Какое чудесное слово: писательница. Наконец-то я осмеливаюсь примерить к себе этот титул! Только что вышли из печати мои самые первые две книжки, и даже мой придирчивый и строгий бывший научный руководитель, а теперь друг, называет меня за глаза 'замечательной писательницей'! Про близких друзей я уж и не говорю, они друзья, им 'положено' меня ободрять. А ведь мне 50 лет, жизнь уже как бы и прошла больше чем наполовину. Как странно!
Я никогда не мечтала стать писательницей, я знала, что это не по мне. Меня научил этому мой самый первый неудачный писательский опыт. С раннего детства я была жадной читательницей. Читать я научилась рано, родители и не заметили, как и когда. Помню, едем мы в Одесском трамвае, мне примерно года 4, я сижу у окна и громко читаю вслух из книжки с картинками:
'Дали туфельки слону,
взял он туфельку одну,
и сказал: 'Нужны пошире,
и не две, а все четыре!'
Взрослые заспорили: она дескать просто запомнила стишок, не может ребёнок так рано читать. А мама, гордясь мною по праву, говорит: 'А дайте ей газету.' Я стала читать вслух газету. Конечно, не помню, что именно там было написано, небось и не поняла половины слов, но помню, как все взрослые заахали и завосхищались: что за чудо-ребёнок!
Моим любимым чтением были сказки. Я глотала одну толстенную книжку за другой. Ближе к школьному возрасту мама заволновалась, что ребёнку нужна и познавательная литература. Её лучшая подруга как раз работала в детской библиотеке, мама отвела меня туда и поручила ей. О! Библиотека! Это одно из сладчайших воспоминаний моего детства в Одессе. Мимо маминого училища на Петра Великого, вниз по коротенькой улочке Клары Цеткин, пересекаем Комсомольскую и вниз по Перекопской Победы! И вот она, с левой стороны, Детская библиотека! Тётя Света Кальченко открыла для меня целый мир детской научно-познавательной литературы: я узнала о Титанике и его гибели от столкновения с айсбергом, о том, как капроновый шарф делают из невидимого газа. Эти истории я помню до сих пор, и ясно вижу картинки из той далёкой детской книжки. Другие истории я не запомнила, но помню общее впечатление счастливого восторга от посещения детской библиотеки и жадного поглощения книги за книгой.
Потом тётя Света решила расширить мои горизонты и записала меня в Центральную Детскую библиотеку города Одессы, в скверике Пале-Рояль, примыкающем к знаменитому Оперному театру! О, восторг от этой особой библиотечной тишины, от свободного движения между длинными, высокими полками, тесно заставленными книжками, каждая из которых кричала, шептала, манила: 'Прочти меня!' Здесь я открыла для себя научную фантастику. Она захватила меня целиком! Я не успокоилась пока не перечитала всё, что та библиотека могла предложить.
Вот тут мне и пришла впервые мысль о том, что и я могла бы сочинить научно-фантастическую историю. Я завела особую тетрадь, намусолила химический карандаш, придумала имена героям, так чтобы постраннее и понеобычнее ... и ни с места. Даже не помню, успели ли они у меня улететь с Земли и приземлиться на странной планете, или не успели, прежде чем моя фантазия безнадёжно застряла! Не помню даже, сколько страниц мне удалось исписать, но помню, как мне было стыдно. Даже по детским меркам написанное мною было абсолютной ерундистикой. Я поспешила уничтожить следы своего позора, и никогда никому об этом не рассказывала. Надо же! А казалось так легко: фантастика же, пиши что в голову взбредёт. А оказалось совсем не так.
Я и к чтению фантастики после этого остыла надолго, пока уже в поздние студенческие годы не открыла для себя Стругацких, Брэдбери, Лема и других. Тогда я полюбила фантастику заново и надолго, хотя и опять не навсегда. В тот период у меня опять мелькнула, было, сумасшедшая идея написать свою собственную социальную фантазию, наподобие 'Сна Веры Павловны' Чернышевского, только лучше, 'Сон' этот мне не совсем нравился. Однако и этой честолюбивой идее не суждено было воплотиться в жизнь. У меня получалось ещё суше и скучнее, чем у Чернышевского.
Да и сама идея 'свободной любви,' в тот счастливый исторический период, после 'отмирания семьи, частной собственности и государства', (ради чего я собственно и взялась за свою 'социальную фантазию')- эта идея не была у меня в уме вполне проработана, не могла я себе вполне представить порядочных мужчину и женщину, которые живут вместе лишь до тех пор, пока любовь одного из них не угаснет, или не переместится на иной объект. Что-то тут было не так, чего-то не хватало, или счастья, или порядочности одного из партнёров, или настоящей любви, или здравого смысла. Одним словом, и этот мой писательский проект погиб ещё в зародыше.
Вот и всё! Кроме только что упомянутых неудачных опытов, моё писательство ограничивалось школьными сочинениями, курсовыми и дипломными работами, диссертацией и мелкими статьями по философии (тезисы докладов для конференц-туризма, главным образом). Мои школьные сочинения были пресными и безвкусными, хотя я всегда получала за них пятёрки. А может быть именно поэтому. Я знала, что требуется для пятёрки, и послушно строчила: образ Катерины, да тёмное царство, да сословные предрассудки и тому подобное. Книги эти мне не нравились. Ни одну книгу, и ни одного автора я не полюбила из школьной программы по русской и украинской литературе, хотя учительницы обе были очень хорошие, я их любила, они меня тоже, и уроки у них были довольно интересными.
Одно-единственное исключение ворвалось в мою жизнь, когда мы переехали в Оренбург, и я пошла там, в новой школе, в 9-й класс. Всю мою школьную жизнь до этого момента я свято верила, что лишь естественные науки дают пищу уму, интересны и достойны изучения. История же и литература - это скучное 'бесплатное приложение' к стандартной школьной программе, не требующее размышления, а лишь бессмысленного запоминания. К тому же, в новой школе учительница по литературе попалась мне самая плохая из всех, что только можно себе представить! И тут вдруг пришлось мне прочитать 'Преступление и наказание' Достоевского!
Будучи примерной ученицей и отличницей, я всегда честно выполняла все домашние задания и никогда не пыталась хитрить. Надо значит надо, хоть и скучно. Но Достоевский, неожиданно для меня, не просто захватил меня, а круто повернул всю мою жизнь совсем в другую сторону. Это был, как говорят по-английски, challenge, брошенный мне в лицо вызов: 'Ты говоришь, общественные науки - это не науки, а вот попробуй-ка, докажи эту теорему, если ты такая умная!' И мой ум отчаянно метался в попытках ответить на вопросы 'Преступления и наказания,' однако это было куда сложнее, чем в математике! Моя детская незамутнённая вера в коммунизм была безнадёжно подорвана и подпорчена. Я ещё долгие годы сражалась, и билась, и не хотела сдаваться, пытаясь доказать и оправдать коммунистические идеалы, однако вопрос студента Раскольникова так и оставался без ответа: 'Если для счастья человечества нужно убить всего лишь одну злобную старушонку-процентщицу, вредную вошь, то разве не обязан я выполнить это поручение? Разве я не герой и молодец?'
Сейчас мне странно: как долго я закрывала глаза на этот неотвеченный вопрос и агитировала своих студентов за 'научный коммунизм', хотя где-то в глубине моего сознания я всегда знала, что если мне лично доведётся, условно говоря, пойти к старухе с топором под полой, ради всемирного счастья человечества, ради победы коммунизма - то я этого сделать не смогу. Я даже считала это своей слабостью и стыдилась этого.
На моём писательском опыте этот духовный конфликт отразился следующим образом. По 'Преступлению и наказанию' мы писали сочинение в классе, а не дома. Я выбрала свободную тему, наверное, рискнув так впервые в моей школьной жизни. Я просидела всю перемену, и продолжала строчить ещё после того, как прозвенел звонок в конце второго урока, и все уже сдали свои сочинения, я исписала, наверное, целую тетрадку, пытаясь ответить на вызов Достоевского, ответить на вопрос студента Родиона Раскольникова.
Я была вполне горда своим сочинением, я была уверена, что учительница назовёт его необыкновенно хорошим, не по годам выдающимся литературным произведением. Однако она скучно, без всяких комментариев объявила оценки классу: мне - пять за литературу и тр-р-рояк по языку, так как второпях я забыла поставить пару запятых, или может быть, поставила лишние. Это был крупный шок! Троек я не получала с первого класса, тем более по русскому языку. Я и четвёрки-то получала редко. Вот такой награды удостоился мой первый удачный литературный труд! От горя я забросила куда-то тетрадку и потом так никогда и не могла её найти. А жаль, сейчас мне очень было бы интересно прочитать, что я написала тогда.
Курсовые и дипломные работы по философии в студенческие годы радости мне не доставляли совсем! Меня особенно подкосило критическое замечание моей научной руководительницы, что стиль у меня совсем ненаучный, что я пишу как говорю. Это я сейчас понимаю, что в этом как раз моё достоинство, а не недостаток, а тогда я очень огорчилась, и изо всех сил выворачивала свои мозги наизнанку, чтобы моя писанина выглядела 'научно.' С грехом пополам написала и защитила дипломную работу, закончила университет, уже не на круглые пятёрки, как в школе, а наполовину с четвёрками, но всё равно неплохо.
Потом была кандидатская диссертация и многочисленные статьи и тезисы докладов. К тому времени я уже умела изображать 'научный стиль,' хотя мне всё ещё это давалось с трудом, и научным руководителям приходилось время от времени меня одёргивать: 'Ну нельзя же писать, как говорить, Людмила Георгиевна!' Ожидаемое удвоение зарплаты после защиты кандидатской было мощным стимулом, который тащил меня через вязкие болота 'научного стиля' и наконец-то выволок на желанный берег материального благосостояния.
Всё это время для души у меня была публицистика. Я это так не называла. Просто время от времени не могла удержаться, чтобы не ответить на какую-нибудь острую публикацию в газете или журнале. Посылала, печатали, хвалили, присылали даже гонорары это было очень лестно и приятно. Журнал 'Урал' даже стал заказывать мои статьи и называть меня 'публицистом.' Было исключительно приятно, но сама себя так называть я не осмеливалась. Публицист - это тот, кому за это зарплату платят. А у меня это было - хобби. Размер гонораров был чисто символическим.
Самое странное - это то, как посреди это рода писательства в моей жизни вдруг появилась 'Ваза.' Я её не планировала, я её не обдумывала, я о ней не мечтала, как о возможной публикации, да у меня и времени-то на неё не было! Но она как бы вырвалась из моей души, независимо и даже вопреки моему желанию, в странном жанре сказки-притчи. Мне было слегка за 30, сказок я уже давно не любила, притч не любила никогда, откуда взялась эта сказка 'Про Вазу'? Понятия не имею. Написала я 1-ю часть одним духом, почти не переписывая. На машинке перепечатать её мне даже и в голову не приходило, может быть, если бы она была закончена, то другое дело. Перечитывая, не испытывала обычной неудовлетворённости, как в своём философском писательстве. Сколько бы ни перечитывала - ничего изменить не хотелось, но вот загвоздка была в том, что я не знала, как закончить. Такое чудесное начало у сказки - а конца нет и не видно. Не поверите, 20 лет пролежала 1-я часть, пока я наконец не увидела в уме и не написала часть 2-ю и 3-ю, закончив наконец, коротенькую сказку 'Про Вазу'!
За эти 20 лет много крупных изменений произошло в моей жизни: с преподавания научного коммунизма меня уволили по сокращению штатов, и почти сразу после этого я пришла ко Христу, что стало центральным поворотным пунктом моей жизни, рождением свыше. Карьера преподавателя научного коммунизма или философии теперь была не для меня, я больше не верила в философию, в эту 'любовь к мудрости', которая отвергает истинную Мудрость, отвергает Истину, которая есть Христос.
Да и вакансию найти было бы непросто. Ради заработка я бралась за любую работу: научный сотрудник лаборатории истории освоения Тюменского Севера (недолго там мне удавалось делать вид, что то, что я пишу, имеет отношение к освоению Тюменского Севера), учитель игры на гитаре в подростковом клубе (не спрашивайте, как мне удалось это, сама я так никогда толком гитару и не освоила!), учитель Библии там же (это было неплохо), потом, когда к Библии и к 'нерусскому' протестантскому христианству стали относиться более подозрительно - мы переименовали мой предмет в 'Основы философской культуры' (это было очень занимательно и вполне серьёзно, ни один философ не подкопался бы). Одновременно я подрабатывала там же уборщицей.
Все эти мои труды, хотя и сопровождались писательством, но это было не то писательство, за которое называют 'писателем', разве что Паниковский с Балагановым, когда подглядывали за Бендером, пишущим что-то для папки 'Рога и копыта', хихикая говорили: 'Пиши-пиши, писатель.' Вот таким 'писателем' и мне довелось быть большую часть моей жизни: отчёты, учебные планы, заявления, автобиографии, жалобы в ЖЭК, учётные карточки, копии документов, характеристики на саму себя как бы от профкома и тому подобное.
О настоящем писательстве я и не мечтала. Написать и опубликовать книгу одно время я мечтала, но лишь потому, что без этого я бы не смогла получить степень доктора наук. Я даже уже накропала, было, законченный черновой вариант, одобренный, между прочим, в Москве, в Институте Социализма в отделе всемогущего в то время в этих кругах Бутенко. Но после того сокращения штатов, моё преподавательское и научное поприще осталось позади, и мечта о книге стала не нужна: зачем писать то, за что я не получу ни денег, ни научной степени. Других стимулов для писания научным стилем у меня не было.
Потом я стала работать переводчиком для англоязычных христианских миссионеров, приезжавших в Тюмень. Даже тогда, когда эта работа была связана с писательством, это были письменные переводы довольно-таки интересных статей и книг, но всё же, это были всего лишь пересказы чужих мыслей. Мне хотелось написать свою историю о том, как я пришла от научного атеизма к вере во Христа, о том, чему научил меня Господь, но времени и сил для этого у меня не было: работать приходилось интенсивно и 8 лет подряд без отпусков, чтобы только держаться на плаву. Когда после этого я впервые смогла скопить на лишний месяц питания, я взяла отпуск и провела его, запершись одна в чужой квартире, хозяева которой уехали отдыхать и пустили меня бесплатно, сторожить квартиру. Весь месяц я не открывала занавесок, лишь спала, ела и смотрела хорошие видеозаписи, и ещё немножко читала. Словом казалось, что до написания книги руки не дойдут никогда. Одно время я молилась, просила и спрашивала у Господа: 'Зачем вообще Ты дал мне писательские способности? Разве не видишь, что они пропали зря?' Потом успокоилась и забыла об этом.
Я не могла себе и представить тогда, что у меня впереди ещё один довольно крутой поворот судьбы: счастливое замужество и переезд из России в США на постоянное место жительства. Вместе с чудесным мужем я получила собственный компьютер и возможность не работать за кусок хлеба, а проводить всё своё время за писательством. Компьютер, кстати, сделал это раз в 10 легче! Поначалу, естественно, я писала многочисленные письма домой, маме, друзьям, множество писем о диковинной заморской жизни. Это было мне вместо дорогих телефонных переговоров. Потом я вдруг поняла, что вот оно, время, которого мне всегда не хватало на книгу. Да и муж мой с самого начала стал говорить мне, что я должна написать книгу о своём обращении ко Христу. Мне казалось, что книга - это громко сказано. Мне казалось, что на 3 страничках я вполне могу изложить эту историю, хотя бы ради мужа, ему будет интересно, а насчёт остальных у меня были большие сомнения. Потом и мои русские друзья, и даже новые американские друзья стали говорить мне: 'Пиши книгу!' Так и получилась книга 'Мой сказочный Небесный Принц.'
А между тем, всё чаще, то от мамы, то от друзей я стала слышать, что мои письма они несут почитать своим друзьям и соседям. И как-то раз даже пастор в моей бывшей церкви прочитал отрывок из моего письма на церковном собрании. Так родилась идея 'Писем из Америки', а из идеи родилась и книга. Обе книги были опубликованы в Тюмени. Но их нельзя отнести к художественной литературе. Поэтому я всё ещё не решалась отнести себя к 'писателям.'
Теперь же, когда закончена сказка 'О Вазе', на написание которой ушло 20 лет (!) наверное я наконец-то по праву могу назвать себя писательницей. Вот как интересно: никогда не думала о себе как о писательнице, считала себя философом, преподавателем, публицистом, переводчицей, христианкой, дочерью, матерью, женой и т.п. Вот теперь ещё и писательница. Интересно, что ещё у Бога в запасе для меня? Факт тот, что ничего у Него зря не пропало, всё пригодилось из моей прошлой жизни без Него. Даже незаконченная коротенькая сказочка 'О Вазе,' записанная 'курописью' (так мама называла мой почерк) в розовой тетрадке в клетку.