжении фантазии, помогающей мысленно вставлять в разбитые окна стекла, обновлять на домах краску, расчищать улицы от мусора. Узкие, кривые, крутые улочки, застроены красивыми греческими миниособнячками. Кое-где они отремонтированы, видимо, вселились новые турецкие, но чаще можно увидеть брошенные дома без стекол. Народ здесь живет небогатый, обновленный первый этаж здания под отделение банка Garanti с евроремонтом и дорогими припаркованными иномарками (как нам это знакомо!) выглядит средь окружающих домов как новый русский на трамвайной остановке.
9.
В нынешнем Фенере появилось нечто общее с Константинополем 550-летней давности. Совсем недавно здесь еще жили греки, а теперь дома покинуты, на них не хватает жильцов, и нет нужды строить что-нибудь новое. Новые хозяева слегка не соответствуют окружающим декорациям, их привычный быт даже внешне конфликтует с изящной греческой архитектурой. Детали и мелочи, без создания и трепетного оберегания которых любой европейский пейзаж теряет свое обаяние, совсем не интересуют турок в обыденной жизни (будем честными - и русских тоже). Никто не поставит на окно цветок, не восстановит фонарь, балкон или перила. Фенер грубеет, сглаживается, становится все более турецким, а по опрятности, вернее, ее отсутствию, он уже сравнялся с беднейшими районами у городской стены. Может статься, что сие происходит от нищеты (конечно!), турки XV века были явно богаче (греческое наследство), но процессы идентичны - отуречивание Стамбула. Только сейчас внутри Фенера, нет ма-а-аленького фенерчика, чтобы там поселились те греки, которые пожелали остаться. Все разъехались и не без "помощи" турок, предкам которых не мешали ни православные, ни иудеи. Империя кончилась и чем теперь отличается Турция от Болгарии, а Стамбул от Софии? Только размерами и числом людей, но история здесь одинаково закончилась. Пожалуй, прав Иосиф Бродский: "Больше здесь уже никогда ничего не произойдет, кроме разве что уличных беспорядков или землетрясения".
... В Фенере иностранцы редкие гости, за ними бегают дети, взрослые на них глядят с любопытством. А молодые девушки в чадре (даже если эти черные накидки называются не так - слово-то красивое) оглядываются на мужчин в самом расцвете лет.
10.
Соседствует с опустошенным районом Чаршамба, что означает "среда". Раз в неделю, в третий ее день, на улицах разворачивается базар. Но это не важно - рынки в Стамбуле разбросаны по всему городу и по всем дням недели - эти кварталы самые "традиционные", то есть исламские. Бородатые мужчины и женщины в черном преобладают среди пешеходов. Мужчины, одетые как Зелимхан Яндарбиев перед смертью, торгуют и покупают в магазинчиках, я видел, как один из таких показывает маленькому сыну, как нужно мыть тротуар у лавки (наверное, семейной). Впрочем, школьниц a-la T.a.t.u хватает и здесь. И все равно Среда интереснее других дней недели в городе проигравшего ислама. Будучи какое-то время центром мусульманского мира, чего только стоит смелость воздвигнуть шесть (больше чем в Мекке) минаретов при Голубой мечети, стамбульский ислам нынче старается не напоминать о себе и живет (живет?) в камне - в творениях Синана, других архитекторов - в истории. В Чаршамбе ни на минуту не забываешь, что находишься среди мусульман, что заставляет быть собраннее, почти как в мечети. По сравнению с окружающими районами здесь чище, хотя магазинчиков, лавок и прочих торговых мест на главной улице не меньше чем где-либо. Хотя я мало видел этот район, пройдя его насквозь лишь один раз, мне сложно представить, что здесь могут пристать с какими-то глупостями маленькие дети. Народ здесь серьезнее, как всякий сделавший свой осознанный выбор, ведь быть правоверным в Турции совсем не обязательно (как и православным в России). "Чаршамбинские" дети, выходит, воспитаны иначе, с большим чувством собственного достоинства.
11.
О торжествующей поэзии.
Бродскому не дают покоя султанские мечети, видные отовсюду, окруженные минаретами похожими на ракеты (идеальное сравнение для ХХ века), ему несимпатичен "торжествующий ислам", как и любая торжествующая церковь. Если церковь торжествует и это плохо, то, что же должно торжествовать (или явление, обозначенное этим словом, совсем негодное) и где находиться Церкви - в катакомбах? И может ли торжествовать поэзия?
12.
Билет в музей Айя-София стоит десять долларов, дороже только в Топкапи вместе с гаремом. С девяти утра к собору подъезжают автобусы с туристами, чтобы через несколько минут раствориться в громадине храме. Сколько одновременно таких "автобусов" разбрелось по разным уголкам св. Софии? Народ кажется везде, но в храме можно найти место, где никто не проходит мимо, гул и шум доносятся как будто издалека. Я зашел в собор с большой сумкой фотоаппаратуры, но не сделал даже попытки хотя бы раз нажать на кнопку затвора. Мой друг говорил, что подобное с ним случилось в Храме Гроба Господня - величие места подавляет не только "тягу к творчеству", но и простое желание документировать. Пространство собора настолько великолепно, величественно, изящно, etc. - и замешано это в каких-то непостижимых пропорциях, что никакое качество не доминирует, сливаясь в необъяснимую гармонию. Святая София - это абсолютная архитектура, неподвластная отображению словами, фотографией, любыми иными средствами. Там нужно быть.
В дальний - от входа, ближний - от алтаря, угол, под галереей, туристы не заходят, здесь темно, в отличие от всего храма, и вид не самый лучший: блицы фотоаппаратов пыхают где-то вдали. Я прислонился к слегка влажной стене - неужели собор плачет?! - и мои глаза наполнились слезами.
13.
О святом источнике в монастыре Балыклы существует легенда. Во время осады Константинополя монах жарил карася, и в этот момент пришло известие, что город пал. Монах вскричал, что, скорее рыба оживет, чем это будет правдой. Карась немедленно спрыгнул со сковородки и скрылся в водах источника. Меня в этой истории удивляет отнюдь не возрождение из пепла карася, в конце концов, Христос оживлял людей. Монастырь находится в километре за городской стеной, вокруг стояли войска, исполненные ненавистью к грекам, а монах спокойно жарил рыбешку.
Сейчас вокруг Балыклы высокая стена и неизменный флаг Турецкой республики - таков антураж всех православных церквей Стамбула. Четырехметровая стена монастыря в самых "незащищенных" местах декорирована еще и колючей проволокой. Похоже на то, что сия фортификация была сделана не от хорошей жизни, а флаг должен подчеркивать лояльность Церкви турецким властям. (Лояльность лояльностью, а над дверями не очень старого собора в Патриархате красуется двуглавый византийский орел.)
Стены лучше очерчивают культурные различия, отгородившись от набухающего турками Стамбула, греческий мир прячется от диффузии, как в гетто. Выходя из Балыклы, спустя час пребывания там, я на секунду тупо уперся взглядом в автомастерскую напротив (хотелось даже вернуться) - чтобы принять иную реальность потребовалось время. Впрочем, такой же "контрастный душ" принимаешь и, возвращаясь из мечети на шумную улицу, или с кладбища, особенно где лежат близкие люди, а еще спускаясь с башни на землю после обозрения с недосягаемой высоты окрестностей уже недоступных взгляду с поверхности.
Источник, куда уплыл четыре с половиной века назад карась, ныне находится в подвале церкви, в воде плавает несколько красных рыбешек (наверное, потомки). Воду можно попить здесь же из крана, можно взять с собой пластиковую бутылочку, платы никто не спрашивает. В стамбульских церквях все условно бесплатно, деньги оставляют по совести.
Во дворе, наверное, из-за дождя, посторонних не было. Я побродил по маленькому двору, выложенному большими мраморными плитами. На многих из них были надписи на греческом. Смутная догадка подтвердилась, когда на одной из них я увидел текст на славянском: "Тука потъ той студенъ афамор лежи тело на покой Теодор Акимов..." Потоптавшись по костям православных еще немного, я вышел на улицу и уперся взглядом в автомастерские.
14.
Можно сетовать на турок, что они уничтожили в стамбульских храмах все росписи и иконы - и вправду жалкие остатки мозаик в св. Софии дают слабое представление о прежней роскоши внутренней отделки. Но этим же занимались сами греки на протяжении ста лет, а защитники иконопочитания чувствовали себя безопасно только за пределами Империи, например, у арабов. Будь Иоанн Дамаскин Иоанном Константинопольским, то закончил бы жизнь не только искалеченным, но и намного раньше (византийский император попросил своего арабского коллегу наказать Иоанна, и тот приказал отрубить святому руку).
И все же турецкая "реставрационная" машина дала сбой. Сбивать фрески и мозаики, я думаю, занятие муторное, пыльное (откуда, пожалуй, и пошла идиома о непыльной работе), вот вдалеке от султанского дворца и прочей активной жизни, в двух шагах от крепостной стены как-то поленились. Когда церковь монастыря Спасителя в Хоре превращали в мечеть Карие, то росписи замазали, а теперь, когда византийское наследство ценится на вес золота, все было "отмазано", из церкви-мечети сделали музей и всяк желающий может лицезреть величие византийских мастеров.
В стране, не так давно победившей воинствующий ислам, музей в святом месте воспринимается почти как благо, но лишь как меньшее из зол. Пустые холодные стены не вяжутся с божественно прекрасными мозаиками и фресками. Ни икон, ни иконостаса, ни свечей - все что находилось отдельно от стены сорвало и вынесло, скажем так, временем. В музее ни единого экспоната, лишь стены и своды, сотрудникам, наверное, скучновато. Спасибо и на том, что милые девушки - музейные работницы везде одинаковы - дошли до дверей, чтобы перекурить.
15.
То, что русские сетуют о печальной судьбе православного Константинополя, абсолютно иррационально. Уже по возвращении из Стамбула в голову пришла простая мысль, что нынешний провинциальный турецкий город для России по сути нечто подобное могиле дяди, оставившему племеннику немалое наследство. В детстве племянник немало шалил и весьма небрежно относился к имуществу предков, потом уважения прибавилось, появилось взаимопонимание между поколениями. Конфликт "отцов и детей" благополучно разрешился, впрочем, без размолвок не обходилось. Последние годы жизни дядя чувствовал себя не очень, но авторитетом свое брал. Совсем перед смертью дядя стал заговариваться, но племяш уже крепко стоял на ногах, и сбить с толку его было не просто.
При живой Византии Московия была безнадежной провинцией. Падение Второго Рима обрекло Россию на величие. Наследование состоялось, так к чему печалиться?
16.
Считается, что турки брали в полон, то бишь в свои гаремы огромное количество молодых девушек из соседних стран. Эту часть войны можно назвать приятной, но, как в любой войне удовлетворенной остается в лучшем случае одна сторона. Ущерб генофонду для славянских народов, похоже, явно преувеличен, потому как турки выглядят очень по-турецки. Специалисты по этнологии меня могут поправить, да и откуда мне знать, как могут выглядеть настоящие турки? Иностранец, попав на московский рынок, может составить превратное мнение о русском генотипе, а Стамбул, по сути, один большой базар. Да и путешествие мое по Турции было кратким и ограниченным в пространстве, к тому же я отвлекался на стены и минареты и не всегда обращал внимание на окружающих людей.
В отличие от Бродского я пишу эти строки не в афинской гостинице, а в анадырской квартире. И у меня есть преимущество, если оно таковым является. Сейчас на Чукотке турки много строят. В Анадыре число строителей достигает порой двух тысяч. Даже в Лаврентия, селе в какой-то сотне километров от Берингова пролива, можно встретить турецких рабочих.
Каждый день передо мной мелькают десятки турецких лиц, в Анадыре турецкая фирма ведет несколько объектов, а по соседству с типографией, строит дом. Когда мне стало казаться, что я начал что-то понимать в типажах, мне стало известно, что большинство рабочих - курды. И вправду, в Стамбуле другие лица, я относил это на географию и социальное происхождение - какие-нибудь южные или восточные турки, может быть из крестьян или работяг. Оказалось, что курды "дешевле" турок, поэтому они с большим удовольствием едут на край света.
17.
Соревноваться с Бродским? Едва ли можно придумать что-либо глупее. Я приехал в Стамбул из точки отстоящей намного дальше от исходного пункта путешествия великого поэта, настолько же дальше отстоит по качеству этот текст от прозы Бродского. Наверное, мысли и наблюдения глубже и острее у нобелевского лауреата, так что же остается? Может быть, ничего, и эти наблюдения канут в лету, как газетная статья в подшивке.
В одном романе Милорад Павич рассказывает (выдумывает, как обычно), как Голубую мечеть взялся строить неграмотный серб из Боснии. Султан Ахмет за образец для новой мечети определил, конечно же, святую Софию со словами "она не может быть больше, потому что Я не больший правитель, чем Юстиниан, воздвигший ее, но она не может быть и меньше". Так и начал Зодчий строить мечеть, обмеряя каждый день на протяжении десяти лет великий Храм, и перенося свои замеры одним ему ведомым способом в тело здания, долженствовавшее прославить султана Ахмета. Вернувшись на родину по завершении строительства, Зодчий захворал и пошел к муфтию, который послал его в свое время в Стамбул. От муфтия не укрылась суть недуга архитектора. "Ты стал христианином", - были его слова.
Каждая работа, проделанная с чувством, меняет человека.