Аннотация: Орхан Памук. "Стамбул, город воспоминаний"
Рано или поздно я должен был встретиться с этой книгой о моем любимом Стамбуле. Не представляю, как ее читают те, кто ни разу не был там или был пару дней, чтобы обежать достопримечательности. Мне же чтение доставляло удовольствие каждой страницей и каждой строчкой. И все же - я уверен - мое знание города и чувство к нему лишь облегчили связь с книгой, но не определили глубины впечатления. Виной тому сам город и автор - Орхан Памук.
Как-то Константин Леонтьев сказал о современных ему французских писателях, что они больше обязаны французскому языку, чем язык им. Не зная турецкого, я только могу предположить, что турецкий язык и Памук находятся в иной качественной связи. В том, что Стамбул обязан писателю, я нисколько не сомневаюсь. Пусть это звучит странно, что город, бывший 16 веков имперской столицей, может быть обязан одному человеку - писателю! Ключевое слово в предыдущем предложении: бывший. Бродский, посетивший город в 1985 году, написал: "Больше здесь уже никогда ничего не произойдет, кроме разве что уличных беспорядков или землетрясения" (поэт еще не знал, что в 21 веке обычным делом будут не уличные беспорядки, а теракты). Так это видится и сейчас, хотя Стамбул ожил и раздался вдвое за последнюю четверть века. И кто может "облагодетельствовать" город, в котором "ничего не происходит" кроме художника? Нет уже, и не будет Константина, Юстиниана и Мехмета, великих деятелей, поле очищено для искусства. И Памук питается не иллюзией будущего или героического настоящего - их просто нет, но лишь печалью утраты великого прошлого.
Первый раз я ехал в Стамбул, преисполненным печалью, она сидела глубоко и не мешала мне наслаждаться живым и прекрасным городом. По настоящему она прорвалась лишь однажды, в Святой Софии. О причинах моей печали по Стамбулу не нужно ломать голову, я сожалел о падении Константинополя и каждый раз, видя византийские памятники, вспоминал об этом. Но странное дело... Эту грусть-печаль город подхватил, и мое чувство к нему оказалось сложнее первоначального. Я полюбил Стамбул таким, каким увидел, печаль при этом сохранилась, и сейчас я понимаю, что она до сих пор лежит в основании моего отношения к городу.
Памук помог мне догадаться об этом - его книгу можно смело назвать "Стамбул, город печали". На ее страницах так часто повторяется это слово, что автору, чтобы быть правильно понятым, просто необходимо было посвятить этому чувству отдельную главу. Это ключевая глава книги и лучшие ее страницы тоже здесь. Памук подробно останавливается на понятии "хюзюн" - печаль, поясняет различные оттенки смысла, скрывающихся за этим словом и свойственных исламской традиции. Печаль, о которой говорит Памук, "это гнетущее чувство, объединяющее миллионы людей, все население огромного города - Стамбула". "И если вы чувствуете эту печаль, если вы ощущаете ее присутствие в городских пейзажах, на улицах, в людях, то порой она становится почти видимой, куда бы вы ни посмотрели, словно легкая дымка, поднимающаяся над Босфором, когда зимним днем из-за облаков вдруг выглянет солнце".
Происходит стамбульская хюзюн от тоски по утраченному величию: Османская империя рухнула чуть позже Российской, а Стамбул перестал быть столицей в 1923 году. Я сознательно пошел на упрощение генезиса стамбульской печали и потратил одно предложение, где Памуку потребовалось несколько страниц. Так станет понятнее, что нам это чувство могло быть близко, потому что грохот от распада СССР еще стоит у нас в ушах, но в реальности по нему мало кто плачет, а ностальгию, набравшую силу последние годы трудно отличить от ностальгии по ушедшей молодости. Определенно можно сказать одно: пораженных печалью масс в России нет. Как нет и печали об Империи, ушедшей в 1917-м и заслужившей нашу по ней печаль.
Тот же Леонтьев, автор "Среднего европейца...", заметил, как резко к концу XIX века пропали книги с сюжетами из итальянской жизни, в то время как в начале и тем более конце века предыдущего итальянская жизнь вдохновляла и Гете, и Гоголя, и других писателей. Сам Леонтьев, несколько лет проведший на службе в Турции, неизменно восхищался турками (впрочем, как и греками), их одеждой, нравами, образом жизни. Всего через полвека Османская империя рухнула, Ататюрк запретил ношение османской одежды и переодел свой народ в европейское платье. Стамбул отуречился, чего не было при османах, и потерял обаяние, приводившее в восторг Теофиля Готье и других европейских путешественников XIX века.
Так почему же столь проникновенная, трогательная книга о Стамбуле появилась, когда город упростился, потерял свой космополитичный характер, перестал быть восточным, но не стал европейским? Памук не видел имперского блеска Стамбула, не помнит его и многонациональным - погром нетурецкого населения города, после которого случился исход, произошел в 1955 году, когда писателю было всего три года. На его глазах горели великолепные босфорские деревянные особняки - ялы, к тому времени уже брошенные своими прежними хозяевами. Старые районы Константинополя уже лежали в руинах... В высшей степени печальная картина, печальная во всех оттенках смысла слова хюзюн. "Лишь тот пейзаж красив, что навевает грусть" - стамбульский поэт Ахмет Расим как будто специально написал эти строки для эпиграфа к книге Памука.
...Пейзаж. В юности Памук увлекался живописью и любил писать виды города. Эту картину города в полтысячи страниц отличного русского перевода, он написал по памяти. Стамбула этой книги уже нет, и печаль (коллективная хюзюн), которую "в концентрированном виде" уже в детстве в нем пробуждал город, могла только умножиться на личную меланхолию по поводу утраченного без возврата. В этом смысле книга Памука перекликается с "Другими берегами" Набокова, писателя в целом печального, и, особенно, Бунина... Если в "Жизни Арсеньева" печаль замаскирована, то "Темные аллеи" гениальны именно неприкрытой, демонстративной, как и у Памука "хюзюн".
Читая книгу о Стамбуле, я жалел, что ничего подобного нет о Петербурге, городе безмерно грустном и обиженном судьбой. Сейчас я не уверен в этом: печаль пассивна, и ее нехватка и невозможность впитать в "концентрате", оставляет нам некоторую надежду движение и созидание.
09.04.07 г.