- Нинетка-ранетка, а ну-ка повернись! - Дуся одергивает блузку по заднему шву, дергает рукава наперед, застегивает круглую розовую пуговку на манжете. Нинетка поворачивается, наклоняется, поднимает и опускает руки. Она знает - тетя Дуся сделает в точности как в бутике висит, за шестьсот долларов блузочка, не видели? И рюшечки, и прошвочки, и защипики - все повторит, и лейблу пришьет, не отличишь, хоть где показывай. И за все про все двести долларов, плохо ли? А Гришке скажу - из бутика, за шестьсот, вместе присмотрели, не помнишь разве?! гони бабки! И пригонит, он такой. Четыреста долларов деньги небольшие, а свои, отчитываться за них не надо. А пока что у нас чаепитие в Мытищах, с тети Дусиным вареньем. Тетя Дуся всех постоянных клиенток угощает чаем со своими фирменными вареньями. Раскинет скатерть крыльями над круглым столом, и будто и не было ничего, опять - лето, скоро на дачу поедем, варенье варить. Небось не забыли еще?
Варенье из ранеток, кисло-сладкое, стекловидное, розово-желтое. Ранетки прозрачные, сладкие, на тонких хвостиках. Возьмешь в рот, стянешь зубами кожурку с немножком мякоти, потом разжуешь маленькие семечки, и запьешь горячим крепким чаем - ах, как хорошо! Что может сравниться с вареньем из ранеток? Пожалуй, только крыжовенное варенье. Если сварено правильно, с пониманием процесса, то оно коричнево-зеленое, не густое, и все крыжовины плавают в этом прозрачном сиропе целехонькие, даже пушок на них сохраняется. Выдающиеся мастерицы, вот как тетя Дуся, варят королевское крыжовенное варенье. От обычного оно отличается тем, что в каждую ягодку вкладывается кусочек грецкого ореха. Вкус у этого варенья настолько необычен, что я даже затрудняюсь подобрать сравнение, но поверьте мне на слово - вкусно, очень вкусно! Такое варенье подают на специальных маленьких фарфоровых тарелочках - розетках, едят его серебряными ложечками, запивают горячим чаем с лимоном. К чаю пекутся белые духовые булочки, пухлые, румяные оттого, что перед тем как засунуть в духовку, их смазывают яичным желтком. Стол к чаю накрывают белой накрахмаленной скатертью, чай подают в больших чашках тонкого белого фарфора. За таким столом не грех выпить по рюмочке клюквенного ликера, а под хороший разговор можно и еще по одной, и еще. А после третьей рюмочки начинается душевный разговор. Все обговорят, все обсудят: и мужей, и детей, и соседей, и котов с кошками. Наговорятся всласть, выпьют на посошок, и разойдутся - до следующей примерки.
У тети Дуси все шьют, ну все кого Нинетка знает, кто тасуется. Иногда встречаются в дверях. В таких случаях полагается ахнуть, расцеловаться в воздух, щека к щеке, и ходу в разные стороны. Шитье - дело интимное, здесь компания ни к чему. У тети Дуси все секреты как в швейцарском банке запрятаны, она ни с кем ни делится. Случая не было, чтобы хоть что-то налево ушло, ну хоть какая-то информация. К примеру, чтобы муж узнал, как бизнес-партнер его же законную гребет, или до свекрухи дошло, что о ней невестка думает. А ведь обе у тети Дуси шьют, чай пьют. Поэтому с ней клиентки и делятся, что надежнее, чем у психоаналитика, журнал-то она не ведет. Или ведет? Ну да Б-г с ней, если и ведет, никто этого никогда не читал и не видел даже, значит, считай что нету.
Нинетка спускается в лифте с Дусиного этажа, облизывает сладкие клюквенные губы. Блузка будет готова завтра, после обеда. Тетя Дуся упакует ее в фирменный пакет, у нее все есть, от всех бутиков, что в Пассаже. Нинетка заедет между массажем и теннисом, заберет, а вечером предъявит Гришке. Он не жадный, Гришка, все аккуратно проплачивает, и массаж, и теннис, и психоаналитика, и на карманные расходы, но наличных все равно не хватает. Так что тетя Дуся очень, очень кстати.
* * *
Дуся везучая, что говорить. Как приехали с детьми в Москву, жили на квартирах. На одной, на второй, на третьей. Всякий раз выходило так, что надо с квартиры вскорости съезжать. То хозяйкин муж начинал к Дусе пристраиваться, и та их со скандалом выгоняла. То сын связался с плохой компанией во дворе и те его к наркотикам приучили. Съехали с квартиры, да поздно было, он плотно подсел. Вроде он не колется, только на таблетках, а бросить сам не может. Теперь Дуся его лечит, в специальную клинику устроила, и платить ничего не надо, за казенный счет. Повезло ей опять, хотя как-то неочевидно, не сразу. Нинетка тогда уже Тимура нашла, или это он ее навел? Ну, не важно кто первый, а только Тимур ее на дорогу и вывел.
Дуся к тому времени уже набрала клиентуру, довольно обширную, у нее и швея была нанята на подхват, она ей по часам платила. Тут Тимурчик и нарисовался, через какую-то клиентку на нее вышел. Заказал ей на пробу, как сейчас помнится, какой-то синий балахон с серебряными блестками. Она за один вечер этот балахон сострочила, а блестки ее швея за ночь нашила на живую нитку. Тимуру понравилось. Что главное - быстро и то, что он хотел. А там отделка, детали - это ему не так уж важно, из зала не видно. Он стал ей заказы давать на пошив сценической одежды, и платил хорошо, пятьдесят долларов за "выход". А "выход" - это все что угодно может быть, хоть трусы, хоть майка, хоть платье концертное. Но кто же теперь в платьях выступает. Все в трусах по сцене прыгают, и майки не всегда одевают. И дело пошло.
Теперь у Дуси пять мастериц над машинками гнутся, заказы валом идут. К особо важным клиентам ее на дом вызывают. Интересно бывает. Некоторые, хоть и знаменитые, а совсем простые, тетей Дусей называют и чаем угощают. К одной приехала, а у нее то ли муж, то ли хахаль - генерал, настоящий, у них дачу по всему забору солдаты охраняют. Так она звонит по телефону: пост номер три, принесите мне чаю! И смотришь, через пять минут солдатик в дверь скребется, на подносе чай тащит, в серебряных подстаканниках, видно, еще со старого времени остались.
Да, мастерицы -то гнутся, а квартиры своей так и нет, на съеме Дуся живет. Она внесла на новое строительство, на четырехкомнатную за кольцевой дорогой, но как то ненадежно это все выглядит. Уже третий год как стройка идет, и конца не видно, а деньги каждый раз доплачивать приходится - такой взнос, сякой взнос. Ездили они с дочкой искать эту стройку, да так и не нашли. Опять в дверь звонят.
- Здравствуйте, Дина Павловна
- Здравствуйте, - Дуся стоит в дверях, держится за раму, но мужчины, двое, настойчиво идут вперед, в квартиру, и ей ничего не остается, как посторониться. Они проходят в прихожую, оба какие-то одинаковые, как сушеная вобла на веревочке, останавливаются, и тот, что постарше, спрашивает:
- Так где мы можем поговорить? Не хотелось бы мешать Вашим работницам.
Дуся, не удивляясь, не задавая никаких вопросов, ведет их к себе в комнатку. Там все завешано незаконченными заказами, заставлено коробками с тесьмой, пуговицами, кружевами и другими швейными аксессуарами, но есть столик, и два стула, и кресло, так что можно разместиться. Она предлагает гостям присесть, а те и без того уже уселись и, особо не церемонясь, разглядывают комнатку и Дусю так, как будто они скучающие туристы, а перед ними музейные экспонаты в запыленных витринах.
Дуся садится на свободный стул и говорит:
- Я вас слушаю.
Старший мужчина переглядывается с молодым, достает из кармана пачку "Кента", закуривает и спрашивает:
- Дина Павловна, а где сейчас Ваш сын?
Дуся сразу пугается так, что у нее начинает дергаться левое веко. Она становится похожа на снулую курицу, и, по куриному ныряя головой вниз, отвечает:
- Он в институте, на занятиях, а почему Вы спрашиваете? Что-нибудь случилось?
Старший визитер выпускает дым в сторону, машет рукой перед лицом, но в маленькой комнатке дым разгонять некуда, и отвечает:
- Надеюсь, что ничего серьезного, только в институте Вашего сына сейчас нет.
"Все шитье мне закоптит, надо будет потом проветрить на балконе, - думает Дуся и спохватывается, - Господи, о чем же я думаю, глупая дуся?" Она пугается еще больше, втягивает голову в плечи и произносит:
- Так Вы наверное знаете, где мой сын? Вы ведь поэтому и пришли, да? Так где же мой сын?
- Он у нас, в отделе по борьбе с распространением наркотиков. - Старший ставит точку и замолкает, и Дуся видит, как он ждет, что она сейчас закричит, и заплачет, и начнет просить за сына. Он смотрит на нее сверху вниз и ждет, ждет, а она молчит, левое веко дергается, голова еще глубже ушла в плечи. Дуся сопит, думает:
- Вот кто пришел. И все-то они знают. И про работниц, и про имя. По паспорту я и правда Дина, дусей муж звал по первости, а потом и дети, а уж позже все так стали звать, и стало это мое имя. Мать девчонкой в Ташкент приехала, она из Проскурова, из ямы выскочила, а потом за Павла Белкина, кантонистова внука, замуж вышла. Дина я, Дина Белкина, а вам не все равно?
Пауза затягивается; старший, устав ждать, хлопает ладонью по столу, так что даже молодой вздрагивает, не говоря о Дусе. Та просто подпрыгивает вместе со стулом, но упорно молчит. Наконец старший раздраженно произносит:
- Итак, Ваш сын у нас, и у него серьезные проблемы. Просто очень серьезные, и только он сам может помочь себе их разрешить.
Тут он опять делает паузу, но уже не такую длинную, не надеется на Дусю, что она подаст реплику. А она и не подает, помалкивает себе, дает ему высказаться, проявить себя. Сын у нее в самом деле наркоман, это она знает, но таблеточный, "колесный", не колется. И Дуся не колется, ждет, чего скажут. Старший устало трет лоб, оглядывается, куда бы стряхнуть пепел (Дуся подставляет ему хрустальную туфельку - пепельницу) и произносит главное, зачем собственно и пришел:
- Мы хотим, чтобы Ваш сын нам помог, навел на поставщиков, у кого он товар берет. Поговорите с ним, повлияйте, а то он упорствует в своем ненужном заблуждении и сотрудничать с нами отказывается.
- Теперь понятно, чего вам надо, - Дуся откидывается на спинку стула, вывинчивает голову из плеч, и устало, но совершенно спокойно говорит, - Тут вы маху дали. Сын мой ни с кем не кооперируется, ни у кого ничего не берет. Он в аптеке за углом открыто таблетки покупает, да вы сами знаете какие, их без рецепта продают, и из них себе зелье и готовит. Не надо ему никаких поставщиков, у него государство поставщик. Ничего у него нет, и в доме у нас тоже ничего нет, если только вы с собой не принесли.
Гости переглядываются, старший гасит сигаретку в туфельке, они встают, прощаются и уходят. Уже в дверях молодой сотрудник поворачивается к Дусе и говорит, протягивая визитку:
- Если хотите, могу помочь устроить его на лечение в хорошую клинику. Позвоните мне, вот мой телефон. Сын сегодня придет, не беспокойтесь.
Дуся берет визитку, прощается и закрывает дверь. Она возвращается к себе в комнату, садится на стул, берет бычок из туфельки, чиркает забытой на столе зажигалкой, жадно затягивается. Давно, давно не курила, берегла здоровье, все для этого гаденыша. Ладно, пихну его в лечебницу, кому-то ведь они помогают. Все-все, гасит она окурок, машет рукой перед собой, разгоняя дым; встает, открывает окно, выносит пепельницу на кухню. Останавливается перед ведром, стоит, смотрит в стену, забытая пепельница дрожит в ее руке.
* * *
Раньше, до Москвы, Дуся жила в Ташкенте, у нее там был большой прохладный дом, и муж, и дети, сын и дочка, во дворе росли абрикосы, гранат. Она работала в ателье, закройщицей, а муж на автобазе, в конторе. Хорошо жили, не хуже людей, пока не настали девяностые годы. Заказчицы разъехались кто куда, кто в Россию, кто в Германию или Израиль и ателье закрылось, а за ним и автобаза. Жить стало не на что и как-то неуютно. Никто их особо не гнал, а только все вокруг вдруг начало меняться так быстро, что успевай замечать, и вскорости оказалась Дуся у себя дома, никуда не выезжая, в другой стране, мало ей подходящей. Тогда и решила она - ехать надо! А куда ? да домой, в Россию, тем более зовут, вон по телику на всех каналах президент желваки гоняет - вставайте, люди русские! Идите домой, Родина-мать зовет. Ну ладно, встали пошли.
Дали им направление в деревню, в Смоленскую область. Приехали они, а там, даром что Европа, а дикость такая, что жить нельзя. Газа нет, телефона нет, водопровода нет, канализации нет, электричество по часам. Работа есть, но денег почти не платят, все живут своим хозяйством, а у них какое хозяйство? Выделили им брошенный дом, так его ремонтировать легче новый построить. А чтобы разрешение на строительство получить, железные башмаки стопчешь по инстанциям ходить. И все пьют, и мужчины, и женщины, и подростки. Пожили они некоторое время, поглядели на это на все и решили уезжать пока не затянуло.
Муж вернулся в Ташкент, благо дом не продали, а Дуся с детьми подались в Москву, у нее там сестра троюродная нашлась, приютила на первое время. С тех самых пор они живут с мужем врозь, он и не приезжал ни разу их проведать. Дуся от него и отвыкла уже, странно даже, столько прожили и как мокрой тряпкой кто-то часть жизни вытер. Да она и занята очень, шитье, дети, заказчицы, шоу-бизнес с Тимуром, печалиться времени нет.
Незаметно, как легкий вздох, пролетели семь лет, библейский срок. Семь лет служил Иаков за Рахиль, а в свадебную ночь ему подсунули ее некрасивую сестру Лею. Так и Дуся, семь лет отжила в Москве, и у нее обнаружилась меланома. На спине, на загривке, что всегда торчит из-под любого платья. Да она и не думала никогда, не прикрывала, ходила в сарафанах, пеклась-жарилась на ташкентском солнце, и ничего. А здесь, в московской переменчивой погоде, случилось.
Так Дусе жалко себя стало. Как же это, только жить начала, на ноги стала, в столице прижилась, и с работой все хорошо, ах, бедная я, бедная я Дуся! Сирота я горькая, ни мамы, ни папы, ни мужа, ни любовника, и пожалеть меня некому, несчастная я, бедная я Дуся! Так она поплакала, пожалилась сама себе, да и стала лечиться: дети еще не на крыле, и квартиры нет, и вообще помирать неохота. Опять же везучая она Дуся - в Москве это случилось, не в смоленском селе, и не в азиатских пучинах. Сделали Дусе операцию, потом химию, потом облучение. Вроде бы остановили эту заразу. Тут Тимурчик проникся, чувствительный он парень, и сделал ей подарок - тур в Италию на десять дней.
Дуся сроду за границей не была, ну разве что Ташкент теперь можно засчитать за заграницу. Она собиралась в дорогу с радостью. Одеть особенно нечего было, другим она шьет, а на себя сроду времени нет. Дуся поехала на рынок, купила джинсы, слаксы, шорты, кучу всяких маек, пару блузок с длинным рукавом, кроссовки, летнею кружевную шаль плечи прикрывать, шляпу. Уложила все в дорожную сумку, добавила взятый у дочки фотоаппарат и полетела - в Рим! Вы только подумайте - Рим!
Италия, мягкая, теплая, шелковистая как старинный габардин, так и хочется приласкать. Дуся и ласкала: долины и горы, луга и море, старинные дома и дворцы. Венеция (мама родная, неужто на самом деле?! Ущипните меня, нет, не надо, не хочу просыпаться!), вода проступает из-под камней на площади Святого Марка; Флоренция, Верона, Сиена, Орвието, Неаполь, Помпеи. Слова на языке как сладкая спелая вишня катаются, одно другого лучше. Господи твоя воля, как же ты решаешь, кому родиться в Умбрии, а кому на Тамбовщине? Кости бросаешь, как чаевники в ташкентском духане? Чего ж мне не пофартило?
В Сиене Дуся набрела на маленький магазинчик. Дверь на улицу была открыта, а Дуся устала, все в гору да в гору, ну и зашла. Смотрит, пустая комната, никого нет, освещение желтое, мягкое, от лампы из старинного стекла, а в магазинчике весь товар - открытки. Расставлены по полкам, большие и маленькие, рамочки на них нарисованы золотом с рубином, красивые, с завитушками, а в завитушках птички, и листья, и виноградные гроздья. А посредине текст какой-то, красивыми буквами на непонятном Дусе языке. Не латинские буквы, и не кириллица. Дуся заглянула в боковую дверь, а там нестарый еще мужчина, худой, черноволосый, сидит за столом, макает перышко в баночку с жидким золотом, и рисует новую открытку. Поздоровались, стали разговаривать, и оказалось что Дуся все понимает, что мужчина говорит, хоть и языка не знает. И говорит он о том, что зовут его Эвен Каредиа и эти открытки - еврейские, в старинном стиле, поэтому на них нет изображений людей, только виньетки и слова.
- Что же за слова, - спросила Дуся, - добрые пожелания к праздникам?
- Есть и такие, - ответил мужчина, - но по большей части это отрывки из еврейской библии. Вот на этой открытке, - и он взял одну большую, размером со школьную тетрадку, - написано: "...наступило утро, и запели птицы. Сегодня будет хороший день".
Дуся купила открытку, попрощалась и ушла.
- Повешу дома в рамочке над кроватью, - думала она, - каждое утро буду видеть поющих птичек и ждать хорошего дня.
* * *
В конце улицы Дуся повернула налево и оказалась на маленькой площади, от которой лучами отходили четыре старинных улочки. Через площадь, на стене дома была устроена мраморная чаша, в нее из старинного бронзового крана в виде львиной морды тоненькой струйкой текла вода. Над чашей, склонившись, стояла Нинетка и пила воду из пригоршни. Дуся засмеялась, подошла к Нинетке, та обрадовано вскрикнула, они обнялись и разом заговорили:
- Ой, как ты здесь?! Надо же, какая встреча, тесен мир!
- Мне Гришка купил индивидуальный тур, вали, говорит, из Москвы, у него там закрутилось что-то серьезное, мне, говорит, спокойнее будет, если ты по Италии покатаешься, и без определенного маршрута. Денег дал, трачу-трачу, а все есть!
- А мне Тимур путевку купил, тур, восемь городов включено, и надо же, чтобы именно в эту минуту, здесь, на площади, ты оказалась! То есть не зайди я в магазинчик, или задержись там на пару минут дольше, и мы бы уже не встретились, - Дуся погладила Нинетку по плечу, - ты смотри, и блузочка моя пригодилась. Как же я рада тебя видеть, будто я снова дома.
- Пойдем куда-нибудь, посидим, - сказала Нинетка, - у тебя время есть? У меня-то навалом, я гида отпустила на сегодня, надоел.
- Есть еще час до автобуса, - сказала Дуся, - пошли вон в тот ресторанчик, видишь, в переулке, за кустом роз?
Они заняли столик на улице, под навесом, увитым цветущими лианами, к ним подошел официант в длинном белом фартуке, предложил по бокалу кьянти для начала и меню. Они заказали пасту ламборжини, и еще кьянти, а потом мороженое и кофе и все говорили, говорили. После второго бокала кьянти Дуся вдруг опечалилась, замолчала, сорвала цветок с лианы, подала его Нинетке:
- Возьми от меня, засуши на память.
- Ты чего, какую память? - удивилась Нинетка. - В Москве встретимся, я к тебе шить приду.
- Это как Б-г даст, - сказала Дуся. - Как твой Гришка разрешит свои проблемы, и как я разрешу мои.
И она наклонилась вперед, сбросила шаль, оттянула воротник , ткнула пальцем пониже шеи и спросила:
- Видишь?
Нинетка посмотрела - на спине, чуть пониже бугорка, где заканчивается шея и начинается собственно спина, вился красный шрам, обставленный с двух сторон красными же точками от скобок.
- Это меланома, - Дуся выпрямилась, подтянула шаль на место. - Ну чего ты скисла? Вытри слезы, это не повод для печали.
- А что же тогда повод? - утерла глаза Нинетка.
- Вот когда у тебя молоко убежит, или у Гришки деньги кончатся, тогда и печалься, - сказала Дуся. - А тут плачь не плачь, слезами делу не поможешь. Да ничего, я в порядке. Врач сказал, у меня позитивная реакция на лечение, я в ремиссии. Ладно, я пойду, пора, давай обнимемся на дорожку. Цветочек мой береги.
Они обнялись и Дуся побежала к автобуса, а Нинетка все сидела в ресторане, пила кьянти, плакала и очень себя жалела. На следующий день она вернулась в Рим, у нее был зарезервирован двухкомнатный номер в уютном маленьком отеле на виа Карло Альберто.
* * *
На остановке в Риме стояло много людей, все они смотрели в сторону, откуда подъезжали автобусы, и только смуглолицый мужчина и белокожая девочка лет шести смотрели на Нинетку. Она подошла, поздоровалась и спросила, на каком автобусе можно доехать до Термини?
Малышка спросила:
- Что ты здесь делаешь? Зачем ты приехала в Рим?
Нинетка сказала:
- Да просто посмотреть, как и что здесь в Италии. Мне интересно, а здесь очень красиво. Страна у тебя, малышка - просто рай земной. Так где я могу купить билет на автобус?
- Перейдите улицу, и видите, вон, на углу, маленький киоск? Вот там и продают билеты, - показал рукой отец девочки.
- Будь очень осторожна, как будешь переходить дорогу, - девочка схватила Нинетку за руку, заглянула тревожно в глаза. Маленькая ручка железным кольцом охватила запястье. - Пожалуйста, пожалуйста, будь осторожна, это очень опасный город. Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.
- Как ты хорошо говоришь по-английски, - удивилась Нинетка.
- Ее мать - англичанка, и зимой она живет в Лондоне, ходит там в школу. - Отец погладил девочку по голове и она разжала руку и отпустила Нинетку. - Идите, купите билет и возвращайтесь, мы покажем, где Вам нужно сесть на автобус.
Нинетка сходила за билетом, и пока она это делала, движение на улице замерло - не ехали ни автобусы, ни машины, и даже люди не проходили по улице. Она вернулась на платформу, мужчина что-то сказал по-итальянски, девочка тихо засмеялась, и по улице снова поехали машины, зазвучали голоса.
- Вон Ваш автобус подъезжает, - показал мужчина, - счастливо!
- Пока, пока! - закричала девочка, - Будь осторожна, пока! - и они взялись за руки и ушли из Нинеткиной жизни, а она села на автобус и поехала в гостиницу. Надо уложить вещи, завтра улетать назад в Москву. А не хочется. Так бы и жила себе в Риме, ездила на автобусе, звонила детям, ждала бы их в гости. А может быть, это дети бы ей звонили, и приглашали в гости. В Москву, в Москву!
* * *
В Москве Нинетка созвонилась с Дусей, и даже хотела что-то у нее шить, да так и не собралась. То одно, то другое, с Гришкой проблемы, педикюр, массаж и прочая толкотня и она пару месяцев не звонила тете Дусе, не до того было.
А потом тетя Дуся пропала. Перестала отвечать на звонки. Может, она и умерла, хотя мне бы этого не хотелось. Просто она переехала в дальние страны, и живет теперь где-то в глухой иностранной провинции у синего-синего моря. Поставила машинку на столик у окна и шьет людям по-прежнему. Окно завивает хмель, жужжат пчелы, мягкое солнце золотит ее руки. На спине у тети Дуси все прошло, как и не было, только шрам вьется тонкой белой ниткой пониже шеи. От заказчиц у нее отбоя нет.