Аннотация: Война не может длиться вечно, как и радость...
Лейтенант Серёгин сидел, облокотившись на полуразрушенную стену дома, сидел и курил. Солнце то пряталось, то опять появлялось, среди уходящего вверх, и там сливающегося с серыми облаками, дыма горящего Берлина. Думал ли он, 22-х летний юноша в лейтенантских пагонах, с четырьмя годами тяжёлого опыта войны за спиной, что дойдёт, доползёт до Берлина? Наверное, думал. Думал и просил: то родную мать, то ещё какую, а то и Отца Всевышнего, чтобы помог, провёл через боль и страдания по тем, кому суждено вечно быть; просил пожить ещё чуть-чуть, тем, кто есть. Но сейчас лейтенант думал совсем не об этом. Два дня назад, во время дневной перестрелки, он заметил девушку, прятавшуюся за обломком стены. Пригнувшись, Серёгин побежал, правда, ещё не ведая о том, что бежит на встречу собственной судьбе. Ещё один шаг и он упал прямо на груду битого кирпича, который когда-то был домом, где жили люди, а может и любовь. Рядом с ним, подобрав колени к подбородку и закрыв уши руками, лежала девушка. Выглядывающие из-под юбки белые тугие икры, освещали всё вокруг. Положив автомат рядом на камни, Серёгин расстегнул нагрудный карман гимнастёрки, достал полплитки шоколада и протянул девушке. Она недоверчиво посмотрела на лейтенанта, и, увидев отражение своих ног в его серых глазах, быстро одёрнула юбку. Отдышавшийся Серёгин улыбнулся ей улыбкой, какой могла улыбаться только молодость, и сказал по-немецки:
- Не бойся. Возьми. Ведь все девчонки любят сладкое.
Девушка продолжала смотреть, то на улыбающегося Серёгина, то на шоколад. А он смотрел, на её ещё по детски пухлые губы; на съехавший набок, когда-то белый, а сейчас мышиного цвета берет; на выбившуюся из-под него золотую вьющуюся прядь; на прикрытые, но легко узнаваемые под юбкой ноги, а главное, он смотрел в бесконечные, полные синевы и надежды глаза. Что это были за глаза! Глядя в них, лейтенант словно видел хороший сон, где нет ничего вокруг: войны, крови, четырёх лет пути от Москвы, где остался дом, до Берлина; нет даже его самого, - только эти глаза. И в них два лебедя,- один белый, с идеально выгнутой линей шеи, а другой, - чёрный, расправивший свои крылья-опахала, укрывающий от палящих лучей солнца свою лебёдушку.
- Бери, я её для тебя берёг, - Серёгин протянул шоколад ближе к девушке. И она взяла. Поправила, едва заметным движением берет, надёжно спрятав под ним золотую прядь, провела рукой по юбке от бедра и вниз, а после взяла шоколад, чуть шевельнув губами:
- Спасибо.
- Вот и хорошо, - продолжал улыбаться лейтенант. - Я, Алексей! А ты?
- Инга, - сказала девушка.
Неподалёку свистнув, ухнул снаряд. Не раздумывая, Алексей накрыл девушку собой. Наконец, поднятая взрывом земля с шорохом осыпалась. Серёгин продолжал держать в своих руках трепещущееся, тёплое, после взрыва опять свернувшееся в комок, тело Инги, пока не услышал её слабый голос: - Мне тяжело и трудно дышать.
Откинув брезент плащ-накидки, Серёгин встал и начал отряхиваться. Лицо горело, как после атаки, когда сознание возвращается не сразу, постепенно, когда кровь отливает от головы, устремляясь вниз, делая ноги ватными и неповоротливыми.
- Извини-те, - смущаясь, сказал лейтенант и уже совсем не к месту отдал девушке воинскую честь. Но Инга вдруг рассмеялась,- совершенно неповторимым, звонким смехом, а из бездонных глаз брызнули миллиард голубых сверкающих искр.
- Вы сейчас похожи на надувшегося индюка, - прозвенела она. И сразу стало легко, легко и спокойно. Алексей тоже засмеялся, пытаясь изобразить важную походку индюка. И в это мгновенье первый раз за все четыре года войны, Алексей почувствовал, что жизнь не кончается, а только начинается, - сегодня, сейчас. Когда перестрелка закончилась, Алексей проводил Ингу домой. Это был небольшой, чудом уцелевший под артобстрелом, двухэтажный домик, на окраине Берлина. Прощаясь, Алексей, уже дурачась, отдал девушке честь, щёлкнув каблуками и, спросил можно ли ему навестить её, при случае. Инга сказала, что можно, если застанет её дома.
Следующие несколько дней шли тяжёлые бои. Немцы дрались насмерть, на подступах к Рейхстагу. Алексей думал, что заставляет людей отдавать жизни, ясно понимая, что война проиграна, что они обречены на поражение. День, другой и Рейхстаг будет взят.
И вот теперь, лейтенант, Серёгин Алексей, сидел, курил и думал, что сегодня наконец-то сможет увидеть Ингу. Доложив командиру полка, что ему надо отлучиться, повидать земляка, Алексей, прихватив трофейный Мерседес, мчал на окраину Берлина, к тому небольшому, чудом, уцелевшему под артобстрелом, двухэтажному домику. Он мчал с надеждой увидеть ещё раз ту, - с золотыми кудрями, неповторимым звонким смехом, белыми тугими, освещающими всё вокруг икрами и, глазами, подаренными ей при рождении небом.
Инга стояла возле дома, кутаясь в вязаный плед. Волосы, поверх пледа, обнимая худые плечи, золотыми кольцами падали вниз. Ничего не сказав, Инга взяла Алексея за руку и повела в дом. Пройдя полумрак небольшого коридора, они попали в просторную и достаточно светлую комнату. Посредине стоял круглый стол и два стула. Справа дверь, ведущая в другую комнату. Слева от двери комод, а на нём фотографии: на одной группа нарядно одетых людей, - мужчина, женщина, два юноши-близнеца, лет 17-18, и девушка, со светлыми косами бубликами, лет 13-14, - все смеются. Рядом ещё три одиночных фотографии: мужчина в немецкой форме, и два парня, тоже в немецкой форме. У мужчины лицо уставшее, взгляд грустный, зато парни смотрят, открыто, прямо перед собой, даже с какой-то бравадой.
- Это папа и мои старшие братья-близнецы, Гельмут и Ганс. Папа погиб в 41-ом, а братья пропали без вести, где-то под Сталинградом.
- Прости, это всё война, - только и смог сказать Алексей. Инга усадила его за стол: - Посиди, я пойду, поставлю чайник. Только чая нет, уже давно, зато есть немного сахара, и остался кусочек шоколада, - и она ушла в ту дверь, рядом с комодом. Алексей смотрит девушке вслед, затем ещё раз оглядывает комнату. В комнате чисто, ничего лишнего. Он встал. Стул под ним по-старчески, безнадёжно скрипнул. Алексей подошёл к комоду и взял групповую фотографию. В правом нижнем углу надпись поверх снимка: "Фотоателье Карла Штерна, Берлин 1939г.". Он смотрит на Ингу - это, конечно же, она. Те же искрящиеся глаза, тот же пухлый рот. Она почти не изменилась, разве что стала ещё красивее, женственнее. Интересно, как сам Алексей выглядит сейчас? В военном билете, он ещё совсем мальчик; правда, снимок сделан почти сразу после окончания школы. И Алексей вспомнил ночь выпускного вечера. Какая это была ночь! Ночь, разделившая жизнь на детство и зрелость. А по окончании выпускного бала, они все вместе бродили по улицам ночного города, и было так легко, хорошо, невесомо, что казалось, оттолкнись от мостовой, и взлетишь высоко-высоко, и оттуда город будет виден, как на ладони. Но ночь прошла, и никто не думал, что впереди, столько всего впереди... Алексей поставил фотографию на место и подошёл к окну. Он собирался уже закурить, но, подумав, положил папиросу обратно в портсигар и вернулся к столу. Сел. Стул заскрипел, но уже не так безнадёжно. Прислушавшись, Алексей услышал голоса, доносящиеся со второго этажа. Один принадлежал Инге, а второй, тихий, говорил с длинными паузами, - обычно так говорят больные люди.
Вернулась Инга. Она положила деревянную подставку на стол и поставила на неё кипящий чайник. Из серванта, что стоял напротив комода, рядом с окном, Инга достала два блюдца и две чашки. Всё это время Алексей смотрел на неё. Пледа уже не было. Худое тело скрывала светлая блузка, переходящая в клетчатую юбку ниже колен. Алексей смотрел на Ингу, и ему было безумно хорошо, как не было ещё никогда в жизни. Уже тогда, во время перестрелки, когда он увидел её сжавшуюся в комок, будто обиженная птица, когда он заглянул ей в глаза, уже тогда Алексей понял: насколько ему дорог этот человек; он понял, что любит эту девушку. И сейчас, когда война на исходе... Он должен сказать ей, только как это сделать? Как ей об этом сказать, что он любит её, любит больше всего на свете, больше жизни. И, что скажет в ответ она? Ведь он русский солдат, пришедший на её землю, разрушивший её город, - но разве это его вина? Ведь это не его народ начал войну. Хотя, если бы не война, он никогда бы не встретил Ингу; не испытал это приятное жжение внутри, ради которого он способен на всё. Ну и что, что она немка?! Она здесь не при чём!
Так думал Алексей, глядя, как Инга разливает кипяток по чашкам, достаёт сахар, шелестя, разворачивает фольгу, в которую завёрнут остаток шоколада. И когда она положила шоколад на стол, Алексей быстро встал, взял Ингу за руки и посмотрел ей в лицо. Он чувствовал тепло её рук, которое сразу перешло к нему в руки, а затем удвоенной волной вернулось обратно к ней. Алексей с трудом вдохнул и уже собирался сказать, что... Но в этот самый момент, Инга высвободила одну руку и едва касаясь пальцами его губ, тихо сказала: - Не надо. Ничего не надо говорить, - после поднялась на цыпочки и поцеловала его. Голова кружилась. Теряя рассудок, Алексей схватил Ингу на руки и начал кружить вместе с ней по комнате. Когда, после длительного поцелуя, она отпустила его губы, они оба радостно засмеялись. Незаметно стемнело. Ехать обратно, в такое время, было небезопасно, поэтому Инга сказала, чтобы Алексей остался на ночь. Она достала и зажгла свечи. Алексей попросил, чтобы Инга рассказала ему о себе, о своей семье, о том, как они жили до войны. Он сидел и внимательно слушал её рассказ; глаза её были полны горьких и тяжёлых слёз. А потом Алексей рассказывал о себе, о маме и младшем брате, который остался в Москве. Потом они уехали за Урал, вместе со всеми беженцами. А после они мечтали, как смогут поехать вместе в Москву. Они будут жить и там и здесь, в Берлине. И никто, никто не сможет разрушить их счастье, никто не сможет помешать им любить друг друга. Ещё, Инга рассказала, что живёт с мамой и, что та тяжело больна. Зимой она простудилась и заболела воспалением лёгких, и теперь её мучают удушья. Инга разговаривала с врачом и, тот выписал рецепт, но в связи с войной, лекарство стоит очень дорого; она, конечно, продала всё, что могла, но этого недостаточно, и она боится, что мама долго не протянет, если её не положить в больницу. Алексей обнял Ингу и, целуя её в лицо в шею, тихо говорил: - Не бойся, не бойся моя родная, я же с тобой. Мы обязательно вылечим твою маму. Я поговорю с нашим госпитальным врачом, он очень хороший человек, он сможет нам помочь.
Они расстались, когда за окном уже светало. Обняв и поцеловав Ингу на прощанье, Алексей пообещал найти лекарство и, что он придёт вечером. Инга сказала, что никуда не пойдёт и будет его ждать. Когда Алексей уехал, Инга немного ещё постояла, глядя ему вслед, затем она вернулась в дом и пошла наверх, проведать маму. Когда Инга поднималась по лестнице, ведущей в комнату, где жила мама, её, насторожила необычная в такое время тишина. Мама вставала рано, вставала и ходила по комнате. Но с каждым днём дышать было, всё тяжелей и тяжелей; болезнь забирала всё больше сил. Походив, она возвращалась в постель. Каждое утро, Инга приносила ей кипяток с сахаром и давала выпить лекарство. Иногда Инге удавалось раздобыть немного молока и хлеба, тогда мама говорила, чтобы она взяла хлеб себе и полчашки молока, но Инга успокаивала, что уже съела свою половину и теперь не голодна. Когда Инга уходила, мама тихо, чтобы не услышала дочь, плакала. Плакала, вспоминая о погибшем муже, потерянных сыновьях; она плакала, жалея Ингу, что будет с девочкой, если она вдруг умрёт?
Инга поднималась наверх и её оглушала неимоверная тишина. Её губы дрожали. Она осторожно открыла дверь и вошла в комнату. "Может, мама ещё спит?", - подумала Инга. Женщина лежала, повернувшись лицом к стене. Инга ещё раз прислушалась. Затем подошла вплотную к кровати и, дотронувшись до её плеча, тихо спросила: - Мама, ты спишь?
Мама молчала. Инга попыталась перевернуть её на спину, но силы словно покинули дочь. Наконец Инге удалось перевернуть маму на спину. На девушку смотрели потухшие, но по-прежнему красивые глаза. Отчаянный крик вырвался из груди Инги. Она побежала вниз. Выскочила из дома. Слёзы боли и горя наполняли глаза девушки. В них отражалось восходящее над разрушенным Берлином, солнце. Начинался новый день, день окончания войны. Инга побежала по пыльной дороге, в ту сторону, куда уехал Алексей. Ей хотелось скорее убежать от всего, что свалилось за всё время войны, на её хрупкие девичьи плечи; ей хотелось прижаться к груди человека, ставшего так быстро любимым, дорогим и единственным. Слёзы текли по её щекам, а она продолжала бежать, бежать до тех пор, пока не увидела оглушённых радостными криками русских солдат, возле здания Рейхстага. "Алексей обязательно должен быть здесь", - думала она, продолжая бежать, на ходу выглядывая его по сторонам. Алексей увидел бегущую Ингу, ещё издалека: её светлую блузку, вьющиеся на ветру волосы, белые тугие, освещающие всё вокруг икры. Она тоже увидела его. Она бежала к нему среди стен полуразрушенных домов, огибая ямы воронок. И Алексей побежал ей навстречу. И когда пальцы их рук почти соединились, их глаза встретились, и он увидел себя, а она себя, прогремел сильный взрыв. И все на мгновенье затихли. А после увидели, как из-под обломков падающего дома, устремив свой полёт в запредельную высь, к солнцу, куда не добраться не пулям, не людям, взлетели два лебедя, - впереди белый с идеальной линией шеи, а чуть сзади чёрный, расправив крылья-опахала, укрывающий ими от зла и смерти свою лебёдушку...