О чем думает мужчина, сидящий напротив меня? Он молчит и смотрит, как я ем пиццу, запивая кофе. Лицо его изменчиво, как озерная вода в ветреный день. Ветер дует, по воде идет мелкая рябь и создается полная иллюзия течения, хотя озеро никуда не течет, оно стоит на месте. Я сама заплатила за эту пиццу. Так у него принято. Он назначает мне свидание, но если я чего-то хочу, я плачу за это сама. Обычно я не люблю есть при чужих людях, я ем одна с наибольшим удовольствием. Почему я это делаю при нем, чужом мне человеке? Зачем я прихожу на свидания с ним? Делаю ли я это из жалости - к нему? К себе? Делаю ли я это из мазохизма? Делаю ли я это из садистских побуждений? В моей задачке спрашивается: кто из нас - удав и кто - кролик?
Он позвонил и попросил о встрече. Я назначила ему после работы, как всегда. Он ждет меня на углу, в двух блоках от школы. Адрес школы ему известен, но он никогда не приходит к порогу, мне кажется, он избегает встреч с моими коллегами. Идет легкий летний дождь. Я завожу машину, объезжаю квартал вокруг и подъезжаю к его углу с непривычной для него стороны. Он меня не видит, безразлично скользит взглядом по машине. Я останавливаюсь в трех метрах, выключаю мотор и смотрю на него в зеркало заднего вида.
Пользуюсь случаем спокойно его рассмотреть. Что же в нем хорошего? Пожалуй, рост. Да, рост. Он высокий, гораздо выше меня; сухощавый, голова продолговатая, коротко стриженная. Волосы серые от своевременной седины. На голове кепка, покрой - лагерный капо. Уши оттопыриваются по бокам кепки. Что-то в них странное, необычное... Понятно что - внешний угол ушной раковины не овальный, а острый, как... у летучей мыши? Серая щетка усов нависает над верхней губой. Кожа бледная, вялая, кожа человека, проводящего большую часть времени в помещении. Лет ему, пожалуй, больше, чем он объявляет, на вид этак 55-57. На плече висит синяя матерчатая спортивная сумка. Как-то я заглянула в эту сумку - она почти пустая, в углу лежит учебник по сетевому нетворку, футляр для очков, записная книжка, моток провода, плоскогубцы, пакетик жвачки.
Делаю задний ход, подъезжаю, открываю окно и окликаю его; он поворачивается, смотрит, шевелит губами, неуверенно оглядывается в привычную для него сторону, наконец узнает, садится в машину и говорит:
- Ты сегодня не с той стороны подъехала.
- Да ну? А какая это - та сторона? - интересуюсь я, трогаясь с места; ну почему я из всего ассортимента всегда вытягиваю самую странную рыбу?! Ладно, нехорошо обижать маленьких:
- С той стороны ремонт дороги. Вот и пришлось объехать. Ну что, опять на ту же набережную?!
- Давай, ты наверное опять будешь есть свою пиццу?
- Ну да, надо же что-то есть. Давай я и тебе куплю пиццу, что же ты ничего не ешь.
- Нет-нет, - пугается он, - у меня с желудком проблемы.
Ко всему прочему он еще и больной. Не похож, скорее всего просто притворяется, а может и сам в это верит. Страховки у него нет, так что он не обследовался со времен падения Советского Союза. Врач, у которого он изредка бывает, лечит его по симптоматике, без анализов. Выписывает таблетки, от которых быстро не помрешь, но и скоро не поправишься.
Мы сидим на лавочке, смотрим на океан, чайки суетятся над мутными волнами, тянут мелкую рыбешку. Дует ветер, задувает его слова, так что я почти не слышу, как он в очередной раз монотонно рассказывает мне о своей прошлой жизни, нелюбимой жене и дочери, которую он не видел уже восемь лет:
- Не тот, не тот человек оказалась, зачем я женился, не понимаю, - бубнит он.
С ним в общем-то легко - он не задает никаких вопросов, можно вообще не говорить, надо только слушать его заунывную песню о тоскливо проживаемой жизни, иногда кивать, вставлять междометия. А когда надоест - встать, сказать - пора!, подвезти его до метро и распрощаться до следующего раза.
Вот и станция метро; он прощается, трогает меня за руку и выходит из машины.
- Послушай, Саша, - окликаю я его. - В ближайший длинный уикэнд я собираюсь поехать загород, в поместье Долгоруких, там музей интересный. Хочешь составить мне компанию?
* * *
Не пишется мне сегодня. Это потому, что у меня впереди тяжелая неделя, все вечера заняты, и я со страхом, переходящим в легкую панику, думаю о том, как эту неделю преодолеть. Хотя бывало и похуже, когда трудные недели складывались в месяцы, и годы шли за ними, одинаково трудные, заполненные тяжелой работой, и никого рядом, чтобы помочь, и не на кого надеяться, что он все-таки придет и поможет, подставит плечо. Никакого просвета не брезжило впереди, и казалось, что уже никогда не будет ничего хорошего, я так и буду работать без перерыва, пока не упаду, и не будет мне за это никакого счастья в личной жизни. Но надо отдать должное природе, или Б-гу, или еще кому-то, кто наблюдает за нами сверху (или снизу?). Когда отчаяние доходило до предела, до своей крайней точки, мне выходило послабление. Работы вдруг становится меньше, денег немного больше, и откуда не возьмись отыскивается мужчина, ненадолго, только для короткого отдыха тела, потешить душеньку! Он садится за стол напротив меня, смотрит, говорит, ест и пьет, ложится в мою постель. Выглядит совсем как человек, но я-то знаю - он не настоящий.
Все мои мужчины - никчемухи, не обязательные, не добрые, они относятся ко мне, как будто я не живой человек, а кукла - можно поиграть, можно закинуть в дальний угол. Но хватит о грустном! Давайте лучше поговорим об отчаянии.
Отчаяние само по себе интересная штука и может подвинуть человека на такие дела, которые он бы никогда не совершил в спокойном расположении духа. Или которые никогда бы не произошли, не будь человек в отчаянии. Выходит, впадать в отчаяние - весьма продуктивное занятие и может очень разнообразить вашу жизнь. Например, одна женщина разводилась с мужем. То есть она с ним не разводилась, это он от нее ушел к другой женщине. У этой женщины с ним была маленькая дочка, всего полтора годика, а у той женщины тоже была дочка, но не от него, а от другого мужчины. Так вот, муж ушел от нее на Первое Мая. То есть он ушел на демонстрацию трудящихся и не вернулся. Она на следующий день стала его искать, как положено, по больницам и моргам. И впала в отчаяние. А он, оказывается, совсем не пал жертвой бандитского нападения. И не умер от инфаркта. Он в это время у своей другой женщины находился, и был очень занят. Не мог позвонить. И выходит, что продуктом ее отчаяния стало новое знание - что муж ей не верен. Ошибка у него с ними вышла. А теперь он встретил настоящую любовь. Счастливо оставаться.
Мужчина, сидящий напротив меня, улыбается и говорит:
- Как мне это нравится!
- Что нравится? - спрашиваю я.
- Твоя необыкновенная пластичность. Вот только что говорила по телефону, плакала, расстраивалась; утерла слезы, назвала меня дураком, съела помидор и восстановилась!
Я смотрю на него, улыбаюсь ему мокрыми глазами, жую помидор (ах, эти украинские помидоры!), молчу, рассматриваю его. Он высокий, худой, слегка сутулый; шапка черных волос свисает на высокий лоб, продолговатое лицо, хорошо очерченные губы. Мать у него гречанка, вот откуда в нем южная экзотичность. Что же в нем действительно хорошо? Ноги, да, конечно, ноги - длинные, абсолютно прямые, небрежно расставленные. Вот он полулежит на диване, откинувшись на спинку, небрежно расставив свои великолепные ноги - очень сексуально выглядит! Это он такой не всегда, иногда вдруг становится похож на своего отца, зачухлого молодого старика в драном пиджаке с вечной растрепанной книжкой в неухоженных руках. Такая неустойчивая, зыбкая привлекательность. Мечтать о нем гораздо интереснее, чем спать с ним. В постели он довольно однообразен, и кроме всего прочего, великоват для меня по размеру. Однако он явно считает себя очень опытным и изощренным любовником; когда наши отношения закончились и я спросила его, зачем он вообще полез в мою постель, он сказал, что хотел мне показать, как надо делать "это"! Как говорил мой старый друг, чего он такого умеет, чего я не умею - в ухо, что ли?! Я не стала его разочаровывать, зачем? По правде сказать, мне удалось кое-что узнать про "это" и до него. Достаточно много, чтобы понять: для хорошего секса, кроме охочего тела, надо еще и душу, любить надо, или хотя бы помнить про старую любовь. Это может быть любовь на всю жизнь, а может - на время отпуска, но без этого эфемерного, неустойчивого, вечного, кратковременного чувства нет доверия, а без доверия выходит одно блядство неутешительное, от которого долго отмываться, а иногда - и лечиться... Есть у него одна поганая привычка - во время секса он кладет свою большую ладонь мне на горло, как бы придерживая меня за шею. Иногда я думаю - удавить хочет, что ли? Это не прибавляет доверия, а значит и удовольствия от близости.
Мы сидим у него в офисе в самом начале нашего знакомства. Он учит меня работать на компьютере. Да, верно, именно тогда я впервые увидела комп и поняла, что с ним можно делать и какая это полезная штука, но прошло шесть лет, прежде чем я купила мой первый комп... Как все медленно в жизни происходит и как она быстро проходит, не кажется ли это вам странным? Назовем это парадоксом Греты! Мы разговариваем, близко наклоняясь к друг другу. У нас возникает взаимный интерес, осторожный, едва мерцающий. Его жена входит в комнату. Она работает в банке через дорогу и забежала проведать мужа в обеденный перерыв. Он смотрит на нее и не видит, его глаза блестят, его мозг регистрирует ее приход с задержкой ... на доли секунды. Она не понимает, что именно, но ощущает - что-то случилось; подходит к мужу сзади, уверенной рукой проводит по его волосам, привычно поправляет воротничок клетчатой рубашки, выложенный поверх свитера. Он вытягивает шею вперед так, чтобы ее пальцы не коснулись его кожи, терпеливо ждет.
Я смотрю в экран компа, я ничего не вижу, это не имеет ко мне никакого отношения. Она прощается, ей пора, обеденный перерыв заканчивается; уходит. Он переводит дыхание, располагается удобнее в кресле, вытягивает поджатые под стул ноги вперед. Улыбается мне, и я улыбаюсь ему в ответ. Что-то сломалось у них до меня, я еще не знаю - что, но возле него, вокруг - воздух одиночества, болтаются нити оборванных связей, и уверенность движений его жены никого не обманывает, даже ее саму.
Сейчас он заговорит и мы начнем наш роман. Самое хорошее в этом романе будет то, что он непременно закончится; мужчина поправит воротничок клетчатой рубашки и уйдет на длинных ногах из моей жизни. Я поплачу, потому что так полагается - оставленная женщина должна впасть в отчаяние; плакать я буду недолго: вытру слезы, сварю свежий кофе, открою окно.