С Центральным Институтом травматологии и ортопедии (ЦИТО) связано 5 лет моей жизни и работы, оставившие неизгладимый след в памяти и сердце. В Институт я попал со второй попытки; в это время я работал в Ташкенте хирургом. После первых 5 лет работы я убедился, что меня привлекает травматология. Привлекает тем, что в ней преобладает принцип восстановления, созидания. А в хирургии в том виде, какой был мне доступен, главенствующим было удаление, иссечение, рассечение и т.д. Об ортопедии у меня было скудное представление; это - элитарная профессия, не массовая. (В Израиле травматология и ортопедия неразделимы, соединены вместе под флагом "ортопедия").
В 1958 г. мне отказали в приеме в клиническую ординатуру; как мне позже рассказали, я конкурировал с хирургом, имеющим значительно больший стаж, фронтовиком - Наумом Любощицем. Все справедливо. Наум в институте был моим наставником, хорошим товарищем. Моя очередь пришла в 59 году. Со мной в ЦИТО поступил в ординатуру мой самый близкий друг Ролик (Рахмиэль) Житницкий, потом "подтянулись" еще двое моих стародавних друзей - Володя Бизер и Петя Багдасаров. Сработала моя старая комсомольская традиция - все вместе, "петь лучше хором". А может, я просто комфортно чувствую себя в окружении близких и любимых людей...
Итак, мы - "клинорды" ЦИТО, мы вошли в храм науки. Еще робкие, неуверенные, очень многого не знающие и не понимающие, с диковатыми провинциальными замашками. Через несколько дней нас принимал в своем кабинете основатель и первый бессменный директор Института академик АМН СССР Н.Н.Приоров. Это был пожилой человек, спокойный, мягкий. Он сказал нам несколько приветственных слов, напутствовал нас на научные поиски и труд, пожелал успехов.
- Здесь собрались врачи из Молдавии, Грузии, Узбекии...
"Узбекия" - это мне очень понравилось, А действительно: Армения, Грузия, Киргизия - почему бы и не Узбекия?! С того дня я мою родину Узбекистан называю ласково - Узбекия.
Чтобы подняться до понимания того, что делают и о чем говорят врачи Института, нам надо было много и упорно учиться. С радостью и жадностью мы познавали основы травматологии и ортопедии, много занимались в библиотеках, дома, с огромным интересом внимая учителям и старшим товарищам. Постепенно стали приближаться к цитовскому уровню. А потом стали втягиваться в научную работу. Многие из нас уже в период ординатуры смогли опубликовать первые научные статьи в специальных журналах и сборниках. Меня привлекли к участию в разработке препарата для лечения инфицированных ран - "хонсурида"; на мне лежала лечебная задача по испытанию препарата. Я провел около 20 больных. Итогом работы стали две статьи в журнале "Экспериментальная биология и медицина".
Помнится один эпизод в связи с "хонсуридом". Наша группа была приглашена на заседание Фармакологического комитета СССР, где должен был утверждаться наш препарат. Вел заседание известный фармаколог акад. Мошковский. Перед нами обсуждался вопрос об известном препарате "бутадион". Оказалось, что принятый внутрь бутадион оказывает губительное влияние на... вшей! Представители группы, сделавшие это открытие, говорили об огромном значении его, подчеркивая оборонно-хозяйственную роль препарата. Кто-то из членов Фармкомитета предложил расширить эксперимент, проведя его на 1000 человек. Мошковский изумленно спросил:
- А где мы возьмем, где мы найдем столько завшивленных людей?
Ему со смехом ответили:
- Профессор! Спуститесь с фармакологических высот на нашу землю! Мы Вам предоставим не только одну тысячу и не только завшивленных граждан. У нас в Союзе есть все!
(Да что и говорить: это было в 1960 году. У нас в Израиле сегодня, в 2005 году, в детских садах и школах вши едят детей поедом, и это никого не удивляет и не пугает...).
Моим первым и главным учителем в ЦИТО, по счастью, был проф. Аркадий Владимирович Каплан. Это был великолепный врач, замечательный, добрый и умный Человек. Работать с ним, слышать и видеть его было счастьем и радостью. Мы безоглядно любили его. И если в наше нелегкое время являются миру святые люди, то Аркадию Владимировичу место среди них!
Примерно через месяц после начала учебы в ЦИТО моему другу Ролику прислали из Аральска прекрасную соленую рыбу усача. Ничего вкуснее я не пробовал, сейчас в России такую рыбину не встретишь. В голове "степных" докторов возникла мысль - угостить усачом любимого профессора. Поехали к шефу. Его не оказалось дома. Мы торопливо сунули в руки жены "подарок" и довольные поехали в общежитие, где у нас на двоих была комната.
На следующее утро сижу я на краю кровати больного в коридоре, вижу издалека приближающуюся внушительную фигуру профессора. Аркадий Владимирович остановился около меня, взял за ухо и заявил:
- Вы приехали в Москву из своих степей и пустынь. В Москву! Здесь иные порядки. Привыкайте к цивилизации. А за рыбу - спасибо.
Но я, осваивая столичный этикет, видимо, должен был пройти весь цикл ошибок и погрешностей воспитания и культуры.
У нас в отделении в одной комнате стояли впритык два стола: за одним сидел А.В.Каплан, напротив - М.Д.Михельман, тоже профессор. И вот однажды я, ничтоже сумняшеся, осмеливаюсь рассказать двум солидным профессорам... анекдот. Пошлый анекдотишко, что-то о медведе, охотнике и эскимоске. Ответом на мое выступление было ледяное молчание. Как мне было стыдно!..
Среди сонма ученых, ведущих специалистов и замечательных профессионалов особое место занимала профессор-патологоанатом Татьяна Павловна Виноградова. Она была непререкаемым авторитетом в области патологии костной системы. По ее книгам учились поколения врачей, ее глубоко уважали, почитали и прислушивались к ее мнению. Строгая, неулыбчивая, всегда серьезная - одним словом судья. Я как-то обратился к Татьяне Павловне с вопросом по поводу одного больного. Татьяна Павловна спросила:
- Какого роста больной?
Я ответил:
- Невысокий такой, среднего роста.
- Такой неконкретный ответ не годится! В сантиметрах, пожалуйста!
Одним своим замечанием, репликой "Т.П.", как ее звали в ЦИТО, могла перевернуть сложившееся впечатление о том или ином предмете, изменить взгляд, мнение. Так случилось и со мной. Я считал, как и другие исследователи, что хрящевые разрастания на пальцах при болезни Олье, которой была посвящена моя диссертация, являются истинными опухолями. Татьяна Павловна заметила:
- Почему Вы считаете их опухолями? Этому нет достаточного морфологического подтверждения. Подумайте: может, это просто вариант "поведения" хрящевых очагов?
Как здорово! Озарение! С благодарностью к Т.П. я ухватился за поданную мне мысль и уже не отступал от этой концепции.
Во времена директорства Н.Н.Приорова защита кандидатской диссертации была знаменательным событием, потому что явление это было редким. Ведущие специалисты Института десятки лет засиживались в степени кандидатов наук. В 60 (или в 61) году защищался Веня Лирцман, талантливый врач-травматолог, фронтовик и мой друг. Институт бурлил.
На меня и Ролика возложили задачу собрать в Институте деньги на подарок Вене в честь защиты. И пошли мы с сумой по кабинетам и лабораториям. Не обошлось без мистификации, придуманной мной: я составил два списка "жертвователей": один - истинный, настоящий, и второй - липовый; в него мы вписывали суммы, превышающие вносимые de facto. Вот заходим в кабинет проф. Г., известного прижимистостью, когда дело идет о деньгах.
- Подайте, пожалуйста, на диссертанта.
- А кто сколько дал?
Показываем фальшивый список.
- Ну и я дам не больше.
Мы собрали Вениамину Михайловичу на пишущую машинку, которая ему верно служила долгие годы.
Свою диссертацию я подготовил в срок. Работал много, с вдохновением, но и, по-моему, без особого напряжения. Писал легко, свободно. Помню, как главу "Прогноз болезни Олье" написал на дежурстве на одном дыхании. Такое я наблюдал у моего друга Лени Лихтермана: он писал быстро, увлеченно и как-то радостно главу диссертационной работы, сидя у костра в турпоходе. Он говорил, что это был чуть ли не самый лучший фрагмент его диссертации, освещенный светом костра и пропахший дымом...
Получился толстый том, появление которого имело некоторый резонанс "в определенных кругах". Прежде всего, работа понравилась руководителю Мстиславу Васильевичу Волкову. Заведующая медицинской библиотекой Института рекомендовала мою диссертацию молодым соискателям как пример: "Вот как надо писать!". С.Т.Зацепин, тогда еще не профессор, несколько раз попадался мне на глаза с моим томом под мышкой:
- Читаю. Неплохо!
А проф. В.Я.Шлапоберский вызвал меня в свой кабинет и спросил:
- Это вы написали?
- Я.
- Не верится, что вот ЭТО написали вы. Я вижу двух Аренбергов: вот этого, что предо мной (его я хорошо знаю), и другого, что вот в этой работе. Разные, однако, люди.
Может быть, Василий Яковлевич держал меня за шалопая, не склонного к науке, а тут вот на тебе...
Защита диссертации в ЦИТО в 60-е годы перестала быть сенсацией. "Процесс пошел!", и защиты стали повседневным явлением. Изменилась форма защиты: на смену фотографиям, схемам пришли слайды, кино и др. На моей защите по стенам конференцзала Института висели десятка полтора огромных фотографий, выполненных моим отцом. Хорошего качества, очень информативные фотографии вызвали интерес и одобрение аудитории. Таким образом я как бы взял папу в соавторы и воздал ему должную благодарность за помощь и участие в работе. И мне после защиты подарили пишущую машинку, которая 40 лет служила мне и моей жене верой и правдой. Уже старенькая и больная, она упала с антресолей и вконец разбилась.
В ЦИТО я и мои друзья провели 5 лет: два года в ординатуре и
3 - в аспирантуре. И все эти годы мы совмещали работу и учебу в ЦИТО с дежурствами по хирургии в подмосковной Люберецкой больнице. Один раз в неделю после Института - в Люберцы на дежурство, утром после дежурства (а они обычно были нелегкими) - в ЦИТО, а после Института - в библиотеку или... театр.
О, как мы увлекались театрами, концертами, кино! Особенно в первые два года. Дорвались! После 5 лет "культурного воздержания" в казахстанской глубинке. Мне было не лень подсчитать как-то, сколько раз за время ординатуры я с друзьями был в театре, на концертах и прочих зрелищах. Цифра получилась внушительная - более 180 раз!
На одном из дежурств в Люберцах меня срочно вызвали в приемное, успев сообщить о 6 пострадавших в автоаварии. Со мной поспешил вниз второй дежурный хирург, он занялся четырьмя гражданскими лицами, предоставив мне двух военных с травмами ног. Военные летчики ехали в одной машине, четверо других - во второй. Машины столкнулись лоб в лоб. Я подошел к летчику-капитану, который попросил меня:
- Я - ничего, я подожду. Там на носилках полковник Владимир Ильюшин, летчик-испытатель. Похоже, он пострадал больше моего. Пожалуйста, доктор, займитесь сначала им.
У полковника, Героя Советского Союза, были: открытый перелом надколенника на одной ноге, перелом голени на другой, множественные раны на лице и голове. Володю подняли в операционную. Потом в журнале "Юность" он напишет, как он лежал на операционном столе, с тоской глядя через окно в небо, и с горечью думал о том, что летать больше не будет. Напрасно! Полковник еще долго летал. Не успел я закончить остеосинтез надколенника и зашить раны на лице и голове, как двор Люберецкой больницы заполнили военные машины; двор, коридоры больницы заполнились шумом, громкими голосами. Мне передали распоряжение Директора ЦИТО Н.Н.Приорова перевести срочно пострадавших летчиков в Институт и самому сопровождать их до места. Доставил обоих с наложенными скобами для вытяжения; оставалось только уложить ребят на шины. Володя все переживал, что не смог участвовать в мировом первенстве. Они с капитаном, его техником возвращались с последнего тренировочного полета перед этими соревнованиями и вот так нелепо пострадали. Ильюшин оказался славным парнем, скромным, спокойным и доброжелательным. Его жена в эти драматические дни отдыхала где-то на юге, и Володя просил близких не сообщать ей ничего о случившемся, чтобы не переживала и продолжала безмятежно отдыхать. Мы не раз встречались, пока ребята лежали в Институте. Их навещал также Н.Н.Приоров, друживший с отцом Володи - известным конструктором самолетов Сергеем Ильюшиным.
Удачно сделанная операция и правильно оказанная помощь Герою, летчику-испытателю I класса, сослужили мне добрую службу, решив в мою пользу вопрос о приеме в аспирантуру.
Шел к концу трехлетний период аспирантуры. Мне надо было определиться с местом будущей работы и постоянной жизни. Нас уже было трое: я, жена и трехлетняя дочь. М.В.Волков мне говорил так:
- Я Вам помогу устроиться на работу в любой НИИ травматологии и ортопедии, кроме... ЦИТО!
Откровенно и прямо, не правда ли? Акад. Волков и на посту директора ЦИТО и прежде, будучи парторгом мединститута, усердно проводил в жизнь линию КПСС в вопросах кадровой политики. Придя к директорству в ЦИТО, он дал спокойно дорабатывать старичкам, потом выдавил из стен ЦИТО среднее поколение толковых специалистов и ученых-евреев, а новых ординаторов и аспирантов "просеивал" через сито национальной дифференциации. Уже при нас в Институте не появлялись новые врачи с еврейскими фамилиями. К концу директорства Мстислава Васильевича Институт очистился от евреев. Вопрос: способствовала эта позиция директора дальнейшему процветанию Института? Вряд ли...
Итак, 1964 год. Весна. Интенсивная подготовка к защите диссертации, назначенной на 9 сентября. Уже пора искать работу. Были места и в московских больницах, и в МОНИКИ, но ни я, ни мои друзья не могли туда устроиться, ибо у нас не было московской или подмосковной прописки. В это время я преподавал хирургию на курсах медсестер ЦИТО. Одна из слушательниц, санитарка операционной, после того, как я побеседовал с нею "за жизнь, за московскую прописку", неожиданно предложила помочь мне прописаться в столице. Мол, познакомит с человеком, который "сделает" мне настоящую прописку и в паспорте, и в домовой книге. Мне так хотелось этого, и я "клюнул". В своей квартире моя санитарка познакомила меня с Димой. Отдал ему паспорта, часть обещанной суммы и стал ждать. Через несколько дней санитарка возвращает мне паспорта; на страничке "прописка" стоят не вполне четкие штампы и адреса. Мне как-то стало неуютно и не вполне спокойно. Тревога возросла многократно, когда все та же посредница сообщила мне, что Диму... арестовали. Она утверждала, что за грехи былые, а не за наши дела. Я поспешил посмотреть на улицу и дом, указанную в паспорте, и с ужасом увидел, что такого адреса, дома вообще не существует. Страх ворвался в наши души. Мы были уверены, что пропали, что конец моей карьере, диссертации, конец учебы Риты в ГИТИСе - всему конец! Мы побежали к моей тете Вале и ее мужу - известному московскому адвокату. Рассказал я все, как было. В силу своего характера и мировоззрения Юлий Давидович посоветовал идти "к ним", рассказать всю правду и каяться, каяться, каяться. Тетя Валя не согласилась с мужем и предложила посоветоваться еще с одним адвокатом, их другом. Друг этот усмехнулся на предложение дяди и сказал, чтобы сидели молча, не высовывались, паспорта уничтожить, потом получить новые и не бояться.
Мошенник, что нас так легко обманул, конечно, сволочь, но он не дурак, чтобы брать на себя лишний, не известный милиции эпизод. Тетя Валя с Юлием Давидовичем поздно вечером изрезали наши паспорта на мельчайшие кусочки (!) и, бродя по ночной Москве, порциями выбрасывали в урны обрезки. Так была похоронена наша мечта о Москве и московской прописке. Господи, хорошо, что все ограничилось страхом и опасениями - довольно гнусными ощущениями. Ох, прав был герой рязановского "Берегись автомобиля", когда устами Папанова предупреждал зятя: "А ты не воруй"!
С цитовским периодом связан еще один любопытный случай. Летом 61 года меня направили на полтора месяца работать травматологом и хирургом в Целиноградскую горбольницу. Как-то явился в отделение молодой человек, увешанный фотоаппаратами, в куртке с множеством карманов, набитых авторучками, блокнотами, карандашами.
- Я - репортер областной газеты "Целиноградская правда" Илеуов. В газете есть рубрика "Целиноград в среду". Может быть, Вы расскажете, что было вчера интересного или неординарного в работе отделения?
Я начал припоминать:
- Да вроде был обычный день, аппендициты, почечная колика и т.п. А, был еще один рабочий, которому на стопу упало большое стекло. Оказались пересеченными несколько сухожилий и сломанными три кости стопы. Мы прооперировали его: соединили кости, сшили сухожилия. Все прошло нормально.
Вот еще о чем можете рассказать: вчера из Ленинграда после стажировки вернулся доктор Сулейменов, и теперь в больнице будет свой нейрохирург.
- До свидания. Спасибо.
Через три дня читаем в газете корреспонденцию и... не верим своим глазам:
"Не успел молодой нейрохирург т. Сулейменов вернуться из Ленинграда после учебы, как в больницу доставили рабочего К. с тяжелым ранением ноги. Доктор Сулейменов сшил ему нервы и сухожилия, скрепил кости и наложил гипсовую повязку. Сразу же после операции усталый, но довольный работой доктор позвонил жене больного, сообщил ей, что операция прошла успешно, состояние ее мужа не внушает опасений".
Ну что тут скажешь! Нашим фамилиям - Аренберг и Гуревич - репортер предпочел титульную - Сулейменов. Объективность и правдивость нашей прессы нам была известна и до "Целиноградской правды". Нас больше потешало, что "доктор позвонил жене больного", которая жила в вагончике в степи, где телефона отродясь не было. И еще сто лет не будет. Но все равно "доктор позвонил жене больного, сообщил ей"...