Паша слыл большим оригиналом. Свои эмоции Паша выражал одной фразой: - Ну, ты бля, Гондурас.
И в зависимости от ситуации, менялась лишь интонация. А вообще Паша говорил не очень много. Иногда казалось, что Эллочка Людоедова в сравнении с ним - птица говорун. За эту фразу: "Ну, ты бля, Гондурас", Пашу и прозвали - Паша-Гондурас.
Жил Паша в частном секторе с матерью. Отец давно помер, вернее его зарезали по пьянке. И с тех пор Паша и мать, жили вдвоём. Мать работала ткачихой, на ткацкой фабрике, а Паша, валял дурака. Учиться он не хотел. Да и зачем? " Рабочая сила нужна стране всегда. Не пропаду!" - говорил он матери, бросая в печку очередной дневник. Дневник горел.Неуды и замечания учителей, уже давно не смущали Пашу. И на вопрос классного руководителя: "Где старый дневник?" Паша с ухмылкой отвечал: "Потерял!"
А затем непременно добавлял: "Ну, ты бля, Гондурас!" И конечно, его в очередной раз выгоняли из школы. А ему, что? Лучше с пацанами на товарняках покататься, цепляясь за поручень на ходу, чем сидеть в классе. Какая никакая, а романтика. А то - пестики, тычинки. После школы, осенним призывом 85-го года, Пашу забрали служить. Он даже косить не думал. Пришла повестка. В назначенный день он явился в военкомат. Попал служить в Афганистан. В одном из боёв был контужен. Провалялся в госпитале три месяца. Затем его комиссовали. В медицинском заключении написали - инвалид второй группы. И дали все льготы, как участнику боевых действий, медаль ЗБЗ (За Боевые Заслуги). Вернулся Паша домой под Новый 1986-й год.
До этого мать не знала, где он служил. А когда Паша вернулся, плакала. А Паша гладил её по голове и говорил: - Ну, ты мать, Гондурас. К матери (бля), не применялось.
- Чего?! - переспрашивала она. Но Паши уже и след простыл. Умчался к дружкам отмечать Новый Год.
Мужское население каждый божий день собиралось в затрапезной пивнушке, у тёти Клавы. Для местных алкашей тётя Клава была и Царь, и Бог, и Мама родная.
- Тётя Клав... Дай кружечку пивка в долг?
И тётя Клава давала. И не было случая, чтобы долг не вернули. Говорят, что в молодости она была, что ни на есть - первая красавица. Все парни за ней ошивались. Но она к себе никого не подпускала. Гордая была, говорят. Да и цену себе видать знала. А потом вдруг взяла и вышла замуж за Семёна, щуплого невзрачного слесаря из трамвайного депо. Говорят, любовь у них крепкая была. Родила троих. Поправилась. И куда только красота подевалась. И гордость прошла. Была она теперь - доброй.
Вот и Паша стал завсегдатаем у тёти Клавы. Здесь всегда кто-нибудь, да угостит. А Паша, что, герой-афганец. Да и отца его помнили. Говорили, что кремень мужик был. На работу Паша устраиваться не спешил. Гудел с дружками. Перебивался с хлеба на квас.
А один раз, в субботу утром, Паша собрался уже тихо выйти из дома, как в дверях его поймала мать.
- Куда это ты, чуть свет, не жрамши, не срамши, лыжи навострил?
Паша только пожал плечами: - Ну, ты мать, Гондурас?!
- Я тебе дам - Гондурас. Половики не чищены вон уже сколько. Смерти моей штоли хочешь? Лаботрясничать тебе бы только, да вон, водку с дружками жрать. Отца-то вспомни. Не от хорошей жизни в могилу лёг. Всё эта водка проклятущая.
И закрыв лицо руками, мать села на сундук, стоявший прямо здесь, в сенцах. Плакала она тихо. Только худые плечи мелко тряслись.
Паша молча собрал половики и вышел во двор. Мать посидела немного, повздыхала, да и пошла, хозяйством заниматься. А часа через два, когда мать стала к завтраку на стол собирать, обнаружила, что ни Пашки, ни половиков, нет.
- Вот, угорелый. И куда только с половиками уматылял?
Третий день Паша не появлялся дома. Первый день мать даже не переживала. Мало ли что: может, где с дружками засиделся. На второй день она даже в пивнушку сходила, хотя и не любила это заведение, но там сказали, что его уже дня три, как не было здесь. И тогда мать пошла к Славке, Пашкиному другу, ещё со школы. Славка выслушал и сказал, чтобы она шла домой и не волновалась. Мол, он по своим каналам поищет. Славки не приходил два дня. На третий, рано утром, он пришёл к Пашке домой и сказал, что новости не очень хорошие. Что он обзвонил все больницы, но никто с такими приметами не поступал. А примет-то и было всего: парашют на левом плече, да фикса справа сверху. Звонил он и в милицию. Там тоже глухо. Мать вся напряглась. Остались только морги. И в одном из них сообщили, что второго дня к ним был доставлен обгоревший труп молодого человека, приблизительно лет 20-25. Сердце у матери оборвалось. Ноги подкосились. Славка едва успел подхватить её. Усадил на диван в зале.
- Тётя Нина, да ты не волнуйся, может это и не он совсем.
Мать сидела, тупо глядя перед собой, и кивала головой.
- Только там просили подъехать на опознание. Я на машине. Поехали?
Всю дорогу мать Пашки сидела молча, вытирая платком влажные глаза.
- Прошу сюда, - сказал врач, подходя к морозильной камере. - Зрелище конечно не из приятных, уж больно сильно обгорел, - и потянув за ручку, врач выдвинул стол, на котором лежал задубевший труп. Славка подошёл первым. Ужасная гримаса на обгоревшем лице поблёскивала фиксой.
- Паша! - услышал Славка крик за своей спиной, а после шум падающего тела.
- Ну, что, будем протокол опознания составлять? - спросил врач.
- Будем, - сказал Славка.
- Тогда завтра утром, часиков в 8:00, можете забирать. Мы его подготовим. Хоронить рекомендую в закрытом гробу и тоже завтра. Это у нас, в холодильнике он держится. А как на воздух попадёт, так враз запах пойдёт. Лето-то будь здоров, какое жаркое.
- Тётя Нина, давай я тебя домой отвезу. А уж тогда в похоронную контору поеду, да на кладбище. Только ты мне документы все дай, ну там паспорт, или ещё чего.
- Да Славик, да. Дома всё лежит. В коробочке. Все документы: и его, и мои, и отца покойного. Это же надо тебе денег дать. А то сейчас как, где не сунься, везде заплатить надо.
- Да не волнуйся ты насчёт денег. У меня есть, - сказал Славка.
- Ну, как так, Славик? У меня на книжке тоже немного есть. На смерть себе готовила. А получилось вон, как, - и женщина опять заплакала, прижимая платок к лицу.
Славка помог тёте Нине выбраться из машины. Он открыл калитку и пропустил мать друга вперёд. Она замерла.
Во дворе, как ни в чём не бывало, в шлёпанцах на босу ногу, стоял Пашка и выбивал половики.
- А где это вы шляетесь? - спросил Паша. - Жрать охота, терпеть мочи нет, - и он почесал правую ляжку.
- Ну, ты Паша, точно Гондурас, - сказал мать, и горько заплакала.