- пел Серёжа Городец, тихонько подыгрывая себе на гитаре, а мы, бойцы девчачьего стройотряда "Ромашка," смотрели на него, как зачарованные, тая от обожания. За окном моросил затяжной и холодный, совсем не летний дождь, хотя дело было в июле. Урал, понимаете ли. Здесь всё не так, как в моей любимой Одессе, городе моего детства, где зима - это зима, а лето - это лето, то есть с наступлением июня можно прятать тёплые кофты как минимум до сентября. А тут, в Свердловске, я, взрослая уже девушка, впервые в жизни увидела, как в августе люди носят демисезонные пальто (абсурд какой: пальто - летом!) Хотя начаться лето может вполне как настоящее лето: жара, комары, лёгкие платья без рукавов.
Так было и тем летом, когда я успешно завершала первый курс Свердловского университета: жара, июнь, экзамены, короткие, странно светлые ночи, а в июле - в долгожданный стройотряд. Хотя и просил-умолял меня Коля Гаврилов: "Не езжай!" Близкий друг, замечательный человек. Но в этом вопросе я просто не могла его понять: романтика же! Как можно от неё добровольно отказаться?! "Не езжай, - настаивал Коля, - какая романтика? Там ты пить-курить научишься". Ну уж это казалось мне просто смешно, с какой это стати я вдруг пить-курить начну, тем более в стройотряде? Да... Тогда я ещё не знала, что он прав.
Новенькая, защитного цвета униформа, эмблема УрГУ с цветком ромашки, собственноручно пришитая к рукаву, бывалые старшекурсницы, обращающиеся с нами, новичками, как с равными, чувство принадлежности к чему-то очень благородному и возвышенному, ну и возможность заработать немного собственных карманных денег (на большее девчачьи стройотряды не могли рассчитывать) - мой восторг от всего этого не утих и на следующий год, когда я снова поехала в стройотряд. Да и выбор был невелик: или в колхоз в сентябре - или в стройотряд летом. Это называлось тогда "третий трудовой семестр", (то есть, поясню для тех кто родился позже: два семестра учишься, третий - работаешь, обсуждению это не подлежало). Сентябрь - это осень, осень - это холодно. Лето - это тепло. Именно такая нехитрая (одесская) логика сделала для меня выбор простым: конечно стройотряд, это ведь летом. К тому же за отработку в колхозе не платили совсем, а в стройотряде хоть немножко, но всё же можно было заработать. Я даже не запомнила сколько, и что я на эти деньги потом купила, так незначительна была сумма. Ей всё равно было далеко даже до маминой мизерной заплаты преподавателя музучилища.
Мы строили коровники для колхоза недалеко от Ирбита. Огромные гулкие бетонные коробки были уже готовы, нашим боевым заданием была малярка и штукатурка. Жили мы в одном из таких недоделанных коровников: два ряда железных кроватей, заправленных тонкими, вылинявшими до бесцветности одеялами, расставленные вдоль узкого длинного здания, уходили, казалось, в бесконечность.
Труд был довольно тяжёлым, кто не умел штукатурить, те подносили вёдра с раствором. По сравнению с раствором, вёдра с водой казались лёгкими. Мне лично выпало работать на растворомешалке, а это означало: лопатой загружаешь в наклонную бочку песок, цемент и воду вёдрами, потом нажимаешь кнопку, электричество крутит бочку, перемешивает компоненты, потом открываешь нижнюю крышку - и готовый раствор выливается в специальное корыто, на профессиональном жаргоне "банка". Мы называли эту ёмкость "качель" (туды его, в качель). И пока это корыто с раствором везут к штукатурам, а нам доставляют пустое, мы с Альмирой могли перевести дух. Штукатурщицы не любили сидеть без дела, ожидая раствора. Тут они вспоминали о своём старшинстве (на один год старше!) и немилосердно погоняли "молодых". Да и все мы понимали: дождь или не дождь, устала или не устала, а норму выполнить надо, иначе нам и этого мизера не заплатят.
Однажды мы с Альмирой решили поднатужиться и заполнить корыто двойной порцией раствора, чтобы потом отдохнуть подольше. Когда же мы, уже на последнем издыхании, наконец закидали в мешалку вторую порцию ингредиентов и со вздохом облегчения нажали кнопку, чтобы начать процесс перемешивания, то... о ужас! Все эти неперемешанные ингредиенты вдруг вывалились прямо в корыто с готовенькой первой порцией! Оказалось, что я забыла закрыть нижнюю крышку. Испорченными оказались обе порции, и вместо долгожданной передышки нам нужно было срочно готовить новую порцию! От ужаса я онемела и окаменела. Альмира же после небольшой паузы вдруг громко расхохоталась. И тем спасла положение, вернув меня к жизни.
Дожди в то лето сильно подмочили мой энтузиазм. Представьте себе: в разгар июльской жары вдруг начинается дождик, сначала ты ему радуешься, как приятной передышке, но дождь идёт и идёт, то морося, то усиливаясь, целый день, всю неделю, другую неделю, и не перестаёт целый месяц! И дождик-то не то, что в Одессе, когда босиком по тёплым лужам, а холодный, градусов 13-15, а то и совсем ледяной. А строительные работы, сами понимаете, часто под открытым небом, уж во всяком случае дорога на работу, минут 30 пешего хода, всегда под открытым небом. Штукатуры и маляры хоть и под крышей, но в пустом длинном и гулком бетонном помещении, с незащищёнными проёмами окон, ещё хуже: ледяной ветер свищет, сыро, промозгло!
Бетонная дорога лишь одна: от столовой до общежития и обратно. А на работу мы ходили, как бы это назвать, по бездорожью. Дожди быстро превращали относительно утоптанное и безопасное ранее бездорожье в непроходимые лужи жидкой грязевой каши. Они становились всё глубже и разливались всё шире. Резиновые сапожки были лишь у самых предусмотрительных, и то, коротенькие, чуть выше щиколотки, "дождевые" сапожки. В городе Свердловске почва каменистая, и после дождя практически не бывает грязи, вся вода куда-то стекает. Так что резиновых сапог почти ни у кого из нас не было.
Так вот: а на работу идти всё равно надо. Начерпала в кеды жидкой грязи или не начерпала - вперёд! Вскоре стали черпать и сапожки, которые чуть выше щиколотки. В "Ромашке" начали особенно ценить интуицию отдельных бойцов, которые умели находить брод посреди этих огромных луж, и проводить за собой остальных, как говорят на Урале, "сухой ногой". Я в этих ситуациях быстренько заслужила кличку "Сусанин", так как заводила народ в самое гибельное, глубокое место, из которого выбраться можно было лишь начерпав полные сапожки. Ненарочно, конечно.
Командир и комиссар, (да-да, молодёжь, в стройотрядах мы были "бойцы", и у каждого отряда был "командир" и "комиссар"! Хотя они были точно такие же студентки, как и остальные). Так вот, наше командование, оценив ситуацию, устроило нам всем культпоход в сельпо. Там продавались высокие, до колена, чёрные болотные сапоги. Правда размер имелся в наличии один-единственный: 42-й. Зато никому эти сапожки не жали! Верхний край каждая вырезала себе по-своему: кто зубцами, кто лепестками, кто бахромой, а кто просто подписал своё имя изнутри. Надо было видеть, как мы форсили в этих сапожищах! Теперь никакие лужи были нам не страшны! От воды снизу спаслись, но от воды сверху - никакие штормовки не спасали. Хотя казалось бы: само название "штормовка" предполагает, что эта куртка с капюшоном защитит владельца от штормов и ветров.
Теперь слушайте дальше: одежду сушить практически негде, общежитие для этого не приспособлено, отопление, даже там, где оно в принципе есть, не работает. Почему? А потому что лето же! А лето - это тепло, в принципе, поэтому в принципе никакое такое центральное отопление никому не положено, с мая по октябрь, хоть снег выпадай! (А это, кстати, совсем не редкость на Урале летом!) Ах, занесло меня! это уже совсем другая, больная, тема, намёрзлась за годы жизни в России, никак не могу забыть.
Так вот, сидим мы, значит, после работы и ужина, усталые, полумокрые, разомлевшие от тепла, тесно набившись в небольшую комнату-сушилку, где какие-то благодетели установили для нас железную печурку, которую надо было топить дровами, мокрые насквозь "штормовки" и прочая верхняя одежда сушится плотными рядами вокруг печурки, мы не замечаем тяжёлых испарений и спёртого воздуха, мы забываем о противно моросящем ледяном дожде снаружи, мы зачарованно глядим на огонь, полыхающий в печурке, и буквально впитываем в себя светлые грустновато-романтические песни, которые поёт для нас под гитару мой однокурсник Серёжа Городец:
"Солнца не будет, жди - не жди,
третью неделю льют дожди,
третью неделю наш маршрут
с доброй погодой врозь
(...)
А у костра ни сесть, ни лечь,
ну как не устанет дождик сечь?
Послушай, давай станцуем вальс
в ритме дождя..."
Или эта:
"На Соловецких островах
дожди, дожди,
ну как расскажешь на словах,
как льют они?
В конверт письма не уложить:
ветра, шторма.
Нет, надо просто здесь пожить,
ты приезжай сама..."
Случайно или нет, но большинство песен о дожде, дождях, дождями, про дожди. Но в песнях это какие-то совсем другие дожди, не те, что за окном, дожди из какой-то другой жизни, мы их искренне любим, эти вымышленные поэтами дожди, и просим Серёгу: "Давай нашу любимую!" И он никогда не отказывает, поёт её снова и снова, а мы не смеем подпевать вслух, но подпеваем всей душой:
"Я вас люблю, мои дожди,
мои тяжёлые, осенние,
чуть-чуть смешно, чуть-чуть рассеянно
я вас люблю, мои дожди.
А листья ластятся к стволам
и тротуары - словно зеркало
и я бреду по зеркалам
в которых отражаться некому..."
И буквально млеем от счастья. Что-то такое чарующее, чуть ли не мистическое есть в этом сочетании: огонь, гитара и простая самодеятельная песня. Как приворотное зелье: сложите всё вместе - и получается влюблённость и романтическое головокружение.
Мы все были влюблены в него в то лето. Когда он пел, то как будто бы нимб светился над его головой, и нас как мотыльков неумолимо тянуло к этому свету. Не помню, как Серёжа оказался в гостях в нашем девчачьем отряде, не помню, сколько вечеров он провёл с нами, скорее всего только один. Но тот вечер с песнями о дождях, под гитару, с жарким огнём в железной печурке, с мокрыми штормовками, почти заслоняющими от нас огонь - тот вечер остался самым ярким, самым сладостным впечатлением того лета! Серёжа принадлежал нам всем, мы, каждая втайне, обожали его со всей страстью романтической девичьей души. Но никто не смел посягнуть на него, все знали: он "занят", у него есть невеста. Как жаль, что их брак впоследствии всё же распался.
А песня про дожди, та самая, наша любимая, осталась моей любимой до сих пор. Осталась любовь к гитаре, к самодеятельной песне. Осталось лёгкое сожаление: "Эх, если бы я только знала тогда, что у них с Наташей не идеально..." А от реальных пронизывающе-холодных дождей остался подсознательный иррациональный страх в совсем иных климатических условиях. Вот уже больше 5 лет живу в Хьюстоне, в субтропическом климате, а всё пугаюсь каждый раз, когда начинается дождь: "Похолодает!" Забыла уже, и никак не привыкну, что дожди бывают тёплые.