Дмитрий АБРОСОВ
Романтический Сюжет в стимпанковском антураже
к А.М.
Накинув на плечи шотландский плед,
поднесённый вышколенным стюартом,
он кладёт на сукно горсть золотых монет,
отставляет коньяк и бросает карты.
Встаёт из-за ломберного стола,
скрывая досаду от проигрыша за словами:
- Господа, у меня игра совершенно не шла -
на руках и в голове одна... бубновая дама.
Принимая молчаливое согласие от
партнеров, выходит на палубу, в ночную стынь.
Закуривает, облокотившись на фальшборт,
На баке четырехтрубного парохода. Один.
Не чувствуя аромата табака, смотрит вниз.
В бездну, что одновременно отталкивает и манит.
В голове какая-то дурацкая мешанина из
дурных предчувствий и ненужных воспоминаний.
Сегодня утром, на прогулочной палубе он увидел ту,
Которую знает очень давно. И вот что странно:
он не думал о ней никогда. Но, валяясь в бреду,
в бурском фургоне со скверной раной,
он отчетливо видел её. И только её.
Вдалеке поначалу. Но после всё ближе, ближе...
Поворот головы, губы, глаза... Но в тот раз вороньё
осталось голодным. Вопреки всему, выжил.
И ещё как-то раз, то же самое, в Индокитае.
В приступе лихорадки. Но обошлось опять...
А потом он о ней старательно забывает.
И не помнит. Не думает. Да и к чему вспоминать?
***
Вот как-то раз "Ведомостях", с утра,
в разделе светской хроники, прочёл о званом бале,
на котором А. М., красавица, наследница et cetera,
без устали и до утра "блистала".
И вроде, ерунда и, вроде бы, пустяк.
Но мир вдруг потускнел и выцвел постепенно.
Ну, средство против этой хвори известное - коньяк.
Он вспоминал о том, как будучи студентом,
вошёл в один весьма почтенный дом в столице.
Его рекомендатель, майор в отставке, помещик костромской
реформой разоренный, письмо составил сослуживцу,
что был больших чинах и милости, но "в доску свой".
В письме, конечно, майор писал о том, как молодыми
они с землей мешали английского дворянства цвет,
о "тонкой красной линии", стоящей перед ними,
о блеске юности, огня в дыму и стали, и эполет.
Прочтя до самого конца письмо от друга,
слезу суровую смахнул украдкой генерал,
потом представил гостя домочадцам: супруге
и дочери. Вот так он в первый раз её и увидал.
В том году ей исполнилось только одиннадцать лет.
- Je suis très heureux de vous rencontrer, - в реверансе
закончила фразу. - Moi aussi, mademoiselle - в ответ.
Он стал преподавать ей фехтование и танцы.
И так ласково принят был он, но по прошествии года
покинул страну, и уехал в какой-то далекий край.
Молодость так своеобразно определяет свободу:
упереться куда-то. Ну, да вольному - воля, спасённому - рай.
А потом, на Ривьере в южной Франции он был замечен
случайно на улице. Разумеется - приглашён на обед.
Давний знакомец, друг семьи, "Ах, какая приятная встреча!"
Ей тогда уже было неполных семнадцать лет.
- Мы слыхали, Вы были в Египте с профессором Петри...
- Но ведь там крокодилы! - Да, таскал золотишко
из пирамид. - А берберы? - Пустяк. Вот пустынные ветры,
жара, мошкара и вечно хлюпающие подмышки -
настоящее зло. - А крокодилы?! Вы видели крокодила?
- И даже ел. Крокодил уступает в кровожадности комару.
- Крокодил на обед! Tres charman, очень мило!
А в голове крутилось: "Я иду по ковру, я иду, пока вру".
- Maman, ce que je peux aller ce soir à danser avec
mon maitre? Маман кивнула - Oui, ma cherie. И пригубя
кюрасо, - я надеюсь на Вас, молодой человек -
она так ветрена, не отпускайте её никуда от себя!
- Je vous invite... - Нет, я приглашаю Вас, - сказал он.
И они танцевали. Боже мой, как они танцевали!
Это было похоже на небыль. Это было похоже на сон.
Так что замерли все, кроме оркестра, в курортном воксале.
Как статуэтка из воска, она кружилась и таяла в вальсе,
глаза сияли восторгом. Она была так хороша!
И крепко ладонью сжимала его горячие пальцы,
и радостно замирала на грани боли душа.
А после, поднимаясь по тропинке в пансион,
они болтали весело о разных пустяках,
И в голове безудержно звучал вальс "Songe d"Automne".
Ведь в музыке всегда есть больше, чем в словах.
Она сказала будто себе "Maintenant", а потом ему:
"Не нужно сейчас на меня смотреть!
Мне нужен от Вас один, лишь один поцелуй"...
Дети часто играют в любовь и в смерть.
А назавтра он был уже на пути в Касабланку.
И добравшись до телеграфа, отбил сообщение в Ниццу -
в цветочную лавку с доставкой. Разбитым пером на бланке
написал "В благодарность за..." И перевернул страницу.
***
Так вот, тот день, что начат был с газет и коньяка,
закончился, естественно, прескверно:
абсентной горечью, царапиной от шпажного клинка.
И надобно еще домой добраться до Шпалерной.
Извозчик причитал: "Да как же это, барин?"
И в такт его словам ему кивала лошадь,
дорогу освещал на облучке фонарик...
В иных воспоминаниях нет ничего хорошего.
***
И он обо всём забыл. О лицах и именах.
На то есть дела: коня положить, лечь самому,
крепко конскую морду закутать в шемах,
когда надвигается пустынный самум.
Проще без воспоминаний терпеть хамсин,
пока он рисует затейливые вензеля
на жарких сухих покрывалах пустынь,
арабской вязью выводит: "Хамду Лилля".
Лучше занять себя чем-то в муссон,
когда приходится жить в воде и водой дышать,
и кожа на ощупь становится, как мокрый картон,
и кажется даже, будто размокла душа.
Жизнь перевалила, если не за полдень, то за треть.
Правила стерла, взамен привычки дала:
посмотреть в сапоги перед тем, как их надеть,
почуяв людей, карабин перекинуть на луку седла.
Никогда не показывать спину, и не оставлять следа,
не обещать ничего, не надевать ярмо,
пить, там где пьет твой конь - там чище вода...
В редкий приезд домой он получил письмо:
"Здравствуйте, мой учитель, наставник, мой друг,
Моё детское божество. Надеюсь, Вы не забыли
свою бездарную ученицу..."... Вдруг
строчки письма как-то странно поплыли.
"Я надеюсь, Вы в добром здравии и в порядке Ваши дела..."
"Я выхожу" (зачёркнуто) "У меня намечается брачный союз..."
"Я не знаю, чего я от Вас ждала. Ничего не ждала.
Но теперь навсегда расстаюсь. Остаюсь
Ваша маленькая А. М." Вот так.
То, что сбыться никак не могло, того и нет.
Тогда он понял, что судьбой ему подан знак.
И оплатил билет на пароход в Новый Свет.
А теперь он стоял на палубе, на ветру,
с вялой брезгливостью думая о судьбе.
И лейтмотивом: "Я иду по ковру... Да кому я вру?!
Бессмысленно вру столько лет самому себе".
Не зная чем ещё помочь своей беде,
он в сердцах про себя произнёс: "Вот чёрт!
Утонуло бы это всё вот в этой солёной воде!"
В салоне играл оркестр. Корабль взял крен на борт.
А потом, когда ночь перестала быть томной,
и дирижёр музыкантам сказал: "Мы играем в последний раз.
Нам, друзья, уже не спастись, так уйдем достойно!",
над чёрной водой Атлантики грянул тот самый вальс.
Бали - Формоза. 2015 год.