В семье Барзеевых назревал скандал. Сам глава семьи товарищ Барзеев нервно ходил по комнате взад вперед, и сапоги его неприятно поскрипывали:
-- Ну что же ты, Варвара, со мной вытворяешь. Все кверху тормашками летит. Мне завтра в Москву лететь, а ты никак родить не можешь. Что я товарищу Серову докладывать буду? А я ведь и телеграмму поздравительную от имени коллектива подготовил. Вот послушай, как красиво получилось: "Семье Барзеевых родился сын. В память совместной службы с несгибаемым чекистом и верным ленинцем, товарищем Серовым счастливые родители назвали новорожденного Иваном".
-- Послушай, Барзеев, не нравится мне все-таки эта затея! Ведь мы мальчика Федором хотели назвать, в честь папы моего. А вдруг девочка родится? И потом примета нехорошая всем заранее рассказывать.
-- Не тараторь, женщина, вечно ты со своими приметами. И какой к чертям Федор может быть, когда тут судьба моя решается. Представляешь, как Иван Александрович обрадуется; помнишь, он все время говорил: "Родится сын, обязательно Иваном назовите". А про телеграмму я и не говорил никому, кроме Колодина. Так мы с ним друзья.
-- Друзья, друзья... а ты помнишь, Барзеев, как ты в ерепенился, когда у нас Леночка родилась, а у Абакумова сынишка Игорь? Породнимся с соратником товарища Сталина, поженим наших детишек! Тоже телеграммами размахивал...
-- Гражданин Абакумов Виктор Семенович не тем оказался за кого себя выдавал, скрытый сионист он, гражданин Абакумов. Арестован был от всех должностей отстранен и расстрелян, как враг народа. Но тебе, Варвара, я благодарен, что не дала мне тогда телеграмму отправить, иначе и меня вместе с Абакумовым в расход пустили бы.
Товарищ Барзеев снова начал выхаживать по комнате, пальцы его перебирали ремешок портупеи, а сапоги скрипели еще более противно.
-- Непонятна мне эта история, Варвара; ты ведь должна была давно родить.
-- А что мне делать прикажешь? С комода может прыгнуть, для ускорения процесса? - Варвара Федоровна Барзеева несколько разгорячилась, но тут же остыла и в руки себя взяла, - Может доктора в сроках напутали, мало ли чего бывает. А вообще, Барзеев, страшно мне; врачи здесь какие-то незаботливые. А меня ведь доктор Подберезин предупреждал, что следующие роды тяжелыми будут. Вот его бы сюда, он для каждой доброе слово находил, и мне с ним не страшно было, девчонок родила без сучка и задоринки...
-- Эка, ты, вспомнила чего! Да твой доктор Подперезин знаешь где? Еще в пятьдесят втором его туда отправили, где Макар телят не пас. Ух! Отравители чертовы, всех их на Соловки надо было бы!
-- А мне все-таки жаль доктора. Александру Ароновичу за семьдесят уже. А мы, получается, за заботу неблагодарностью отплатили. Нет, Барзеев, нехорошо это!
-- Замолчи Варвара! Если я от тебя еще раз подобные речи услышу, не посмотрю, что ты мне двух детей родила и третьего готовишь. Ну не кипятись, не кипятись. Навел я справки, жив здоров твой доктор, дала ему советская власть шанс ошибки свои искупить; в городе Пролетарске в родильном доме работает.
-- Барзеев! Так это же прекрасно! Слушай, а нельзя ли его на время сюда в Воронеж вызвать?
-- Да ты что, Варвара! Не то время теперь, никакого порядка нет. Сейчас вон, Шацкие командуют.
Товарищ Барзеев даже по комнате вышагивать перестал и на дверь оглянулся; не подслушивает ли его кто.
-- Тогда я сама в Пролетарск поеду, скажешь, что я к тетке рожать поехала. Ты ведь все равно в Москву уезжаешь.
Товарищ Барзеев задумался. Конечно, не враг он своей жене; третьего ребенка рожает. Да и доктор Подберезин, он Барзеев помнит, хороший специалист был, две дочки родились, никаких тебе осложнений. Да и Варваре спокойней будет. Самое главное, чтобы враги не пронюхали, только и ждут, надеются ему подножку подставить.
-- А что, Варвара?! Давай так и сделаем! У тебя тетка родная в Пролетарске проживает, я в Москву, у детей каникулы. Никто и не подкопается. Ну, все, я побежал, на совещание опаздываю!
Товарищ Барзеев умчался как стрела, сапогами поскрипывая, а Варвара Федоровна принялась вспоминать, как рожала она в послевоенном городе Ростове двух дочерей, а доктор Подберезин каждый раз ее успокаивал, говоря, что дочка в доме первая помощница для матери, а сыновья - трын-трава; одни слезы от них.
На следующий день товарищ Барзеев в Москву улетел, а Варвара телеграмму тетке дала, чтобы встречала, девчонок собрала, и через пару дней уже в городе Пролетарске в палате родильного дома лежала. И не как жена большого начальника, а как простая советская роженица, несть коим числа.
Умный доктор Подберезин, всем своим видом внушал уважение к своей персоне. Он зашел в палату, остановился на пороге, огляделся и, обращаясь ко всем пациенткам сразу, пропел ласковым голосом.
-- Ну-с, уважаемые мамаши, кто это из вас тут противится естественным инстинктам? Прошу запомнить, у Александра Ароновича такой фокус не пройдет. За все время существования человечества еще ни одной роженице не удавалось обмануть матушку природу. Раньше или немного позже назначенного времени, но все равно вам придется свое материнское предназначение исполнить. Так что будьте любезны, улучшайте демографические показатели, давайте нашей стране больше хороших и умных мальчиков и девочек, а мы тут на то и поставлены, чтобы этот процесс под научный контроль поставить.
Сказал старый доктор такие слова проникновенные и засомневался; не слишком ли он мудрено говорит, не дай бог, поймут превратно.
-- Ну-с Варвара Федоровна, вот и снова вы к нам!
Присел доктор возле кровати на стульчик и принялся врачебную карту изучать, а после осмотр начал. Долго осматривал Варвару Федоровну, головой качал и при этом все время слова мудреные произносил. Не всех этих слов Варвара Федоровна понимала, но ей все равно нехорошо почему-то стало, заволновалась она. А доктор после осмотра улыбнулся и заявил безапелляционно.
-- Вот что я вам скажу, голубушка моя. Никакого здесь парадокса нет, а есть обыкновенная ошибка врачебная. Вам, милочка моя, просто сроки беременности неправильно определили; а животик у вас замечательный, и судя по виду, мальчик у вас: это абсолютно точно.
-- Доктор, миленький, я так хочу мальчика!
К всеобщему удовольствию сложились все обстоятельства как нельзя лучше, и через несколько дней в результате плодотворных совместных усилий доктора и мамаши, младенец был торжественно произведен на свет.
Александр Аронович взял ребенка на руки, осмотрел его со всех сторон и произнес трогательную, чувствительную речь, которая осталась в памяти народной на долгие годы.
-- Вы только поглядите, какой чудный младенец! Новый Македонский родился - победитель. Следовало бы его Александром назвать. Да! Давненько мне не приходилось держать в руках этакого красавца. Этот мальчик еще покажет себя. Быть ему генералом! -- Доктор похлопал мальчика по розовой попочке и продолжал. -- Что же это ты, шалунишка, в гости к нам не торопился, напугать нас решил что ли? Смотри, как здесь у нас все прекрасно и изумительно. Солнышко весело светит, птички поют -- красота, да и только!
И что же услышал в ответ добрый дедушка Александр Аронович. Вот уже более сорока лет занимался он неблагодарной врачебной деятельностью, но такого не доводилось слышать не только ему, но и всем его многочисленным коллегам.
-- Не гони фуфло, старая задница! Чего же тут хорошего в этом поганом мире? Вот там, внутри мне, действительно, было хорошо -- тепло, темно и сыро, а тут солнце глаза режет и холодно, как на северном полюсе! Назад хочу!
Ничего не ответил на это обескураженный доктор, только посмотрел вокруг печальными глазами и вышел, покачивая головой:
"Если уж маленькие детки не приемлют исторических завоеваний социалистического общества, то грош цена всей этой власти!" -- Нет, не сказал умудренный жизнью старый акушер таких слов, только про себя подумал; слишком хорошо помнил он свое дело, дела врачей, ленинградцев и прочие громкие дела недавнего прошлого.
И здесь уважаемые читатели мы должны сделать небольшое лирическое отступление. Ведь найдутся же "Фомы неверующие", которые усомнятся в справедливости умственных и голосовых способностей новорожденного младенца, и отошлем мы их тогда к великому и неповторимому Франсуазу Раблееву, пусть удостоверятся они в своих заблуждениях...
Выписалась Варвара Федоровна из роддома, пожила немного у тетки и домой в Воронеж вернулась. Барзеев из Москвы не вернулся еще, ни письма, ни телеграммы от него, а в управлении ничего толкового Варваре не сказали, а только смотрели на нее как-то отрешенно. В довершении всего открылись на нервной почве осложнения послеродовые: слегла Варвара Федоровна.
Так и лежала она одна, хорошо хоть девчонки-помощницы в доме. А в один из дней майор Колодин заявился. У Варвары Федоровны как-то на сердце нехорошо стало. Но Колодин весел был и приветлив, на младенца полюбовался, козу ему состроил:
-- Ну, как дела, Ванюшка?! Расти давай друг поскорее, будешь отцу помогать, страну от нечисти избавлять надо, -- при этих словах Колодин к Варваре Федоровне повернулся, -- Вы ведь его Иваном назвали?
-- Почему Иваном? Мы его Сашенькой решили назвать в честь дедушки моего, -- Варвара Федоровна на майора удивленно посмотрела, -- Иванов в роду у нас никогда не было. Вот только в Загс сходить нужно, метрику получить, да нездоровится мне что-то, -- нет, не Варвара эти слова говорила; словно сверху кто-то ей приказал говорить так.
-- Хм? А мне Барзеев хвалился, что в честь Серова мальчишку назовет. Они же вместе служили...
Ушел майор, слова лишнего не говоря, а Варвара Федоровна задумалась:
"Ну Барзеев - это ладно, они с Колодиным вроде в дружках ходили, вместе водку трескали, но то, что он при упоминании о Серове слово товарищ пропустил, о многом говорило. Нет, не зря она мальчика Сашенькой назвала, не зря Колодин к ней домой приходил, совсем не зря".
А Товарищ Барзеев из командировки возвращаться не торопился, только через месяц после того, как Варвара из Пролетарска вернулась, заявился. Услышала Варвара Федоровна знакомый скрип сапог, на кухню вышла, а муж за столом сидит. Стакан водки налил, выпил и не закусывает - нехорошая примета. Посидел немного, руками виски потер и к двери повернулся:
-- Ну, здорово Варвара! Как живете можете? Тяжело пришлось, небось, без меня?
-- И не говори, Барзеев, -- Варвара Федоровна присела на стул рядом, -- Если бы ни девчонки, не знаю, чтобы и делала. Подруги называются! Никто ведь не пришел, Колодин забегал только...
-- Вынюхивал сволочь! Знаю я все, Варвара, -- Барзеев снова к столу повернулся, и в это время телефон зазвонил, -- Нет меня! Ни для кого нет, не приехал еще!
Варвара вышла в коридор и через некоторое время вернулась немного озабоченная:
-- Шацкий звонит, поздравил да самочувствием моим интересовался. Я сказала, ты только что в дом зашел, а он у телефона ожидает.
-- Я же сказал тебе Варвара! Ни для кого меня дома нет!
Вышел товарищ Барзеев в коридор телефонную трубку на аппарат швырнул со злостью и назад на кухню вернулся, снова водки себе налил, но в этот раз огурцом соленым закусил, да сала кусок отрезал, пожевал, помолчал немного:
-- Что ни говори, а ведь опять спасла ты меня Варвара.
-- Как спасла? О чем это ты Барзеев речь ведешь, не пойму я чего-то?
-- Хорош бы я был теперь со своей телеграммой, враз бы съели меня Шацкие да Колодины, -- и, глядя на удивленное лицо жены, произнес неторопливо, но отрывисто -- Сняли Серова Ивана Александровича с должности; не оправдал доверия партии.
-- Да как же так, -- Варвара Федоровна руками всплеснула, -- А с тобой что же?
-- А я теперь Варвара начальником управления назначен, -- и предупреждая вопрос жены, добавил, -- А падаль эту, Шацкого, да приспешников его аррестовать! -- последнее слово товарищ Барзеев выкрикнул резко и напористо, словно шашкой взмахнул, -- Жаль не те времена сейчас. Замолчал товарищ Барзеев и добавил, -- Ну что, Варвара, пойдем, посмотрим наследника. Что-то голоса его я совсем не слышу?
-- Так ведь молчит он все время, -- не сразу ответила Варвара. Бедная женщина так сильно потрясена была всеми свалившимися на нее новостями, что едва расслышала последний вопрос мужа, -- Кряхтит только, а кричать, ни разу не крикнул.
Наследник папаше с первого взгляда понравился:
-- Смотри-ка, Варвара, действительно серьезный мужик, ух как взглядом буравит. И, ведь вылитый барзеевский род, не то, что девчонки - чернявые, а этот белявый весь, и глаза голубые как у меня, вот бы маменька моя порадовалась...
Поднял товарищ Н. Барзеев наследника на руки, поцеловать хотел, но младенец вдруг такой крик поднял, что в соседних домах все жильцы с кроватей повскакивали.
-- Хорошо кричишь, сынок, -- похвалил его крик товарищ Барзеев, -- Быть тебе генералом! А нам, по такому случаю, еще водочки не помешает!
Товарищ Барзеев поутру в управление укатил, дела принимать, а Варвара мальчишечку на руки взяла и во двор на лавочку...
-- Вот так получается, я на курорте себе сыночка заимела. Мы ведь в октябре с Барзеевым в Крым ездили отдыхать, я посчитала: как раз девять месяцев получается. Там он на южном солнце и образовался -- Сашенька мой. И что интересно девчонки в меня пошли, а этот вылитый отец; наверное, полковником будет, а то и генералом.
Сказала так Варвара, сама своей шутке посмеялась, "подруги тоже заулыбались весело, и лишь только один Никодимыч, старик жизнью битый неоднократно, заметил, как при этих словах глаза Варварины грустными стали, словно осенней поволокой их затянуло.
А наследник спал себе спокойно; его эти дела не касались. Красавец мальчик, во дворе такого красивого мальчишку и не видели никогда. Все старшие дети на мать похожи: черненькие, да кучерявые слегка, а этот светленький, голубоглазый и нос картошкой. Глаза огромные, как два блюдца. Варвара на лавочке сидела, всем про мальчишку рассказывала и сама себе радовалась.
Бабы вздыхали да охали; кто радовался, глядя на Варварино счастье, кто завидовал черной завистью, а старик Никодимыч сказал после Варваре, отведя ее в сторонку:
-- Послушай меня, Варварушка, послушай старика старого, не выноси пока мальчонку во двор, не показывай всем, кому попадя -- сглазят они его. Иной человек, сам того не желая, порчу навести может. А еще лучше так сделай; сходи-ка ты к Гражине Дьяковой. Она тебе заговор сделает от сглаза, очень хорошо у нее заговоры получаются.
-- К "Полячихе" идти? Да ты что, Никодимыч, я ее боюсь до ужаса. Даже когда с девчонками в баню идем, я ее дом за два квартала обхожу. Бабы говорят, она черную порчу наслать может.
-- А ты слушай больше баб зловредных, они тебе и не такое наговорят. Ты меня расспроси, я тебе расскажу кто такая Гражина Болеславовна Дьякова. Я у графа Владимира Михайловича Дьякова с восьмилетнего возраста служил: во всех должностях находился и кучером и конюхом и лакеем и управляющим, всего перечислить невозможно. Я ведь тоже когда-то молодой и красивый был, бабы по мне сохли, -- замолчал старик Никодимыч, задумался, молодость свою вспоминая.
-- Расскажи, расскажи, Никодимыч, я ведь про "Полячиху" и не знаю ничего, только то, что бабы соседские рассказывали.
-- Ну, тогда слушай! Приехал в одна тысяча девятьсот втором году в наш город врач Болеслав Парицкий. Я, почему все это хорошо запомнил? Я как раз в этом же году женился; Матрена, жена моя первая, красавица была первая в округе. Столько парней за нее сватались, а она все перебирала, красотой своей дорожила. Да, вот правнучка моя, Любушка маленькая, вся в нее.
Болеслав Парицкий - из польских революционеров был, и за революционную деятельность его к нам и сослали. А он не один приехал, а с дочкой Гражинкой. Ох, и хороша девчонка была, молоденькая еще шестнадцати лет нет, а вскружила голову всем женихам городским моментально. Доктор Парицкий в городе практику открыл, народ к нему валом идет, он никому помочь не отказывается, у кого денег нет, он так лечит. А Гражинка все время возле него, помогает отцу. Уважали их все в городе.
И в это же самое время граф Владимир Михайлович Дьяков в свое имение на лето приехал. Мы все время в Петербурге жили, сюда в Затишье изредка приезжали.
-- А я знаю Затишье! Мы туда в позапрошлом году с детьми в дом отдыха ездили. "Вьюнки" называется. Ох, и черемухи же там; идешь мимо, дух захватывает.
-- А ты посмотрела бы, что раньше было. Плывешь, бывало по речке Липатке, а вдоль берегов -- ковер разноцветный: черемуха цветет. И у нас в имении черемуха да сирень вокруг. Весь дом вьюнок обвивал, отсюда и название. Наталья Алексеевна, жена графа, очень цветы любила. Хорошая была женщина графиня Наталья Алексеевна, нельзя о ней плохого слова сказать. Но в тот год графиня в Петербурге осталась, а граф Владимир Михайлович с сыночком младшим трехлетним Антошкой в деревню приехал. Антошка он в младенчестве слабенький был, доктора Петербургские посоветовали его на свежий воздух в деревню отвезти. А здесь у него припадки нервные начались, и ничем врачи ему местные помочь не могли, а один только Болеслав Парицкий сумел помочь. После очередного припадка он графу посоветовал сына в Европу на воды везти, сказал, что здешний климат ему не подходит совсем, он тут угаснуть может.
Собрался граф Дьяков за границу, мы с Матреной тоже с ним для присмотру, и Гражинка поехала. Она лучше всех могла мальчику помочь, когда у него припадки начинались. Обнимет она его, по головке гладит и шепчет чего-то. Он после этого засыпает и спит спокойно. Приехали мы в горы в Швейцарию, графиня опять же в Петербурге осталась, нездоровилось ей. Немного времени прошло, выздоровел мальчишка, помог ему горный воздух. Маленький был все время сидел или лежал, слабенький очень был. А в горах ожил, целый день бывало бегает по лугам, и не устает ни капельки. Аппетит у него появился, румянец на щеках. Граф решил в Швейцарии пожить немного, чтобы мальчишка окреп окончательно, а Гражинку не отпускает, говорит, мальчик не может без нее. А ведь не вся правда это была -- любовь у них произошла. Это граф Владимир Михайлович теперь без Гражинки жить не может. И Гражина в него без памяти влюбилась. Граф -- мужчина неотразимый: высокий голубоглазый, одни только усы чего стоили, всех женщин с ума сводили. Красивая у них любовь получилась: граф Владимир Михайлович стихи для Гражинки сочинял, цветы ей каждый день к завтраку, сам собирал, ревновал ужасно; одного иностранца даже на дуэль вызвал, а в Петербург и не хочет возвращаться. Так они до тысяча девятьсот десятого года в Швейцарии и прожили, Антошка уже большенький стал, от Гражинки ни на шаг, на французский манер ее madam называет. Ну, не знаю, чем бы это все кончилось, но в феврале девятьсот десятого скончалась графиня Наталья Алексеевна. Туберкулез у нее был, по тогдашнему - чахотка. Тогда мы все в Петербург возвратились, Гражина из католической веры в православную перешла, и хоть ее по православному порядку Марией величать надо было, но она так Гражиной Болеславовной и осталась. Обвенчались они с графом, стала она графиня Дьякова, а как была девчонкой шустрой, так и осталась, не брали ее годы совсем. Через пару лет дочка у них народилась, Аннушкой назвали, граф в ней души не чаял, от себя ни на шаг не отпускал. Но когда империалистическая война началась, он жену и детей дома оставил и на фронт ушел добровольно, даже мобилизации офицеров запаса дожидаться не стал. И я вместе с ним пошел, и на моих глазах четвертого августа шестнадцатого года он и погиб. Стояли они с офицерами, обсуждали чего-то, вдруг прилетел снаряд с немецкой стороны... и от графа Владимира Михайловича только фуражка и осталась.
-- Никодимыч, а мне рассказывали, что "Полячиха" с графским сыном старшим любовь крутила, вот от этого граф на войну ушел.
-- Да не называй ты ее "Полячихой", да баб наших не слушай, сколько раз тебе говорить можно, бабы эти за один раз столько наговорить могут, что потом и в десять лет не разберешься. Старший сын Владимира Михайловича, граф Андрей, еще в тысяча девятьсот восьмом году по пьяному делу застрелился; он пропащий человек был: картежник и пьяница, а Гражину и на дух не переносил, разлучницей ее называл. А когда Дьяков погиб, Гражина Болеславовна сюда к отцу перебралась. Антошке уже семнадцатый год шел, он тоже на фронт рвался за отца отомстить, сколько его Гражина уговаривала, сколько слез пролила, он не послушался, ушел в юнкерское училище, а в марте семнадцатого к матери вернулся, он ее после смерти графини Татьяны Алексеевны все время матерью называл. Так они и жили в этом же доме, где сейчас библиотека районная: старый Болеслав, Гражина, Антошка и Аннушка. Болеслав в городе очень уважаемый человек был: до революции он большевиков у себя дома прятал, сам в партии не состоял, но сочувствовал. Сам товарищ Свердлов Яков Михайлович у него от сыщиков прятался. В городском музее специальный стенд есть. Но потом старый Болеслав умер, Аннушка в Москву уехала, а Антошка в сорок третьем под курской дугой погиб. У него зрение слабое было, мог бы на фронт и не идти, но он как отец добровольцем. А после смерти Антошкиной Гражина Болеславовна совсем переменилась; сидит часами на его фотокарточку смотрит и не плачет, а смотрит только. Поэтому-то бабы и не любят ее, что она ни с кем не разговаривает. Дочь, Аннушка хотела ее в Москву забрать, а она ни в какую. Отсюда, говорит, Антошка на фронт ушел, отсюда и я к нему уйду. Любила она его очень.
-- Красивая история, Никодимыч! А я сплетен наслушалась, думала, что она колдунья. А что же она так все время одна и живет?
-- Одна! Иногда дочка из Москвы с внуками приезжает погостить, я иногда заглядываю, Федька, сын мой, если что починить надо, да старуха Загладина, она тоже ворожея известная. Гражина Болеславовна раньше много кому гадала, а сейчас только изредка знакомым.
-- А что она, правда, хорошо гадает?
-- Не то слово -- хорошо; насквозь человека видит. Еще в Швейцарии нагадала графу Владимиру Михайловичу смерть на поле брани. Не стала от него скрывать. Граф посмеивался только: - "Где же ты, Граночка, войну нашла, сейчас золотой век наступил: ни войн, ни голода, никаких несчастий не будет". А мне самому всю жизнь предсказала; и что жениться три раза буду, и детей у меня восемь душ будет, и еще много чего, все сбылось. Гражина Болеславовна на всем гадать умеет: на картах, на рунах, на кофейной гуще. А то она еще тебе карту составит по звездам.
-- Что за карта такая?
-- А того я не знаю что за карта, слышал только, что есть такая карта, звездная, по ней все о человеке сказать можно.
-- Никодимыч, а как же я пойду, что я ей скажу? Ты ведь сам говоришь, она никому не гадает.
-- Об этом ты не беспокойся. Придешь, скажешь, Кондрат Никодимыч прислал.
Послушалась Варвара Никодимыча, пришла к "Полячихе". Мадам Дьякова вначале ее сурово приняла:
-- Ну что пришла, красавица, погадать, небось? Так не гадаю я теперь, всему городу это известно!
Растерялась Варвара, стоит не знает, что сказать.
-- Погоди, погоди милая. Так тебя ж Никодимушка прислал! Что ж ты сразу не говоришь, меня в грех вводишь. Как он там, родной мой поживает? Совсем старуху забывать стал. Ну, заходи, заходи, сейчас мы с тобой кофейку попьем, карты разложим.
-- Ой, не люблю я кофе, я чай только пью.
-- Для дела это, для дела, на-ка тебе мельничку железную, мели кофе потихоньку и про хорошее все время думай, только хорошее вспоминай.
Выпила Варвара кофе, чашечку перевернула -- от себя, как ей Гражина показала, сидит, ждет. А Гражина Болеславовна долго узоры на чашечке рассматривала, ни о чем не спрашивала, а потом так сказала:
-- Скажи-ка, голубушка, когда у тебя мальчонка народился? Утром?
-- Да, утречком. Врач мне сказал, что в шесть часов гимн заиграл по радио, а через три минуты Сашенька мой закричал.
-- Ну, вот что, милая, сегодня гадать больше не будем, приходи-ка ты ко мне в четверг вечером, часов в шесть. С четверга на пятницу самое гадание получается. Я за это время гороскоп звездный составлю. Ребеночка с собой захвати, да все фотографии, что у тебя есть возьми. Все, что есть, неси: и детей и мужа и отца с матерью. Мальчишечку никому не показывай, тюлькой личико закрывай, чтоб не видел никто. А фотографии и те бери, где детки по одному сфотографированы, не все вместе.
Удивилась Варвара, она ведь еще ничего и не рассказывала про себя и детей. Хотела спросить, да постеснялась.
В четверг вечером взяла она мальчишечку, а сама идти боится; что ей "Полячиха" нагадает неизвестно. Гражина Болеславовна фотографии долго рассматривала, карты раскидывала, Варвару вначале ни о чем не спрашивала. Вроде она сама себе на картах гадала. Затем вопрос задала:
-- Да, мне врач мой Александр Аронович говорил, что роды нелегкими будут, я боялась страшно, не молоденькая ведь уже, но ничего, все быстро прошло. А уж муж мой как обрадовался; так он переживал за меня. И что самое главное; весь в него мой Сашенька, весь в него: и глазки такие же голубенькие, и ушки слегка лопоухие...
-- Погоди, погоди, Варвара, ты мне про мужа погоди говорить; я не зря столько лет на свете живу, я тебе вот что скажу, красавица; любая баба самостоятельная в точности знает от кого она ребеночка под сердцем носит, сколько бы у нее мужчин не было, отца ребенка она всегда отличит. Муж твой - человек хороший, но к этому делу отношение очень маленькое имеет, а вот красавец сероглазый, что голову тебе в далеких краях вскружил...
-- Задрожало сердце у Варвары, задрожало и укатилось куда-то. Неужели все мысли по картам выведать можно? Самой себе она признаться боялась, сама себя все время убеждала, что Сашенька от мужа, от Барзеева...
-- Ой, Гражина Болеславовна, вы и в самом деле все насквозь видите. И что он во мне нашел? Я ведь старая для него.
-- Женщина ты видная, Варвара, грешить не надо, но и он не просто так. Полюбил он тебя, и всю свою жизнь любить будет.
-- Ох, Гражина Болеславовна, тяжко мне; ведь никому и полслова сказать не могу. Мы ведь на двадцать один день в санаторий приехали; детей к тетке моей в Пролетарск отправили, а сами к Черному морю покатили. Потом, Барзеева моего на третий день телеграммой на службу вызвали, а я на следующее утро вышла к завтраку... вроде и есть не хотела, а пошла... И как увидела его в коридоре, Коленьку моего, так и пропала... Мужа моего, Барзеева, тоже Николаем зовут, но я его, Коленькой и Колюшкой не называла. Мне эти три недели минутой показались. Я засыпать боялась, проснусь, думаю, а Коленьки уже нет рядом... Так ведь еще и скрываться от всех. А когда с курорта приехала, месяца два болела. Никто мне не в радость, ни муж, ни дети... спасибо Барзееву моему, видел, что мне неприятно и не настаивал. Я все на болезнь ссылалась. Потом про беременность узнала... А скажите мне, Гражина Болеславовна, увижусь ли я с Колюшкой моим, дождусь ли весточки?
-- Я тебе, милая, сейчас ничего не скажу, подожди маленько, сейчас руны нам все расскажут.
Долго "Полячиха" гадала: узоры на ладонях рассматривала, карты раскладывала, дивные карты, Варвара про такие карты раньше и не слышала никогда. Гадала сама себе и бабам соседским на простых картах. Когда сходилось - радовалась, когда обманывали карты, тоже не печалилась. Но Гражине Болеславовне она сразу поверила, а старая гадалка вдруг поднялась, ушла в другую комнату, а через долгое время возвратилась с блестящим голубым камешком в руках.
-- Смотри сюда Варвара; вот тебе талисман, камень сапфир, что в переводе с латинского синий называется. Старайся, чтобы камешек этот поближе к мальчонке твоему находился, сшей чехольчик кожаный, пусть в нем лежит, на ночь обязательно в кроватку рядом с Сашенькой клади, от злых взглядов старайся спрятать. Вырастет мальчишка, в золото камень оправь, пусть при себе его носит, но не на виду. Из всех бед камушек его выручит, хороший это камушек. Он злых недругов прогоняет, но хороших друзей привечает. Ты знай, Варварушка; куда бы мальчик твой не двинулся; это камушек его туда ведет. Самое главное, следи, чтобы помыслов у мальчонки плохих не появилось, не любит этого сапфир-камень, отвернется тогда он от него. Каждый день сыну внушай, только добро делать надо. Вырастет твой Сашенька, великим врачевателем будет, но вначале помотает его жизнь, покружит, побьет бока крепко. Но ты не печалься сильно, в конце концов, все хорошо будет.
-- А сейчас мужу своему скажи, пусть погоны новые готовит, большое повышение ждет его. Будешь ты генеральшей в Москве проживать. Ну, теперь иди, перед отъездом зайди ко мне обязательно.
Варвара все сделала, как ворожея ей наказывала. Мужу правда про гадание не рассказывала, сказала, что во сне привиделось.
-- Знаешь, Барзеев, какой мне дивный сон приснился? Будто ты генерала получил, мы в Москве живем, квартира огромная почти в самом центре, а мы с тобой вечерами по театрам ходим. Так что готовь погоны и звездочки новые.
Товарищ Барзеев на эти слова лишь рассмеялся весело:
-- Мечтать не вредно, Варвара; генеральша - это конечно должность заманчивая, но тут как бы вообще из органов не выкинули. Сейчас опять большая заваруха идет, ребята из Москвы предупредили. Так что не верь своим снам, врут они все!
Варвара спорить не стала, только во дворе старику Никодимычу рассказала, про предстоящий отъезд нагаданный. Никодимыч сомневаться не стал:
-- Верь, Варенька, верь, сбудется предсказание, не было еще такого случая, чтобы Гражина Болеславовна ошиблась. Жалко, что уедешь из нашего двора, душевная ты женщина, и семья твоя хорошая.
Недели через три, в один из дней товарищ Барзеев пришел с работы радостный и взволнованный:
-- Ну, Варвара Федоровна, никогда не верил я в твои сны, гадания, предсказания. Сегодня, должен сказать, поверил.
-- С чего бы это такое произошло.
-- Уезжаем, Варвара, в Москву переезжаем. Приказ пришел, меня на работу в министерство обороны переводят. Фрол Прокопыч побеспокоился, за собой меня перетянул. Будешь ты теперь, Варвара, по московским проспектам разгуливать, по театрам ходить, парад на Красной площади смотреть.
"Ну, вот и первое предсказание сбылось", -- подумала про себя Серафима, а мужа обняла и поцеловала:
-- Барзеев! Радость-то, какая, Москву увидим!
Долго Варвара собиралась и укладывалась, собралось за последние шесть лет оседлой жизни, много вещей. Все с собой брать не нужно, а выкидывать тоже жалко. Непросто все доставалось. Изнервничалась вся, ящики да узлы складывая; товарищ Барзеев на новое место службы уже уехал, девчонок на дачу отправили, Сашенька тихим ребенком оказался, спит себе целый день, покушает и не слышно его. На улице жара августовская во всю жарит, для младенцев нехорошая пора, а он спит себе и жару не замечает.
Утром Варвара от шума дождя проснулась, выглянула в окно, поливает ливень, а на востоке небо ясное-ясное, и солнышко из-под тучи светит ярко. Красота! Закончился ливень, солнце воздух осушило, и тут малиной пахнуло, да так сильно, что у Варвары голова закружилась. Распахнула она окно настежь, перегнулась через подоконник, вдыхает запах пьянящий.
-- А что, Федоровна, не будет в Москве такого запаха? Поспела малина лесная -- значит, полное лето пришло, и пора в лес за опятами. Я сейчас пошлю внуков опятков собирать, скажу, пусть и на твою долю набирают. Сейчас опенок он самый, что ни на есть ядреный, дождиком умытый.
-- Спасибо тебе, Никодимыч, за заботу. Хорошо-то как, дождь всю пыль прибил, дышится легко. А я как раз сегодня собиралась к Гражине Болеславовне зайти.
-- От меня обязательно привет передай.
Солнце уже печет вовсю. Радостно на душе у Варвары, светло и радостно: все хорошо будет, все впереди.
-- Ну, что тебе сказать, голубушка. Увидишь ты еще своего красавца сероглазого, не сейчас и не завтра, но увидишь. Соединятся судьбы ваши, и он сыночка от большой беды спасет. Жить будете все далеко отсюда, в другой стране. Хорошо жить будете, богато и правильно. Ты у детей и внуков в почете будешь. Все твоего совета спрашивать будут. Но это все не скоро будет. Езжай спокойно. На вот тебе адресок дочки моей, Аннушки, передай ей поклон от меня. В случае чего, заходи к ней, душа у нее добрая, всегда поможет.