Джон задолжал мне 75 долларов. Я не жадный, но меня это задело. "Что за дела", - подумал я. А началось все просто и благородно - в первый день по приезду я спросил Джона, должен ли я платить за ужины в его доме. Это и стало роковой ошибкой, которая повлекла за собой весь последующий кошмар. А в тот момент Джон приятно и профессионально улыбнулся и сказал "да, 5 долларов в день". Я удивился, потому что спрашивал из вежливости и прекрасно знал, что Джону уже за все заплачено. Но отступать было поздно и я согласился. Через час милая секретарша Джона принесла мне счет - 150 долларов за 30 дней, которые я и заплатил - это стало второй моей ошибкой.
В первый день Джон и его семья искусно маскировались - на ужин его любящей женой были приготовлены удивительные макароны (которые я так никогда, видимо, не привыкну называть пастой), на столе лежали салфетки, на салфетках металлические ножи и вилки, в маленьких плошках белели, розовели и зеленели различные соусы. За ужином Джон вел со мной приятную беседу о России и Солженицыне.
Страшное открытие я сделал во второй день. Придя с работы я не уловил запаха пищи. Это было не удивительно. Как я понял позже, гамбургеры не пахнут. Стол был убран в гараж. Салфетки превратились в туалетную бумагу, нарезанную кривобокими квадратами. Железные приборы съежились пластиковыми обрубками, а фарфоровые тарелки расплющились бумажными блинами. Часы пробили полночь, и Золушка была поставлена на место
Две недели я питался, тем, что, как с восторгом врал Джон, едят все простые американцы. Мой желудок, однако, отказывался признавать этот достойный факт. Вслед за желудком начало бунтовать (как и положено у мужчины) сердце, а потом и мозг. Когда взбунтовался мозг, и возникла угроза функционирования половых органов, я отказался от ужинов и попросил Джона вернуть мне 75 долларов.
Джон, выслушав меня, сказал, что я и так обхожусь ему достаточно дорого, что на мою увеселительную поездку в Нью-Йорк он потратил 250 долларов, а на стиральный порошок и утренний стакан чая и того больше, поэтому о возврате не может быть и речи. Я изумленно впитал эти новые для моего уха цифры и сказал, что не настаиваю, но на следующий день, мой мозг, надорвавшийся на гамбургерах, потребовал от меня поступков. У меня начался приступ паранойи.
Наутро придя на работу, я в тщательно отточенных английских выражениях (для чего трижды пришлось воспользоваться Оксфордским словарем) послал Джону все расчеты по электронной почте. В постскриптуме, я заметил, что на 250 долларов, которые он якобы потратил на мои развлечения в Нью-Йорке, можно было снять на ночь мексиканский бордель средней руки. Вместо этого я был вынужден слоняться по каким-то музеям военно-морского флота и подозрительным забегаловкам, с привычными уже гамбургерами. Скрытую копию письма я прековарно отправил исполнительному директору Труди.
Джон не сдался. В ответном письме он цинично и вежливо повторил свою аргументацию, опустив правда сумму в 250 долларов и заменив ее ничего не значащим, но оставляющим возможности для самого широкого толкования словом "много".
Еще оставалась возможность для примирения, но тут я познакомился с Линдой, бывшей студенткой Гарварда по специальности "культурная антропология", ныне подрабатывающей в садо-мазо шоу, и выпустил ситуацию из рук. Джон же, увидев, что я попал в сомнительное общество, и решив, что такому человеку все равно теперь веры нет, развернул бурную деятельность. Снова возникла сумма в 250 долларов, которую теперь он сделал официальной и довел до сведения всех сотрудников Общества.
Очнувшись на часок от любовного дурмана, я увидел, что война объявлена, войска приведены в боевую готовность, а вражеские знамена уже развеваются на подступах к моему кошельку. Отступать было некуда.
На следующий день я нанес ответный удар. Во время официальной встречи с Труди, директором и боссом Джона, я ненавязчиво коснулся темы питания в Америке, рассыпая комплимены американской кухне, плавно перешел на обсуждение ее дешевизны и разумности, а затем похвалил рачительность Джона в этом вопросе. Даже если бы Труди была полной дурой, она не могла бы не вспомнить о предусмотрительно отправленном мною письме с раcчетами. И она вспомнила
"Да, кстати, все уладили с Джоном?"
"Нет" - ответил я и, набрав воздуха в легкие, выдал Джона с потрохами. В конце беседы я по маккиавелевски заметил, что если бы Труди не завела бы этот разговор, то сам я не вспомнил бы об этом никогда. Труди нахмурилась и ничего не сказала, но я понял, что удар попал в цель.
Вечером, придя домой, я увидел, что на холодильнике висит замок.
Я понял, что единственный выход вернуть 75 долларов - скомпрометировать Джона в глазах общественности.
Для начала я внимательно изучил его резюме, которое стащил из отдела кадров. Меня насторожил перерыв в трудовом стаже Джона. По его личной версии он якобы жил в это время в Бостоне, но я сильно подозревал, что он или болтался по невадским тюрьмам для мошенников, или лежал в психбольнице с диагнозом - "маниакальная экономия". Я стал тщательно исследовать этот вопрос, для чего пришлось привлечь Линду. Мы трижды ездили в Бостон, где копались в архивах, а также пробовали подкупить санитаров элитной и закрытой бостонской психбольницы. Это обошлось мне в 500 долларов, а Линде в два сломанных ногтя, которыми она пыталась, открыть черный ход в больничный архив.
Я попробoвал зайти с другого конца. У меня было подозрение, что вечерами и ночами, Джон, закрывшись в подвале, смотрит порно. Линда заплатила знакомым хакерам 250 баксов, чтобы определить линки на которые ходят с домашнего IP адреса Джона, но все было чисто. Трижды Линда пыталась соблазнить Джона, пока я в разных неуютных позах таился с фотоаппаратом поблизости. Все напрасно. Джон чувствовал, что он под колпаком и держался насмерть. Он похудел на 4 килограмма (примерно 10 фунтов), но маленький и задорный по прежнему не сдается.
Завтра я уезжаю в Вирджинию. И у меня есть только два пути. Опустить руки и уехать без 75 долларов или убить Джона и победить.