- Сейчас, глядя на вас, этого не скажешь, - саркастически заметил я.
- С тех пор, как я вышел из французской тюрьмы Френ, прошло полвека, - уточнил он и задумчиво почесал подбородок. - Я успел прослужить в этих войсках меньше двух лет, но след остался такой, как будто то была отдельная от моей, но целая жизнь. Мне было 25 лет, когда я начал службу в дивизии Шарлемань, на русском фронте. Шел 43-й год и то, что ваши историки - я читал - называют победой на Курской дуге, я называю погружением в ад. Однажды, не снимая формы и знаков различия, я пробирался к своим из окружения и можете себе представить, чего пришлось натерпеться. Любая русская баба, при виде молниеподобных "СС" на моей петличке, могла прикончить меня вилами в спину.
- Могла, - согласился я. - Боялись смерти?
- Нет, не боялся, потому что был фанатиком. Фанатизм - это не изученная психиатрией форма безумия. Именно так: я был болен фанатизмом.
Внезапно он сменил тему и начал рассказывать о своей ферме, на которой он по традиции нескольких поколений семьи выращивает цветы. Показал мне фотографию: он с женой в теплице в окружении цветов, названий которых я не знаю. Интересно, а у него сохранились фотографии на фоне расстрельной команды или горы трупов, вроде тех, что демострируются в историческом музее Яд Вашем? Я не спросил, но он прочел вопрос в моих глазах и сказал:
- У частей СС дурная слава.
- Да уж!
- Я ни в чем таком не участвовал и я ничего такого даже не видел, но это не моя заслуга: просто не пришлось. Не могу также сказать, что еврейский вопрос в те годы занимал мои мысли. Хочу только замерить, просто чтоб вы знали, что я обо всем этом думаю сейчас. Мне кажется, пропаганда юдофобии в германской армии и в стране ничем не отличалась от пропаганды ненависти к буржуазии и капиталистическим странам в вашем социалистическом лагере...Я уже старый человек и мне незачем оправдывать поступки своей жизни, тем более совершенные в молодости и не по моей воле, но и для меня война тоже была адом, сперва на восточном фронте, а потом на западном. Меня взяли в плен во Франции войска генерала Леклерка.
- Однако у вас есть чувство коллективной, национальной, вины за то, что совершили вы все?...
- Войска СС? Само собой. Это ужасно, и несмываемая вина лежит на всем народе.
- Когда вы говорите о коллективном безумии, то это тоже звучит, как некая форма оправдания: народ обезумел, а потом пришел в себя. В чем винить больного? Не говоря уже о том, что у народа имеется коллективная индульгенция: обвинять можно человека или группу людей, в адрес народа обвинений не выдвигают.
- По крайней мере я молю Бога, чтобы подобные безумия не повторялись.
***
Этот разговор состоялся давно, а сегодня я вспомнил о нем в связи со статьей под названием "Мой отец - эсэсовец" в одном французском журнале. "Даже на закате жизни мой отец жалел, что не погиб тогда на развалинах Берлина, пишет этот немец. Как такое возможно, удивляется он, ведь отец был таким миролюбивым человеком и любителем французской литературы." Этот эсэсовец сожалеет, что дожил до поражения своей армии, своей страны, своего народа, дожил до крушения национальной идеи, которую продолжает считать великой. А в 1975 году, когда умер испанский диктатор Франко, жена с большим трудом удержала его от того, чтобы бывший эсэсовец не отправился на похороны каудильо.
Сын утверждает, что прошлое отца всегда ужасало его и, когда дни старика были уже сочтены, он попросил рассказать ему о событиях, в которых тому пришлось участвовать. Слово "пришлось" неуместно, потому что в СС не призывали, в эти части принимали только добровольцев.
Кстати, не только СС, зондеркомандос, занимавшиеся ликвидацией евреев, подпощиков, партизан, тоже формировались на чисто добровольных началах.
Что он чувствовал, когда, будучи в семье единственным сыном, добровольно поступал на такую опасную службу? Испытывал ли он страх? Вообще, о чем думал? Все, что старик мог вспомнить, была гордость за то, что он в элитарной части и что на нем была такая отличная форма.
Может быть сомнения, колебания? - Никаких. И до конца жизни он сохранил идеалы эсэсовской элитарности. Что бы это значило? Он сам называл себя фанатиком. Как если бы фанатизм был нормальной чертой характера. Бывают добряки и бывают злюки, встречаются лентяи, но попадаются люди трудолюбивые. Некоторые почему-то рождаются и вырастают фанатиками...Так он считал.
Ему было приятно сознавать, что он "кирпич несокрушимой стены". Стена все таки рухнула, а кирпич остался несокрушимым. "Он, пишет сын эсэсовца, сегодня понял бы тех террористов, что врезались в американский небоскреб, вообще тех, кто готов отдать жизнь за "дело", за "идеал" и унести с собой на тот свет других людей." Важно не то, каков идеал или каково дело, а готовность идти до конца и за это отдать жизнь.
В древности члены рыцарских орденов, вассалы могущественных сеньоров служили, сражались, убивали врагов и друг друга, совсем или не очень заботясь о сути "идеи", а готовность отдать себя до конца, вплоть до самой жизни была "делом рыцарской чести". Мы можем только догадываться о конструкции рыцарской или эсэсовской психики и находить сходства и различия между ними.
***
Прошло больше 60 лет, а война попрежнему грохочет и смердит у нас за спиной и кто-нибудь нет-нет да скажет что-нибудь, уже не с рюмкой в руке, а за чаем, без прежней горячности, но с той же твердой уверенностью в том, что наше дело было правым и, с Божьей помощью, мы в ней победили.
И, конечно же, в конечном итоге: с Божьей помощью. Удивительная формула! На ременной пряжке немецкого солдата было написано: "Gott mit uns" (С нами Бог). Потому что тем и другим позарез нужна победа, любой ценой, а если нет, то...даже подумать страшно!
Кроме крови и руин, столько лжи было наворочено, что разоблачения и развенчания уже перестали не то что радовать, даже забавлять. Недавно вспомнил, как мне, школьнику, вручили премию за поэму о 28-и панфиловцах, которая начиналась словами: "сталь и бетон..." (Из стали и бетона представлялись мне Москва, в которой я никогда не был, Кремль, который видел на картинке, вожди...) и было до слез обидно спустя много лет узнать, что во время столь красочно описаных мною в стиле Маяковского событий политрук Клочков был в госпиталн, где-то, кажется, в Куйбышеве, но звезду героя все равно получил. Для порядка или полноты лжи что ли.
***
Одного бывшего немецкого солдата, участника войны на восточном фронте я встретил в Иерусалиме лет 20 тому назад. Он попал в плен где-то за Днепром, в 44-ом, и года два трубил на "стройках коммунизма".
- Я каждое лето приезжаю в Израиль и хожу по стране, сказал он, показывая на пыльные сандалии на огромных, более стоптанных, чем сандалии, ногах. Я- мужик, - убежденно сказал он по-русски. - Мужик, и этим все сказано. Мужик чувствует землю ногами и этим местом (Он показал на задний карман на протертых до дыр джинсах).
- И вы хотите этим местом понять Израиль?
Он на мое неумное замечание не обратил внимания.
- Народ и его земля - одно целое. Та должно быть и так есть. Я хожу по этой земле, потому что она одна такая и наполняет меня жизнью и силой. Вашим предкам нужно было зубами держаться за нее и нельзя было уходить отсюда. На других землях вас ждут новые беды. Это неизбежно. Это тебе говорит немецкий мужик, который кое-что понял в жизни, - закончил он свою речь на подобии русского вперемежку с немецкими словами и эту филологическую смесь я не пытаюсь в точности воспроизвести. Смысл: хитрый еврей живет там, где ему удобнее и сытнее, а умный отец увозит своих детей в безопасное место.
***
А недавно я встретился с полковником в отставке, бывшим некоторое время председателем Совета ветеранов Израиля, Львом Овсищером.
- Один из ужасных лозунгов, под которыми Советская армия вела войну, звучал, как в известной песне: "А нам на всех нужна одна победа, одна на всех, мы за ценой не постоим. Я без претензий к известному автору этих строк, но, знаете, эта готовность не стоять за ценой человеческой жизни обошлась народу так дорого, что сегодня, полвека спустя, очень многие в России пересматривают свое отношение к тому, можно ли вот так, не стоять за ценой. Окуджава тоже, я думаю, в конце жизни многое понял и такого не написал бы.
Для человека, прошедшего всю войну и отравленного той же пропагандой, что все мы, не считая того, что он принял большие дозы этой отравы, чем мы, полковник должен обладать завидными мужеством и мудростью.
Существуют вечные, заповедные принципы, отступление от которых ведет в пропасть. Их нельзя менять и реформировать, заменять более модерновыми или объявлять потерявшими силу. Например, принцип священности жизни обязан присутствовать и его следует записать поперек стратегической карты командующего любыми войсками. А есть идеи и пинципы, верность которым, наоборот, смертельно опасно объявлять - прежде всего самому себе - вечными. Только мудрые и мужественные люди способны чутко улавливать подчас достаточно тонкие различия между временным и вечным, того, от чего никогда нельзя отступать, от того, что из года в год подлежит перепроверке.
- В сорок пятом нам говорили, что, принеся неисчислимые жертвы, мы внесли самый большой вклад в дело освобождения народов Европы. Судя по тому, с какой радостью, осыпая нас цветами, нас встречали в Будапеште и в Праге, в Варшаве и всюду, куда входили наши танки, так оно и было. Но потом мы забыли уйти из освобожденных нами стран и превратились в оккупантов. Нас встречали цветами, а провожали тухлыми яйцами. Чем теперь гордиться и о чем сожалеть?
Полковник Овсищев не единственный, кто обладает достаточно редкой способностью видеть тонкую грань между вечным и преходящим, но к сожалению таких не много. Что касается войны, то нужно еще мужество, чтобы разглядеть ее участников, которые, как щепки,были втянуты в ее кровавые водовороты, чтобы посмотреть прямо в глаза бывшему эсэсовцу или его сыну, или отставному генералу, пославшему полк на штурм высоты, которую можно было обойти, и в числе убитых был ваш сын...Проще всего вообще не оглядываться назад, но и на это не у всякого достанет сил.