Первая книга "Эпизоды" разошлась в течение месяца. Еще бы ей не разойтись, ежели я ее быстро и энергично раздал, подарил, отправил по почте. Ни один экземпляр "Эпизодов" не был продан! Таким образом, книга, не реализованная ни в одном из книжных магазинов Израиля ни в одном экземпляре, в течение одного месяца стала... "библиографической редкостью"!
Когда рассказы были уже изданы, я понял, что еще не выговорился, что воспоминания продолжают бередить память и что я еще могу поделиться разными историями из моей жизни.
Отзывы на "Эпизоды" были в основном положительными. Многие читатели высоко отозвались о книге, сказав или написав мне, что они прочитали ее "на одном дыхании". Это были в основном или мои многочисленные товарищи и друзья, или мои сверстники. Книга, видимо, затронула ностальгические струны в их душах, и струны эти зазвучали в их особом, свойственном лично им ключе. Владимир Голяховский, известный в СССР и США профессор-ортопед и хороший детский поэт, написал мне такое: "Книгу твою я стал читать в первый же вечер, несколько глав прочел вслух Ирине. У нас традиция старичков - я читаю ей что-нибудь перед сном. Как правило, она засыпает. Под Толстого - засыпает, под Тургенева - засыпает, а вот под Аренберга - не заснула!" И дальше: "Ты большой молодец, что написал - этим доставил удовольствие и себе, и твоим читателям, в частности - мне. У меня есть такой стишок-шутка:
Тары-бары, тары-бары,
Все мы пишем мемуары.
Ну и что в этом неправильного? - надо писать и надо читать друг про друга". Позволю себе продолжить Володин стишок, как бы в поддержку друга и свое оправдание:
Аты-баты, аты-баты,
В этом мы не виноваты.
Раз, два, три, четыре, пять, -
Всем нам хочется писать!
Оля Коган, дочь друзей моих родителей, пишет мне из Германии: "А чего стоит описание вашего дома в Самарканде... Веранда, несколько ступеней вниз, с которых я однажды свалилась... Любимый друг моего папы - дядя Шура, Шурка... Я вновь почувствовала вкус зеленого урюка, ощутила запах травы в нашем дворе..."
Наша подруга Наташа Кузнецова (Москва) написала так: "...пересечения наших судеб делает для меня особенно интересным все, о чем ты пишешь. Мне было тепло и приятно даже прочитать название поезда "Сталинабад - Москва", в котором ты ездил и который я провожала не раз со сталинабадского вокзала, когда мы жили там в эвакуации".
Было много писем и прочувствованных слов моих друзей и просто читателей о том, что я своими рассказами заставил вспомнить их о своих молодых годах, учебе в школе и институте. Видно, рассказы об этом времени получились, и мнения, высказывания, одобрение и похвала многих читателей - лучшая благодарность мне за "Эпизоды".
Мой хороший школьный товарищ Эдик Багдасаров наряду с положительной оценкой книги заметил, что в ней "слишком много внимания уделено проявлениям антисемитизма в стране. Только ли одни евреи оказались жертвами сталинской эпохи?" - пишет он. Верно, дорогой друг, не одни евреи. И чеченцы, и крымские татары. Был бы я чеченцем, писал бы о горькой судьбе чеченского народа. Был бы крымским татарином, высказывал боль и обиду этого народа. Вообще-то лично я как еврей не пострадал жестоко, - не успел. И я рассказал лишь о том, что действительно со мной происходило. Никакой специальной направленности в книге нет, и она абсолютно аполитична. Многие мои знакомые и их родственники пострадали от антисемитизма великорусского и малоросского много больше, сильнее и больнее, нежели я и моя семья. У них есть большее право рассказать об этом, и вот это был бы горький и жуткий рассказ об антисемитизме и его страшной, жестокой реализации в России. Так что, друг мой, я не согласен принять твой упрек...
Друг мой Ролик пишет из Иркутска: "В телефонном разговоре с сыном я упомянул о полученной от тебя книге. Он поинтересовался, будет ли она продаваться в Штатах. Я сказал, что очень сомневаюсь, так как она представляет интерес главным образом для друзей и знакомых, как это предполагал и сам автор. А сын мне возразил, сказав, что в таких мемуарах очень хорошо отражена эпоха, ее дух, ее особенности, чего не всегда можно найти в трудах историков. Я вернулся к "Эпизодам", еще раз с интересом прочитал книгу и убедился в абсолютной правоте моего сына. Именно это повышает ценность книги, делает ее, если хочешь, даже исторически значимой..."
Книга "Эпизоды" была напечатана в полукустарной мастерской, где трудится всего один типограф - репатриант из России. В издании ее не принимали участия ни редактор, ни художник, ни корректор. До напечатания книги ее внимательно читали и выверяли Рита, я сам и моя машинистка Марина Черняк, обладающая опытом редактирования и корректуры. Я очень благодарен Рите и Марине за участие в работе над книгой.
Я благодарен вам, дорогие друзья, товарищи, родные, за добрые слова в адрес "Эпизодов" и их автора, любящего Вас
Эпизоды, не вошедшие в "Эпизоды"
После четвертого курса института нам предстояла производственная практика. За два летних месяца мы должны были овладеть сестринскими навыками, некоторыми врачебными манипуляциями и основами диагностики хирургических заболеваний. Наша группа из 10 студентов была направлена в г. Шахрисябз (к слову, на родину великого Тамерлана), располагающийся по ту сторону Гиссарского хребта. Небольшая городская больница располагала хирургическим, терапевтическим и инфекционным отделениями и роддомом. Нам выделили для проживания одну комнату во дворе больницы, в которой разместились пять девочек, и пять кроватей во дворе для ребят, почти под окнами "девичьей". Кровати мы затянули пологами из марли от кусачих комаров, и у каждого образовалась своя квартирка. Эти пологи несколько раз сыграли с нами злые шутки: санитарка, посланная за кем-то, кто дежурил ночью по роддому, по несколько раз тыкалась в закрытые кровати, пока находила дежурного. А кому не повезло, уже спокойно не спал.
Для нас было все внове, все интересно, мы хватались буквально за все. Мальчиков влекла к себе хирургия. Кстати, впоследствии, действительно, все мы сделались хирургами. Учил нас хирургическому делу Семен Трофимович Кулинич, уже немолодой человек, опытный специалист, пользующийся в округе непререкаемым авторитетом. На нас, молодых, доктор Кулинич произвел впечатление полубога. Мы ходили за ним по пятам, ловили каждое его слово, восхищенно наблюдали за тем, как он смотрит пациентов и ставит диагнозы, зубами вырывали право помогать ему на операциях. (Кстати, начинали операционный день в 6 ч. утра, все мужчины оперировали... в трусах: температура в операционной была равна наружной жаре). Мы изводили десятки катушек ниток, учась вязать хирургические узлы.
Вершиной хирургического мастерства Семена Трофимовича была резекция желудка, но нам, неискушенным и восторженным, много ли надо, чтобы поклоняться Мастеру?
Позже, когда мы вернулись в Самарканд, я написал в "Медицинскую газету" статью о хирурге С.Т.Кулиниче из маленького узбекского городка Шахрисябза, в которой с юношеской восторженностью и гиперболизацией рассказал о наших впечатлениях; это была моя первая печатная работа...
Однажды вечером в больницу доставили молодую женщину-инвалида без обеих ног с перитонитом. В больнице на этот момент не было света. Семен Трофимович оперировал больную при двух керосиновых лампах, которые держали Ролик Житницкий и я. Мы стояли по обе стороны стола, примерно в одном метре от лица больной. Операция шла под масочным эфирным наркозом. Как это выглядело? На нос и рот пациентки накладывается маска (проволочный каркас, обтянутый марлей) и на нее медсестра капает эфир. А эфир - это взрывоопасная жидкость и причем очень: достаточно искры, чтобы эфир взорвался; так бывало в жизни много раз. До сего дня не могу понять, как такой опытный хирург, как Кулинич, мог допустить соседство открытого огня с эфиром. И мы на какое-то время забыли напрочь, какую опасность для нас представляют пары эфира. Видимо, вся команда была поглощена одной мыслью - спасти женщину и ни о чем другом в эти минуты не думала. Пронесло, слава Богу!..
Кормили практикантов больничной едой, которую мы приносили из кухни в комнату девочек и дружно, весело и быстро съедали. Бывало, кто-то привозил из дома продукты, и это уходило тоже быстро, будучи поделенным поровну между всеми. А вот Нина Багрова припрятывала кое-какие вкусности под матрац и делилась только со своим сердечным другом Ренатом.
- Нусик, иди сюда, я тебе что-то скажу по секрету, - слышалось из окна.
Покладистый, мягкий "Нусик", несколько смущаясь товарищей, плелся в комнату на вечернее кормление. Мы решили наказать скаредную и эгоистичную барышню и однажды в ее отсутствие устроили шмон в ее кровати, изъяв при этом конфеты и сало. Понятыми мы были сами! Реквизированные продукты тотчас дружно и с наслаждением съели. Когда "голубки" вернулись, они обнаружили кражу, но не издали ни звука. В конце института Ренат и Нина поженятся, потом долгие годы он проживет в условиях "повышенного давления". А на склоне лет Ренат найдет в себе решимость сбросить с себя многолетнее иго своей деспотичной жены и развестись с ней...
Жили мы весело, беспечно, шумно и свободно. Петя Багдасаров и Толя Чечетка забавлялись, вводя на спор (пиво!) друг другу в вену раствор глюкозы... с закрытыми глазами! Колоритные это были фигуры: высокий, сильный, смуглый брюнет Петя и белокурый, худой, с искривленной в колене ногой Толя. Первый - спокойный, флегматичный, второй - непоседа, шумный, деятельный. Много раз Толя затевал скандалы и драки, втягивая друга, пользуясь им как "резервом главного командования". "Шуточки" Толи бывали на грани, опасной для жизни как его, так и окружающих. Представьте себе: метрах в 30 от нашего жилища по обе стороны стола, над которым свисает электрическая лампочка, сидим мы с Галей Мирошниченко и что-то читаем. Подвыпивший Чечетка с заряженным ружьем примостился на крылечке комнаты.
- Ну, комсомольцы, не шевелитесь, глаза на всякий случай зажмурьте: я сейчас влеплю в лампочку!
- Толя, брось шутить, опусти ружье.
- Да не бойтесь, братцы, я - аккуратно. Вы, главное, не шевелитесь!
Еле уговорили "баловника" отказаться от опасной забавы...
Много лет спустя, когда я и Петя уже работали в ЦИТО, мы уговорили Толю исправить порочное положение ноги; аппарат Илизарова позволял осуществить корригирующую операцию. И вот в боткинской больнице Толе сделали резекцию пораженного сустава и соединили бедро с голенью напрямую. В результате доктор Чечетка в 35 лет стал ходить на прямой ноге! А сколько лет - и причем молодых лет - было упущено...
В инфекционном отделении больницы работала медсестра Мария. Белокурая немка была лет на 5 старше меня, она мне сразу понравилась. Я приходил к отделению во время ее дежурств и, когда она освобождалась, мы усаживались на скамейке возле входа в отделение, и я ей читал стихи, показывал ночное небо, называл звезды, созвездия. Несколько вечеров прошли в ключе полной романтики. В один из вечеров Мария пригласила меня прийти к ней завтра домой. А жила она далеко от больницы. Когда я собирался на это рандеву, ребята напутствовали и подбадривали меня и даже вручили нож.
- Мало ли чего может случиться по дороге: ночь, чужой город, незнакомые люди и т.п.
Пошел. По пути свалился в какой-то овраг, потом отбивался от какой-то недружелюбной собаки. Мария ждала меня в беседке, увитой виноградом, неподалеку от каких-то домиков. Началась "наша" ночь. Все повторилось, как и ранее в больнице: стихи, институтские байки, звездное небо (урок астрономии), но уже вперемежку с большим количеством поцелуев. Всю ночь! На рассвете, уставшие и измученные, мы расстались в беседке, и я поплелся домой, в больницу. Мои нерешительность, недостаточная осведомленность в вопросах секса, помноженные на постулаты благородного отношения к женщине, не принесли радости и удовольствия ни белокурой Марии, ни мне, недотепе. Однако это еще не все. Когда мы покидали Шахрисябз, сидя в кузове старенького грузовика, Петя Багдасаров поделился со мной секретом:
- Пока ты давал Марии уроки астрономии и рассказывал ей мифы Древней Греции, Чечетка благополучно переспал с ней пару раз!
Я был сражен этой вестью.
- Господи! Какой же я дурак! Пока я млел рядом с ней, руки целовал и звезды показывал, этот хромой черт спал с ней!
Я готов был выброситься из машины, но выброситься мне не пришлось, потому что грузовик сам чуть не свалился в пропасть: на подъеме в гору у него отказал тормоз, и машина, ревя и дрожа всем корпусом, медленно скатывалась к краю пропасти. Мы все замерли в испуге,
Студент IV курса Мединститута. Самарканд, 1953 г.
молча вцепились друг в друга. Я - в Тольку ("Погибать - так вместе!"). Большой камень, вросший в землю на краю дороги, задержал заднее колесо машины, и она остановилась у края пропасти. Мы еще минут пять не могли подняться со скамеек. Наверное, в эти минуты я внутреннее примирился с Чечеткой и простил его...
Осторожно спустились из машины на землю и на дрожащих ногах пересели в попутную машину. Остаток пути я молчал, оскорбленный и злой на себя, на Тольку, на весь мир.
Однако в молодости подобные душевные раны проходят быстро, не оставляя глубоких рубцов. Поэтому, оглядываясь назад, в прошедшие годы, можно позлословить и посмеяться на свой счет.
После окончания V курса нас ожидали армейские сборы сроком три недели. И выпало нам служить этот срок в лагерях в районе г. Чирчика, под Ташкентом. Гористая местность. Ни деревца... Лето. Жара +30 градусов в тени, а на солнце - что твоя сухая сауна. А нас нарочно гоняли, ставили по команде "смирно", знакомили с военной топографией именно на открытых местах. Ни облачка на белом солнце, ни ветерка. Спали мы непривычно мало; "ни сна, ни отдыха измученной душе" - это точно о нас...
Прибыли мы в лагерь без своих шикарных волос и густых шевелюр, лопоухие и смешные какие-то. Получили старенькое обмундирование, в том числе портянки. Начали с обучения искусству наматывать на ноги портянки. А дело это весьма серьезное, жизненно важное: плохо намотанная портянка может натереть ноги, вызвать пузыри и раны на стопе. Ребята, прошедшие фронт и службу, учили нас, молодых "шпаков", как правильно накручивать на ноги эти тряпки.
В каждой палатке на земле располагалось одно отделение - 7-8 человек. Командиром нашего отделения был сержант Одукалец - строгий, неулыбчивый, малограмотный парень из Ивановской области. Он показал, где взять сено постелить "постельку", рано улегся спать ("Подъем по трубе, понятно?!") и тут же богатырски захрапел. А мы еще долго делились впечатлениями о начавшейся службе. Уснули ближе к полуночи.
На рассвете, едва заслышав звуки трубы, Одукалец вскакивает с "кровати" и истошно орет: "Подъем!". Он нас беспрестанно торопит, подгоняет, так как поутру на все про все дается 15 минут. Мы не успеваем с непривычки мгновенно одеться, намотать портянки, сбегать в туалет - чем-то приходится жертвовать. А это ой как неудобно и плохо. Посмотрел я день-другой на это дело и придумал, как нам выйти из затруднительного положения. Так как я вообще из породы "жаворонков", я стал просыпаться за 20-30 минут до подъема, будить спящих рядом Ролика и Петю, те толкали в бок рядом лежащих, и все отделение еще в полусне наматывало на ноги портянки, надевало галифе и сапоги и в таком полуодетом виде досматривало сны.
Заслышав трубу, Одукалец мгновенно вскакивает, орет свой "Подъем!" и, ничего не соображая, очумело смотрит на своих солдат, которые, уже "одемши", смотрят на него со злорадными улыбками. Зарядка, умывание, построение и - строем в столовую. Обязательно с песней. В один из первых дней командир взвода лейтенант Фурман бросил в строй клич:
- Кто умеет громко петь?
Из строя ему ответили:
- Козловский.
- Козловский, запевай! - скомандовал Фурман...
Кормили нас три раза в день в строго определенное время. Пища была бесхитростная, но достаточно сытная. Есть надо было в быстром темпе, чтобы успеть затолкать в себя обед и запить его компотом. Часто допивали компот из своих кружек уже при построении.
Командиры наши - люди простые, без надлежащего образования, болезненно переносили то, что мы, студенты, скоро закончим институты и станем врачами, инженерами, экономистами. Мы не раз от них слышали:
- Интеллигенты, понимаешь! Грамотные шибко. Вы здесь не дома, не у папы с мамой. Мы вас научим жить!
И учили. Вот, например, такой урок. На вечернем построении через плац перед нашим взводом лениво проходил какой-то разгильдяй. Комвзвода Фурман сделал ему какое-то замечание, на что солдатик ему ответил грубостью. Из наших рядов кто-то одобряюще выкрикнул: "Правильно!"
- Кто кричал? - спрашивает нас лейтенант.
Взвод молчит.
- Еще раз спрашиваю взвод: кто крикнул "Правильно!"?
В ответ - опять солидарное молчание.
- В последний раз, интеллигенты, спрашиваю. Кто крикнул? Молчите? Так. Вам же хуже будет. Взвод! Смирно! Направо! По направлению к выходу из лагеря шагом марш!
Вышли из ворот лагеря. Уже вечер, темно. Топот сапог. Сбоку шагает Фурман.
- Бегом марш!
Бежим.
- Лечь! Встать! Бегом!
Ложимся, встаем, бежим. Так прошло около часа. Взвод терпит, молчит. Молчит и "герой", крикнувший злополучное "Правильно!". Это был Акрам Колдыбеков. (На нашем курсе учились два брата-казаха - Колдыбеков и Молдыбеков, называемые для быстрого и удобного произношения "Колды-Молды"). Мы порядком устали. Уже поздний вечер, а завтра вставать с рассветом. Кто-то из наших "вояк" попросил взводного дать "вольно" на 5 минут для обсуждения ситуации. И вот группа из 4-5 уважаемых нами фронтовиков отошла в сторону, ребята закурили. Фурман отошел в другую сторону, подчеркивая свое неучастие в обсуждении. Через 5 минут к нам подошел один из фронтовиков Коля Шкода:
- Вот что, ребята. Мы думаем, что Колдыбеков должен подойти к лейтенанту, признаться и извиниться. Не дело это, что весь взвод мается из-за его глупого выкрика. Ну если бы он совершил какой-нибудь стоящий поступок во имя какой-то идеи или благородной цели, мы бы стояли за него до конца. Да и потом - что ему будет, кроме внеочередного наряда на кухне. Так что иди, Колдыбеков, признавайся и кайся.
"Колды" жалобно вздохнул и поплелся к Фурману.
- Я кричал, товарищ лейтенант.
- Что же ты, засранец, боялся признаться раньше?! Из-за тебя весь взвод пострадал. Два наряда на кухне вне очереди! Иди в строй. Взвод, построиться! По направлению к лагерю шагом марш!
Через несколько дней незадачливый лейтенант Фурман чуть было не погиб на наших глазах. Он должен был показать взводу, как надо бросать боевую гранату. Оставив взвод метрах в 50, лейтенант приблизился к глубокому окопу, в который он должен был прыгнуть, метнув гранату в поле. Мы приготовились к зрелищу, но по каким-то нервным, нелепым движениям рук лейтенанта мы поняли, что с ним что-то не в порядке, что-то должно случиться. В ту же секунду Фурман бросил гранату в окоп, а сам побежал от окопа прочь. Раздался взрыв, и мы увидели, как через мгновение бегущий лейтенант резко прогнулся в пояснице назад, с головы его слетела фуражка. Когда мы подбежали к Фурману, он без кровинки в лице стряхивал пыль с фуражки дрожащими руками. Справившись с легким шоком, командир взвода объяснил нам, что как-то не так сработала чека гранаты, и поэтому он инстинктивно выбросил ее в окоп. Мы построились и отправились в лагерь - без песни...
В течение всего времени сборов нам всем очень хотелось спать. Постоянно и сильно. Каждую свободную минуту передышки мы старались урвать для сна и засыпали там, где стояли, сидели. Разве только не засыпали на бегу! Трава ли сухая, песок, земля под ногами - неважно. Лечь и забыться. Однажды мой товарищ Эркин Пулатджанов, этакий здоровяк, ухитрился устроиться на тонком бревнышке, скрестив на нем руки и ноги, и в такой позе задремать.
Я сам отключался на какие-то мгновения, уронив голову на конец штыка, закрыв его ладонями. На какие-то секунды усталость, утомление выбивали нас из реальной жизни. Ну что там тургеневский Рахметов, спавший на гвоздиках! Попробовал бы на штыке - слабо!!
Нас "воспитывали" навешанным на нас тяжелым обмундированием (противогаз, саперная лопата, скатка, т.е. скатанная шинель, винтовка, учебная граната, фляжка с водой), стоянием на солнышке без нужды и необходимости, кроссами - без противогазов и в них, ночными маршами, нарядами на кухне и в других местах.
И тем не менее, что касается лично меня, я чувствовал себя крепнувшим день ото дня, наливавшимся силой; может, во мне дремали физические силы, которые могли бы реализоваться при соответствующих нагрузках. Но мне не суждено было стать вторым Григорием Новаком, ибо через три недели, изрядно устав от армейской службы, мы засобирались домой. По-доброму попрощались с "командованием" в лице лейтенанта Фурмана и сержанта Ивана Одукальца и, сфотографировавшись с ними, мы покинули лагерь. Наша армейская служба закончилась. Запечатлелась, надо сказать, она в памяти навсегда. 20 дней этой службы потрясли меня не меньше, чем 10 дней Джона Рида, "которые потрясли мир".
По окончании института нам присвоили звание лейтенанта медслужбы. Потом постепенно чины росли (как у поручика Киже), и к отъезду из Москвы я "дослужился" до майора. Не покинь я Россию, может, дорос бы до генерала!..
Осень 50-го года. Скоро начнется хлопковая кампания - четвертая по счету за годы обучения в институте. По окончании оного нам могли бы свободно вручать второй диплом - хлопкороба. Решил я на этот раз решить свою личную проблему за счет хлопкоуборочного энтузиазма - сделать себе операцию: у меня "с роду" был дефект средней ("белой") линии живота, который в последнее время стал причинять неудобства, появились болевые ощущения. Учителя-хирурги советовали сделать операцию. И вот наш любимец доцент кафедры факультетской хирургии Леня Гусев зашил мне дефект брюшной стенки; операция шла под местным обезболиванием. После вмешательства меня как "своего" положили в пустующий кабинет профессора. И положили на кожаный диван, на котором совсем недавно скончался заведующий кафедрой проф. Сущевский. Наступил вечер, потом лунная ночь. Не могу уснуть! Боль в области операции, вздутие живота. Ввели мне морфин, и к этим страданиям добавились какие-то нелепые видения, обрывки из сцен прошлой жизни. Закрою глаза - видения, открою - из угла кабинета на меня пялится... скелет (учебный муляж). Та еще ночка была!..
Рано утром отец отвез меня домой. Дома меня ждала чистая постель, моя комната. Осеннее солнце ласково греет через открытое окно. Мерное жужжание одинокой осы оттеняет тишину и покой. Хорошо! И вдруг эта "комфортная" оса откуда-то сверху спикировала мне на правую щеку и, стерва такая, больно ужалила. А по осени осы в Самарканде злые очень. Я, конечно, вскрикнул, запоздало замахал руками. На шум явилась из кухни мама. Пока она шла, правая щека здорово вспухла, так, что глаз закрылся. Мама заохала, запричитала и пошла за холодной грелкой. А через полчаса должна была прийти девочка из нашей группы - Верочка.
Лежу я, значит, с холодной грелкой на лице и, хоть мне и больно, обдумываю, как бы обыграть создавшуюся впрямь нелицеприятную ситуацию, в которой оказался. Слышу - пришла Вера.
Мамин голос:
- Проходите, Верочка, он там, в спальне.
Я закрыл одеялом левую половину лица, а правую - отечную, с закрытым глазом - выставил на обозрение.
Вера глянула на мою изуродованную "морду лица" и в страхе отпрянула:
- Боже мой! Что с ним?! Эсфирь Григореьвна, идите сюда скорей!
Пока Вера отступила на шаг в смежную комнату, я поменял половины лица, и теперь на подушке красовалась здоровая. Мама и Верочка весело посмеялись над моими выкрутасами.
Моя асимметричная физиономия, как выяснилось после окончания института, никак не повлияла на влюбленность Верочки...
Накануне последнего госэкзамена (детские болезни) мы - Ролик, его жена Фира и я - решили "прошвырнуться" по учебнику. Занимались у нас дома. Ролик, наш "трибун", читает главу "Пневмония":
- "Острое воспаление легких у детей начинается с быстрого подъема температуры, нарастающей вялости ребенка"... и т.д.
Нас с Фирой что-то отвлекло, и мы не вслушались в текст.
Ролик начал с начала:
- "Пневмония у детей начинается..."
Мы снова о чем-то переговариваемся с Фирой.
- Давайте заниматься, кончайте болтать. "Пневмония у детей начинается..."
Мы не можем включиться, и текст от Ролика снова до нас не доходит. После четвертого захода моя мама кричит из кухни:
- Идиоты! Я уже выучила, что "пневмония - острое воспаление легких, которое у детей начинается..." и т.д. Вам Ролик пятый раз читает одно и то же. Доктора, называется...
С близким другом Толей Медведевым, тогда (1953)
молодым врачом, ставшим впоследствии крупным
ученым, профессором-офтальмологом.
Наступил день последнего экзамена, который для нашей группы должен был начинаться в 3 часа пополудни. С раннего утра мы "прошлись" по билетам, и где-то около 12 я оставил Фиру и Ролика у них дома, а сам отправился к себе, чтобы привести себя в надлежащий вид - побриться, переодеться. Вскоре Фире позвонила староста группы и сообщила, что наш экзамен начнется в час дня. Экзаменационная комиссия, которой уже все обрыдло, отпустила утреннюю группу часа на два раньше намеченного, и теперь хотела пораньше разделаться с нами. Мне же сообщить об этом никто и никаким образом не мог. Друзья надеялись, что я все-таки появлюсь раньше, хотя бы в половине третьего, и тогда я еще успею. Но время неумолимо движется, уже сдала экзамен половина нашей группы, а "Германа все нет". Тут моему Ролику приходит в голову гениальная мысль. Он делает печальное лицо и сообщает членам госкомиссии, что "у Аренберга произошло серьезное нарушение функции кишечника (чего-нибудь пристойного и более симпатичного не мог придумать!), но мы надеемся, что он справится и вот-вот придет. Группа просит вас немного задержаться".
У входа в республиканскую больницу, где шел экзамен, был выставлен аванпост; подходя к "республиканке", я увидел Фиру, вглядывающуюся вдаль, прикрыв глаза ладонью, как козырьком.
- Скорей, скорей, экзамен кончается!
Я полетел. По дорожке, ведущей в аудиторию, стояли цепочкой ребята:
- У тебя был понос!
- Не исключена дизентерия - будь печален.
- Перестань лыбиться, ты же почти при смерти!
Напутствуемый добросердечными товарищами, я перед дверью делаю уныло-несчастную физиономию, пытаюсь побледнеть.
Председатель Комиссии участливо осведомляется:
- Как Вы себя чувствуете? Вы в состоянии отвечать?
- Я постараюсь. Мне лучше, спасибо.
Взял со стола билет и с ходу стал отвечать на первый вопрос. Комиссия, перед которой уже маячил отпуск и отдых после многодневных и наскучивших экзаменов, ограничилась моим ответом на первый вопрос, выставила мне "отлично", и мы все, облегченно вздохнув, отправились отмечать успешную сдачу государственных экзаменов. Группа еще какое-то время подтрунивала надо мной: тема-то происшествия была весьма благодатной для насмешек и зубоскальства.
P.S. Я многократно в рассказах манипулирую именами "Ролик", "Эрик". Привычные моему слуху, они кому-то могут показаться смешными, вроде кличек. Именно так среагировала однажды гардеробщица ЦИТО тетя Тося, услышав эти имена:
- Какие странные имена пошли у нонешних докторов - Ролики, Эрики...
Софья Ивановна Дегтярева, старший научный сотрудник ЦИТО, с невозмутимым выражением лица "успокоила" тетю Тосю:
- Это еще ничего, Тося: у них есть еще один - так его зовут "Шайбик". Это как тебе?!
Мои командировки
За время моей врачебной работы мне нечасто выпадали командировки. К сожалению. Я люблю ездить, люблю смену впечатлений, новые места, новые лица. В общем, "охота к перемене мест" - это и про меня тоже... Некоторые командировки прошли, не оставив следа ни в памяти, ни в душе, а некоторые запечатлелись навсегда.
Вот моя первая в жизни командировка. Близился новый 1954 год. Я - хирург районной больницы в райцентре Алга Актюбинской области. В наш райздравотдел поступил сигнал из поселка Ильинский о серьезной вспышке гриппа среди жителей поселка. Чуть ли не весь поселок полег от гриппа, как сообщил председатель поссовета, "SOS" в общем! Кого же послать на ликвидацию эпидемической вспышки? Кто спасет страждущий народ? В райздравотделе не нашли никого другого для этой высокой миссии, кроме нового хирурга больницы с четырехмесячным стажем работы! (Никому не хотелось тащиться за 100 км от райцентра в преддверии Нового года - все объяснялось совершенно просто и ясно). Заведующий райздравотделом так напутствовал меня:
- Поезжайте. На месте разберитесь. Помогите местным медикам. Вернетесь - доложите.
Вот с такой четкой и конкретной директивой ранним утром 29 декабря 1953 года я отправился "спасать" село Ильинское и его обитателей. Мне предоставили сани, запряженные немолодой лошадкой, и возницу дядю Гришу, который летом работал кучером на "Скорой", а зимой выезжал на санях. Я не оговорился: именно не шофером, а кучером, ибо "Скорая" была представлена двуколкой. С собой у меня был небольшой саквояж, в котором были пирамидон, горчичники, камфора, йод и фонендоскоп. В общем, "вооружен и очень опасен". На дворе - мороз (-20-22º), на небе - ни облачка. Я оделся во все зимнее, что было у меня, а в санях меня ждал огромный овчинный тулуп. В свой первый героический рейд мы уходили без провожатых, без приветственных речей и теплых напутствий. Я влез в сани, и дядя Гриша тронул. На выезде из Алги он взял в сани какого-то своего дальнего родственника - шустрого, вертлявого паренька лет двадцати, представившегося мне Ваней. Дядя Гриша перед выходом в открытую степь сделал следующее заявление:
- Добираться нам до Ильинки больше двух суток. Дорога сейчас неезженная, - целина, можно сказать. Первую остановку сделаем в поселке (таком-то), переночуем, а поутру снова поедем. Когда, доктор, почувствуешь, что коченеешь, сбрасывай тулуп, выпрыгивай из саней и беги за ними, пока не угреешься. Ну, с Богом!..
Безграничная снежная степь. Тишина, слышен лишь скрип полозьев; ни ветерка, солнечно. Хорошо!
К вечеру приехали к месту первой намеченной стоянки. Сразу же направились к местному фельдшеру. В теплом домике постепенно отогрелись, приятная истома и усталость клонили ко сну. Ваня о чем-то пошептался с женой фельдшера, и вот нас зовут к столу: жареная картошка, сало, соленая капуста, в центре стола красуется поллитровка.
Ваня ощущал себя руководителем экспедиции, главным гостем; он "держал площадку", не забывая при этом ритмично выпивать и аппетитно закусывать...
В конце второго этапа пути мы прибыли в маленький поселок. Медсестра, работавшая в нем, сразу же попросила меня посмотреть больную "с печенью".
- Они Вас ждут, доктор. Я им обещала, что приедет консультант из райбольницы.
Со мной увязался Ваня в качестве проводника. И вот пока я смотрю больную и "ощупью" соображаю, что с ней происходит, слышу краем уха: Ваня дает родственникам пациентки какие-то указания. Вскоре стали различимы звуки скворчащей на сковородке картошки. Хозяева явно готовили угощение. Я вышел в столовую, - мне было неловко:
- Право, не стоит, не беспокойтесь. Я просто исполняю свои обязанности...
Ваня горячо возражает:
- Как это не стоит, доктор?! Очень даже стоит! Мы прямо с дороги, уставшие, озябшие, и доктор - прямо к Вам.
Ну что поделать: сели за стол. И снова Ваня лидирует, оживленно произносит тосты и выпивает за двоих. Я уверовал, что с Ваней я не пропаду в казахстанских степях!
На третий день мы добрались до Ильинки. Фельдшерица поселка рассказала, что, действительно, несколько дней тому назад в поселке было зарегистрировано 8 случаев гриппа. Но на сегодня тяжело больных уже нет. Она сейчас заканчивает подворный обход поселка на предмет выявления гриппозных больных, и максимум, чем я могу ей быть полезным, - это поучаствовать в обходе и посмотреть несколько хирургических больных. К вечеру с работой было покончено. Председатель поссовета, слегка сконфузившись, сказал мне:
- Ситуация в поселке на момент, когда я поднял панику, казалась мне критической. Я боялся, что поляжет с гриппом весь поселок. Поэтому звонил в райздрав. Профилактически, так сказать...
Новый год я встречал в совершенно незнакомом месте, с незнакомыми людьми. Было как-то не по себе... Наутро мы с дядей Гришей отправились домой. Ваня затерялся где-то в оставленной Ильинке.
Обратный путь показался мне короче и был бы ничем не примечательным, если бы не снежный буран, застигнувший нас на последнем перегоне. Ветер налетал волнами, хлестал по лицу; вокруг стало совершенно темно. Гриша совершенно явно сбился с пути и через какое-то время отпустил вожжи, доверив лошаденке самой находить дорогу. Не знаю, как себя чувствовал мой "водитель кобылы", но в меня вползал страх. Заблудились! Точно заблудились!
- Не тревожься, доктор! Лошадка вывезет, не раз с ней возвращались.
Часа через два движения, как мне казалось, в неизвестном направлении мы вдруг увидели впереди кусочек порозовевшего неба. Огни над Алгой! Вернулась уверенность, радостное настроение. Дядя Гриша снова натянул вожжи:
- Я же говорил тебе! Дядя Гриша слов на ветер не бросает!
(Это точно: дядя Гриша в пургу за два часа блужданий не проронил ни слова...)
Когда я вошел в мою комнату, температура в ней была +9º. Я включил две электроплитки, и через час температура поднялась до +12º - можно было уснуть. Наутро я узнал, что за время моей командировки из больницы эвакуировали в Актюбинск больную с перитонитом аппендикулярного происхождения, распознанного с опозданием, и потеряли одного пострадавшего с травматической ампутацией бедра...
Вторая запомнившаяся мне командировка состоялась лет через пятнадцать по инициативе Минздрава СССР, которого вдруг заинтересовало состояние медицинского обслуживания работников... отгонного животноводства! Речь шла об отдаленных районах Туркмении и Узбекистана. Ну это же надо такое придумать! Да любой чиновник министерства, включая министра Б.В.Петровского, знал, как обстоит дело с практическим здравоохранением на периферии страны, тем более на окраинах среднеазиатских республик. И без каких-либо комиссий. Однако слепили комиссию из 10 врачей и научных сотрудников институтов различных специальностей. И послали нас в даль далекую на целый месяц.
Было жаркое лето 1970 года. На машинах без кондиционеров по немыслимым дорогам мы исколесили сотни километров, инспектируя районные и поселковые больницы и больнички. Их бедственное состояние не могли бы изменить к лучшему никакие комиссии, акты, отчеты, доклады и приказы. Однако мы продолжали обследовать, указывать, советовать. Мне запомнилась картинка: где-то в пустыне Кара-Кум в одной из больничек я, сидя в ординаторской, писал отчет о хирургической работе и, пока я успевал исписать одну тетрадную страницу, она покрывалась тончайшим слоем песка. А ведь был тихий безветренный день. Чудо просто, что послеоперационные воспалительные осложнения не носили тотального характера.
В последние дни мотаний по пустыне жара стояла немыслимая, всепоглощающая. Мы пытались укрыться от нее в кинотеатре "Ашхабад", где работал кондиционер: брали билеты на два сеанса подряд. Обливались под душем - хватало на час-полтора, после чего снова бежали под прохладные струи. Холодной тряпки на грудь хватало на полчаса. В общем, хорошо намаялись, ожидая вылета самолета в Москву.
Встречали нас повсюду хлебосольно, радушно, по среднеазиатскому этикету. Стоило комиссии появиться в воротах больницы, как где-то на хоздворе уже блеял барашек, предназначенный на заклание. Иной раз приходилось умерять пыл гостеприимных хозяев. Как-то изготовились мы к роскошной трапезе, и тут хирурга больницы зовут к прибывшему больному с аппендицитом.
- Я сейчас занят, да. Попозже подойду.
Мне стало очень неловко:
- Давайте, доктор, пойдем сейчас. "Аппендицит" не должен ждать.
- Да ничего не случится с ним, не беспокойтесь, пожалуйста. Имеем мы право посидеть с дорогими гостями?!
- Конечно, мы с удовольствием посидим вместе. Но все-таки пойдем сначала к больному.
Вот вам и "медицинское обслуживание работников отгонного животноводства"!
Часть составленного мною отчета, посвященная хирургии, не понравилась чиновнику Минздрава:
- От Вас ждали серьезного заключения, а Вы нам представили "поэзию гор и пустынь"...
И еще одна запомнившаяся мне командировка. В 1961 году я заканчивал клиническую ординатуру в ЦИТО, и мне предложили летом один месяц поработать в горбольнице Целинограда в качестве травматолога и хирурга. Директор ЦИТО М.В.Волков, тогда только доктор медицины, посулил после этой командировки "режим наибольшего благоприятствования" для поступления в аспирантуру.
Работа в целиноградской больнице не оставила яркого следа в моей памяти, кроме приятных воспоминаний о Юрии Мухарлямове, тогда кандидате наук, а впоследствии - известном кардиологе, профессоре, и об Эдуарде Гальперине, тоже ставшем профессором, известным столичным хирургом. С Юрой мы учились вместе в Самаркандском мединституте, играли в одной волейбольной команде, сражались на столах пинг-понга. Здесь, в Целинограде, мы жили в одной комнате и не расставались друг с другом целыми днями. Третьим был Эдик. Уже тогда, в 1961 году, молодой хирург произвел на меня большое впечатление своей серьезностью, вдумчивым клиническим анализом, знаниями и хирургической техникой. Много полезного и важного я узнал, работая рядом с Эдиком, помогая ему на полостных операциях...
К концу командировки произошел курьезный случай. Как-то появился в больнице молодой человек, увешанный фотоаппаратами, начиненный блокнотами, ручками, карандашами.
- Я - репортер областной газеты "Целиноградская правда" Илеуов. В нашей газете есть рубрика "Целиноград в среду". Мне хотелось бы узнать, что интересного, особенного, из ряда вон было в прошедшую среду.
Я начал припоминать:
- Среда, среда... Вроде был сравнительно спокойный день, ничего такого... Разве вот это. Поступил молодой рабочий, которому на стопу упал тяжелый ящик. Его доставили в состоянии нетяжелого шока с открытым переломом костей стопы, повреждением сухожилий. Мы прооперировали его, и, на наш взгляд, удачно. Да, к слову. Сегодня вернулся из Ленинграда д-р Сулейменов после шестимесячной специализации по нейрохирургии, и теперь в вашей больнице будет свой нейрохирург.
Попрощались, поблагодарив друг друга. Через несколько дней читаем с Юрой Мухарлямовым "Целиноградскую правду" - и не верим глазам своим! Вот как выглядела рубрика "Целиноград в среду":
"Не успел молодой нейрохирург Т.Сулейменов, вернувшийся только что из Ленинграда после специализации, заехать к себе домой, как его пригласили в операционную, куда доставили пострадавшего с повреждением стопы. Д-р Сулейменов быстро разобрался в диагнозе, затем сшил больному сухожилия, нервы, наложил гипсовую повязку. Операция прошла удачно, и д-р Сулейменов, вдохновенный и довольный, позвонил жене рабочего, успокоил ее, рассказал об удачно выполненной операции. С хорошим почином, доктор Тимур Сулейменов!"
О докторах Гальперине и Аренберге - ни слова! Стиль работы советских газет тех лет был нам знаком: зачастую правды в них не было - ни московской, ни комсомольской, ни целиноградской, никакой вообще. Но тут было так перевернуто и перекручено, что дух захватывало. Когда прошел "шок", мы начали смеяться. Нас особенно развеселило, что доктор, "вдохновенный и довольный, позвонил жене рабочего": рабочий-то жил на окраине города в вагончике, где телефона отродясь не было и еще сто лет не будет! Но Сулейменов, он - молодец: "позвонил жене больного"!..
"Кровавое воскресенье"
Воскресенье 1 мая 59 года начиналось для меня радостно и празднично. Как и многие Первомаи до этого. Мы заранее радовались праздничному шествию по городу, многочисленным встречам со знакомыми, друзьями, предстоящему вечеру в кругу близких людей. После парада я по поручению моей тещи пошел на базар и, накупив всяческой снеди, в благодушном настроении возвращался домой. До дома оставалось сорок шагов. От приятных раздумий меня отвлек шум, тревожный женский голос. Впереди в нескольких метрах от меня какой-то парень приставал к молодой женщине, хватал ее за руки, мешая идти. Женщина апеллировала ко мне:
- Помогите! Он мне делает больно!
Я увидел парня лет 18-19, хорошо выпившего, агрессивного.
- Отпусти женщину, не приставай!
- Ах ты, дурачок, - угрожающе произнес хулиган и стал заводить руку назад для нанесения мне удара по лицу.
Дальше я действовал как-то автоматически, как бы отвлеченно со стороны глядя на самого себя. Я успеваю поставить сумки на землю и нанести первым упреждающий короткий удар в лицо. Парень упал назад. И в этот момент я услышал за спиной топот ног. Повернувшись, я увидел несущихся на меня еще двух пьяных мужиков. "Их, оказывается, трое", - промелькнуло в голове. Я отступил к стене, прижался к ней спиной и, заняв "круговую оборону", приготовился защищаться. Один за другим оба мужика натыкались на мой кулак и падали. В голове пронеслось: "Интересно-то как, просто кино". Так я отразил еще две атаки. Был бы я более агрессивным, позлей и поопытней в искусстве драки, я бы не давал упавшим противникам подниматься, добавляя им нужные порции ударов. Тогда бы я, как супермен, уложив их всех наземь, спокойно, не спеша, гордо покинул поле боя. Однако первый "травмированный" поднялся на ноги и напал на меня сзади. Падая назад, я успел кого-то из них пнуть ногой. Пока я лежал, прикрывая лицо, трое алкашей били меня ногами. Тут я увидел в руках одного из них увесистый камень. Я резко вскочил и выбил камень из его руки. Краем зрения я отметил, что кругом стояли люди, много людей. Они же видели и понимали, что трое напали на одного, что неравный бой может закончиться для меня трагически, но никто не вступился. А женщина, из-за которой все началось? Где была она?! Она - исчезла!
Что-то отвлекло противников, и они на минуту оставили меня без внимания. Подошел кто-то из соседей:
- Доктор, я тут с двумя малыми детьми и не могу Вам помочь. Возьмите ваши сумки и быстро уходите.
Мне порядком надоела драка, как-то было стыдно, - я взял сумки, завернул за угол дома и, ускорив шаг (честное слово, я не бежал!), направился к своему подъезду. Когда моя теща Юлия Павловна открыла мне дверь и увидела мою окровавленную физиономию, она ужаснулась, вскрикнула: "Что случилось?" - и пошла стирать в ванне запачканную кровью куртку. Моет и плачет, плачет и моет... А у меня болела и гудела голова, болела спина, кровь сочилась из разбитой губы. Вечером из театра вернулась Рита, и аханья и причитания пошли по второму кругу.
На утро 2 мая была намечена загородная поездка сотрудников больницы на горную речку Чирчик. Я не стал отменять поездку. Когда я утром открыл дверь и предстал перед моим другом Тауфиком во всей своей красе, он коротко спросил:
- Кто? Где?
Рассказал. Тауфик взревел, как раненый тигр:
- Почему ты не позвал меня?! Мы с друзьями были у меня дома, рядом. Да мы бы их поубивали!
Это правда: Тауфик был сильным, смелым и драчливым.
А потом весь пикник мой друг, когда взглядывал на меня, издавал громкий рык, сжимал кулаки и наливался кровью.
История эта имела продолжение. 3 мая я дежурил в хирургическом отделении больницы. Днем привели пострадавшего, в котором я узнал зачинщика драки. У него были множественные ушибы, ушибленная рана головы, гематомы на лице. Я был в маске, закрывающей нос и разбитую губу, и, думаю, пациент меня тогда не узнал. Я обработал раны и ссадины, ввел противостолбнячную сыворотку, сделал все нужные записи, выдал справку. Про себя не без злорадства отметил: "Неплохо я тебя отделал, подонок".
Но это еще не все! Дня через три лейтенант милиции привел этого парня... к нам домой. Надо ж догадаться: милиция сдала меня хулиганам, указав им мой адрес, показав им меня. Мне повезло, что это были просто подвыпившие хулиганы, шпана, а не преступники.
Я спросил этого парня:
- Узнаешь меня?
- Да.
- Ну, ты уже большой "мальчик", и сам отвечай за свои поступки.
Чем закончилась история для "пацанов", мне неизвестно. А для меня самого - известно: обнаруженным на рентгене через 3 года старым переломом отростка 4 поясничного позвонка и развитием остеохондроза позвоночника именно в этой зоне. "Ничто на земле не проходит бесследно"...
Казуистика в хирургии и жизни
Однажды в перерыве между лекциями мы вышли во двор больницы покурить. К нам присоединился любимый студентами доцент Леонид Константинович Гусев, Леня. Был он лет на 8-9 старше нас, прошел фронт. Компанейский, доступный, веселый, Леня был со студентами на дружеской ноге, но его опыт, мастерство хирурга и авторитет учителя не допускали панибратства. Доцент включился в наш разговор и к случаю сказал, что в практике хирургии встречаются редчайшие случаи, настолько необыкновенные, настолько алогичные, что они могут заставить поверить в чудеса, в какие-то сверхъестественные силы.
- Вот, например, могу привести случай. Во Франции это было. Мальчик лет 11 бегал по лесам, окружающим ремонтирующийся храм, и упал с высоты 9-10 метров на металлическую ограду. Пика ограды вонзилась в тело мальчика в области промежности, а вышла... над ключицей. Рабочие спилили копьевидный конец пики, и мальчишку осторожно подняли и сняли с пики. Оказалось, что у пацана не было ни одного серьезного повреждения внутренних органов, которое потребовало бы хирургического вмешательства. Вот это - казуистика в хирургии!
Мы изумленно молчали, продумывая и переживая рассказ. Толя Чечетка, балагур, хохмач и немного шпана, среагировал первым.
- Заливаете, Леонид Константинович!
Леня аж зашелся:
- Я - заливаю?! Когда это я вам заливал?! Я завтра принесу книгу, и вы сами прочитаете. Я заливаю, а?!.. В этой книге еще много редчайших историй и фактов. Например, пуля попадает солдату в шею, делает вокруг нее несколько оборотов и выходит рядом с входным отверстием. И все это тоже называется казуистикой в хирургической практике. Читать надо, Чечетка, тогда знать будешь. Я - заливаю! - потихоньку остывал Леонид Константинович.
На следующую лекцию он притащил толстый том немецкого автора и дал нам прочитать подчеркнутые места. Посрамленные оппоненты признали свое поражение и принесли Лене свои извинения, а тот весь сиял от сознания своей победы над неверием и невежеством...
Пришло время, и мы начали самостоятельную хирургическую работу. И у нас самих стали накапливаться казуистические наблюдения и остросюжетные случаи.
Я поделюсь своими.
Первой больной в ЦИТО, которую мне было поручено курировать, была Надежда Пряхина - заслуженный мастер спорта, чемпионка мира по прыжкам с парашютом. Здоровая такая, веселая и цветущая девушка лет 25-26. За недели две до нашего знакомства на международных соревнованиях в Болгарии Надежда прыгнула с высоты 1900 м. Вот ее рассказ:
- Дернула за кольцо основного парашюта - купол не раскрылся! Я рванула кольцо запасного: он влетел в стропы основного и тоже не раскрылся. Все! Конец, думаю. И все-таки перед самым приземлением успела сгруппироваться и пятками вошла в... мягкую землю: только вчера здесь пахал трактор, на мое счастье! Тут меня резко отбросило назад, и я потеряла сознание.
У больной Пряхиной оказалось:
а. - сотрясение головного мозга;
б. - перелом грудины без смещения;
в. - незначительный компрессионный перелом тела одного из поясничных позвонков.
И все! Перечисленные повреждения относятся к легкой травме, не требующей оперативного лечения. Конечно, - казуистика. Веселая больная предлагала мне:
- Доктор, я выпишусь и научу Вас прыгать, давайте!
- Без парашюта, Надя?
- Да нет, Вас как новичка сбросим сначала с парашютом!
Надя вскоре выписалась на амбулаторное лечение, и больше ее фамилии среди чемпионов и рекордсменов парашютного спорта я не встречал.
В Актюбинской горбольнице, когда в 56 г. я начал там работать, коллеги показали мне рентгенограммы черепа одного психически больного мужчины, который вбил себе в голову (в прямом смысле) два металлических гвоздя (!). Гвозди вошли в полость черепа на глубину до 2 см и не вызвали никаких жизнеопасных осложнений со стороны головного мозга. Сначала я заподозрил, что меня, новенького, разыгрывают. Но когда я сам прощупал на его темени шляпки двух гвоздей под волосами, я убедился, что дело действительно обстоит именно так, и передо мной - казуистика в хирургии.
Тогда же мне на память пришел случай, о котором рассказывал мне мой отец. В одном армейском госпитале он встретил пехотного лейтенанта, который в пылу атаки, ведя за собой взвод, выстрелил себе в висок. Пуля вошла в череп и вышла через противоположный висок. Лейтенант остался жив, но ослеп на оба глаза. Несчастному офицерику припаяли "самострел" и передали дело в военный трибунал, который ожидал лейтенанта по выписке из госпиталя.