Себастиан увидел объявление в газете про бесплатные билеты на Татзу Ниши, зашел на вебсайт и взял себе билетик тоже. Почему не взять,если дают бесплатно? Стоял мраморный Колумб на площади посреди Города, на верхушке колонны, дождь на него лился и голуби какали двести лет, а японец Татзу Ниши взял и построил вокруг статуи квартиру. Лестница, лестница, лестница, лезешь вверх на шесть этажей, открываешь дверь и входишь в квартиру, с диванами, шкафами, картинами на стенах, ничего так квартирка, вид из окна на Центральный Парк, а посредине на журнальном столике стоит Христофор Колумб. Это японец столик вокруг него построил, и Колумб на нем стоит как еврей, танцующий в субботу. Лезть по лестнице , кстати, необязательно, потому что к колонне сбоку пристроили строительный лифт, который по канату поднимет вас в квартирку.
Японец абсолютный артист и чокнутый на всю свою обесцвеченную голову, а вот как он городского голову на это уговорил? Или тот тоже артист?
- А что же будет с квартиркой после окончания экспозиции? - задумался Себастиан. -Демонтируют или сделают копию Колумба из гипса и будут возить по городам и весям, за деньги показывать?
- Вот бы мне эту квартирку, - подумал Себастиан. - Разберут ведь и выкинут, им разве жалко? Пусть стоит себе на площади, мне Христофор совсем не мешает, мы с ним поладим. А я буду здесь жить. Мне здесь очень нравится, диван мягкий, вид хороший, удобства, правда, через дорогу, но ничего, днем сбегаю, а по ночам буду ведром пользоваться. Утром солью в фонтан, никто и не заметит. Какая ни есть квартирка, а своя. А не хотят, чтобы я жил на площади, так можно и за город переехать, с такой-то квартиркой. Надоело мне по чужим углам слоняться. Старый я стал.
Китайский Себастиан
Себастиан сидел за столиком в аэропортовском кафе, пил кофе и писал себастики на своем старом тяжелом (ох!) Макинтоше. До посадки оставался еще час, самое время написать что-нибудь философическое.
Себастиан подкрутил винты внутренней настройки, почесал затылок, вспомнил ту умную мысль, которая пришла ему в голову третьего дня при чтении "Одиночества в сети" и только занес палец над кибордом, как за соседний столик село четверо китайцев, трое мужчин и женщина.
Они говорили между собой на китайском языке; Себастиан языка не знал, и не мог навскидку сказать, это мандарин или кантониз (вот какой продвинутый Себастиан, чего знает!), хотя и понимал, что пора начинать учить, и звучало это для него приблизительно так:
Разговаривая таким образом, растягивая отдельные слоги и усиливая другие, они распечатали чашки с сухим китайским супом, залили его кипятком, помешали и стали есть. Ели они этот суп вилками: вылавливали серые и оранжевые кусочки чего-то, а жидкость тянули через край. Запах от чашек поднимался совершенно несъедобный для Себастиана, но в конце концов какое ему дело, что люди едят, если он за это не платит? Мы толерантные американцы, пусть все едят что хотят. Вообще-то можно пересесть, вон и столик свободный. В ту же минуту к китайскому столу подошел пятый китаец, что-то коротко прохрипел и отошел к свободному столику с чашкой супа.
- Кона хииини араа, ата, агааара, - cказал старый китаец, встал и пошел к пятому китайцу. Посидел, поговорил, одновременно рыгая, растягивая отдельные звуки, которые, видимо, удачно совпадали физиологически с процессом пищеварения, и вернулся в свою компанию.
И тут, продолжая одновременно есть и разговаривать, все китайцы начали рыгать. Получалось нечто вроде разговора желудком, который Себастиан видел на заре туманной юности в Казанском цирке:
Если бы это делал один человек, можно было бы предположить, что у него обострился метеоризм, но это делали все. Даже милая китайская дама тоненько (благозвучно?) рыгала.
- Видимо, это часть великой культуры, которую нам еще предстоит понять и освоить, чтобы вписаться в новый китайский сюжет, - подумал Себастиан. - Где ты, казанский артист? Жив ли? А вдруг да помер? Кто ж меня научит желудочному разговору?
Молочный Себастиан
Себастиан ехал в метро на работу. Мест свободных не было, и он стоял, держась за перекладину. Рядом стояли, качаясь в такт движению, другие пассажиры. Уши у них были заткнуты наушниками, отсутствующие глаза смотрели в никуда.
Если сейчас в другом конце вагона бросить гранату, подумал Себастиан, здесь никто даже не шелохнется. Так и будут покачиваться, пока не умрут, или пока спасатели не вырвут наушники у них из ушей. Поколение индиго, так вас и разэтак.
В этот момент он почувствовал, что на него кто-то внимательно смотрит. Посмотрел Себастиан налево, посмотрел направо - никого, одни зомби с наушниками.
- Может, это камера наблюдения? - Подумал Себастиан и огляделся вокруг, но не нашел.
- Замаскировались, гады! - Одобрил Себастиан, опустил глаза вниз и увидел ребенка.
Малыш сидел на коленях матери, привязанный к ней цветастым слингом. Головка ребенка возвышалась над материнской объемистой грудью. Мамаша сидела на лавке, в ушах наушники, глаза отсутствующие, что-то слушает, погружена. А ребенок, совсем маленький, месяцев шесть-семь, посасывает соску и смотрит по сторонам. Глаза живые, внимательные; изучает обстановку. Заметил, что Себастиан на него смотрит, слегка кивнул и хотел улыбнуться, да соска мешает. И тогда ребенок наклонил голову и положил соску на материнскую грудь как на полку. Поднял голову, взглянул на Себастиана и широко ему улыбнулся. Потом посмотрел на других пассажиров, на мать и снова улыбнулся; затем наклонил голову и ловко взял соску с материнской полки в рот. Пососал немного, глядя прямо на Себастиана, и отвернулся.
Джонсон, Андерсон и Штейн или *Как быть Себастиан?*
Себастиан пришел на избирательный участок голосовать на выборах. Ему дали бюллетень и сказали зачернить овал возле имени того, кого он хочет назначить президентом Америки на следующие четыре года. Ну и там ниже по бюллетеню еще зачернить сенатора, судей и пару конгрессменов, заодно.
Себастиан посмотрел на бюллетень и увидел там пять президентских кандидатов, а он думал их всего два, Обама и Ромни.
- Что же делать? - расстроился Себастиан. - За кого мне теперь голосовать, в свете новой информации? Я даже не знаю, эти Джонсон, Андерсон и Штейн, они кто такие? Про них ничего не говорили по телевизору. Они зеленые, либералы или независимые? Может, они вообще коммунисты? Они против права женщин на аборт, как Ромни, или за регистрацию браков гомосексуалистов, как Обама? Они за Иран или против Израиля?
Себастиан хотел было спросить, кто такие эти Джонсон, Андерсон и Штейн у членов избирательной комиссии, но они от него отбежали как от буйного сумасшедшего. Оказалось, им все равно, кто такие эти Джонсон, Андерсон и Штейн, и вообще в день выборов они справок не дают, потому что агитация запрещена.
Себастиан стал спрашивать у других избирателей, но оказалось, что им всем все равно, кто такие эти Джонсон, Андерсон и Штейн, и вообще они ничего не значат, *потому что мы голосуем за Обаму, а вот эти противные двое за Ромни, а вы?*.
В этот момент к Себастиану подошел полицейский и строго спросил, почему он метушится по участку и мешает гражданам изъявлять их избирательные предпочтения.
- Я тоже! - закричал Себастиан. - Я тоже хочу изъявлять, но я хочу делать это информированно! Кто такие эти Джонсон, Андерсон и Штейн, вы мне можете сказать?
- Какие еще Джонсон, Андерсон и Штейн? - удивился полицейский.
- Ну вот же, на бюллетене! Здесь пять кандидатов, Обама, Ромни и эти трое, Джонсон, Андерсон и Штейн, - ткнул пальцем Себастиан.
Полицейский взял бюллетень, почитал, шевеля губами, потом отошел к председателю избирательной комиссии и о чем-то с ним негромко поговорил.
- Это кандидаты от мелких партий, - сказал он, вернувшись к Себастиану и возвращая ему бюллетень, - один, этот, с краю, вроде зеленый, а два других социалист и справедливый, но кто какой, не могу сказать. В общем, вам решать. Но к другим не приставайте, а то придется вас удалить.
Себастиан отошел к свободной приватной коробочке на ножках, засунулся, сколько мог глубоко, внутрь и стал думать.
- Про Обаму и Ромни мне все уши прожужжали, а вдруг эти лучше? Просто у них денег на рекламу нет, вот и не показывали их по телевизору. Теперь уж не узнать, времени нет. Погадать, что ли? И он начал считалку, ведя пальцем по бюллетеню:
- Эники, беники, ели вареники, эники, беники, крекс! Опс, палец остановился на Ромни. Его что ли зачернить? А он мне не нравится, губки поджимает как старая баба, и вообще какой-то слишком богатый, нет, не хочу. А если с другого края посчитать? - и он завел с другого края:
- Эники, беники, ели вареники, эники, беники, крекс! Опс, палец остановился на Обаме. Этот как бы надоел, и бензина опять же нет, завтра ехать в очереди стоять. Или ладно, пусть уже будет... участок закрывается... -
И Себастиан зачернил Обаму.
На выходе из участка его ждали довольные Джонсон, Андерсон и Штейн - старик Себастиан их заметил! Они пожали друг другу руки и разошлись по домам - ужинать.
Себастиан перед концом света
Себастиан проснулся рано утром и выглянул в окно, в парк. Там стоял густой молочный туман; виднeлась только лужайкa под окном, где обычно собаки делали свои делишки, а деревьев вокруг видно не было. Но в этот ранний час собаки еще спали, и лужайка была пуста, если не считать молодой ели редкого вида, посаженной посредине и окруженной охранительным забором. Себастиан зевнул и хотел было пойти по своим утренним делам, как над елью возникло маленькое аккуратное облачко, на котором сидел, слегка развалившись, как на удобном кресле, старик с длинной бородой, в пижаме и домашних туфлях.
Старик помахал рукой, Себастиан открыл окно повыше и вежливо поздоровался.
- Как дела, Себастиан? - спросил старик.
- Да так, ничего. А как там у вас в канцелярии, уточнили календарь? - ответил Себастиан.
- Они пытаются что-то сделать, но не знаю, успеют ли. Какой-то этот набор неудачный, принял их еще по старой Affirmative action, теперь и сам не рад, но ничего не поделаешь. Только намекни про сокращение штатов, по судам затаскают. А собственно, что такое? О чем особенно жалеть? Что ни делай, все вечно недовольны, жалуются и клянчат, а только отвернись, убивают беззащитных, детей и стариков. Да ты сам знаешь, Себастиан, о чем говорить? - Верно, ерунда, в общем, но вот сейчас я буду варить кофе, могу и вас угостить. - Себастиан достал пакет с кофейными зернами, раскрыл, насыпал в кофемолку. Старик потянул носом, кофемолка зарычала, в воздухе запахло слегка пережаренными Irish cream beans. Себастиан высыпал молотый кофе в арабскую турку, купленную на рынке в Хайфе (как там пахнет пряностями! Не забыть этот запах никогда), залил водой, поставил на огонь. Выставил на поднос две чашки английского фарфора, снаружи белые, а внутри ярко-голубые, налил молока в белый молочник с голубыми цветами на выпуклом боку, достал маленькую сахарницу с витой серебряной ложечкой, положил на тарелочку маленькие теплые круассаны из микроволновки. Кофе поднялся шапкой коричневой пены над туркой, Себастиан едва успел подхватить! Разлил кофе по чашкам, отставил свою, а поднос с всем содержимым передал старику в окно.
Старик поставил поднос рядом с собой на облачную кочку, выпил глоток, взял круассан, откусил, проглотил, запил кофе...
- Будет очень жаль, - сказал Себастиан, допивая последний глоток, и принимая опустошенный поднос обратно в окно.
- Спасибо, было вкусно, и пахнет замечательно - поблагодарил старик. - В самом деле, будет очень жаль... Ладно, у меня дела в канцелярии, пока, Себастиан.
- Пока, Старик, - закрыл окно Себастиан и пошел досыпать. У него оставалась еще пара часов до работы.