Утром, после внезапного пробуждения от беспокойного сна, наполненного странными событиями, утратившими очертания между прошлым и явью, в мой мозг пришла идея, перешедшая в твердое намерение записать в дневнике все то, что так ярко и остро врезалось в память из загадочного мира моего сновидения. Стремление сейчас же описать свои впечатления, пока события и эпизоды из одной реальности - моего цветного сна - ясно, до мельчайших подробностей, не перешли в другую, заставили меня вконец поднять голову с подушки и окончательно проснуться. Из 6 тысяч мыслей, что ежедневно возникают в нашем сознании, в моей голове, как в заезженной пластинке, крутились одни и те же мысли, важные и значимые события, отдельные картинки из них и образы прежних времен. Вот и сейчас мои размышления и раздумья о минувших днях, наполненных яркими эпизодами из моей прошедшей жизни, тревожили мою душу, беспокоили мое чувствительное сердце. Взлеты и падения, победы и поражения четко и подробно, словно видение из реального сна, обрисовывались и всплывали в моем сознании. Лица людей, мужчин и женщин, встретившихся случайно по воле судьбы, их манеры, глаза, голоса, как кадры документального фильма, до мельчайших подробностей и поныне в моей памяти. Это подлинная история, насыщенная значительными событиями, увлекла меня настолько, что я без долгих раздумий решил описать случаи из прошлого, которые коренным образом повлияли на мое будущее и я стал тем, кем стал. Наверное, прими я тогда, в пору моей молодости, другое, более смелое решение, я был бы сегодня совершенно другим человеком, но все по порядку, и это уже совсем не сон...
Я, студент третьего курса строительного института, неожиданно для самого себя стал ответственным за пожарную безопасность в Волгоградском училище искусств. Платили, конечно, мизер, но именно эти деньги позволяли мне, конечно не очень часто, угощать Сусанну хорошим обедом в достойном кафе, покупать ей дорогие шоколадки и затариваться иногда свежим мясом на базаре по сумасшедшим на то время ценам. Петр Васильевич, заведующий кафедрой вокального отделения училища, был к тому же главным дирижером мужского академического хора Дома офицеров, в котором я был ведущим тенором. Худой до измождения, но удивительно сильный и симпатичный человек, весь его облик дышал профессиональной хоровой музыкой. "Откуда брал он столько силы, - думал я, - для того, чтобы по два-три часа репетировать, стоя все время на ногах?" А самое главное, Петр Васильевич умело управлял двадцатью пятью почтенными мужчинами, к которым обращался исключительно по имени-отчеству, а мы, в свою очередь, беспрекословно подчинялись его дирижерской палочке. Ему было крайне важно удержать меня в хоре. Я же все время, как и большинство студентов, изо дня в день был в постоянном поиске источников средств к существованию. Вот таким образом я и оказался пожарником в училище искусств, со своим рабочим кабинетом, куда стекались дороги студентов для того, чтобы пропустить стаканчик-другой вина.
Небольшой уютный концертный зал училища по ночам был моим спасительным и укромным пристанищем. Гостеприимно раскрыв свои объятия, скромная сцена в полумраке и темный зрительный зал с чуть мерцающими красно-зелеными огоньками на выходах были моими божественными и ни с чем не сравнимыми зрителями. На их бесшумные аплодисменты, беззвучные овации, ликующие бесконечные вызовы на бис я пел с наслаждением два часа кряду, получая огромное удовольствие от этого. Пел громко, во весь голос, удивляясь тому, как прозрачно и легко удавалось мне брать самые высокие ноты из своих любимых песен, в особенности попурри на блатные темы. Меня не освистывали и не закидывали гнилыми помидорами ; зал был пустой, а я продолжал петь с воодушевлением до тех пор, пока мой голос не переставал подчиняться моей воле. Безудержная игра моей фантазии и честолюбивые юношеские мечты переносили меня в огромные залы Милана, Лондона, Нью-Йорка, где, аплодируя стоя, многочисленные зрители с возгласом высокого одобрения не переставая кричали: "Браво! Браво! Браво".
Но однажды, клянусь вам, я все же услышал эти выражающие вос-хищение возгласы. Они, конечно, звучали не так бурно и восторженно, как в Нью-Йорке и Милане, но они были настоящими, и я их слышал своими собственными ушами. Кто-то врубил свет в зале ; я был поражен увиденным: то тут, то там группами сидели студенты, которые, дружно хлопая в ладоши, просили меня повторить. Я драл глотку, пел, импровизируя, блатные песни, подражал битлам, причем неизменно фальшивил, ; в общем, давал волю своим восторженным чувствам. Мой репертуар не менялся, зато студентов с каждым моим выступлением в зале становилось все больше и больше. Как-то однажды главный дирижер нашего хора пригласил меня после репетиции к себе в кабинет. Он посмотрел на меня по-отечески добро, затем начал говорить, и его напутственные проникновенные слова просто поставили меня в ступор.
; Я наслышан о твоей ночной концертной деятельности, ; говорил он, стараясь подобрать нужные слова, чтобы невзначай не обидеть меня. ; Это похвально, но не совсем хорошо, ты можешь надорвать связки, а это уже очень плохо.
Он несколько минут молчал, видимо раздумывая о чем-то своем, затем внезапно, ни с того ни с сего предложил мне поступить к нему на вокальное отделение в училище искусств.
; Я подключу к тебе лучших наших педагогов по вокалу, ; говорил он, энергично жестикулируя одной правой рукой, словно держал в руке дирижерскую палочку. ; Я познакомлю тебя с Женей Грозным, ; горячо и заинтересованно предлагал он мне. ; Женя талантливый музыкант, он пианист от Бога, в этом году заканчивает учебу, вместе мы могли бы создать нечто, что заинтересует и других зрителей вне стен училища искусств.
Женя Грозный, кумир студентов училища искусств, небольшого роста, двадцатилетний пацан, с густыми, вечно спутанными чёрными кудрявыми волосами и огромными, полными печали и грусти, карими глазами. "Настоящий еврей, прямо из книги "Иудейская война" Леона Фейхтвангера", - думал я, разглядывая его красивое одухотворенное лицо. Он мог часами вдохновенно играть на рояле, я же часто и подолгу засиживался у него на репетициях, наслаждаясь его блестящей игрой, сидел молча, стараясь вести себя незаметно, чтобы, не дай бог, он не услышал постороннего шума или звука и не остановил свою игру. В тот поздний вечер я терпеливо ожидал перед плотно закрытой дверью в мастер-классе, откуда доносилось умелое, артистичное и профессиональное исполнение Женей Грозным любовного послания уже немолодого, но страстно влюбленного Бетховена к юной Элизе. Эта чувственная, чарующая своим волшебством и наполненная сентиментальным романтизмом музыка до сих пор будоражит умы и души влюбленных во всем мире, вне зависимости от их религии и национальной принадлежности. Виртуозность исполнения этого произведения по сей день является образцом и мерилом профессиональной пригодности музыкантов во всех странах нашей планеты. Войдя в класс, я попросил у Жени разрешения ненадолго задержаться на его репетиции. Он кивнул головой в знак согласия, налил полный бокал красного вина из бутылки, которая стояла на рояле, протянул его мне и произнес:
- "Будешь?"
Я поблагодарил его за оказанное мне внимание, но вежливо отказался.
- Смотри, два раза не имею привычку предлагать, - сказал он и залпом до дна выпил весь бокал вина. Затем закурил сигарету "Кент", подмигнул мне многозначительно, стал у открытого окна, глубоко с наслаждением затянулся и долго держал дым в своих легких. Потом медленно выдохнул и, повернув ко мне свое усталое лицо, дружелюбно спросил:
- Ну как, Илюха, нравится тебе моя игра? - Крутя в руке пустую бутылку из-под вина, он тут же начал восторженно декларировать стихи Омара Хайяма. Именно Женя ввел меня в мир восточной поэзии, которую я полюбил и мог часами читать взахлёб.
- А что, без вина нельзя репетировать? - наивно спросил я Женю, на что он удивленно, но профессионально ответил:
- Невозможно, мой друг, одну и туже композицию десятками раз играть без вдохновения, а вино, даже шмурдячное, раздвигает границы души, открывает бескрайние возможности для полета фантазии, и ты свободен. Понимаешь? Сво-бо-ден, - по слогам выразительно сказал он, затем продолжил: - Раб начисто лишен возможности творчески мыслить, а без головы нельзя заниматься настоящим искусством. Нет, конечно, можно, - возразил он самому себе, - в нашем училище много таких студентов, большинство из них обучаются ремеслам, а искусство имеет великую силу, оно, словно вольная птица, парит свободно и очень высоко в небе, и не каждому оно досягаемо. Ну вот ты, почему любишь петь в темноте? - спросил меня он с явным интересом. - Потому что, - ответил Женя на свой же вопрос, - темнота, погружая тебя в глубину своего сознания, дает возможность услышать свою собственную душу, где ты и находишь вдохновение. Добродушный, деликатный, творчески одаренный молодой ашкенази во всем, что я говорил или делал, замечал недостатки моего кавказского воспитания и часто, вступая со мной в полемику, в том числе и насчет вина, пить или не пить, заканчивал стихами Омара Хайяма. Он знал наизусть бесконечное множество Рубаи великого восточного поэта, посвященных драгоценному, священному и благороднейшему напитку всех времен, а еврейскому народу в особенности.
Пей, ибо скоро в прах ты будешь обращен.
Без друга, без жены твой долгий будет сон.
Два слова на ухо сейчас тебе скажу я:
"Когда тюльпан упал, расцвесть не может он".
- Слов нет, звучит круто, чертовски тонко и умно подметил Хайям насчет тюльпана, но если под тюльпаном он подразумевал то, о чем мы с тобой думаем, тогда он попал в самую точку.
Женя, как будто мы с разных с ним планет пришли на эту землю, смущенно, задумчиво молчал и никак не реагировал на мои дилетантские разглагольствования. Я же со своими мыслями, обращенными к собственным чувствам, эмоциям и переживаниям, воспитанный на еврейской слободке, где проживали такие же, как я, безграмотные в искусстве и литературе парни, но великие мечтатели и фантазеры, не мог вести с ним содержательного, равноправного диалога о восточной поэзии. Женя достал из видавшей виды старой потрепанной сумки непочатую бутылку вина, разлил поровну в два стакана, один стакан предложил мне, а другой взял себе, коротко произнес: "Лехаим", что означает "За жизнь". Завершилась последняя наша встреча с Женей новыми строками из рубаи Хайяма, которые он, как всегда, продекларировал чувственно и восторженно - все-таки вино делало свое дело.
Ах, сколько, сколько раз, вставая ото сна,
Я обещал, что впредь не буду пить вина,
Но нынче, господи, я не даю зарока:
Могу ли я не пить, когда пришла весна?
Весна для меня в том году наступила неожиданно рано и застала меня врасплох в кабинете Виктора Олеговича, директора Дома офицеров. "Что он от меня хочет? - размышлял я, направляясь к нему на встречу. - Вроде совсем недавно наш хор дал большой концерт на 23 февраля, а других концертов не намечалось". Виктор Олегович, статный, с офицерской выправкой мужчина, чуть выше среднего роста, с проседью седых волос, которые придавали его облику благородные очертания. Он всегда чисто выбритый, одетый в строгом стиле и со вкусом: костюм, белая рубашка, галстук, брюки со стрелочками и, конечно, до блеска начищенные туфли импортного производства - в общем, такой весь из себя настоящий полковник, вызывающий у женщин восторг и восхищение. Он начал разговор без обиняков, по-военному коротко и без возражений.
- Илья, ты в курсе, что на носу Международный женский праздник?
- Да, конечно, я знаю об этом, - ответил я коротко.
Виктор Олегович приложил указательный палец к губам, дав мне понять, что сейчас я должен молчать и слушать его внимательно, что было для меня порой крайне трудно сделать. Эта плохая привычка со временем преобразилась в дурную черту характера, которая укоренилась во мне на долгие годы и не единожды становилась основной причиной моих многочисленных проколов и провалов.
- Ты должен будешь подготовить поэтическую композицию мини-мум на тридцать минут, выбрать по своему желанию пару лирических песен и со всем этим выступить на концерте, который мы организовываем в честь наших женщин. Виктор Олегович несколько секунд неотрывно смотрел прямо мне в глаза - видимо, хотел уловить мою реакцию на его неожиданное предложение. Не увидев в моем взгляде горячей поддержки, он как ни в чем не бывало продолжил:
- Я очень надеюсь, - говорил он спокойно, не давая мне шансов хоть каким-то образом возразить против его решения, - что твой подарок женам офицеров на 8 Марта будет достойным, вопросы твоего участия в концерте я уже согласовал с руководителем вашего хора. Кстати, это его инициатива, - в заключение сказал он.
При чем тут я, дирижер, наш хор? Но предложение меня очень даже заинтересовало, я чуть поломался, но в конце концов согласился. Сценарий я писал несколько ночей подряд, но Женя мягко отказался принять участие в концерте, сославшись на большую занятость. Его семья готовилась к эмиграции из Союза в Штаты, начинался, подобно горной лавине, исход евреев Советского Союза на Запад. В Израиле массовую репатриацию евреев из стран СНГ назвали "Большая алия".
Наше совместное выступление с Сусанной на сцене Дома офицеров, скажу прямо и безо всяких прикрас, прошло триумфально. Большой концертный рояль, стоявший в самом центре сцены, букет красных роз, который лежал на краю крышки рояля и готов был вот-вот упасть, - все это создавало особую романтическую атмосферу в зале. Рояль, выхваченный из дымной, мутной темноты голубоватым лучом прожектора, за которым торжественно, словно царица Савская, восседала Сусанна в светло-голубом платье, придавал интригующее ощущение началу нашего выступления. Кончики пальцев Сусанны упирались в начало клавиш ; это говорило о том, что мы были уже готовы удивить наших зрителей своим праздничным выступлением. Я с микрофоном в руке стоял в глубине сцены, растворившись в безмолвной темноте. Сусанна заиграла, донеслись первые нежные звуки знаменитого произведение Бетховена "К Элизе". Мне казалось, что вокруг нет ни души, ни зрителей и ни этого зала, затихшего от первых звуков рояля, ни электрички, которая снова и совсем скоро бездушно и бессердечно увезет ее от меня, ни друзей и ни врагов, которые, равнодушно наблюдая за нами, считали нас безумцами от любви. Мы были одни в этом переполненном веселыми людьми огромном зале, а ее музыка звучала только для меня. Это мне Сусанна посредством своих прекрасных пальцев объяснялась в своей искренней любви. Очарованный и возбужденный, я декларировал Рубаи Хайяма, газели Навои и Саади, стихи Низами и неизвестного восточного поэта, которые удачно вписались в нашу музыкально-поэтическую композицию. Кроме всего, мы спели дуэтом несколько лирических песен, которые зал слушал затаив дыхание, а затем, когда мы замолчали, зал взорвался громом аплодисментов. Эти стихи из нашей композиции, словно полевые цветы, чистые и беззащитные, впоследствии стали для меня символом верности, страстной и романтичной любви:
Я хотел, чтобы ты поняла красоту!
Я хотел, чтобы ты поняла высоту!
Не щадя своих сил, я душою платил.
Я широкие крылья тебе отрастил.
Зрячим был, но себя ослеплял иногда,
Чтоб не видеть, как ты неразумна горда.
Чтоб не видеть недобрых поступков и дел,
Я молчанье покорное выбрал в удел.
Думал, это пройдет, это все ерунда.
Только сердце мое ошибалось тогда.
Разве птица совьет там гнездо,
Где его однажды разорили?
Моя встреча с Сусанной произошла совершенно случайно. Этот поворотный момент в моей жизни запомнился мне до мельчайших подробностей. Глядя вслед этой обаятельной девушке с яркой, неотразимой внешностью, вмиг зацепившей меня своим пронзительным взглядом и кипучей энергией, я с изумлением подумал, как же просто и незаметно это произошло, вот так вслепую, с первого взгляда я смог влюбиться по уши, страстно и пылко. Провожая восторженным похотливым взглядом горделиво прошедшую мимо меня девушку, я успел все-таки в полной мере оценить ее женское достоинство, округлую полную грудь с выпуклыми сосками. "Как же она хороша, настоящее искусство", - думал я, не отрывая своих глаз от стремительно удаляющейся от меня девушки. Разве мог я тогда подумать, что эта восточная красавица с тонкими музыкальными пальцами, которые придавали ее рукам особую элегантность и изящество, будет вскоре моим близким другом. Мы каждый раз, при любом удобном случае говорили друг другу, что будем только друзьями. Она армянка, я горский еврей - одна ментальность, одна музыка, одна кухня и одни принципы жизнедеятельности, но разные религии. Мы понимали, что будущего в наших отношениях не могло быть, хотя ласковые прикосновения к чувствительным местам наших разгоряченных тел и жаркие поцелуи с каждой новой встречей становились все более волнующими, страстными и глубоко личными, скрытыми от посторонних глаз.
После нашего успешного выступления я твердо решил для себя, что все, на этом заканчиваю учебу в институте и буду поступать в училище искусств. Но Господь Бог, как всегда, решил все по-своему, в разрез с моими сокровенными замыслами, наполненными честолюбивыми и необузданными юношескими мечтами, которые развеялись, как дым. Суровая действительность моей реальной жизни, лишенная всяких надежд на счастливое будущее, становилась явью, разбивая в клочья воздушные замки, выстроенные в моем сознании, опустила меня на грешную землю. Да и директор училища убеждал меня отказаться от безумной моей затеи стать великим певцом, говоря доброжелательно, по-отцовски заботливо:
- В искусстве всегда надо быть звездой, то есть первым, а не вторым или третьим. Там грязный мир, - говорил он искренне, с неким возбуждением и волнением, - в котором в полной мере свирепствуют самые низменные черты характера, присущие только людям. Я не советую, - продолжал он, убедительно доказывая мне пороки шоу-бизнеса, - бросать тебе институт на третьем курсе, еще немного - и ты станешь инженером-строителем, а как твой папа будет рад и доволен этим событием, наверняка он ждет тебя дома, искренне надеясь, что вскоре у него будет помощник в делах. Он убедил меня, но последний гвоздь в гроб моей мечты забила все-таки Сусанна. Она сообщила мне новость, которая ошеломила меня, круто изменив всю мою последующую жизнь. Я не был готов к такому развороту своей судьбы, но случилось то, что случилось. Сусанна забеременела, и изменить нельзя было уже ничего. Спустя несколько недель, а если точнее, первого апреля, мы поженились, хотя наши родители были категорически против.
- Они часто пели вдвоем, репетировали по ночам и в конце концов спелись, - шутил Рубен, брат Сусанны, а мои друзья, ехидно подшучивая надо мной, недоверчиво спрашивали:
- Ты, наверное, специально выбрал день смеха, чтобы мы все вот так дружно посмеялись над твоим судьбоносным решением и подумали, что это только розыгрыш?
А мне было совсем не до смеха, я жестоко подвел отца, а спустя не-которое время у меня родилась дочь, и я стал самым молодым отцом в кругу своих друзей и знакомых. Сами понимаете, не было причин для радости, хотя я сразу же безумно, всем своим сердцем и всей своей душой полюбил свою маленькую доченьку.
Я перестал мечтать о большой сцене сразу после первой же нашей размолвки с моей спутницей по жизни. Сусанна была умной женщиной, страстно любящей, нежной и заботливой женой, терпеливой, но ревнивой до чертиков. Мы были с рождения, как небо и земля, непохожими друг на друга молодыми людьми, с параллельных, не пересекающихся меж собой орбит. Армянки, как и евреи ценят в своих избранниках единство духа, когда течение жизни сливаются в единое целое. Конечно, бывают исключения, наподобие меня, молодого человека, не сумевшего сдержать свои эмоции, и моей супруги, красивой и чрезвычайно страстной девчонки, а еще узбека из моего рассказа "Такси", Натали из одноименного рассказа, но это, скорее всего, редкие исключения, чем правила и жизни.
Не обращая внимания на все перипетии судьбы, которые непредсказуемо нахально и безудержно выпали на мою голову, моя жизнь проходила своим чередом, текла как вода сквозь пальцы, не оставляя никаких следов. Я незаметно работал, плавал в бассейне, не стремясь к рекордам, по-прежнему пел в мужском хоре, от которого, как и раньше, получал истинное удовольствие. И вот однажды дирижер объявил нам, что на сегодня репетиции отменяются и мы всем хором пойдем на концерт Иосифа Кобзона, совершенно неизвестного на то время молодого певца.
- Зал почти пустой, - раздраженного говорил он, - вот мы и должны хоть каким-то образом поддержать певца. Вы сами поете и должны понимать, что значит пустой зал для человека на сцене. Тем более вход бесплатный, не понравится - можете спокойно встать и уйти.
В самом популярном эстрадном зале города на 1000 мест расположились вместе с нами не более 200 зрителей. Мне было жаль певца, который с минуты на минуту должен был выйти на сцену. "Как, с каким настроением он будет петь в этом полупустом зале? - думал я. - В конце концов, это его личное дело". Уютно устроившись в кресле, я приготовился слушать песни и романсы народов мира. Иосиф Кобзон начал свой концерт с романса "Грек из Одессы", совершенно не смущаясь полупустого зала, как будто привык к такому постоянному вниманию зрителей. Он пел искренне и с воодушевлением, мне казалось, что он не сводит с меня своих больших глаз и поет сейчас только для меня, как будто хочет сказать мне: "Эй, парень, не сдавайся, никогда не сдавайся". В какой-то момент я даже очень обрадовался, что в зале так мало людей, и размечтался, потом вспомнил, как я впервые десятилетним мальчиком вышел на большую сцену. Какая гордость охватила меня, когда наша соседка, тетя Дуся, делилась своими впечатлениями с моей мамой:
- Яффа, твой сын певец, - восторженно говорила она ей. - Надо обязательно с Илюшей очень серьезно заниматься музыкой.
Я был самым счастливым человеком, получив в подарок первую пластинку Робертино Лоретти. С песней "Ямайка" в моем исполнении наша слободка ложилась спать и просыпалась ранним утром. Магнитофон, который подарил мне отец на 14-й день рождения, был высшим пилотажем в среде слободских пацанов. Песни битлов заполнили нашу махаллу. Отцовы друзья, которые воспринимали только мугам, слезно просили его: "Год, забери у сына обратно этот патефон". Главным и самым благодарным моим зрителем было море. Я мог петь часами на его берегу, обращая свой взор в бескрайние горизонты. Аплодисменты и овации ; шум волн, где нет зрителей и никакой критики. Много лет спустя в порыве восторженных чувств от моего очередного посещения концерта Иосифа Давыдовича Кобзона я написал ему короткое письмо, упомянув эту далекую и, на первый взгляд, неправдоподобную историю. Спустя некоторое время я получил такой же короткий ответ: "Иосиф Кобзон не припоминает такой ситуации в своей карьере". Ну и слава Богу!
Хочу завершить эту главу ещё одним воспоминанием, которое я не могу пропустить, но постараюсь коротко рассказать вам эту занятную историю, произошедшую со мной во время моей службы в армии бывшего СССР. Кто-то доложил командиру нашей роты, что я хорошо пою. Он взял меня в оборот и попросил, чтобы я спел для солдат. Короче, после ужина, возвращаясь в казарму, я заметил какое-то волнение среди солдат. Они перешептывались меж собой, кидая в мою сторону вопросительные взгляды. Войдя в казарму, я заметил группу праздно одетых офицеров, которые сидели на переднем плане, а за ними устроились все 50 солдат с казармы. Молодой лейтенант, командир нашей роты в учебке, вышел в центр казармы и торжественно объявил: "А сейчас Илья даст нам импровизированный концерт, а вы все должны своими дружными аплодисментами поддержать его". Видя прямо перед собой лица своих сослуживцев, молодых парней, которые скучали по своим близким и родным, мне захотелось без долгих уговоров и принуждения выполнить приказ своего командира. И снова я пел блатные песни, они не кончались - в моем репертуаре их было очень много. И это не все. Пока продолжалась учебка - и мои концерты в казарме не заканчивались. Я пою по сей день. Правда, происходит это все реже и реже, на душе не очень радостно, нет повода и для грусти, просто не для кого стараться азартно, по-мальчишески петь...