НИКОМУ НЕ НУЖНЫЙ ХЕНРИК

              Хенрик очень любил кино. Он смотрел все фильмы подряд,
независимо от их содержания и в любое время суток.
Друзей, а тем более подруг, у него никогда не было и поэтому быть одному
не "приходилось", как сказал бы другой, а было нормальным состоянием,
которому он не знал альтернативы.

         В детстве  его  подругой  была  пятилетняя  сестренка Герта и
вдвоем, когда родители скандалили - а скандалили они постоянно, - оба
прятались где-нибудь под лестницей, подальше от родительских криков, и
придумывали себе занятия, но для него любая игра была только предлогом, а
главным было чувствовать рядом тепло ее тела и слышать ее дыхание. Ему
было семь лет и он еще не знал, что э т о, но не сомневался, что без
э т о г о  невозможно. Наступило время, когда родительские скандалы перестали его
раздражать. Наоборот, он ждал их с нетерпением: как только начнется, они с
Гертой, не говоря ни слова, побегут вниз, забьются под лесницу, она
прижмется к нему и из нее потечет и наполнит его что-то более важное, чем
воздух, питье и еда.

         На людей и происходящее на экране можно было смотреть прямо, не
делая вида, что смотришь в другую сторону, как смотрят в зеркало, на себя
самого. Врочем, на свое отражение в зеркале Хенрик тоже не мог долго смотреть
и, когда брился, спешил поскорее закончить процедуру и погасить
неприятный, голубоватый образ и чтобы обыкновенные зеленоватого цвета
глаза не смотрели и не смущали его своей неисправимой ординарностью.
Настоящие глаза, глубокие и с искрами бывали только в кино и
неудивительно, что к таким глазам тянулись белые девичьи руки и Хенрик
зачарованно смотрел на пальцы, скользившие по мужественной шершавости
мужской щеки. От долгого поцелуя на экране у него останавливалось дыхание
и слышалось биение сердца.

         Однажды Герта принесла под лестницу спички и предложила поиграть
в фейервек. У нее долго не получалось, а он не обращал внимания на то, что
она делает и был целиком поглощен впитыванием ее тепла. Под лестницей было
много старых газет и школьных тетрадей старшего брата, который давно уже
закончил школу и уехал в другой город, а до тетрадей никому не было
дела, так как родители без конца что-то выясняли между собой. Огонь
вспыхнул и охватил сразу все пространство. Хенрик не помнил, почему он
оказался снаружи, в то время как Герта осталась внутри огненного клубка, и
не слышал своего крика и топота ног, и не видел, как отец, оступившись,
скатился по лестнице. Мать схватила Хенрика подмышки и с воплем: "Горим!"
выскочила на улицу, а в проеме двери видны были торчащие из огня руки
отца...

         Он уже несколько раз смотрел фильм "Десять заповедей", но
содержания его не помнил. У него всегда была скверная память и школьная
программа писалась не для него. Сюжеты фильмов тоже писались не для него.
События проходили мимо, как прошли школьные занятия, учителя,
соученики, работа то там, то здесь и люди, люди, люди без числа и
без единого взгляда в его сторону. Молодые и пожилые ходили парами,
болтали, обнимались на скамейках, даже в кино. Мать и отец, прежде чем
пожениться, тоже должно быть вот так же у всех на виду целовались в кафе и
при этом отец одной рукой обнимал ее за талию, а другой ладно, по мужски,
сжимал стакан пива, и пена проливалась матери на голое колено, и она так
радостно вскрикивала, как будто ей преподносили драгоценный подарок. А
когда темнело, они прятались, где потемнее, и она, делая вид, что нельзя,
позволяла ему все, что угодно. Хенрик видел такие сценки во многих фильмах
и его всегда занимал один вопрос: как они оба от первого знакомства через
промежуточные этапы доходят то главного? Он спрашивает, можно ли обнять,
или делает это сам, не спросясь? Откуда он знает, что она согласна и что
можно?

         На экране крупным планом показывали золотого бычка или теленка с
загнутыми рогами, горел огонь и вокруг двигались женские фигуры в белых
одеждах. На женщинах не было лифчиков, их груди свободно двигались под
одеждами и можно было представить себе форму каждой и какие они на ощупь.
В глубине, на втором плане, освещенные пламенем костра, стояли красивые,
сильные мужчины. Когда закончится танец, произойдет более существенное, но
на экране этого не покажут. Мужчины возьмут за руки каждый свою и уведут в
шатры и женщины не будут возражать и пойдут с ними, как будто так и нужно.
Только Хенрику в этом действе не будет места и он останется в зале
досматривать историю про Моисея. А женщины будут обнимать своих мужчин и
гладить их вот так...Хенрик провел ладонью по рукаву нового серого пиджака
и жесткая ткань оставила чувство разочарования.

         Перед тем, как пойти в кино, он зашел в магазин мужской одежды и
купил этот серый костюм, а запачканый синий попросил завернуть и при
выходе сунул пакет в урну.

         Одна из танцующих, черноволосая и черноглазая, все время
поглядывала вон на того бородатого, с глубокими складками вдоль щек, а
если закрыть глаза, то можно увидеть то, что снимавшие фильм нарочно
скрыли от зрителей. Бородач легким движением головы показывает ей: пошли!
- женщина отходит в сторону и они вдвоем идут к шатру. Он отодвигает полог
и пропускает ее. Некоторое время оба стоят друг против друга и смотрят
прямо, чтобы взгляд одного погрузился во взгляд другого.

         Хенрик много раз пробовал это сделать. Он протягивал женщине свой
взгляд, как тонущий протягивает руку стоящему на берегу, но ни разу еще,
ни одна из них не протянула ему навстречу своего, и тогда он втягивал свой
взгляд обратно, под панцирь, и - до другого случая.

         Закрытыми глазами он видел, как бородач подошел ближе к женщине и
уверенно потянул за кончик шнурка, которым была подвязана ее одежда. Ткань
мигом вся соскользнула на землю и они оба так сблизились, что ее соски
прикоснулись к волосам на его груди. От неожиданности Хенрику стало щекотно
и он зачесался по обезьяньи. Потом она ладонями взяла бородача за плечи, а ее
груди расплюснулись на нем. Ее тело
было белым, как эмаль ванной и, когда она легла на циновку это сходство
еще усилилось и Хенрик уже видел не бородача, а себя самого над нею,
готового целиком, закрутившись воронкой с шумом уйти в сливное отверстие.
Так и произошло и он стал чувствовать, как его ноги вливаются в ее ноги и
заполняют их целиком и без остатка, а потом то же самое происходит с
животом, с грудью...Когда его грудная клетка уже была внутри ее грудной
клетки, он к своему удивлению заметил, что соски ее грудей торчат из его
спины.

         Видение свалилось, как мешок, накинутый для казни. Отменили казнь
и мешок стал ненужным.

         В этой стране нет закона о смертной казни. Кто-то - Хенрик слышал по
радио - сказал, что смертная казнь, это жестокое, более того -
бесчеловечное наказание тем абсолютно ни в чем не повинным, кто остается в
живых. Почему этот человек так сказал - это было не понятно, но Хенрик был
с ним согласен. Если бы в их стране была смертная казнь, то он подстерегал
бы женщин в темных местах, преимущественно в таких, где они больше всего
любят встречаться с мужчинами, имеющими мужественные, как у Джеймса Бонда,
складки по обе стороны рта и глаза полные искр. Он затаскивал бы женщин в
кусты или подъезды заброшенных домов, ударял бы их чем-нибудь тяжелым по
голове, чтобы они не оскорбляли его сопротивлением, ножом вспарывал бы
омерзительное тряпье, которым они скрывают от него свои тела, и до краев
заполнял бы их собою. А поскольку смертную казнь после долгих споров в
парламенте все таки отменили, все рано или поздно кончается бесконечным и
более мучительным, чем смерть, сидением в камере и прогулками в сером,
гулком тюремном дворике.

         Он шел по улице, полной раздражающих намеков на него самого и на
его заботы.

         Манекен мужчины в солдатской форме, выставленный в магазине
армейских товаров был омерзителен напоминанием о старшем брате, который
записался в Иностранный легион и погиб так далеко от их города, что Хенрик
так и не смог найти место его гибели в географическом атласе. Было бы
правильным тоже записаться в Легион, но его бы не приняли из-за
хронического гаймарита.

         От вида женского белья останавливалось дыхание и все напрягалось.

         Возле магазина мужской одежды, в котором он перед киносеансом купил
новый костюм, стояли продавщица и полицейский. Старые, синие брюки Хенрика
были переброшены через руку полицийского, а в другой руке он держал пиджак
и так внимательно изучал его, как будто собирался купить.

         "Наконец-то!" - подумал Хенрик, даже не подумал, а ощутил, что
впервые его заметили, если не его, то его старый костюм, который он
умышленно выбросил в урну. Его охватило приятное волнение ожидания важного
в жизни события.

         Взгляд Хенрика встретился со взглядом продавщицы и произошло то
долгожданное, что в электротехнике называют "контактом". Из ее зрачков в
его зрачки побежали электроны и прожгли его насквозь, образовав два
сквозных отверстия в голове. Это было именно так и он быстро оглянулся,
чтобы проверить, не оставили ли электронные лучи два пянышка на стене
дома, но позади оказались ворота и дальше был двор. Женщина что-то кричала
полицейскому, но нельзя было разобрать, что именно, но можно было успеть
заметить, что полицейский бросил три быстрых, как выстрелы взгляда, на
него и направо-налево, вдоль улицы.

         "Сейчас он побежит, чтобы схватить меня!" - сообразил Хенрик и
его воображению предстала не прошлая, а предстоящая сцена: он мчится по
дворам и лестницам, перепрыгивает с крыши на крышу, срывается, падает,
ломает ногу, пытается бежать и не может, из рук случайного прохожего
выхватывает автомат, стреляет, мимо, опять мимо, пули, сталкиваясь в
воздухе, мчатся навстречу друг другу, кино и фоторепортеры не успевают
снимать неповторимые ракурсы и под конец он, главный герой, вскидывает руки
и падает, причем продавщица мужской одежды продожает стоять на том же
месте, но обе ее ладони в сочувственном ужасе прижаты к ее щекам.

         Между ним и полицейским лениво грохотал бесконечный трейлер и
прошло довольно много времени, прежде, чем Хенрик смог увидеть их обоих,
себя и полицейского, причем он смотрел уже из окна лестничной клетки и ему
было видно, как люди показывали полицейскому в какой подъезд он побежал.
Он опять помчался наверх, но оступился и покатился вниз, а перед глазами
был уже не полицейский, а его отец, много лет назад, катящийся вниз, в
огонь, в котором утонула Герта...

         Он так сильно ударился головой о ступеньку, что потерял сознание
и очнулся только в перевязочной. Успел увидеть руки медсестры и двух
полицейских рядом и снова погрузился в дрему, полную красных пятен и
снежно-былых частей женского тела. Он потянулся к полному, мягкому животу,
приготовившись мять и месить его кулаками, как тесто, но мешали наручники.

         Когда он окончательно пришел в себя, рядом с его кроватью сидел
человек в кожаной куртке и пристально, нахмуренно смотрел прямо ему в лицо.

         - Хенрик Оц, вы слышите меня? Вы Хенрик Оц?

         Он знает, что я Хенрик Оц или не знает, а если знает, то почему
спрашивает? Это допрос? Так допрашивают?

         - Меня зовут Берт Гросс и я ваш следователь. Вы слышите меня?
Ответьте.

         - Да, да, слышу. Я Хенрик, кем же еще мне быть, если не Хенриком,
и почему вы решили, что я не Хенрик, а если я не Хенрик, то...

         Он никогда в жизни не произносил таких длинных фраз, а теперь
не мог остановиться и бесконечно, не ставя точек, продолжал говорить и
говорить и старался убедить человека в куртке, что, конечно же, он тот самый
Хенрик, который позарез необходим следователю Барту Гроссу, и не зря же за
ним гнался по лестнице полицейский.

         - Хенрик Оц, вы подозреваетесь в совершении тяжелого
преступления: изнасилование и покушение на убийство. Вы признаетесь, что
сегодня утром совершили это преступление в доме номер три, что на
Баумштрассе?

         Хенрик часто задышал и захотел поднять руку, но не получилось,
потому что рука оказалась привязанной к кровати. Он приподнялся и увидел,
что рука не привязана, а пристегнута наручником. "Так вот как они
поступают в таких случаях!"

         - Меня прикрепили к кровати, чтобы я не убежал? - спросил он
Барта.

         - Естественно.

         - Зачем?

         - Что, зачем? Ты же сам сказал: чтобы не убежал.

         - Правильно. Но я все равно не убегу.

         - И хорошо сделаешь. Так ты признаешь?..

         - Да, да, конечно, - сказал Хенрик и улыбнулся следователю.

***

         После следователя Хенрика посетил психиатр и признал его вменяемым.

         - Как можно считать парня нормальным? - возразил психиатру Барт.

         - Он психопат, - согласился следователь, - но не более, чем любой
другой насильник и убийца. Вы, например, могли бы изнасиловать и убить?

         - Он сначала ударил ножом, а потом изнасиловал, когда она
перестала дышать.

         - Серьезно? Интересный случай.

         - Только и того? Но не означает ли это, что он больной человек?

         - Означает, но не более, чем все наше общество. Мы все психопаты.
Вы тоже. Но у каждого свое отклонение. Лечить нужно все общество.

         - Оставьте, доктор. Мы говорим не о политике и не о социологии.
Меня интересует вопрос о вменяемости Хенрика и можем ли мы подвергнуть его
судебной процедуре.

         - Обязаны. а не то он изнасилует и убьет вашу дочь. Расскажите,
как он это сделал?

         - Рано утром, часиков в пять или шесть, он прогуливался по
Баумштрассе. Прохожих не было, а в окне особняка на Баумштрассе горел
свет. Он заглянул и увидел женщину в постели и с книгой в руке. Окно было
приоткрыто. Он вошел в комнату, погасил свет, нанес ей два ножевых удара
и...надругался. Потом пошел в магазин мужской одежды и купил новый костюм,
а старый вложил в пластмассовый кулек и сунул в урну. Я многое повидал в
своей работе, но не помню случая, чтобы человек, совершив убийство,
спокойно пошел смотреть кино. И вы знаете, какое? "Десять заповедей".

         - Да? Интересно.

         - Вам интересно?

         - Само собой. Ведь я же психиатр. Женщина умерла?

         - К счастью - нет. Она описала преступника, его приметы были
переданы по телевидению и продавщица одежды узнала своего покупателя.

         - Все это произошло сегодня?

         - Ну, да, сегодня. Он ничего не отрицает. Я сам описал ему, как
все было и он сказал, что да, примерно так.

         - Сожалеет?

         - Я спросил. Он ответил так: "Жаль, что полицейский не застрелил
меня на лестнице." Я не знаю, следует ли считать это раскаением в
совершенном преступлении. Потом он попросил приковать к кровати его левую
руку вместо правой и дать ему ручку и тетрадь. Собирается описать другие
свои преступления. По-моему, он все таки сумасшедший.

         - Не похоже. Но если вы настаиваете, мы можем продолжить
обследование и пригласить других специалистов.

***

         Барт не очень любил рассказывать домашним о своих делах и, когда
спрашивали, ссылался не профессиональный такт, не позволяющий...и так
далее, но дело Хенрика было свободно от секретности. Преступник во всем
признался и, более того, подробно описал еще два аналогичных преступления,
о которых ему даже не упоминали. Хотя сходство, как говорят, "почерков"
было явным и это могло навести на мысль. О двух предыдущих убийствах
писали газеты, сопровождая репортажи нелестными замечаниями в адрес полиции
и следственных органов.

         - Я думаю, что для таких случаев закон должен был все таки
содержать параграф, предоставляющий право суду выносить смертные
приговоры, - сказал сын Барта за вечерним чаем.

        - Возможно, ты прав.

         - Нет, я еще понимаю казусы, когда возможны два мнения, когда
преступление доказано, но не исключены сомнения или имеются смягчающие
обстоятельства.

         - Все так, как ты говоришь. Больше того, в таких случаях у
следователя бывает чувство, что он лишняя фигура в делопроизводстве, и всю
судебную процедуру мог бы, как в древности, провести один судья.

         - Или, отдавая должное времени, допустить к расследованию
журналистов, - сказала жена, которая работала в газете.

         Лежа рядом с уснувшей женой, Барт не переставал думать
об этом странном парне с обыкновенным лицом и невзрачной биографией в пять
-шесть строчек на машинке. Хенрик успел сказать ему что-то о пожаре в
доме, о том, как сгорели заживо пятилетняя сестренка и отец, о старшем
брате, от которого матери осталась пожизненная пенсия, а ему армейский
нож, привезенный его другом с чьей-то войны. Нож был не здешней формы, с
ручкой из слоновой кости и с ножнами, украшенными разноцветным бисером.

         Однажды, рассказал ему Хенрик, парень бросился с этим ножом на
отчима, хотя тот хорошо к нему относился и давал деньги на кино и колу.
Отчим спокойно отобрал нож, вложил обратно в ножны и объяснил, что можно
быть не согласным, но вынимать эту штуку из ножен следует только в самых
экстренных случаях и когда другого выхода из положения уже нет. Отчим был
хорошим человеком и ненавидеть его можно было только за доброту. Впрочем,
еще и за то, что он любил мать, так любил, что Хенрику по ночам все было
слышно и это было ужасно. Нож был при Хенрике во время ареста и его вместе с
со старым костюмом отправили в лабораторию, на экспертизу.

         Два других преступления, описанных Хенриком, ничего нового к его
личности не прибавляли.

         - Почему ты сначала убивал, а уже потом...(Барт, хоть и был
следователем, с трудом подбирал слова для обозначения того, что тот
учинял.)  удовлетворял свою потребность?

         - Мне все сопротивляются. От меня все отворачиваются. На меня
никто не смотрит. Почему вы, когда говорите со мной, смотрите туда, а не
на меня.

         Он прав: очень трудно...Не то слово - дискомфортно - смотреть в
глаза парню, который не далее, как сегодня, вонзил нож в шею женщины, с
еще хрипящей сорвал то, что на ней было и симитировал на ней подобие того,
что мы раз или два в неделю разыгрываем с женой.

***

         Барт был из тех реалистов, которые открыты ко всему, в том числе
к тому, что в среде реалистов принято считать иррациональным. Он не
вычитал и не верил, а достоверно  з н а л , что, если очень сосредоточиться
на каком-то предмете, то можно заглянуть внутрь и увидеть то, что кажется
недоступным. В этом нельзя было признаться, тем более сослаться и
опереться, но это помогало в следственной работе. Многие свои
следовательские открытия он делал вот так же, лежа в постели, в темноте.
Нужно было прикрыть веки, произвести полную релаксацию, как описано в
популярной "Йоге для омоложения", и, отгородившись от Барта Гросса,
вообразить себя участником действия.

         Преступление, совершенное Хенриком, каким бы чудовищным оно ни
было, не оставляло места для поиска и Барт, вместо самого убийцы, увидел
его отца, заживо сгоревшего в собственном доме. Крепкий, самоуверенный,
самоустроенный и самодостаточный, он твердой рукой управлял семейством, но
и не прочь был провести время на стороне, что атмосферу в доме не освежало.

         Продолжая ретроспективно линию жизни своего подследственного,
Барт увидел его отца в ночь зачатия их второго сына. Старший сын в это
время был уже большим мальчиком, но они строили дом и второй ребенок был
бы некстати.

         "Будь осторожен, - прошептала жена, прижимаясь шекой к его щеке,
когда его ласки стали достаточно однозначными. - Я сегодня была у гениколога
и он удалил мне спираль."

         "Это еще зачем?" - раздраженно спросил он.

         "Доктор сказал, что нельзя все время ходить со
спиралью. Нужно делать перерывы."

         Доктор был бы прав, если бы сегодня на работу ему не позвонила
Луиза. Она сказала условленное между ними: "Ах, извините, я ошиблась
номером," что означало: ни в коем случае не приходи, а причина могла быть
одна: приехал ее муж. Муж Луизы большую часть жизни проводил в дальних
поездках, а ее любовник большую часть своей страсти отдавал ей, само собой
- в дневные часы.

         Это был самый элементарный из всех классических треугольников,
возможно даже четырехугольник или многоугольник, и его углы прекрасно
взаимодействовали, находясь в идеальном равновесии, но только до тех пор,
пока равновесие не нарушалось разоблачениями, подозрениями и упреками.
Неуместные приезды мужа Луизы также вносили дисгармонию. В этот день они
должны были встретиться. Произойди эта встреча, не возникло бы
маленького и до такой степени ординарного недоразумения между родителями
Хенрика.

         Что было бы, если бы работа мужа Луизы не была связана с деловыми
поездками? Если бы доктор снял спираль на неделю позже? И так - до
бесконечности. И что было бы, если бы родители Хенрика в любовном порыве и с
мечтой иметь ребенка произвели слияние сперматозоида с яйцеклеткой? Никто
никогда не узнает, что было бы, если бы...

***

         На другой день, часа в два следователь Барт Гросс подошел к
двери одиночной больничной палаты, в которой продолжал оставаться Хенрик.
У двери на стуле сидел полицейский. Другой полицийский наверняка дежурил
под окном.

         - Ступай в участок. Кто там на улице? Скажи ему, чтобы тоже
уходил.

         - А кто будет?..

         - Никто не будет. Я буду.

         Он вошел в палату. Хенрик лежал на спине и смотрел в потолок.

         - Хенрик!

         Он посмотрел на Барта и в его глазах не было ничего. Абсолютно
ничего.

         - Сядь.

         Он не мог, потому что его левая рука была попрежнему пристегнута
наручниками к продольному лагу кровати.

         - Тьфу! Как же я тебя к черту отстегну, если ключи у полицейского?

         Барт подбежал к окну и крикнул второму полицейскому, который
стоял под окном, чтобы принес ключ.

         - Зачем ты сказал, что вчера утром был на Бауэрштрассе?

         - Я не говорил. Это вы сказали.

         - А зачем ты написал все это?

         Он показал ему листки, которые Хенрик исписал накануне.

         - И откуда ты все это взял?

         - Прочел в газете.

         - Но зачем было взваливать на себя?.. Ты же ничего этого не делал.

         - Я подумал...Может быть...вам нужно. Вам нужен человек,
который...А разве нет?

         - Нам нужен настоящий преступник, а не волонтер. А твой пиджак был
залит кетчупом. Ты опрокинул на него наверное целый стакан кетчупа.
Неужели ты не понимал, что в лаборатории умеют отличить кровь от кетчупа?

         - Я думаю, умеют.

         Вошел полицейский, отстегнул его от кровати и снял наручник с
руки.

         - Вы нашли другого?

         - Не другого, а настоящего, того, кто совершил преступление.

         - А я вам больше не нужен?

         - Мне?

         - Ну, да, вам.

         Кажется, только теперь Барт начал что-то понимать.

         - Ты работаешь?

         - Да. Электрослесарем. Но только хозяин на две недели закрыл
мастерскую. Может быть вам нужно что-нибудь починить? Электрооборудование.
В машине.

         У Барта электрооборудование было в порядке.

         - Как ты себя чувствуешь? Голова не болит?

         - Прошла. Вы посадите меня в тюрьму?

         - Ты что, совсем идиот? Зачем мы станем сажать тебя в тюрьму?

         - Но ведь я же...

         - Что? Где ты живешь? У тебя кто-нибудь есть? Никого нет? Как это
можно? Ну, хоть кто-нибудь? Идем, я отвезу тебя домой.

         - Не нужно. Этого не нужно. Я пешком.

***
         Он шел по той же улице, но в обратном направлении. Останавливался
у витрин и разглядывал всякую всячину: пылесосы, видеокамеры, спортивные
ботинки, куклы, велосипеды, подтяжки, утюги, книги, консервированные
маслины, таблетки от головной боли, приборы для электромассажа,
граммофонные пластинки, гипюр для вечерних платьев, мужские костюмы...

         На манекене был серый мужской костюм, точно такой, как на нем.
Копия. Он вошел в магазин. В салоне не было покупателей. Только вчерашняя
продавщица. Возле кассы. Увидев его, она замерла и ладонью закрыла рот. Он
подошел, взял ее руку и силой оторвал от губ.

         У нее были полные губы, выкрашенные темно-красной помадой.
Каштановые волосы волнами лежали на плечах. Он продолжал держать ее руку в
своей руке, а она замерла в неподвижности. За ее спиной был тяжелый,
бархатный занавес. Вчера утром он за этим занавесом примеривал костюм. Он
повел ее туда. Она молча стояла перед ним и шептала: "Не убивайте меня, не
убивайте, не убивайте..." Должно быть в его глазах была такая ненависть к
ней, что у нее не было сил, чтобы громко позвать на помощь. Он просунул
средний палец за корсаж, между грудей и так рванул вниз, что она вдруг вся
оказалась абсолютно голой и стояла, подняв вверх полусогнутые в локтях
руки, как солдат, который сдается и готов отправиться в любой плен,
только бы сохранить жизнь.
         Так они постояли минуту или больше. Потом он повернулся и вышел
на улицу.

Связаться с программистом сайта

"Заграница" Путевые заметки Это наша кнопка