Отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности (ОБХСС) - организация серьезная. Одно упоминание этой пятибуквенной аббревиатуры вызывало трепет у директоров, хозяйственников и торговых работников. Врачам вроде нечего бояться: где мы - и где ОБХСС?! На разных полюсах, на неперекрещивающихся трассах. Ан нет, - бывает, что и мы, врачи, оказываемся объектом внимания этого могущественного органа.
Лет 20 тому назад московская городская больница им. Остроумова переживала уголовное дело своего хирурга И.З-го, попавшего под суд за получение взятки. Иван З-ий, грамотный и смелый хирург, кандидат наук, совмещал работу в нашей больнице с приемом больных в платной поликлинике. Как-то к нему обратилась немолодая женщина-москвичка с просьбой избавить ее от большой доброкачественной опухоли на голове.
- Понимаете, доктор, в больницу меня не кладут, говорят, "опухоль малого размера", а в поликлинике по месту жительства не берутся оперировать, потому что "опухоль большая". Что же мне делать? Пока они там заглазно спорят, опухоль растет и мешает мне. Пожалуйста, помогите мне, прооперируйте здесь.
Доктор посмотрел пациентку и пообещал удалить опухоль.
В назначенный срок он под местной анестезией удалил больной атерому. Когда благодарная пациентка спросила, сколько она должна за операцию, З-ий назначил цену - 200 р. Когда же она вышла из кабинета, ею овладели сомнения:
- Как это так - 200 р.?! В прейскуранте медицинских услуг поликлиники указано: "Удаление опухоли 3,5-4 см - 100 руб.", а врач запросил 200!
Пациентка обратилась вначале в администрацию поликлиники, где "доброжелатели" посоветовали ей обратиться с жалобой в... ОБХСС. Без каких-либо угрызений совести тетушка постучалась в Отдел по борьбе с хищениями, где ей дали меченые краской деньги. После того, как доктор снял швы и обрадовал пациентку ("Ну вот и все, Вы теперь здоровы"), она передала ему 200 р. и быстро выпорхнула из кабинета. Иван с ужасом увидел, что пальцы его в красной краске, бросился к крану, и в этот момент в кабинет ворвались оперативники, защелкнули на запястьях доктора наручники и увезли Ивана в "Матросскую тишину" на... два года.
До суда мы должны были исключить Ивана из КПСС, ибо член партии, кристально чистая и непорочная личность, не может быть под судом. К чести нашего коллектива, партийное собрание больницы ограничилось формальным исключением З-кого из партии - без осуждения и кликушествующих выступлений.
Заместитель главврача и я присутствовали на судебном процессе. Я столкнулся с Ваней в коридоре, когда его вели в зал заседаний, - один конвоир спереди, второй сзади. Ваня, бритый наголо, бледный, похудевший, увидел меня, громко всхлипнул и вскричал: "Ариэль!", вскинув руки к лицу. Конвоир скомандовал: "Руки!", и Ваня снова привычным движением скрестил их за спиной.
С неприязнью я глядел на "пострадавшую" - противный типаж московской соседки по коммуналке, дополненный ненавистной мне пионерской панамкой. Ровным невыразительным голосом, уверенная в правоте содеянного, она рассказывала свою историю. К несчастью Ивана, на дворе набирала силу очередная навязанная сверху кампания, на сей раз борьбы со взяточничеством, хищениями собственности, приписками и т.п.
Думаю, Ивану ох как хотелось сказать этой пенсионерке несколько крепких слов, но он ограничился вопросом к истице:
- Скажите, Вы довольны результатом операции?
- Да, довольна.
- Ну тогда я прошу Вас: запомните меня, мое имя до конца Ваших дней, и пусть в самом конце жизни всплывет в Вашей памяти все, что здесь произошло.
Два года провел доктор в тюрьме "Матросская тишина", где его признали как отличного хирурга, где пользовались его консультациями и советами. Говорят, что когда Ваня покидал "учреждение", сотрудники сожалели об его уходе и полушутя предлагали ему остаться поработать в "Тишине" еще один срок! И.З-ий вернулся в нашу больницу и еще много лет хорошо работал дежурным хирургом.
Мне пришлось иметь дело с ОБХСС дважды в период работы заведующим травматологическим отделением городской больницы ? 33. Однажды я получаю повестку с предложением явиться к следователю районного ОБХСС. Прихожу. Хотя вины за собой не чувствую, но на душе все же неспокойно.
Следователь:
- На Вас поступило письмо. Анонимное. Я Вам его прочитаю.
Следователь держал листок на таком расстоянии и в таком ракурсе, чтобы я мог бы его увидеть. Я без очков не разглядел ничего толком, но понял, что почерк анонима мне не знаком. В письме утверждалось, что я и мой ординатор Павловская получаем деньги за каждую операцию. Ни фактов, ни доказательств - берут, и все!
- Что я могу Вам ответить, товарищ следователь? Чепуха все это. Этого не было, нет и быть не может! Кто написал, с какой целью, - я не могу понять.
Недели через три ко мне в кабинет зашел незнакомый молодой человек рабочего вида.
- Это ты доктор Аренберг? Чего это моя жена на тебя в прокуратуру пишет? Вот я дома что нашел.
И передает мне копию доноса, который мне читал следователь!
- Я не знаю, почему Ваша жена пишет на меня, я с ней никогда не встречался, я ее не знаю, но теперь я хочу с ней встретиться и поговорить. Адрес дадите?
И вот пошел я на встречу с "прекрасной незнакомкой".
Молодая женщина, видимо, замотанная бытом, бедностью, маленьким ребенком. Я представился и спрашиваю:
- Вы меня когда-нибудь видели?
- Нет.
- Зачем же, с какой целью Вы писали жалобу в ОБХСС? Вы подумали, что могли причинить мне большие неприятности или даже несчастье?
Молчит. Вижу, пробуждается совесть. И тут она начинает плакать и признается, что письмо ей продиктовал... мой ординатор С-н.
- Я лежала в нейрохирургии, он познакомился со мной. Пообещал за письмо помочь мне с квартирой...
Все стало ясно. Этот доктор был принят мною на работу по рекомендации руководителя клиники ЦИТО, базировавшейся на нашем отделении, проф. Д.И.Черкеса-Заде. В доверительном разговоре со мной он сказал:
- Ты знаешь, у него есть небольшая слабость: он меняет жен, он непостоянен. Но сейчас у него жена - грузинка, она его крепко держит в руках.
Я не обратил серьезного внимания на эту деталь, вроде не имеющую отношения к работе. А напрасно!
Эта "невинная слабость" на деле обернулась разнузданной похотливостью доктора, полной аморальностью, которые определяли его поведение на работе. Его дежурства постоянно превращались в оргии, секс мешался с выпивкой, рабочие обязанности отступали на задний план. Сестрички, лаборантки и даже госпитализированные женщины слетались в ординаторскую, как бабочки на огонек. На одном из дежурств С-на умер молодой больной от внутричерепной гематомы, которую при минимальной внимательности дежурного врача можно было бы диагностировать и спасти человека. Я безуспешно предупреждал С-на, чтобы он прекратил бесчинствовать на дежурствах. Как работник С-н не представлял никакой ценности для отделения: у него были жестокие руки, мало знаний и большой апломб. Случилась такая ситуация, что его на время перевели в поликлинику. Обратно взять С-на в отделение я отказался. Из злобного чувства мести родилось подлое анонимное письмо. К этому добавлялись анонимные звонки, угрозы, ругань по телефону. С-н трусливо избегал встреч со мною, но однажды мы столкнулись нос к носу. Я спросил его:
- Зачем Вы инспирировали анонимку?
Он и тут сподличал и заложил главного вдохновителя:
- Это мне посоветовал... профессор.
Тут уж я был совсем ошарашен: ведь мы с профессором были приятелями, мы были из одной alma mater, работали слаженно и плодотворно. Нарушил профессор девятую заповедь Божию: "Не послушествуй на друга твоего свидетельства ложна"...
Вторая встреча с ОБХСС тоже была связана с письмом, но уже не анонимным, а написанным конкретным автором. Оным оказался д-р Гусулаев, сообщающий Генеральному прокурору СССР (!) о том, что я и заведующий вторым травматологическим отделением В.А.Скворцов незаконно выдали больничные листки ряду больных, поступивших в отделения в нетрезвом состоянии. Напомню, что в 80-е годы действовал жесткий, антигуманный закон, согласно которому запрещалось выдавать больничные листки лицам, у которых травма была связана с опьянением. Закон прежде всего бил по беднейшим слоям населения, где пьянство носило всеобщий характер. Многие врачи применяли этот закон огульно, бездумно, а иногда и злорадно. Пьяный, а то и просто запах алкоголя изо рта - не будет тебе больничного листка, каковы бы ни были обстоятельства получения травмы, какова бы ни была тяжесть повреждения, и каков бы ни был социальный статус пострадавшего. Я всегда старался обойти этот закон, считал его несправедливым и жестоким, увеличивающим нищету в среде и без того бедных людей. Я не считал закон способом борьбы с пьянством и там, где можно, искал пути облегчения судьбы пострадавшего. В письме Гусулаева приводились факты. Правда, давность их была 1,5-2 года. Почему же автор не сообщил сразу куда следует известные ему факты? Почему ждал так долго? Донос Гусулаев написал после того, как заведующий II травматологическим отделением Владимир Александрович Скворцов выступил на партийном собрании с сокрушительной критикой Гусулаева. Он показал, что доктор работает плохо, он малограмотен и заносчив, не соблюдает дисциплину и субординацию, нарушает врачебную этику, инициирует нездоровый климат в отделении. Тогда же и я выступил и поддержал Володю по всем пунктам его выступления. Вот теперь-то Гусулаев и дал выход своей злобе: появилось письмо в Прокуратуру. Что в нем инкриминировалось мне? По дежурству того же Гусулаева поступил больной 40 лет с открытым переломом голени. Он был сбит машиной, сделав первый шаг с тротуара на проезжую часть. Гусулаев абсолютно неграмотно оказал больному первую помощь, в результате чего омертвела кожа над зоной перелома, разошлись плохо фиксированные отломки кости, развился остеомиелит большеберцовой кости. Потребовалось еще 8 мес. лечения, повторные операции, прежде чем больной поправился. Тем не менее у Гусулаева поднялась рука настрочить жалобу, касающуюся не только меня, но и больного. Больного, у которого доктор в неоплатном долгу. Из беседы с больным я узнал, что он был в составе торговой делегации СССР, которая заключила с Румынией выгодную сделку, и в честь этого события были подняты рюмки коньяка. В истории болезни, написанной Гусулаевым, не приведено никаких доказательств опьянения, кроме запаха алкоголя, не описаны признаки опьянения, не взята кровь на содержание алкоголя. Используя недоказательность факта опьянения и видя перед собой нормального, интеллигентного человека, я, конечно, выдал ему больничный листок, обосновав решение вышеописанными доводами. Следователь ОБХСС, работающий по письму в Прокуратуру, выпытывал у меня "признания", разнюхивал что-то у персонала отделения и у больных, и, оставшись без фактов и даже фактиков, закрыл дело. Администрации больницы было предложено "разобраться и принять административные меры". Уж как старалась моя милая администрация! Вместо того, чтобы взять под защиту своих заведующих отделениями, главврач (бывший парторг больницы; о ней покойная главврач Т.Н.Амарантова говорила мне: "Ну зачем ты при ней об этом говоришь? Она же обо всем докладывает в райком!") и ее подпевалы из кожи вон лезли, чтобы как можно больней досадить мне и Володе Скворцову. Но мы "стояли насмерть", мы по-настоящему боролись плечом к плечу и поэтому выиграли схватку с главврачом и ее профсоюзными прихлебателями. После этого испытания на прочность дружба с Володей стала крепче и надежней.
Гусулаев, человек темный как снаружи, так и внутри, еще какое-то время промышлял темными делами и совершенно закономерно угодил за решетку. Не Божий ли промысел это?!