--Если замучает ностальгия, иди на Брайтон. Полегчает.
Так в один голос заявляли мне родственники и друзья сразу же после моего прибытия в Новый Свет. Вы, наверное, помните, как это происходит? Встреча в аэропорту, головокружение от впечатлений, неиссякаемый поток информации в виде рассказов "бывалых", добрые напутствия, ободряющие похлопывания по плечу и тому подобное.
Сначала экскурсии в сопровождении, затем осторожные самостоятельные вылазки в окрестности и наконец-- независимость.
Ностальгия меня не мучила. Распирало любопытство. В Одессе я много слышал об этом живописном районе Нью-Йорка на берегу Атлантического океана, где наши соотечественники ведут тяжелую, изнурительную борьбу за выживание в невыносимых для них условиях демократии и изобилия.
И вот при первой же возможности я шагаю на Брайтон, чтобы, наконец, собственными глазами все увидеть и описать в письме, которое с нетерпением ожидают мои друзья. Дело происходит летом. Пекло невообразимое. Влажность невероятная. Горячий и мокрый шагаю, зная только направление, руководствуясь описанными мне заранее ориентирами. По мере приближения к цели замечаю, как прямо на глазах меняется "окружающая среда". Все чаще звучит родная речь. Больше мелькает родных лиц.
"Наши" лица распознаются мгновенно. В отличие от "не наших", на них написано все: настроение, семейное положение, достаток, отношение к окружающим. Они честнее.
Если владелец данного лица кого-то невзлюбил, ему не надо открывать рта, чтобы выразить свои эмоции словесно. Лицо само говорит: "убью!". К счастью, во время моего первого посещения Брайтона таких лиц было немного. В общем, используя безошибочный для поисков принцип "холодно-теплee-горячо", следую верным курсом и, пройдя еще одну короткую неширокую улочку, попадаю, наконец, в самое сердце русскоязычной эмиграции. Извините за высокий стиль.
Я тут же окунаюсь в могучий людской поток. Он увлекает меня, захлестывает, кружит. Вот это да! Кто сказал "Маленькая Одесса?" Это же Одесса в натуральную величину! Разношерстная, колоритная, шустрая, мудрая и язвительная, толкающая и неизвиняющаяся! Здесь те же запахи, такие же цвета, собственный климат. Все настолько близкое и привычное. Если бы не грохот поезда почему-то над головой...
Первое, что бросается в глаза-- вывески. "Одесса", "Золотой ключик", Украина". В витринах шокирующие надписи типа "В продаже имеется балык". Помните, как в старые добрые времена там: "Есть пиво". Эту вывеску, правда, мало кто читал. Есть ли пиво, определялось за версту. Когда я уезжал, Одесса уже о нем не вспоминала и можно было увидеть надписи "Есть молоко", "Есть колбаса". Я, конечно, имею в виду госторговлю. В частной было все. Но не для всех.
Почти на каждом углу расположены лотки с книгами. За лотками-- мужички, которые точно так же торговали книгами на специально отведенном для них городскими властями месте между Дерибасовской и Греческой в разрешающие времена перестройки. До нее они делали то же самое, на том же месте, но без разрешения. Немало их, несших культуру в массы, прошло через инквизиторские, конфисковывающие руки милиционеров, тщательно пытавшихся уберечь массы от культуры по заданию горисполкома. Будучи книголюбом и проводя все свободное время здесь, я неоднократно присутствовал при конфликтах "книжников" с властями и, как сторона заинтересованная, естественно сочувствовал первым. Но единственный, непререкаемый аргумент: "не положено", всегда решал спор в пользу последних. Переполненный чувствами от нахлынувших воспоминаний подхожу к хозяину одного из лотков, как к старому знакомому.
-- Ну как?
-- Все так же. А ты?
-- Ничего.
-- Как там?
-- Без особых изменений.
-- В гости или как?
-- Или как.
-- Значит, будем часто видеться. Привет.
-- Пока.
Диалог в стиле Хемингуэя. Следую дальше довольный. Ожидания пока оправдываются.
-- Советские лекарства. Духи. Франция. Икра.-- слышу приглушенные голоса. Оборачиваюсь... О боже! Этого не может быть! Кто-нибудь, ущипните меня! Вдоль края тротуара стройной цепочкой выстроились женщины и мужчины, предлагающие товары "с рук"! Нет, я никуда не уезжал. Хлопотные сборы, многочисленные посылки, дружелюбные" лица киевских таможенников, длительный перелет с пересадкой в Париже- все это было сном, результатом работы перевозбужденного от навязчивой идеи мозга. Возможно ли? В Нью-Йорке-- самом, можно сказать, центре развитого капитализма, разбухшего от изобилия-- продажа с рук! Это уже превосходит мои ожидания. Позже мне объясняли, что нашим людям на пользу идут только наши лекарства. Организм, мол, привык и только их и слушается. С этим я мог согласиться. Но вот доводы на тему всего остального меня не убедили. Наверное, все-таки для бывшего советского человека такая покупка является психологической потребностью, душевным порывом, ритуалом, а может... проявлением ностальгии?
Для подтверждения собственных выводов захожу в ближайший магазин. Вернее, втискиваюсь. Думаю, что в Центральном гастрономе в Одессе народу поменьше, правда, справедливости ради, и продуктов не больше. Я уже успел повидать очереди в Waldbaums, я был их частью в Edwards и, проводя параллель, могу смело утверждать, что очереди на Брайтоне, бесконечно сжимающиеся, спиралевидные, как галактики--это стиль, образ жизни. Бывшие граждане страны Советов не могут жить без очередей. Никакая покупка без очереди им не будет в радость. Они должны потолкаться, поругаться и заодно чего--нибудь купить. В общем, несомненно: не там хорошо, где нас нет, а там плохо, где мы есть.
В неимоверной толкотне слышу знакомый акцент: "Фира, если Вы будете все время лезть без очереди, Вам будет нехорошо". "Нехорошо,-- тут же отвечает Фира,--мне будет, если я встану в очередь. Какой же нормальный человек может всех вас переждать и остаться здоровым!" Как любит повторять мой знаменитый земляк Роман Карцев: "Я ничего не придумываю. Просто хожу и слушаю".
Выбравшись из магазина, подхожу к газетному киоску. Количество наименований печатных органов на русском языке создает впечатление, что у каждой семьи на Брайтоне есть своя, специально для нее издающаяся газета или журнал.
Мимо проходит пара, замедляя шаг и пристально всматриваясь в меня. Мы улыбаемся друг другу. Откуда я их знаю?
-- Это ты?-- спрашивают осторожно.
-- Гм...я.-- отвечаю, замявшись.
-- Узнал?
-- Почти.-- глупо, но нейтрально.
-- 2-ая спортшкола?
-- Не-а.
-- Французский бульвар?
-- Не-а.
-- Еврейская больница?
-- Упаси бог.
Теперь моя очередь.
-- Университет? РГФ?
Сразу попадаю в точку. Мы радостно пожимаем друг другу руки и с чувством облегчения расходимся. За время моего первого пребывания на Брайтоне таких забавных встреч было несколько. "Шапочные" приветствия--не в счет.
Бросив взгляд напротив, сквозь маленький переулок, замечаю синюю полоску океана. Там знаменитый бордвок. Спешу к новым впечатлениям. Предвкушаю что-нибудь не менее удивительное, но с детства родное.
В одной из популярных передач о Соединенных Штатах, с успехом шедшей и, возможно, продолжающей идти на тамошнем телевидении, в серии, посвященной жизни на Брайтоне, мне заполнился такой эпизод. Набережная. Прекрасный яркий день. На скамейках сидят беззаботные старички, о чем-то оживленно беседуя. Камера приближается. Крупный план; и голос за кадром произносит: "Скажите, пожалуйста, есть же все-таки нечто общее в вашей жизни здесь и там?" " Есть",-- отвечает один из стариков. "Что?"-- радостно спрашивает интервьюер. --"Солнце".
Бордвок предстал передо мной именно таким, каким я его увидел в телевизионной передаче. Но кроме солнца очень многое кажется схожим. Ведь главное-- люди. А они те же. И ничто их не изменит.
Вот стоит женщина с согнутой в колене ногой и поднятой вертикально вверх рукой, подставляя солнышку места, которые, по ее мнению, еще не достаточно загорели.
На скамейках пузатые дяденьки самозабвенно "забивают козла". Вокруг с визгом и топаньем босыми ножками по деревянным доскам бегают внучата. Они кричат друг другу что-то на двух языках одновременно... Стоп! Вот что портит общую картину. Невероятный симбиоз, режущий слух: резкие, отрывистые с выхлопом звуки английского вперемежку с мягкими шипящими русского в устах маленького Майкла или Мишеньки (в зависимости от того, на каком языке он в данную минуту говорит) сразу отрезвляет, нарушает гармонию, заставляет, встряхнув головой, очнуться и вспомнить, где ты все-таки находишься. Кстати, старики стараются не отставать. У них получается менее академично, но забавно.
-- Скажи Семе, чтоб достал из транка фуд, а то испарится.
Или:
-- Вчера пришел билл с таким балансом, будто я открывал рот в прошлом месяце только, чтобы болтать по телефону. Надо хорошо прочекать.
Спустившись с деревянного настила, ступаю в мягкий горячий песок. Я не переношу жары, а спрятаться негде. Ни намека на тень. Да, это не "Аркадия" или "Ланжерон" с топчанами, раздевалками и вбитыми глубоко в песок зонтами. Сжигающее солнце и раскаленные тела. Но где же то, что должно поражать не отличием, а сходством? А вот. Как говорится, далеко ходить не надо.
На песочке расстелено широкое покрывало, на котором восседает дружное семейство. Он, она и двое детишек. Он и детишки, застыв в позе "по-турецки", устремляют нетерпеливые взоры в одну точку. Точкой является двухлитровая стеклянная баночка, из которой заботливая мамаша с умиленным выражением лица вынимает очищенную заранее вареную картошечку, густо посыпанную укропом. В центре круга уже разложены хлеб, помидорки, огурчики, лучок и соль. Никаких излишеств. После того, как картошка расходится по протянутым рукам, начинается второй, основной этап-- поглощение. Челюсти каждого работают четко, бесперебойно, ритмично, как хорошо налаженный механизм. Картошку аккуратно опускают в соль, холмиком возвышающуюся на салфетке. Нарезанный толстыми ломтиками хлеб складывается пополам, чтобы быть еще толще. Особое внимание вызывает целая помидорка, которая не режется ножиком и не прокалывается вилочкой, а просто лопается от первого укуса, обдавая всех участников трапезы алым соком.
Знакомо до боли! До восторга! Вся сцена пышет таким энтузиазмом и наслаждением, что, кажется, именно за этим они сюда пришли. А солнце, воздух и вода -- лишь атрибуты для соответствующего настроя. Долго наблюдать за ними неловко, и я удаляюсь. Пожелание приятного аппетита этому квартету могло быть воспринято как издевка.
Осторожно огибая загорающих, подхожу к воде. Теплая и мягкая, как в Черном море, она ласково обволакивает. Маленькие покатые волны, чередуясь, ложатся на песок, не пересекая на нем определенной черты. Я глубоко вдыхаю влажный воздух и поворачиваю назад. Поднявшись вновь на бордвок, пересекаю его в обратном направлении. Сегодня вечером я снова приду сюда. Говорят, ночные гуляния здесь--захватывающее зрелище.
В то время как солнечный диск, разорвав безупречно прямую линию горизонта, медленно погружается в оранжевые волны океана, я вновь выхожу на набережную. На этот раз с братом Славиком, у которого сегодня день рождения. Наша задача: придя немного раньше времени, назначенного для общего сбора, занять места. Планируется восемь человек, а за такое количество мест, по словам брата, необходимо побороться. На мой вопрос, почему в таком случае именно тут или вообще на Брайтоне, он с неподдельным удивлением отвечает: "А где же еще?"
Славик - убежденный брайтонец и никаких серьезных мероприятий вне родных пенатов себе не представляет. Кроме того, в его экскурсионной работе со мной, недавно прибывшим, вечерний бордвок является объектом показа номер один.
Полусонный, залитый солнцем бордвок, увиденный мною днем, с наступлением сумерек становится многолюдным и шумным. Теперь его облик определяет шагающая из конца в конец нескончаемая толпа. Вихревые потоки людей, хаотически перемещаясь, сильно затрудняют наше продвижение к центру, где скученно располагаются выставленные под открытым небом столики ресторанов.
"Не помешали бы здесь светофоры," думаю я, петляя вслед за своим проводником.
Внезапно Славик, не оглядываясь, резко бросается вперед. Я теряю его из виду, но, подпрыгивая над головами, вновь нахожу облокотившимся на только что освободившийся столик и беседующим с официантом.
-- Один есть!-- весело сообщает он, когда я, наконец, выбираюсь на простор.
-- Как только будет второй, нам дадут знать.
Пока брат охраняет добычу, я отхожу чуть в сторону, чтобы в более удобном ракурсе понаблюдать за теми, кто вносит в здешнюю жизнь особый колорит и неповторимость.
Не влезая по-толстовски в глубины душ, могу отметить, что внешнее впечатление более чем приятное. Народ весел. Народ доволен. Встречи друзей и родственников, доносящаяся из ресторанов музыка, чей-то заразительный смех-- все это вместе создает атмосферу настоящего праздника. Общее настроение передается и мне. Хочется гульнуть.
Проходят мимо хорошо одетые люди и, хотя удивить кого бы то ни было нарядами здесь довольно сложно, желающих покрасоваться--немало. В который раз всего за несколько недель моей американской жизни, полной впечатлений, схожесть ситуаций и поведения соотечественников, где бы они ни находились, окунает меня в воспоминания...
В не столь далекие времена, когда еще никто не знал, что они назывались застойными, по вечерам на Дерибасовскую выходило чуть ли не пол-Одессы. "Других посмотреть, себя показать".
Показать-- в городе, где каждый третий так или иначе был связан с морем-- было что. Тем более в эпоху безудержного роста дефицита. Если, согласно опубликованным научным данным, каждый день на Земле исчезает один вид животных, то на ее шестой части по статистике, естественно, не опубликованной, каждый день пропадал как минимум один вид товаров. Утром есть-- днем уже нет. Это брало за душу сильнее, чем даже ужасающее положение дикой фауны.
Так вот, море, являвшееся тогда, можно сказать, единственным звеном, связующим с остальным благополучным миром, кормило, одевало и обувало миллионный город. Плавать было выгодно и престижно. Стать членом семьи, главой которой являлся капитан дальнего плавания, считалось большой честью и удачей. "Как провожают пароходы? Совсем не так, как поезда", пелось в популярной песенке. И действительно, в отличие от любого другого вида транспорта провожались пароходы торжественно, с вручением каждому члену экипажа списков с длинным перечнем необходимых покупок. Встречались пароходы с еще большей радостью.
И в тот же вечер Дерибасовская заполнялась представителями обоих полов и всех возрастов, облаченными в лучшие образцы современной моды, в создании которых принимали участие самые передовые дизайнеры мира. Как бы бесцельно прогуливаясь по булыжной мостовой (для чего были созданы все условия: главная улица стала полностью пешеходной), они щеголяли друг перед другом и менее удачливыми согражданами, пребывающими пока в разряде зрителей, но вдохновленными наглядным примером того, чего можно достичь в жизни, если иметь родственников, регулярно посещающих заграницу. А цель все-таки была: произвести неизгладимое впечатление, если удастся, ошеломить, заставить говорить о себе как можно дольше. После показательных выступлений часто можно было услышать разговоры приблизительно такого содержания:
-- Ну, что Вы скажете за Сонечку?
-- Какую?
-- Что вчера дефилировала в розовом платье с декольте наполовину.
-- Что значит - наполовину?
-- Это значит, неизвестно, чего было больше - платья или декольте.
-- Подумаешь! Моя соседка Роза обещала сегодня пройтись во французском нижнем белье.
-- Боже! Неужели там делают шмотки таких размеров?!
На берег Атлантического океана меня возвращает всеобщий ажиотаж. По восторженным взглядам, устремленным в одном направлении, и головам, медленно поворачивающимся в нашу сторону, догадываюсь о том, что приближается нечто экстраординарное. Что же привлекает внимание столь искушенной публики?
Вскоре из расступающейся толпы появляется высокая, идеально сложеннaя блондинка, которая красотой и изяществом линий могла бы посоперничать с любой супермоделью. Не могу не поделиться с вами тем, что предстает моему взору, и проведу беглый обзор, как подобает мужчине - снизу вверх.
Итак. Светло-серые туфли с прямоугольными тупыми носами, от которых веером расходится тонкая лапшичка, усыпанная блестками. Каблуки такой высоты, что ступни становятся почти вертикально, за счет чего походка приобретает кошачью грациозность, а длинные ножки - бесконечность. Расклешенные внизу продолговатыми складками брюки цвета ультрамарин, постепенно сужаясь, сходят на нет в районе коленей и продолжаются выше, плотно облегая. Бежевая блузка навыпуск стянута в миниатюрной талии матерчатым поясом, завязанным простым узлом на боку. В своей верхней части блузка драпирована в виде полупрозрачных занавесочек, прикрывающих с боков волнующий бюст ровно в той мере, в какой нельзя было бы обвинить его владелицу в излишней застенчивости. Легкий ветерок перебирает и поддерживает на весу распущенные белые с золотинкой волосы. Лицо Афродиты. Улыбка Джоконды. Она прекрасно знает, что производит сильное впечатление, но следует вперед с подчеркнутым безразличием.
Я чувствую через плечо дыхание брата. Любопытство взяло верх, и он присоединился ко мне. Красотка проходит под конвоем неустанных взглядов совсем рядом, обдавая нас запахом цветущего жасмина. Отдаляясь, еще несколько секунд она держится в поле зрения, пока не растворяется в толпе.
-- Да-a,-- многозначительно протягивает Славик.
-- Это точно, -- подтверждаю я.
Мы синхронно вздыхаем, поворачиваемся и... замираем. За нашим столом сидит пожилая дама, смотрящая на нас немигающим, пронизывающим насквозь взглядом. Взглядом, который мне знаком с детства. Я постоянно встречался с ним в городском транспорте, когда в нем царили кондукторы, а позже контролеры, в кабинетах партийных и профсоюзных работников всех рангов (причем, чем ниже ранг, тем пристальнее взгляд), в стенах самой популярной в народе организации ОВИР. Поэтому я знаю точно: любые объяснения в данном случае бесполезны. Но этого, видимо, не знает Славик.
-- Ну...-- сквозь зубы произносит он.
-- Да вот, сижу.-- быстро реагирует она.
-- И давно?
-- А это неважно.
От такой наглости брата начинает трясти. Он покрывается мелкими пунцовыми пятнами.
-- Сейчас из носа пар пойдет,-- смеется дама.
Это уже перебор. Я крепко хватаю его одной рукой за рукав рубашки, другой - за плечо.
-- Пойдем, братишка. Не будешь же ты с ней драться. В конце концов, как говорится "ladies first."
-- Чего?! Это кто здесь леди! Кто здесь леди!-- кричит он, привлекая всеобщее внимание, в то время как я его буквально оттаскиваю в сторону.
Подходят приглашенные. Когда в сборе все, кто-то предлагает пойти в ресторан с оригинальным для набережной названием "Волна." Там, мол, места будут. Такая уверенность вселяет в меня подозрения, но, насколько я понимаю, альтернативы нет.
"Волна" встречает гостеприимно. Расторопные официанты услужливо подводят нас, как и предполагалось, к свободному столику. Мы живо усаживаемся и, наконец, расслабляемся. Заказ принят молниеносно. Вся наша компания потирает от предвкушения руки, и я уже думаю, что опасения мои напрасны, но... напрасно я так думаю. Как выяснится позже, предвкушение длилось часа полтора.
А пока мы довольствуемся тем, что находится на столе, то есть не требует приготовления: водкой, шампанским, хлебом.
Так, попивая за здоровье именинника и легко закусывая хлебушком, мы постепенно доводим себя до такого состояния, когда окружающий мир розовеет, любые трудности кажутся преодолимыми и хочется со всеми целоваться.
В связи с тем, что беседовать нет никакой возможности из-за несметного количества децибелов, обрушиваемых на наши перепонки гремящей музыкой (попробуйте пообщаться, когда в двух шагах от вас взлетает самолет), мы молча ждем пищи и периодически поглядываем в зеркальный потолок, в котором отражаются другие столы, полные яств, и счастливые лица едоков.
В центре зала на небольшой площадке танцуют пары. Я всегда с любопытством наблюдаю за танцующими. По тому, как люди ведут себя в такие минуты, можно попробовать определить их взаимоотношения. Не подумайте, что мне не дают покоя лавры Эркюля Пуаро, просто это занимательно.
Например, вот эти. Обоим чуть больше тридцати. Крепко прижимаются друг к другу. Он высокий, худощавый, полусогнувшись, буквально загребает ее, маленькую и хрупкую, скрестив длинные руки за ее спиной. Их щеки соприкасаются. До окружающих нет никакого дела. Наверное, любовники.
А этим под сорок. Держатся классически. Его руки на ее бедрах, ее-- на его плечах. Кружась вокруг невидимой оси, рассеянно глядят в зал. Их уже не волнуют взаимные прикосновения. Каждый смотрит в свою сторону. Похоже на супругов со стажем.
Третья пара также отличается от остальных. Он что-то шепчет на ушко партнерше, которая то и дело заливается смехом, кокетливо стряхивая со лба белокурую прядь волос. Воодушевленный, он продолжает блистать остроумием, чтобы закрепить успех. Недавно познакомились. Возможно, даже здесь сегодня вечером.
Остальные пары не представляют интереса и мое внимание переключается на дальний угол ресторана, где необъятных форм певица в возрасте, который скрыть уже невозможно, исполняет что-то белогвардейское хриплым контральто.
Мимика ее лица и выразительные жесты, компенсирующие отсутствие голоса, видимо, должны согласно сценическому образу перенести аудиторию на многие годы назад. В кабаки Парижа, Стамбула или Вены, где одичавшие, опозоренные бегством защитники трона российского топили свою боль и позор в слезах, водке и объятиях непривередливых дам. Не знаю, как остальные, но наша компания никуда не переносится. Высокому полету воображения препятствует урчание наших желудков, заглушающее даже внешний гомон. Кроме того, певица умудряется совершенно не в такт притопывать каблуками. Попробуйте, обладая хоть мало-мальски чувством ритма, притопывать или прихлопывать намеренно невпопад. Ничего не получится. Вы обязательно собьетесь и войдете в ритм.
За ее спиной, окруженный электроаппаратурой, восседает единственный в этом заведении музыкант. Львиная доля источаемых децибелов принадлежит ему.
Виртуозно бегая пальцами по клавишам и регистрам, он бросает задумчивый взгляд куда-то вдаль, словно говоря: "Эх, да разве здесь мое место!" Безошибочные движения, производимые им вслепую, не позволяют усомниться в том, что маэстро может сыграть все. От Бетховена до Добрынина.
Время идет. Количество потребляемой жидкости не могло не сказаться. Все поочередно посещают интимные комнаты. Прошу прощения за пикантные подробности, но они необходимы для того, о чем я собираюсь рассказать в заключение. Дело в том, что, когда настает мой черед и я захожу в вышеупомянутую комнату, сразу же на глаза мне попадается приклеенный к середине двери обычный тетрадный лист бумаги, на котором карандашом корявым почерком начертано: "Перед тем, как сесть за стол, не забудьте помыть руки".
Я не смею посмотреть в зеркало, чтобы не испугаться собственной физиономии. Нет, не гнев, не изумление. Просто шок. А на смену ему-- смех. И вы сейчас поймете, почему.
На Дерибасовской угол Ришельевской... Да--да, на том самом знаменитом углу, где по преданию у некой бабушки--старушки семеро налетчиков отобрали честь, в одном из дворов находился когда-то общественный туалет. Направление к нему указывала стрелка из белой краски на стене. Под ней была надпись мелом: "туалета нет". Мало кто из вошедших обращал внимание на текст, зная нежелание жильцов, чтобы по их двору шастали чужие. Ведомые стрелками, они продолжали идти дальше по лабиринту типичного одесского дворика, пока, наконец, не упирались в какой-то вход, наглухо забитый досками. Рядом из стены выступал водопроводный кран, над которым очередная надпись гласила: "не забудь вымыть руки". А ниже: воды нет. И вновь стрелка. Сбитые с толку непрошенные гости упрямо следовали вперед, вернее, уже в обратном направлении и, дойдя до ворот, через которые вошли, читали на них буквально следующее: "тебе же сказали, что там туалета нет".
Я вот думаю, не является ли автор надписей в том дворе одним из работников этого ресторана.
Не стану утомлять читателя описанием нашей радости при появлении заказанного и процесса его потребления. Главное, что, как сказал бы первый президент Советского Союза, он же и последний, процесс состоялся.
Теперь, когда исполняется два года со дня моего приезда в Нью Йорк, многое воспринимается не так, как в первые безумные дни. Все кажется обычным и естественным. Как будто я жил здесь много, много лет...