С оживленных площадей Мадрида доносился шум карнавала, перебор гитар и стук кастаньет! В мансарде под крышей колебалось пламя свечи. То русский священник Константин Кустодиев, улыбаясь веселью, корпел над очередной рукописью. Этот настойчивый парень из волжских степей добрался до туманных гор Пиренеев и жаждал повидать весь белый свет!
Удивительно, но рядом с именами известных государственных и ученых мужей, сделавших немало для развития российско-испанских отношений, стоят скромные русские люди, внесшие в это свой весомый вклад.
Однажды в запыленных фолиантах о происках иезуитов на Волге я впервые встретил имя Константина Лукича Кустодиева, автора очерка "Капуцины и иезуиты в Астрахани". Разысканные материалы об авторе увлекли меня и оказались, к тому же, весьма необычными.
...В подслеповатом домике с резными ставнями, приткнувшемся в селе Цареве (ныне Царево Волгоградской области) Саратовской губернии, в семье дьячка, родился в 1837 году сынок Костя. Пробежало среди зеленых лужаек детство беззаботное. Наполнилось хлопотливыми уроками грамоты, чтения книжиц под взором матери. И перед старинной, потускневшей иконкой виделось, как
Мать в слезах молилась Богу
Чтобы сын к высокой цели
Избрал честную дорогу.
И явился ангел чистый
К ней с божественною вестью:
"Сын твой кончит путь тернистый
С незапятанною честью"
Плакала матушка, ибо потом мальца её отвезли в школу в слободу Котово (ныне г. Котово), что в Камышинском уезде.
Рос он, как и вся ребятня. И только одно отличало Костю. Где бы он ни был, на пыльной улице, на берегу пруда или в церкви, - за поясом его всегда виднелась книжка. А еще он очень любил голубей и с замиранием сердца глядел и смеялся, как в безумной синеве неба над его запрокинутой головой кружит их круг, выпорхнувший из его рук!
Затем подросший отрок обогатился азами премудрости в семинарии Саратовской да Московской духовной Академии. Соображал, что только через врата Академии сможет войти в мир интересных зарубежных стран и духовных миссий.
Константин сам невысокого роста, сложения болезненного, темперамента холерического. С воодушевлением и много занимается изучением иностранных языков - французского, немецкого и английского. Он враг вина и карт. Безупречность и независимость его девиз. "Я пойду своей дорогою", - говорит он.
В конце академического курса друзья шумно поздравляли "новорожденного провинциального писателя" с первым дебютом его статей, напечатанных в "Московских ведомостях" о русской духовной журналистике. Подшучивали над ним, ибо публикации были подписаны под псевдонимом "К. Царевский", по месту родины Константина.
Летом 1862 года кончилось академическое поприще. Константин сразу выбрал карьеру оригинальную и необычную. Решил ехать псаломщиком в чужеземную Испанию. По мнению друга Константина "к этому увлекла его жажда любознательности и желание расширить свой умственный горизонт, и та лихорадочная энергия, которая составляла отличительную особенность его натуры".
Кустодиев заявил: "Я согласен быть простым псаломщиком при посольской церкви в Мадриде, пусть имею высшее богословское образование. С верой в душе и словом Божьим в сердце не страшит меня неизвестная страна".
Скажите, а кому он мог признаться, что с малку чумазый и босоногий, не всегда даже евший досыта, сын безвестного дьячка, он мечтал быть бесстрашным открывателем новых земель. Как герои вычитанных им путешествий и приключений!
- Ослепнешь, читака, кто будет за руку водить,- ругался с опохмелки батюшка,- да и не богоугодные книги сии.
Посему прятался он с романами то в копне сена, то в зарослях лопухов, или в глубине заброшенного сада. Сколько раз, глядя на тревожный свет мерцающей звезды, порывался бежать лунной ночью в знойную Африку или Америку добывать себе славу и богатства (ах, как обрадовалась бы матушка, что он стал героем)...Все это таил и хранил в душе своей.
А еще в сердце его запали рассказы об отважных казаках, которые родом с близкой Волги и Дона. О странствиях этих землепроходцев в чужедальние края, явлении миру новых мест и народов. Ну и пусть, что он слаб телом, но силен же духом! И тоже мечтал о неизведанном, а открывать его можно будет ему иначе.
Да, все мы родом из светлого детства. Когда наступает пора, то увлечения тех лет сияющей зарницей освещают нам путь!
И Константин пошел, полетел навстречу своей мечте! В манящее завтра и распахнутый перед ним голубой небосвод! И остались голуби детства без него и кружились в прощальном полете его верные сизокрылые друзья!
Да только человече предполагает, а один Бог располагает.
Под небом Испании
Дело об определении его в Испанию зависло надолго где-то в дебрях канцелярских, а в Петербург он приехал с пустым карманом и сюртуком, подбитым ветерком. К тому же, вспоминает он: "Сведения об условиях жизни в Мадриде меня тоже не льстили: предшественник мой сошел с ума от пьянства, товарищ мой по псалмопевству не может сойти с ума, потому что
всегда без ума от пьянства. Перспектива сойти с ума, как видите, очень приятная".
А более всего затуманивало синеву его глаз, что горячо любимая со студенческих лет невеста Наташа никак не решалась ехать из Москвы в чужую страну. "Не зная-то языка, и почти без гроша в кармане. Ни кола, ни двора. А как детки пойдут-то малые, кому они там, у испанцев, нужны, Костя?".
Скрепя сердце и отягощенный думами, он отправился в новую жизнь один. Замелькали острокрышие города, Берлин, Париж, замки и постоялые дворы. "Личности священника и псаломщика, всегда сумасшедшего, - писал Кустодиев,- которые меня встретили в Мадриде, меня мало утешали". Втянуть себя в трактирные пьянки - гулянки он им не позволил, (хотя лишился от бражников сна и покоя), а затем этих служак, с лужеными глотками, Бог наказал, один вскоре "отправился к отцам", а другого выгнали.
"Нравственное унижение обуславливалось, прежде всего, невысоким общественным положением псаломщика,- вспоминал его друг. Кроме того, К.Л. не совсем сошелся со своим отцом - настоятелем и другим псаломщиком, что было естественно при его пуританстве, доходящем до некоторой брезгливости".
Да и жалование наш псаломщик получал весьма скудное: "Я должен жить едва ли не хуже наших учителей училища...", еле-еле хватало на кусок зачерствевшего сыра, горсть соленых маслин да краюшку хлеба и оплату за жилье.
Испытания напастями для Кустодиева прошли, и в рост пошло его здоровое начало. "Путешествие через Андалузию освежило меня, - пишет другу воспрянувший духом Константин, - я начал уже понимать испанский язык и читать газеты и книжонки. После Пасхи я имел нескольких знакомых между испанцами и начал посещать университет. Мне хотелось познакомиться с устройством духовных заведений в Испании... Я читаю все, что попадается под руки, хотя придерживаюсь истории Испании; жалование мое не дает мне средства покупать книги, хотя и покупаю некоторые; здесь есть публичная библиотека, но вся наполнена страшными томами иезуитов".
А неизведанная страна страстно манила своей завораживающей, кипучей жизнью! И зоркий Кустодиев все примечает и записывает в толстые гроссбухи. Здесь кабальеро спешат на корриду - бой быков; там вся улица, "Пресвятая Мария!", беснуется в зажигательном танце - хабанере; вдали палачи, под рев толпы наказывают бандитов; а под окнами разодетые
Но горделивая и жгучая красавица Испания совсем не думает раскрывать свои жаркие объятия этому чужеземному священнику из варварской России, может быть, даже еретику?!
И в беспокойной голове Кустодиева в секрете от всех зарождаются грандиозные планы.
Покончив в посольской церкви с чтением Священного Писания, пением на клиросе, он жадно погружается в изучение местных колоритных национальных традиций и быта. Этот энтузиаст в поношенной ряске, дабы познать все поближе, да пощупать своими руками, пускается... в рискованные странствия.
По острым скалистым хребтам и диким разбойничьим чащобам на мулах с погонщиком, под звон колокольчиков, преодолевает расстояния до старинной столицы Толедо, Валенсии, Бадахосо и далее... "Теперь я еду через Кордову, Севилью, в Кадис и Лиссабон... насколько прекрасна природа в этих городах; здесь дышится легко и свободно. А хороша южная Испания, очень хороша!". Преодолевая обвалы, ливни и пронизывающие ветра, он проводит немало дней среди народа в селениях, харчевнях и гаванях, на пастбищах, отдыхает в тени оливковых, персиковых и апельсиновых деревьев. А какие интересные встречи и попутчики! Греческие купцы, доставлявшие русскую пшеницу в Испанию, бывшие придворные, депутаты, знатные идальго, и у каждого своя образная речь и крылатые выражения... И он с восторгом накапливает обильные впечатления и ведет, строчит-таки путевые записки.
Из Испании день и ночь мчались почтовые дилижансы, а в них среди прочих свертков пылились засургученные пакеты с очерками Кустодиева в Москву и Санкт-Петербург. И вот тихий российский читатель, разворачивая "Православное обозрение", "Московские ведомости" или "Русский вестник", вдруг открывает для себя неведомую и красочную испанскую страну и ее народ с горестями, праздниками и нуждами.
"Какая прелесть, эти живописные путевые очерки нашего священника "От Мадрида до Лиссабона", "Поездка в Толедо", "От Мадрида до Валенсии", - восторгались одни.
" Нет! Неподражаемы его острые статьи из политической жизни Испании, - возражали другие. - Ведь Кустодиев очевидец восстания флота в Кадисе, бегства королевы, революционных волнений в Мадриде и принятия
Конституции с демократическими свободами! Смотрите, какие у него яркие высказывания об Испании и России, прозорливые выводы!".
А родина Кустодиева пребывала еще в паутине крепостного права, она медленно вводила земельную, судебную и прочие реформы. Как страстно хотел он помочь России поскорее отряхнуться от скудоумия, серости и давящей нищеты. Где по его стране, как он видел и читал,
И вечерней и ранней порою
Много старцев и вдов, и сирот
Под окошками ходит с сумою
Христа ради на помощь зовет!
Как стремился он передать через печать российскую опыт новых народных преобразований, накопленных в Европе, и как взволнованно звучал его голос.
Так, прибывая в заграничной жизни, обозначилось у нашего земляка признание к литературной деятельности.
Добрый поворот наступил в его жизни. Кустодиева возводят в сан священника, добавляют жалование, и он, окрыленный, доставляет бережно в Мадрид свою голубку, молодую супругу Наталию. И теперь она оживляла гостей чарующим смехом и игрой на фортепьяно, и все любовались хрупкой русской барышней с ажурной пуховой шалью на плечах.
Хотя у Константина Лукича прибавилось служебных и семейных забот, его подвижная и многосторонняя натура жаждет многих интересов.
Приложив немало усилий и деньжат, хотя кошелек его не распирало от избытка золотых, он тревожит двери архивов, старинных книгохранилищ и подвалов манускриптов. И делает неимоверное: извлекает на свет рукописи о неизвестных страницах прошлого Испании. Мать Господня!
Какой неведомый мир былого открывался перед ним! Войны креста с полумесяцем, где мусульмане нещадно истребляли христиан, где полыхали до небес костры инквизиции, вопили и корчились в огне еретики, где чванные конкистадоры рвались на каравеллах за златом в Америку, а иезуиты, псы господни, - за душами людскими в пределы России на Дон и Волгу, в Астрахань, Камышин, Саратов и даже Сибирь...
"Если угодно, я работаю и для русской истории, - сообщает он в письме другу. - Теперь занят пересмотром здешнего посольского архива... Мои письма в "Православное обозрение" производят некоторое впечатление на нашу братию по Волге и на Москве".
В Москве была издана в 1867 году и вызвала огромный резонанс его откровенная книга, написанная по первоисточникам "Христианство в Испании под владычеством мусульман". Кустодиев разыскал среди завалов древности записки герцога де Лирия о России в бытность его испанским послом при Петре Втором и Анне Ивановне. Перевел, намаявшись, рукопись на русский и издал в России этот ценный исторический труд.
Этот труженик самоучкой развивал в себе разносторонние интересы и не таил, как иные крохоборы, добытых энциклопедических знаний.
Он постоянно знакомит пытливых читателей, особенно "Православного обозрения" и "Христианского чтения" с культурной жизнью и богословской литературой Европы и Америки. Публикует крупные труды о французской богословской журналистике, исламизме французских писателей, жизни сельского духовенства в Англии, церкви и государстве в Америке, школах
и духовных семинариях в Испании, испанских праздниках и обрядах в честь Божьей Матери... Да разве все можно перечислить!
Современники поражались: "Кустодиев обрушил на нас буквально шквал знаний и широко открыл дотоле неизвестный, замкнутый и сложный мир Испании".
Характерно, что намного позже Кустодиева стали живописать драматическую старину и религию Испании в своих исторических романах такие мэтры, как английские романтики Райдер Хаггард и Рафаэль Сабатини. И думается мне, что наш волжанин был безоглядно влюблен в прекрасную Испанию, ее многоликий народ, ее благоухающую природу. Хотя скажу честно, вначале она ему не очень-то приглянулась холодной и ветреной погодой, безвкусными и непривычными кушаньями, пристрастием к вину ... Но это было вначале.
Россияне теперь зачитывались его захватывающими испанскими новеллами о мистиках и монахах, короле Филиппе Втором, княгине Волконской - одной из первых русских католичек, покушении на жизнь королевы Испании... О, громадная Российская империя, от худосочных дьячков до вальяжных профессоров, чего только не познавала из его насыщенных трудов.
Академик М. Алексеев четко сказал, что "Кустодиев обладал в большей степени темпераментом журналиста и литературными склонностями, чем призванием к церковной деятельности".
Да и сам Константин Лукич сознавался: "И то на короткое время ряса напоминает мне, кто я: в другие дни я - сюртучник".
Но всем ли чиновникам в посольстве успехи его по душе? Задумывался ли Кустодиев, что козни может творит не только иезуитское племя, но и зловредные души своих соотечественников? Или он слишком доверчиво уповал на писаные христианские добродетели?
Завоевав, так сказать, российскую обширную аудиторию, Константин Лукич приступил к "покорению" страны "вина и песен" Испании. Хотя здесь, в матерой католической обители, православных, а тем паче иноземных, особенно не жаловали и косились на таковых.
После службы он носил наперстный крест под сюртуком, дабы не обращать на себя внимания, жена подстригла его волосы короче, и с тростью в руках и с надетым цилиндром он мало отличался от мадридцев.
Эту ситуацию осложняло еще одно. Стремление Кустодиева к светской жизни шло в противоречии с косными отечественными традициями, ибо он был верен не только кабинетным литературным трудам, но и активно искал широкой общественной деятельности в кипучем столичном Мадриде.
"Я имею честь быть членом здешнего ученого общества Атеней, центра здешнего образования,- доносится до нас голос Константина Лукича со страниц письма на родину.- Мои друзья... даже испанские министры и экс- министры, например министр финансов Фигорель, бывший профессор... Атеней - это только мое убежище: общество имеет хорошее помещение,
получает множество английских, французских, итальянских, американских и все испанские газеты и журналы, несколько немецких газет, имеет порядочную библиотеку, всегда открытую, имеет кафедры для публичных лекций. Здесь множество членов-священников, здесь можно иметь знакомым весь знаменитый мир и знать обо всем".
Этот необычный русский священник, истинный друг Испании, пользовался добрым расположением творческого научного мира.
Представляете, ему в просветительских кругах Мадрида не только не чинили препоны, но более того, доверяли и просили читать лекции.
И Кустодиев с чувством сообщает в Россию другу, что его пригласили в "Атеней" учить в зиму русскому языку с публичной кафедры, и народ весь солидный. "Я согласился на это. Не думаю, что наше правительство найдет в этом что-нибудь противудипломатическое... Думаю, что не вредно, если наш язык будет знать лишний человек на Западе и если между лишним десятком рассеются предубеждения против нашей дикости. Ныне же вечером в 9 часов будет моя первая лекция. Испанским я владею, но испанцы мастера говорить".
В истории русско - испанских отношений это были, пожалуй, первые публичные ознакомления испанцев с языком и литературой далекой северной державы.
Однако массовые мадридские лекции священника, одетого во фрачный костюм, чины русского посольства сочли не подобающими его скромному духовному сану.
"Да когда этот выскочка в рясе перестанет предаваться светским занятиям, - косоротились на него тугодумные завистники из посольского корпуса, - да его тут, сельского лаптя, лучше знают, чем нас, важных государственных лиц!". Хотя чинуши опоздали, интерес к русской литературе уже появился, и стали появляться робкие испанские переводы произведений Тургенева, Достоевского и Льва Толстого.
Но коварная Фортуна на этом не остановилась, и вскоре случилась семейная трагедия, которая произвела на Кустодиева и жену сильное и удручающее впечатление.
Его друг, профессор, осторожно рассказывает: "Для своего новорожденного ребенка они добыли русскую мамку с обязательством послужить не менее года. Но русская женщина соскучилась в Испании и настойчиво просилась домой. Кустодиевы, разумеется, не отпускали ее. И вот ребенок скоропостижно умирает. Мамку, разумеется, тотчас же отпустили. Но Кустодиевы долго не могли примирится с мыслью, что смерть их ребенка была простая и естественная".
Константин Лукич и Наталия сильно загоревали, и стали тянуться в Россию. Муж стал часто вспоминать о волжских просторах и дубравах, о необъятных степях. И просто рвется туда. Супруги думали переездом домой облегчить свое несчастье.
Но тут без особых на то объяснений, ему предлагают покинуть Испанию. Причина ясна. Просто от слишком известного в Мадриде священника, затмевавшего своей ученостью чинов посольства с роскошными звездами на мундирах, решили, наконец, избавиться. Понимали ли напыщенные сановники, что целых восемь лет (!), весьма напряженных и плодотворных, их соотечественник посвятил становлению русских и испанских культурно - исторических связей!
Холодное, недальновидное начальство нанесло по его ослабевшей семье безжалостный удар. Но он не свалил с ног небольшого ростом и сухощавого священника!
На земле славянской
Будучи назначен в Венгрию настоятелем православной Иромской церкви близ Пешта, Кустодиев получил спокойное место. Да не тот он был человек, чтобы остаться без интересных дел! Хотя благоверная Наталия и уговаривала, ворковала вокруг него: "Получше-то береги себя, один ты у меня здеся!". А он, собираясь в поездку во вверенные ему Пражскую и Карлсбадскую церковь, к великолепному Дунаю, только отшучивался да все гладил ее по русой голове, примечая проблеснувшие первые сединки.
Константин Лукич в этом мире славян проникается близкими ему интересами родной народности. Посещает церкви и архивы, бывает в Праге и Вене. Начинает заниматься историей Угорской Руси. Тонко замечает, что "церковная жизнь и между чехами и между всеми славянами Австрии выше, чем у нас". И с сожалением добавляет,- "Ведь это срам читать, наша братия составляет собрания, в которых занимается только скандалами, да узколобыми рассуждениями о своих делах...Я недавно послал свое мнение Славянскому комитету, который и просил у меня такового".
Просто он всегда и везде мыслил шире и глубже многих своих современников, и видел дальше.
Служба в Будапеште ему по душе. И он торопиться в декабре 1871 года послать весточку другу в Россию. "Мы спешим жить, не напрасно же мы живем в мадьярской столице среди мадьярского народа, который считает
прогрессивным и оплотом против московского варварства только себя. Я устроил у себя четверговые собрания для разнокалиберной здешней славянщины около тульского самовара...".
Вскоре после написания этого полушутливого письма Кустодиева поразил тяжелый удар. В жестокую морозную ночь от сердечного приступа скончалась внезапно первая и последняя любовь его Наталия Петровна. Он не мог отвести взор с ее лица, и отойти от замолкнувшей навеки жены. Безотрадность усиливалась тем, что он оставался совсем один вдали от родины и родных. Детей в живых у него также не было. Смерть ее он встретил с полным отчаянием, совершенным упадком духа.
А надо было выдержать еще одно испытание. Выполняя последнее желание любимой, Кустодиев, не убоявшись великих хлопот, расходов и черной печали, проследовал с ее телом две тысячи верст! Через всю Европу, "чтобы похоронить свое сокровище там, где нашел его". Прильнув к гробу с покойной, день и ночь читая молитвы, он привез прах своей ненаглядной под Москву, в ее родное село Черкизово.
Тяжелы, губительны были для Константина Лукича эти продолжительные похороны, ибо несколько таких суток старят человека на несколько лет. На месте погребения покойной он задумал устроить школу для малых ребят, о которых так мечтала жена.
В Венгрии знакомые, встречая его, прямо-таки отшатывались. Он вернулся совсем седой, и высохший, а ему даже не было 35 лет! И острее, чем когда-либо, почувствовал Константин свое одиночество. Престарелая мать, которую он взял было с собой, скоро возвратилась восвояси, оказавшись не в состоянии по летам своим приспособиться к незнакомой среде и столковаться с иноязычной прислугой. Чем наполнить вдовцу томительно тянувшиеся дни и бессонные темные ночи? Оставалось искать спасения в труде.
Теперь он настоятель церквей в Карлсбаде. Здесь богомольствуют все русские карлсбадцы, как граф Шувалов и Комаровский, князь Суворов, генерал Альбединский, концессионер Поляков... Все относятся к нему с уважением, делают первые визиты и вручают нередко значительные суммы денег на устройство церквей! Публики именной было довольно много. При служении в церкви пел ладно созданный им хор из русских, немцев и чехов, (за сердце хватало!). Отец Кустодиев читал Евангелие, обратясь лицом к притихшим мирянам, а после проповедовал. Но и это не давало ему полного утешения и облегчения от душевной боли.
И тогда Кустодиев, мучительно преодолевая себя, разворачивает невероятно бурную исследовательскую деятельность. При этом темп его историко-литературных изысканий в архивах и книгохранилищах нарастает, словно он что-то предчувствует...
Представьте себе, в малознаемой Венгрии он за четыре года успевает наработать и опубликовать в России около двадцати разноплановых объемных трудов!
Общедоступных, занимательных и серьезных. Самые яркие из них о пребывании Петра Первого в Карлсбаде, Александра Первого в Венгрии, русской епархии в Венгрии; переводит сочинение "Последние дни Иерусалима". Делает много для русско-сербских церковных взаимоотношений. Выступает на европейских конгрессах, рассказывает о них землякам в таких статьях, как "Конгресс католиков Венгрии и Угорские русские", "Мое пребывание на старокатолическом конгрессе в Кельне".
Выходит, не случайно профессор Горчаков, его современник, заявил, что отец Кустодиев - один из самых видных и способных деятелей в русской духовной литературе.
Наконец-то и на родине заметили его самоотверженное служение России. Константин Лукич, глядя на книжные полки, заставленные журналами и сборниками с его трудами, улыбался: "Вот и засветилась моя далекая звезда детства и пришла, словно из вычитанных романов, слава". Боже, а сколько накопленных, пухлых папок с архивными материалами ждали нетерпеливо на полках своей очереди! Дабы воплотиться в слово ученого, историка и богослова.
Итак, в феврале 1874 года Петербургский университет согласно избирает Кустодиева профессором кафедры богословия. "Сам себе не верю", - писал он, словно чувствовал, что в действительности ему не взойти на желанную кафедру.
Эту пелену с загадочной завесы приоткрывает его лучший друг. "Дни о. Кустодиева были уже сочтены. В часы светлого самосознания он не мог не видеть, что в лампаде его жизни осталось мало елея, и счел долгом отказаться от почетного избрания".
С юных лет наш герой мечтал побывать в свободолюбивой Италии, этой талантливой стране гордых римлян, раскинувшейся у берегов лазурного Средиземного моря! Постоянная занятость не давала ему возможность осуществить давнюю мечту. Но пришел день, и Константин Кустодиев вступил на землю цветущей и независимой Италии. Он, перенесший немало, так мечтал о великом будущем для своей России и писал здесь об этом. Его потрясает в Милане ушедший в небеса собор, громадный, мраморный и... вечный. Он отдыхает в густой тени столетних дубов, но они напоминают ему российских исполинов, и душа его вновь и вновь обращалась к матушке - России.
И тут его внезапно сразил и безжалостно скрутил тиф. Несколько недель пролежал он одиноко в номере гостиницы без близких людей, и почти без медицинской помощи... Боли были ужасные, сохранились его последние строки: "И будет ли конец моим мучениям!"... Он так просил сопроводить его на земли исконно славянские, к храму своему православному, к Будапешту...
Шестого августа 1875 года Константин Лукич скончался под пронзительно голубым небом лета. По усопшему звонко звонил колокол, а на широких площадях ворковали голуби и целовались влюбленные. Жизнь продолжалась! Как вдруг сизокрылая голубиная стая резко взмыла ввысь и
так долго - долго, как будто бы прощаясь, кружила в вышине над храмом, тихо роняя на землю пушистые перышки...
Но почему о нем в России не было напечатано ни одного некролога?
* * *
А его ждали другие берега и новые страны, но смерть оборвала жизненный путь нашего земляка.
Мальчик из волжских степей, мечтавший увидеть прекрасный мир, сделать его добрее, лучше, счастливее до последних дней, перешагнул в мир иной.
На мой взгляд, он осуществил все, о чем мечтал! Пусть не он сам, так его потомки, земляки, россияне, к которым он обращался.
Чудесный звон колоколов раздается над просторами России, звучат они и на родине Константина Кустодиева, в старинном селе Цареве! И сейчас мы говорили о нем, вспоминали.
И все для того, чтобы возвратить из сумерек забвения имя его. Пусть в памяти навсегда сохранится писатель и историк Константин Кустодиев, священник, наш замечательный земляк. Наша гордость российская!
Я смог недавно побывать в цветущей Испании,дышал воздухом ее старины! Как и мой герой, шагал по дорогам и улочкам Валенсии и Барселоны, восхищался ее храмами... -я жил жизнью нашего земляка К.Кустодиева! Вот так я встретился с ним, его тенью...