Много их, сильных, злых и веселых, Верных нашей планете. Сильной, веселой и злой, Возят мои стихи в седельной сумке, Читают их в пальмовой роще, Забывают на тонущем корабле.
Николай Гумилев "Мои Читатели"
Мона шла по улице в сторону заката. Судя по карте, Пантеон стоял на западе от нее, примерно в семи-восьми кварталах, если идти по прямой и потом налево. Семь кварталов уже давно миновали, а Пантеона все не было видно. Сначала она спрашивала прохожих, как пройти: молоденькие девушки делали круглые глаза, мужчины принимались объяснять дорогу, но сведения давали разноречивые, поэтому она решила идти по карте. Ноги болели, она бродила по городу с раннего утра. Завтра улетать, и когда еще удастся повидать Париж.
В витрине маленького магазина на стеклянной полочке среди остроносых туфель стояла сумка, тускло светилась немногочисленными заклепками. Цвет, коричневый металлик, светло-коричневая окантовка деталей, объем совершенно такой, как нужно, не больше и не меньше. Две недлинные, регулирующиеся ручки, выпукло отстроченные по краю, выделка под крокодиловую кожу. И не дорого, всего сорок евро, около шестидесяти долларов. Синтетика, конечно. Ну и ладно, значит, никого для этой сумки не убили и кожу не сняли, еще и лучше. Хочу эту сумку.
О'кэй, иди отсюда. "Купишь уехал в Париж", помнишь, как мать в детстве говорила, если клянчить начинали. Как все-таки они доллар уронили, хоть не езди в Европу. Только продавай в Европу. Что бы такое им продать? Эх, почему я не крупная американская монополия?! Сейчас бы непременно что-нибудь продала и купила эту сумку, не задумываясь. Нет, все-таки не стоит, денег уже нет, все лимиты истрачены. А Виза у тебя есть? Не жмись, не жалей на себя, чучело-мяучело. "Купишь приехал в Париж". Это психологический барьер обменного курса, ну так и не такие барьеры преодолевали. Давай, пошла обратно и купила эту замечательную сумку.
Сделано, пакет с сумкой в руках, исполнилось желание, теперь найдем Пантеон. Говорите, повернуть за угол и пройти два квартала? Повернула, прошла мимо цветочного магазина с ярко-красными геранями и булочной с багетами в плетеных корзинах. Ах, как замечательно пахнет кофе. Нет, не прошла мимо булочной. Зашла, заказала чашку кофе. Цена и размер чашки как всегда потрясают. За такую цену в Нью Йорке можно литр кофе выпить, а здесь всего несколько глотков, но зато каких! Ну ладно, пошли дальше, вот уже впереди виднеется небольшая площадь, за ней лимонно-желтое здание...о, это Сорбонна!
Тоже хорошо, но не к этому я стремилась. Где же Пантеон, молодые люди? Говорят, совсем рядом, вот по этой улице прямо и потом налево.
Пошла по указанной улице. Непрерывный ряд домов, все как один старинные, с многочисленными архитектурными излишествами. Фасады, двери, кованые ворота. Красиво как в кино. Нигде ни одного прохода между домами, как же я буду делать "налево"? Иду, иду, наконец спрашиваю худого мальчишку, где же Пантеон? Да вот же он, машет парень рукой, через площадь налево. И верно, передо мной, всего в нескольких метрах, открывается обширная площадь, за ней, на фоне заходящего солнца, здание с колоннами - Пантеон. Дошла все-таки.
Кассир подает билет и предлагает сначала осмотреть катакомбы подвала, поскольку они скоро закрываются, осталось всего сорок минут. Спускаюсь по лестнице в подвал. Длинные коридоры с тусклым освещением, по сторонам двери, за ними комнаты без окон. Это склепы, в них стоят каменные саркофаги, внутри - гробы с трупами великих. Дюма, Гюго, Кюри, Марат, писатели, ученые, политики - французская пирамида вверх ногами, открытая для публики. Не знаю, как к этому относиться. Никак, пожалуй. Это их французское дело, их взаимоотношения со смертью. Из последних сил, на негнущихся ногах поднимаюсь наверх, в зал с колоннами. Сажусь на стул у колонны возле маятника Фуко. Маятник мерно движется, за ним наблюдает каменная зеленая кошка, сидящая у другой колонны.
До закрытия еще минут десять. Буду сидеть, пока не выгонят. Рассмотрю пока что новую сумку, что внутри. О, да тут совершенно замечательно! Три отделения, среднее запирается на "молнию", наружный карман и три внутренних. Сколько я всего хорошего сюда сложу!
В среднее отделение я положу американское военное кладбище в Нормандии. Там стоит ученый старик Берни Миллер из Бостона. Перед ним белый мраморный могендовид надгробия капрала Аарона Миллера, погибшего здесь в феврале сорок четвертого года.
- Понимаете, - говорит старик Миллер, - когда мой отец умер, мать перестала общаться с его родственниками, а я был еще маленький. Но я смутно помню, как отец рассказывал мне о каком-то родственнике, погибшем в Европе. Вполне возможно, что это он.
Миллер стоит на зеленом подстриженном газоне, вокруг море белых крестов, среди них кое-где светятся шестиконечные звезды.
- Наших процента три здесь, - прикидывает Миллер. - если учесть, что евреи составляли тогда около одного процента населения, участие было высоким, как Вы полагаете?
В левое отделение, более просторное, я положу тайпестри из Анжу. Оно очень старое, восемьсот лет, и длинное, сто двадцать метров, на нем вышита Столетняя война. Короли и рыцари ведут переговоры, пьют вино, высаживаются в Англии, женятся и воюют. Мародеры грабят убитых на поле брани, женщины убирают тела. Победители за столом, пьют вино и бросают кости собакам. На краю стола сидит пятнистая кошка.
Кем бы я хотела быть, так это тайпестри с мозгами. Висеть на стене сотни лет, смотреть на идущие мимо события, записывать их на своем полотне. Я бы все время менялась, незаметно для окружающих, как океанская береговая линия, со скоростью в несколько сантиметров в год. Каждое новое поколение видело бы новую картинку, и кто-нибудь прожил бы достаточно долго, чтобы увидеть две или даже три перемены. Самый умный, кто в конце концов догадается, сам станет тайпестри и будет висеть на стене вместо меня, а я пойду себе дальше. С новой парижской сумкой.
В правом отделении как раз поместится октябрьский сад Монэ в деревне Живерни. Яркие цветы, туман, метровая салфетка паутины на дереве, мостик через ручей, озеро с лилиями. Из дома в сад ведут шесть зеленых дверей; видите ли, каждое окно первого этажа продолжается в дверь. Двери открыты, и белые тюлевые занавески слегка колышутся на сквозняке. В таком доме хорошо прожить жизнь, какую-нибудь из следующих. Ничего, если для этого придется быть толстеньким невысоким художником. Или его собакой.
Для наружного кармана у меня припасен Ламанш, такой, какой он в городке Хонфлер, с катерами и парусными лодками. Там на площади, за обязательной каруселью, стоит старик со старинной, разрисованной масляными красками шарманкой. Старик крутит ручку, играет музыка, у его ног на маленьком матрасике спит толстый кот.
Внутренние карманы еще пусты. Положу в них паспорт, билет на самолет и носовые платки, на случай, если кому-то понадобится утереть слезы счастья.
- Пантеон закрывается! - служитель проходит между колоннами, улыбается мне, - хорошего вечера, мадам!
Закрываю свою любимую сумку, прощаюсь с зеленой кошкой и выхожу в Париж.