История моего рождения - загадка по сей день. Зачатого на Украине в Запорожье, эмбрионом меня увозят в г. Свободный Хабаровского края, где обретаю жизнь. В 39-м с родителями возвращаюсь в Запорожье. Война, эвакуация, Ташкент. Филфак университета. В 66-м с женой и дочерью перебираемся в Москву. ВГИК (студент сценарного, мастер курса, декан). Около 40 игровых и документальных фильмов. С 2000-го живем в Израиле. Здесь выпустил три книги прозы: 'Записки хроника', 'РСПЗД', 'Троянская корова'.
И вот я вижу, как на экран вплывает крупным планом яблоко. И на его пурпурно-красной кожуре переливается всеми цветами радуги роса. Зазвучали мощные аккорды симфонической поэмы Мусоргского.
В просмотровом зале дали свет. Раздались аплодисменты.
Ночью мне приснился сон: будто я иду по парку Дома творчества, а на лацкане моего парадного костюма красуется табличка: "Дом творчества "Ирпень". Прозаик 64285/7 -Олесь Бизяк".
Наконец, сценарий был закончен. Я описал напряженный ритм работы, ворох производственных и бытовых забот, каждодневные обходы, беседы с медицинским персоналом, задушевные беседы главврача у постели выздоравливающих больных, пятиминутки по утрам, приемы посетителей, телефонные звонки.
Каждый год в сентябре приходит осень. Так было при царизме, при советской власти, в перестройку и сейчас. Т/О "Экран" ЦТ, как и любое другое предприятие, работало по одним и тем же производственным канонам социализма. Осенью шла закладка урожая будущего года - составлялись тематические планы.
После третьей переклички наконец-то начало светать и стало видно, как заметно поубавился списочный состав очередников. Сошли с дистанции четыре ветерана партии, три инвалида и пять орденоносцев. Оставшиеся не скрывали радости: чем меньше претендентов, тем больше шансов, что елок хватит всем.
"...Я хочу отметиться и получить талон на водку". Она посмотрела на меня и как-то подозрительно спросила: какую я представляю парторганизацию? Я вежливо ответил: ВГИК, сценарно-киноведческий. Моя фамилия Бизяк. - Кожемякина стала рыться в амбарной книге. Нашла твою фамилию: - Распишитесь. - Я склонился над амбарной книгой, расписался. И тут она мне говорит: в следующий раз, уважаемый парторг, на митинг приходите в трезвом виде. - Тут я и сорвался: - Я не пью четвертый день! Могу дыхнуть! - А вот дышать не надо, - сказала Кожемякина. - Вы лучше посмотрите на свое лицо. С такими лицами партийных вожаков не выбирают. Таким как вы место не во ВГИКе, а где-нибудь на зоне.
27 марта, во вторник, под покровом ночи мы собрались на перроне Бернского вокзала. Нас было тридцать восемь человек. С чемоданами, дорожными баулами, со снедью, женами, детьми.
На германской пограничной станции Готтмадинген нас пересадили в спецвагон, три двери которого были запломбированы, а задняя, четвертая, была открытой. Ближайшее к ней купе заняли два офицера - уполномоченные германского военного командования.
Ближе к одиннадцати, к открытию магазинов, очередь выстраивалась на километр. Чтобы добыть заветную бутылку, человек должен был убить полдня, а то и целый день. Как повезет. А нервы, а мучения, а помятые бока и вывернутые руки?! А мат, которым закладывало уши?! А оторванные рукава и воротники?!.. Магазиныч в этом деле был незаменим.
Ракетные обстрелы в Хайфе пришлись на самый критический момент моего лечения в зубоврачебной клинике. Уже в течение трех месяцев я исправно посещал стоматологию, чтобы поставить мост на нижней челюсти. Утомительный, болезненный процесс. Обладатели зубных протезов должны меня понять...
А дальше началось невероятное. В единый узел переплелись трагедия и праздник: уроки отменили, но скорбеть по поводу вождя нам было велено в границах школьного двора.
- В этот трудный час вы должны быть под присмотром педагогов, - приказал Рябуха. - В городе возможны провокации. Самовольная отлучка будет означать побег. А любой побег карается суровым наказанием.
Пусть бросит в меня камень тот, кто осмелится сказать, что никогда не слышал о Простатите и его подруге Аденоме. А если есть такие, завидую счастливчикам… Когда-то я был убежден, что Простатит и Аденома стоят в одном ряду с Тристаном и Изольдой, Ромео и Джульеттой, Тахиром и Зухрой, Лейлой и Менжнуном, Русланом и Людмилой...
Роддом представлял собой небольших размеров комнату. На глиняном полу толстым слоем была уложена солома, в центре комнаты стоял высокий стол для рожениц, покрытый пожелтевшей старенькой клеенкой с подозрительными бурыми разводами, с потолка свисала лампочка, на стене висел портрет первого секретаря ЦК компартии Узбекистана товарища Рашидова.
Я вышел на Анжелу Дэвис, потом свернул на Валентину Терешкову. Из раскрытого окна громко матерился Иннокентий... До коммунизма в Изобильном оставалось двенадцать лет, четыре месяца и восемнадцать дней.
Иветта, роскошная пятидесятилетняя блондинка, вдова с десятилетним стажем, была той самой русской женщиной (наполовину), которая и коня на скаку остановит, и в горящую избу войдет. Врач-психиатр, когда-то сдуру бросившая театральный институт, низкое контральто, высокий бюст, активная участница тусовок. В глазах - сполохи нерастраченной любви.