Святая Елена. Лонгвудский анабазис и исход.
Сервер "Заграница":
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Помощь]
Migel de Bota
Святая Елена. Лонгвудский анабазис * и исход.
Находящимся в иностранном порту советским морякам, запрещается вступать в какие бы то ни было контакты с иностранными гражданами. Если же таковые контакты по какой-либо причине произошли, каждый советский моряк обязан немедленно донести об этом Первому Помощнику капитана.
"Правила поведения советских моряков за границей",
Неизвестный автор.
Двадцать пятого мая был последний день нашей стоянки у острова Святой Елены, и мы с утра отправились навестить резиденцию Наполеона, - продолжил Боцман свой рассказ. - Альберта в этот день Капитан не отпустил на берег, приказав ему принимать на борт топливо, и мы отправились в эту самую резиденцию без Альберта. Всего нас туда пошло четыре человека - это, значит, Лёня-Штурман, Жорж, Витя Александров и я. Витя Александров был ещё совсем молодой, да ещё и родом из Порта Пяти Морей, но мы его брали обычно с собой в воспитательных целях, чтобы матерел понемногу.
Дело в том, что к москвичам настоящие марсофлоты относились всегда достаточно скептически. В этом виноваты были, в основном, дураки, которые, гремя бубенчиками, раздудели в свои дудки по всему миру, что Москва, после прорытия зеками вокруг неё нескольких неглубоких канав, стала главным морским портом земного шара.
Над этой глупостью настоящие моряки даже не смеялись. А Боцман с "Кодора" Коля Медовник просто стал писать слово "москва" с маленькой буквы.
Мы быстро прошли весь город Джеймстаун, и вышли на дорогу, ведущую в глубь острова. Дорога шла всё время в гору и всё круче и круче. Скоро пошли крутые повороты, и дорога серпантином полезла из ущелья, выбираясь на плато. Местность кругом была каменистая и бесплодная, поскольку на этих каменных осыпях могли расти только одни кактусы *. Но зато эти кактусы выросли там до совершенно невозможных размеров. Самыми большими были экземпляры, которые напоминали поставленные друг на друга лыжи, на которых катаются по воде. На самой верхней лыже, немного сбоку, был приделан красивый жёлтый цветок. По форме и величине он был похож на старую граммофонную трубу, которую изобрёл в своё время господин Томас Альва Эдисон.
Витя Александров сказал, что он обязательно должен привести такую красоту в Москву, чтобы совершенно свести с ума тамошних девок. С этими словами он слез с дороги, чтобы срезать какую-нибудь ближайшую лыжу на память. Он, правда, не учёл одного серьёзного обстоятельства. Дело в том, что на этих каменных кручах сохранять вертикальное положение можно было, только превратившись в один из этих кактусов. В общем, Витя сел на жопу, быстро поехал по склону вниз и скоро оказался на нижней петле серпантина. Вместе с Витей вниз съехало, примерно, два самосвала гравия и штук пять трёхметровых кактусов. Все эти вещи, под Витиным руководством, засыпали половину проезжей части дороги.
Когда мы по дороге спустились к Вите, чтобы оказать ему первую помощь, он сидел на своей куче гравия и с помощью матросского ножа отчленял от одного из кактусов верхнюю лыжу с цветком. Растение, как могло, сопротивлялось этой операции, и Витя выглядел несколько усталым. Наконец, операция успешно завершилась, Витя встал, и, спустившись со своей кучи, забросил лыжу на плечо и сказал, что он готов продолжать путь. В это время подул ветерок, и штанины Витиных кримпленовых брюк затрепетали у него на поясе, как флюгарки* на шлюпочном парусе. Как оказалось, Витины штаны были аккуратно распороты сзади от пояса и до самых ступней.
Матерясь в полголоса, мы с помощью носовых платков и вина из фляг обработали Витины ссадины и царапины. Потом мы нарезали с гербария, собранного Витей таким нетривиальным образом, острых колючек, длиной сантиметров по семь, и, используя их в качестве булавок, как сумели, сметали Витины штаны.
Жора предложил оставить Витю вместе с кактусом возле его кучи в качестве дорожного знака "Опасный участок дороги", который и был создан, собственно, его гением. Но большинство отклонило это предложение на том основании, что, поскольку Витя москвич, то совершенно неизвестно, что он сможет ещё отмочить, оставшись наедине с самим собой и своим рукоделием.
Закончив все эти дела, мы продолжили движение в Лонгвуд. Солнце пекло уже совсем невозможно. Раскалённый асфальт жёг наши подошвы через подмётки кроссовок так, что мы поневоле убыстряли шаг. Мы постоянно смачивали свои кепочки водой, но она испарялась почти мгновенно.
...Мы шли по дороге, и с одной стороны от нас уходила вниз крутая каменистая осыпь, с другой стороны стояла высокая стена из красного вулканического туфа. На этом красном мягком камне старательно были выцарапаны метровыми русскими буквами нетленные слова: "ТАНКЕР АКТАЙ. ПРИВЕТ ОТ КЕШИ ИЗ ЛЮБЕРЕЦ".
- Чем это Кеша нацарапал? И зачем? - спросил Витя, подойдя к люберецкому петроглифу и пытаясь колупнуть красный туф матросским ножом.
- Да это просто публика такая, - равнодушно ответил Штурман. Люберцы - это, по-моему, где-то недалеко от вашей Красной площади. На танкерах плавает много разного народа. Я был, однажды, в гостях на танкере "Амбарчик". Там жил такой дикий народ, что они рисовали и писали всякую дрянь даже на стенках своего собственного гальюна, бросали окурки в свои собственные писсуары, хотя им же самим приходилось их оттуда доставать. Они даже забывали спустить после себя воду и оставляли в унитазах огромные "манилы". Вот и здесь, видимо, побывал один из этих ваших неандертальцев. Что с них взять. Дикий народ. Набрали дубьё на флот, вот они и плавают в своих железных коробках за шмотками.
- Ты же сам говорил, что по морям не плавают, а ходят, - заметил ехидный москвич Витя.
- Правильно, говорил, - согласился Штурман, - но я имел в виду настоящих моряков, а не дерьмо собачье. По морю ходят только настоящие моряки, а дерьмо плывёт туда, куда его везут.
...Наконец мы вышли на небольшое плато холмистое плато. Здесь стояла небольшая церковь. В ней никого не было, двери были открыты, на столах лежали молитвенники и библии. Сняв шапки, мы зашли в храм и немного там постояли в тишине и прохладе.
Выйдя из церкви, мы увидели потрясающую по красоте картину - перед нами уходила далеко вниз тёмная узкая долина, справа и слева от которой стояли высокие горы. Между горами был виден безбрежный океан и на его фоне тонко прорисованный, изысканно-изящный силуэт маленького парусника, стоящего на якоре в полутора милях от берега.
Дальше дорога была полегче. Вдоль дороги простирались заросли ежевики с громадными фиолетовыми ягодами. По кустам прыгали, сопровождая нас, крупные красные воробьи. Жора, который всегда знал много разных и бесполезных, на первый взгляд, вещей, сказал, что эти птицы называются по латыни Piranga rubra, или по-английски Summer Tanager, что по-нашему означает, приблизительно, "опалённый солнцем". Мы ему поверили, но не особенно, потому что Жора мог, конечно, и наврать.
За кустами ежевики, на невысоких холмах, стояли стога, смётанные из убранного сизаля. Появились самые разнообразные деревья и высокие травы.
Вскоре мы увидели указатель с надписью "Longwood 3ml". Мы повеселели, хлебнули вина из фляг и, построившись в колонну по два, пошли строем.
Правофланговым в первой шеренге, как самый высокий, шёл москвич Витя, неся на плече свой кактус. Жора заметил, что совершенно не представляет себе, каким образом Витя намерен ходить по резиденции Наполеона с этой алебардой. Возможно, конечно, что в резиденции есть корзина для тростей и шпаг, но это ужасное растение вряд ли удастся в неё засунуть.
Оптимист Витя на это ничего не ответил и запел песню, а мы подхватили:
Ночь тиха шумит тайга тревожно,
Нет ни шороха кругом.
По тропинке очень осторожно
Мы все четверо идём.
Мы идём тропинкой очень узкой
КГБ вовек нас не поймать,
Сэр Антонио, как это по-русски:
Бедный мой мать!
Песня была длинная и мы под неё довольно быстро дошли до долгожданного Лонгвуда. По дороге Витя всё-таки выкинул свой кактус в канаву. Дело в том, что эта проклятая лыжа, помимо здоровенных деревянных колючек, имела ещё множество микроскопических колючек-волосиков, вроде стекловаты. Эта кактусовая стекловата уже здорово впилась в Витины плечи и спину. Эти органы у него уже так здорово распухли, что создавалось впечатление, что под рубашкой Витя несёт небольшой ранец.
Освободившись от своей ноши, Витя облегчённо вздохнул, и сказал: "Чёрт с ним. Всё равно уже завял. На обратном пути срежу новый. Ещё больше".
Штурман, обеспокоенный этим Витиным заявлением, предложил на обратном пути поставить Витю замыкающим и примерно в километре от основной группы. В этом случае, - объяснил он, - если Витя снова надумает завалить дорогу, то это произойдёт уже у нас за спиной, и мы сможем вернуться на судно.
Мы не успели обсудить это предложение, потому что прошли последний поворот и увидели усадьбу Лонгвуд.
...Усадьба Лонгвуд представляла собой обширное низкое здание с флигелями. Издали оно немного напоминало конюшню или небольшой скотный двор. Видимо, и сами строители понимали, что в архитектурном отношении здание не очень удалось. Поэтому они покрасили это сооружение в бледно-розовый цвет, чтобы несколько сгладить скотно-конюшенное впечатление.
Перед главным входом в резиденцию был сооружён флагшток с французским флагом, и стояла небольшая мортира наполеоновских времён. Эти атрибуты давали посетителю понять, что теперь в этом доме находится резиденция французского консула.
Когда мы подошли к дому, из него вышел чернявый носатый мужик, который нас поприветствовал и сказал, что может провести для нас небольшую экскурсию. Мы ему ответили, что это было бы очень здорово, потому, что мы, собственно, за этим и пришли.
Мужик с большим интересом оглядел Витю Александрова и сказал, что у него впечатление, что на этого месье недавно напал леопард. Он бы в этом вообще не сомневался, если бы точно не знал, что на Святой Елене отсутствует это красивое и опасное животное.
На это Жора ответил, что на Витю никакой леопард, конечно, не нападал. Просто Витя - внебрачный сын известного французского вулканолога Гаруна Альрашидова. В прошлом году они с папой с тяжёлого бодуна упали в кратер Этны. В результате оба они сильно поцарапались и пережили нервный шок. После того, как их опохмелили спасатели, оказалось, что Витя полностью забыл свой родной французский язык и вместо него стал знать только русский. Поэтому ему пришлось переселиться в Россию. А вот папа его никаких языков не забыл, а выучил ещё, зачем-то, язык народа зимбабве. Папа решил посетить Африку, чтобы немного попрактиковаться в этом новом для себя языке, но, к сожалению, оказалось, что пока он плыл туда на исследовательском судне "Калипсо", которое принадлежало его другу Жаку Иву Кусто, он снова забыл приобретённый с таким риском для жизни язык зимбабве. Папа сначала очень огорчился. Но его очень утешил его друг Жак. Он сказал: "Да брось ты переживать, мон ами, на хрена он тебе сдался, этот зимбабве. Пойдём лучше выпьем". И они так и сделали.
А у Вити к перемене погоды, от огорчения или с похмелья иногда болят старые раны, как сегодня, например. Но всё это быстро проходит, если ему налить стопочку коньяка. Что, в общем-то, легко проверить, если, конечно, у месье есть коньяк.
Носатый месье сказал, что после всего, что ему довелось услышать, он проведёт для нас экскурсию бесплатно и коньяк у него, конечно, есть. Он только сомневается, когда лучше провести курс лечения - до или после экскурсии. И ещё он сказал, что если ему дадут возможность записать на магнитофон всё, что он только что услышал, он готов заплатить господам два фунта.
Жора ответил, что время проведения курса лечения принципиального значения не имеет. Но, по его мнению, для надёжности, следует принять медикамент и до, и после экскурсии. Потому что это как раз тот самый случай, когда не следует бояться некоторой передозировки.
Что же касается магнитофонной записи, то он, Жора, считает, что большого смысла в ней нет. Просто всё, что он только что рассказал, он дарит уважаемому месье бесплатно, просто месье пусть сам всё это запишет прямо сейчас, если боится забыть. А экскурсия пока подождёт здесь, в холодке.
Носатый месье заулыбался, сбегал в дом и принёс початую литровую бутылку "Камю" и пять стопок. Мы быстренько провели курс лечения и, захватив с собой бутылку и стопки, отправились на экскурсию.
...В доме всё было, как при Наполеоне. Наш новый друг показал нам все помещения, в которых обретался Император Французов последние пять с половиной лет своей жизни. Мы осмотрели столовую, гостиную, спальню императора и даже его гальюн. Во всех помещениях в разных местах были наверчены небольшие дырочки для сексотов, чтобы они имели возможность для непрерывного наблюдения за узником. Везде на стенах висели гравюры, которые изображали Наполеона в разные периоды его жизни. Были картинки, на которых Наполеон был изображён во время своего пребывания на Святой Елене. Например, на одной картинке был нарисован маленький толстый Наполеон, который стоит на своём личном огороде, опираясь на лопату. На другой картинке Буонапарте был уже без лопаты, но с большой лейкой, из которой он поливал какой-то большой и неизвестный нам овощ.
Потом мы осмотрели кровать, на которой император спал, а 5 мая 1821 года уснул и не проснулся. Кровать была низкая, широкая и под балдахином. Жора заметил, что на такой кровати просто грех спать одному, и поинтересовался у нашего экскурсовода, разрешалось ли Наполеону приводить сюда девок, после танцев, например. Носатый месье сказал, что в этом не может быть никаких сомнений, английская олигархия, конечно, была большая сволочь, но не до такой же степени. На это Штурман заметил, что, в таком случае, у англичан не было выхода и им просто пришлось травить императора крысидом, потому что при таком заключении и в таком здоровом климате, Наполеон наверняка пережил бы всех своих врагов и вполне мог бы в последствии стать начальником артиллерии в армии генерала Де Голля.*
...После экскурсии мы все вышли из дома и, устроившись под большой канадской сосной, продолжили медикаментозное лечение старых ран Вити Александрова. После чего наш экскурсовод сказал нам, что через некоторое время из Лонгвуда в Джеймстаун пойдёт машина и нас туда подвезут. Это нас очень обрадовало, особенно Витю, который сказал, что, шлёпая пешком в этот Лонгвуд, он совершенно отбил себе все мослы на ногах. И он даже стал уже сомневаться, что Наполеона отравили англичане, и подумал, что, скорее всего, император умер здесь от плоскостопия.
...Скоро подошла машина, которая оказалась небольшим грузовичком-фордиком. Мы сердечно распрощались с нашим носатым месье, который просил нас не забывать Лонгвуд и в следующий приход на остров Святой Елены заходить прямо к нему, без церемоний. Мы ему это твёрдо обещали, попрыгали в кузов грузовичка и тронулись в обратный путь.
...Мы стояли в кузове и смотрели, как удаляется от нас усадьба Лонгвуд. На фоне розового флигеля, в котором умер император, мы видели маленькую фигурку носатого месье, который кричал, что будет нас ждать и махал нам на прощанье бутылкой с остатками "Камю"...
...Когда мы подъехали к рукотворной куче имени Вити Александрова, Витя постучал по крыше кабины, и фордик остановился. "Только не это! - в отчаянии закричал Штурман, но Витя уже спрыгнул с грузовичка, и, крича, что он быстро, что он в эти камни больше не полезет, принялся выбирать из валявшихся на обочине растений кактус побольше. Выбрав лыжу покрупнее и с цветком, Витя погрузил её к нам в кузов, и влез сам. Помня про стекловатные свойства своего сувенира, Витя теперь боялся его брать в руки, и старался как-то прислонить его к кому-нибудь из нас, чтобы он не повредился на поворотах и ухабах. Поэтому оставшаяся часть дороги прошла у нас незаметно в непрерывной борьбе с кактусом и с его хозяином.
Грузовичок довёз нас прямо до кабака "Белая лошадь". Здесь мы повыпрыгивали из кузова и подарили водиле на память полфунта денег. Витя Александров выпросил у водителя большой кусок не очень грязной ветоши и, завернув в него свой ужасный сувенир, сказал, что отправляется на судно. Он правильно рассудил, что в пивную с таким агрессивным растением его, скорее всего, не пустят. И Витя осторожно понёс свой кактус к причалу, как подброшенное дитя в Дом Ребёнка.
...А мы втроём зашли в "Белую Лошадь" и застали там весь свободный от вахты народ с "Агасфера", нескольких разноцветных местных мужиков и здоровенную кучу пустых банок из-под пива в красном углу. Мы быстро вошли в коллектив и принялись пить пиво, которое называлось "White Lager".
К нам подсел Альберт, который сказал, что "Агасфер" уже готов к выходу, остались какие-то формальности таможенного свойства, и в 22 часа мы уйдём в Дакар. Последняя шлюпка в 21 час, предупредил он нас и пошёл к своим маслопупам пить пиво.
Мы прекрасно провели время, которое пролетело незаметно, да его и было-то не так и много. Около 20 часов к нам подошли третий штурман Валера Шиповских и моторист Толя Кривошлык. Оба они были на хорошей кочерге, но держались вполне нормально. Валера спросил, есть ли у нас фунт. Я сказал, что, конечно, есть и выдал Валере интересующую его сумму. Мужики отошли в сторонку и, выворачивая карманы, принялись считать имевшуюся у них наличность. Они, видимо, были не удовлетворены результатами проведённой ревизии, потому что Валера снова подошёл к нам и попросил ещё фунт.
Передавая Валере деньги, я спросил, что это они собираются приобрести на эти деньги, на ночь, так сказать, глядя. Если не секрет, конечно. Валера с воодушевлением сообщил нам, что никакого секрета тут нет. Просто они с Толей договорились с местными девушками зайти к ним на прощание. Время ещё есть, почти целый час.
Штурман заметил на это, на прощание подобного рода времени у них вряд ли хватит, как, впрочем, и денег. Народу на острове живёт очень мало и девки, наверняка, здесь очень дорогие. Такие дела надо делать своевременно и используя всю свою финансовую мощь. Либо вообще не лезть к девкам. Иначе, кроме срама, ничего не получится.
Но Валера сказал нам, что у них уже всё схвачено, даже полиция, и чтобы мы, на всякий случай, немного подождали их в последней шлюпке, если они задержатся. Надо сказать, что при упоминании полиции, наш скепсис по отношению к их предприятию очень усилился. Но мы видели, что сделать мы уже ничего не можем, и остаётся только надеяться на Господа Бога, чтобы он ниспослал Валере и Толе немного здравого смысла и удачи.
...Мы посидели ещё немного в "Белой Лошади" и пошли к причалу. Было уже темно. Во мраке ревел прибой, над Джеймстауном висела мрачная громада горы Акшен, подсвеченная сзади взошедшей луной. Над причалом висела одна-единственная лампочка на длинном шнуре. Лампочка болталась под ветром и по прибрежным утёсам метались резкие тени. За полосой прибоя мы увидели длинную шлюпку с гребцами на носу и корме. Заметив нас, матросы быстро подошли к причалу и мы, выбрав момент, попрыгали в шлюпку.
Наши старые знакомые, поблёскивая в темноте белыми зубами, приветствовали нас и спросили, как мы провели время. Мы вполне искренне похвалили их прекрасный остров и попросили не уходить к судну до девяти часов, потому что на острове остались ещё двое наших товарищей. Моряки сказали, что нет проблем. Мы отошли от пирса в океан и легли в дрейф.
...В девять часов моряки сказали, что пора идти к "Агасферу", потому что ветер крепчает. Мы дали морякам полфунта, и они согласились подождать ещё пятнадцать минут. Пятнадцать минут прошли незаметно. Сидевший у мотора моряк, видимо, старший, озабоченно показал нам на ручные часы и сказал "Tempo, tempo". Ещё полфунта отсрочили наш отход к судну ещё на пятнадцать минут. Больше у нас денег не было и через указанное время "меркьюри" был запущен и шлюпка, взлетая на разгулявшихся волнах, побежала к освещённому огнями "Агасферу"...
...На судне нас встречал весь экипаж, как третьего дня Губернатора. Когда народ увидел, что мы прибыли не все, изумлению не было предела. На "Агасфере" опоздание не считалось хорошей морской практикой. Мы молча проследовали в кают-компанию на ужин. К нам подсел Помпа Ель Морда и начал задавать наводящие вопросы, дескать, где Шиповских и Кривошлык. Мы отвечали индифферентно, дескать, знать не знаем, и ведать, не ведаем. Помпа говорил "Врёте", а мы отвечали "Клевета и навет". Но на душе у каждого из нас лежала большая лягушка и мы мечтали, чтобы эти казановы поскорее уж прибыли и не томили душу. И мы обещали Господу, что, если он доставит их на судно в ближайшее время и в целости и сохранности, мы даже не набьём им морды...
...В десять часов загремели авральные звонки, и раздалась команда "По местам стоять! С якоря сниматься!". И мы поняли, что Капитан отдал эту команду для того, чтобы команда занялась делом, а не чесала языками, как старухи у подъезда. Я сделал всё, что требовалось от Боцмана по этой команде, и присел на юте перекурить. Ко мне подошёл Альберт и мы с ним, обсудив создавшееся положение, решили, что никуда мы сегодня не уйдём, а завтра, когда объявятся наши казановы, будет совершенно потрясающий разбор полётов и раздача слонов. В такой ситуации было бы самое лучшее притвориться мёртвым, чтобы как-то перетерпеть это время. Рассуждая так, мы подошли к планширю и услышали снизу, из воды знакомый голос Кривошлыка: "Вахтенный, брось кранец!" Перегнувшись через планширь, мы увидели в тяжёлой набегающей волне две головы, рядом с которыми болтались под ветром два полиэтиленовых пузыря. Мы быстро всё смекнули, выкинули за борт два плетёных кранца и через несколько мгновений на палубе перед нами предстали Толя и Валера в плавках и с полиэтиленовыми мешками в руках. В мешки у них предусмотрительно были уложены их шмотки и документы.
- Это вы сами сообразили с мешками, или девки подсказали, - поинтересовался Альберт.
- Да нет, ответил Валера, - на причале попался какой-то мужик в хаки. Он нам сказал по-русски, что вы нас ждали и не дождались. И предложил нам добираться вплавь. И мешки дал. И сказал, что бояться акул нам нечего, потому что от нас так разит винищем, что как только мы прыгнем в воду, все акулы разбегутся. Когда мы спросили, кто он такой, он ответил, что нам этого знать необязательно, потому что мы всё равно ничего не поймём и ничему не поверим.
- Я предположил, что он, наверное, белоэмигрант, - сказал Толя, с трудом вытягивая рубаху из тесного мешка, - он на это ответил, что, в общем, да, эмигрант, только не белый.
Альберт сказал, что им про этого небелого эмигранта лучше никому не рассказывать. Всё это настолько невероятно, что уж лучше признаться, что были у девок. Меньше будет мороки.
Я сказал, что ни в чём признаваться никогда нельзя, а лучше всего будет, если они сейчас же отдадут мне свои паспорта, и я быстренько снесу их в штурманскую каюту и подсуну ко всем остальным в общую стопку. Они же, чтоб даже и не думали одеваться здесь на палубе, а немедленно испарялись куда-нибудь. Впоследствии надо будет говорить, что они уже давно прибыли на судно и спали где-нибудь пьяные.
Торопя этих дураков, я рвал у них из рук паспорта, и молил Бога, чтобы он придержал хотя бы на несколько минут корабельных сексотов где-нибудь в сторонке.
Наконец, паспорта оказались у меня в руках и в этот момент мы услышали спокойный голос: "Ну, как, ребята, вода тёплая?"
Сзади нас, расставив ноги в коротких сапогах, стоял Капитан. Помолчав, он сказал: "Все четверо ко мне в каюту, - и повернувшись, пошёл к себе. Мы побрели за ним.
Зайдя в капитанскую каюту, мы остались стоять возле двери, а Капитан сел на диван. Внимательно оглядев нашу компанию, Капитан сказал: "А ты, Боцман, чего-то собирался делать? Или мне послышалось?".
Я мигом вылетел из каюты и побежал в каюту штурманов. Там я, торопясь и чертыхаясь, засунул эти злосчастные паспорта в общую стопку, для конспирации даже в разные места, и побежал обратно к капитанской каюте послушать, что он им там скажет интересного.
Я пришёл как раз во время. Капитан был в ударе. Он орал, что таких мудаков, как Шиповских и Кривошлык в мире раз-два и обчёлся, потому что они являются ошибкой Господа, а Господь не фраер и редко наступает второй раз на одни и те же грабли. Потом Капитан подробно перечислил все их физические и моральные недостатки и проследил их развитие на примере нескольких поколений Кривошлыков и Шиповских. Он выразил глубочайшее сомнение в том, что им хоть что-то удалось из того, что они сегодня замышляли. Только деньги зря потратили, сказал он со злорадным сожалением.
Валера с Толей молчали и, когда Капитан набирал воздух, было слышно, как с их плавок на палубу капает вода.
Потом Капитан запечалился и сказал, что нынешний моряк очень заметно измельчал. И что, когда он во время войны служил в городе Кронштадте командиром торпедного катера, то его моряки за получасовое увольнение успевали найти себе бабу, хотя в Кронштадте их вообще было очень мало. Да и сам Кронштадт ещё меньше, чем эта Святая Елена.
Потом Капитан устал и сказал, что, вообще-то, они молодцы и вышли из создавшегося положения достаточно грамотно. Они поступили, как хорошие моряки, которые, как солдаты во время атаки, получив пулю в грудь, свой последний шаг делают в сторону дома. Что-то в этом роде. После этого он спросил, что они будут пить, водку или коньяк. Тут я постучал в дверь и, зайдя в каюту, сообщил: "Борис Васильевич, я отнёс".
Капитан меня похвалил и сказал, что я молодец, и, вообще, прихожу всегда во время. Мы выпили с Капитаном, и он сказал нам, что если ещё кто-нибудь, кроме нас четверых узнает, что здесь произошло, он не сможет нас защитить.
Мы это поняли. И никто ничего не узнал.
Потом Капитан обратился ко мне, сказав: "Давай, Боцман, беги к брашпилю. У тебя в распоряжении одна минута. Через минуту выбираем якорь и уходим".
...Через минуту, стоя у брашпиля, я услышал весёлый голос Капитана: "Поднять якорь! Малый назад!". Мы выбрали якорь, обдали его водой из пожарного гидранта и привели всё якорное хозяйство в положение "по походному". Вахтенный штурман взял пеленги на церковь Джеймстауна и входной маячок, определил наше место, проложил курс на карте и, сказав рулевому "курс 12 градусов", пошёл на бак к вперёдсмотрящему. "Агасфер" полным ходом пошёл на север и огни Джеймстауна стали быстро тонуть в светящейся холодным зеленоватым светом кильватерной струе. Из-за горы Акшен взошла луна и на поверхности океана пролегла широкая лунная дорога. С запада её пересекала узенькая прямая тропка, над которой висела яркая горошина Венеры. Гора Акшен медленно ушла за горизонт и "Агасфер" остался один в океане. Через весь небосвод перекинулся сияющий мост Млечного Пути и мачты "Агасфера" плавно чертили на нём невидимые знаки. Светила приблизились к нам, и мы ясно услышали великую музыку космических сфер...
... "Агасфер" быстро бежал на север. Там, далеко за горизонтом, под африканскими небесами, лежали бескрайние саванны Сенегала...
На этом месте Боцман прервал свой рассказ, потому что в каюту вернулись Павлик со своим малиновым телохранителем. Павлик постоял в дверях и, выдержав паузу, сказал:
- Гаврилин сарай с бабами прилетел.
- Да ну? - восхитились хором Боцман и Альберт. - Так-таки и прилетел?
- Ну, не совсем ещё, - уточнил Генсек ПЛЖДиВ, - на посадку заходят. Видно уже хорошо.
- Пошли, что ли, - деловито сказал Боцман Альберту, - надо встретить девушек. - А ты чего стоишь? - обратился он к остолбеневшему Гавриле, - иди собери закуску, да получше. А выпивку мы обеспечим.
С этими словами Боцман запустил руку за койку и вытащил две бутылки "Мартини".
- Пойдешь с нами, - сказал он оробевшему Гавриле, - покажешь место, где они тебя в прошлый раз употребили. И бросай ты это сексотство. Ещё пара таких донесений про летающий сарай - и тебя надолго пропишут в дурдоме.
Забрав бутылки, Боцман и Альберт ушли. Дедушка Никодим, посмотрев им вслед, сказал:
- Контакты между представителями разных миров возможны лишь в том случае, когда они обеспечиваются лучшими представителями контактирующих цивилизаций.
- Ты имеешь в виду Персея? - лукаво спросил Штурман.
- И Персея тоже, - согласился Дедушка.
***
Тронуты росою тропы, вьются по саванне тропы,
Тысячами лет всё те же, быстры и бесшумны тропы.
Мили так длинны, саванна, свежести своей саванна,
В плечи мне налей, саванна, о, саванна.
Тени по земле, саванна, это облака, саванна,
Быстрые, как змеи, ноги, капли по лицу, саванна, о, саванна.
Толсты баобабов торсы, кроны тяжелы и хмуры,
Пятнами эмали синей надписи кругом "мартини".
Круты плечи хижин круглых, круглых, как холмы термитов,
Красные холмы термитов, красные, как пыль самумов.
Бархатная кожа женщин, чёрная, как блеск эбена,
Чёрная, как ночь саванны, лунные глаза, саванна, о, саванна.
Капли по лицу, саванна, быстрые, как змеи, ноги,
Свежести своей саванна, в плечи мне налей, саванна, о, саванна.
Клименко Г.П., "Саванна", 1966г.
Связаться с программистом сайта
