Вот ведь светлый праздник, День победы; для всего советского народа праздник, да и не только для советского; я ведь сам пол Европы прошагал, и всюду нас радостно встречали. Всю войну я прошагал, Белгород освобождал, Сумы, столицу Украины Киев от немцев избавлял, Варшаву, Берлин; а через сколько деревень и городов прошли, не сосчитать. И всюду горе, горе и горе людское. А сейчас люди радуются, свободно живут; двадцать пять лет без войны. Мне бы тоже жить да радоваться, а у меня он горестный день, девятое мая.
В сорок девятом я из армии по инвалидности уволился. В чине подполковника, заместителем командира артиллерийского полка был. Жена моя в сорок втором с тыловиком сбежала, один я остался и после демобилизации сразу же к себе Павловку уехал. Двадцать лет в родной деревне не был, двадцать лет матушкиной могилки не видал.
Приехал; первым делом на кладбище пошёл. Я там берёзку вкапывал махонькую такую, а за двадцать с лишком лет вытянулась она к солнышку.... А могилка вся ухоженная, словно кто из близких за ней присматривал.
Посидел я возле матушки, рассказал ей про жизнь свою горькую, всплакнул немного от обиды, долго сидел, народ возле меня ходит, интересуется, а я поздороваюсь и опять с матушкой беседую. Уже и темнеть начало, надо потихоньку в деревню выбираться, а я не могу; не идут ноги. И вот подходит ко мне женщина; смотрю на неё, а узнать никак не могу, что-то знакомое пробивается, но глаза мои слезой затянуты, не видят ничего. А она смотрит на меня и шепчет всё чего-то. Вдруг, слышу я знакомое...
-- Варежка, варежка.
После этих слов я ее сразу признал. Варюшка Михеевская. Это я её так в детстве называл; Варюшка - Варежка.
Любовь моя первая - Варюшка. Оказывается, она все эти годы меня ждала, замуж не ходила, а уж горюшка хлебнула поболе моего. В Сибирь её, как дочку кулака, ссылали, фашисты в неметчину увозили, наши потом, после возвращения измывались, а она всё это терпела.
Вернулся я в родную деревню, насовсем вернулся. И ведь выходила меня Варя, почти как прежний стал. Сынок у нас в скорости народился, Илюшкой назвали, в честь деда моего. Как за ним моя Варя ходила, точно матушка моя раньше за мной, да и я на него наглядеться не мог - наследник.
В колхоз меня на разные руководящие должности звали, всё-таки подполковник в отставке. Но я этими должностями не прельстился, а как только окреп, так сразу в поле; должок отдавать. Правда, я как инвалид в сторожа подался, а пахал всё больше на своём клочке. Да только и в сторожах не смог отсидеться. Варя меня ругает, зачем во все дела лезу, воруют и пусть себе воруют, а я не могу смотреть спокойно.
У нас в колхозе как заведено было? Присылают из района нового председателя. Часто они менялись, один за другим; всех и не упомнишь Естественно без хозяйства первое время; жена где-нибудь в городе, не особо ей в деревню хочется. И тут же окружает председателя толпа прихвостней, все в основном из бывших начальников; один дровишек ему подвезёт, другой баньку истопит, третий совет какой "дельный" подкинет; всё это обязательно через стакан проходит, и, глядишь, уже друзья не разлей вода - вместе воруют. На них глядя и другие не отстают, растаскивают колхоз потихонечку. А мне, когда я с ворюгами бороться начал, все рёбра переломали, а дело свалили на пьяную драку; и зачинщики из тюрьмы вышли раньше, чем я из госпиталя выписался. После этого я из колхоза совсем ушёл, на пенсию определился.
А сынок-то наш Илюшка растёт потихоньку, мы с Варей нарадоваться на него не можем. Правда, в деревне все над ним подсмеивались, уж больно он тихий был, да книжки очень любил; так бы целыми днями и читал. А для деревенских это непонятно было. Но по мне; пускай смеются, я и сам к чтению пристрастился, а парнишка до чего умен был; как слово непонятное найдет, так ко мне бежит спрашивать. Что могу, сам объясняю, что мне непонятно в словаре ищу.
Однако не дала судьба-матушка нам радости полной, видно, проклят род наш был кем-то; как смолоду не было мне в жизни счастья, так и в старости не нашлось кусочка.
Случилось всё это в 1962 году. Приходит мне из совета ветеранов приглашение на празднование двадцатилетия нашего артполка. И просят меня приехать на девятое мая в город Георгиу-Деж (а по старому Лиски), как раз в то место, где у нашего полка первый бой был, боевое крещение. Собрался я; поехал. Хорошо меня встретили, как никак почти полтора года вместе с полком воевал - ветеран. Посидели мы, друзей павших вспомнили, я заодно всех учителей своих добрым словом помянул. Друзья мои фронтовые только дивились; сколько на мою долю испытаний выпало. А из Воронежа я в Челябинск двинулся. Решил старого друга проведать. Молодцом Натан держится; душой бодрый бодрый, мемуары фронтовые пишет, молодых конструкторов обучает. Отдохнул я у него.
Возвращаюсь домой в самом распрекрасном настроении, а меня уже на станции как обухом по голове; сынок мой с лошади упал и позвоночником об землю ударился. В начале он как с коня упал, так ничего и не почувствовал, ударился и ударился, а потом пару дней спустя, начала спина болеть. Варя его к фельдшеру, а фельдшер, чего он может; сам с похмелья, голова гудит. Посмотрел мутным взглядом, помял немного спину пацану, пожевал чего-то губами, да велел в город везти, рентген делать.
Варюшка сразу к бригадиру, лошадь просить, бригадир к председателю посылает, а тот заартачился; страда мол, посевная, нечего лошадей отрывать, и самой от дела отрываться, каждая рука на счету; а пацан отлежится - не он первый с лошади падает. Варя в слёзы, а председатель ещё пуще орёт, аж пена со рта. Пару дней прошло, сынок мой уж и не встаёт, лежит и стонет потихоньку, а Варя теперь и сама боится к председателю идти, меня ждёт. С утра в бригаду бежать надо, всю ночь возле сына сидит.
Как я домой забежал не помню. Варя в голос голосит, бабки соседки причитают, Илюшка лежит на кровати белый весь, смотрит на меня жалобно, видать, совсем боль замучила. Схватил я вальтер свой именной и в правление. Залетел в кабинет к председателю, затвор передёрнул.
-- Ну, Сука! молись своему богу. Вот у меня тут в обойме восемь патронов, и хотя тебе и одного хватит, я в тебя все восемь всажу, а потом уж отсижу; не привыкать.
Забегал он, сволочь, вокруг стола, засуетился, губы трясутся.
-- Афанасич, Афанасич, бери коня любого, вези сынка в больницу, я тебе и возницу дам, я ведь не знал, что это так серьёзно.
Приехали в город, там тоже кутерьма; пока все дела устроили, так и вечер наступил. Утром прибегаем в больницу, а нас уже хирург встречает, кричит на нас, невежеством попрекает.
-- Что ж вы за люди такие; неужели в каменном веке живете, до последнего тянете! Почему сразу не привезли?
А что ему объяснишь; объясняй, не объясняй, горе от этого меньше не станет. А только полежал сынок мой в больнице недели две, а лучше ему не становится, наоборот, тает на глазах, словно свечка догорает. Хирург советует в область везти, начальство больничное противится. У начальства свой интерес. Наконец приехал из областной больницы специалист, пожилой уж профессор; лет под семьдесят. Осмотрел он нашего Илюшку и меня к себе вызывает.
-- Выслушай, Василий Афанасьевич, меня и пойми правильно. Человек ты, вижу, горя хлебнувший. Не как врач говорю, врачу таких слов говорить не положено, как отец тебе советую. Забирай своего сынка из больницы и вези домой, не мучай его операциями да процедурами. Если бы в первые два дня привезли, тогда можно было бы что-то сделать. А сейчас ему нужно сложную операцию на спинном мозгу делать, а аппаратура такая только в Москве в кремлёвской больнице есть. Нам с тобой до них и не дотянуться, ни здесь, ни в области ничего подобного нет; только мучить будут ребёнка, позвоночник прокалывать, да жидкость мозговую брать, а пользы не принесут никакой. Пусть уж лучше поживёт, сколько бог даст, на свежем воздухе.
Послушался я его, забрал Илюшку домой. Он и впрямь в деревне ожил немного; летом-то ничего, а к зиме начал чахнуть. Я хотел было снова его в больницу везти, да Варя не позволила.
-- Пускай уж лучше дома спокойно поживёт, сколько господь отпустил, нечего ему по больницам мучиться.
Так он и угас спокойно; как свеча истаял. Да и Варюшка моя ненамного его пережила, и остался я опять на свете совсем один. Хожу вот и думаю; а если не поехал бы я в тот год девятое мая праздновать... нет, не нахожу ответа.