Мы с сестрой были очень привязаны к отцу, и не удивительно, с самых наших малых лет он являлся для нас примером всего лучшего, светлого в человеке и надёжной защитой от превратности судьбы. Когда его не стало, мы остро чувствовали боль потери, и горестная дорога на кладбище к белому мраморному памятнику на его могиле стала частью нашей жизни. Там проводили мы время в грусти и воспоминаниях. На обратном пути мы неизменно останавливались около другой могилы с простой решёткой и невысоким обелиском, на котором был изображён портрет молодой женщины. Надпись говорила, что она умерла в двадцать один год. Такая же фотография, только увеличенная, висела на стене в гостиной нашего дома, и дети её боялись, потому что с ней были связаны события, их пугающие.
Слово "смерть" не вязалось с молодым лицом на портрете: круглолицая, с двумя толстыми косами, она казалась бы совсем юной, если бы не строгие глаза, смотрящие на нас умно и серьёзно. Звали её Риммочка, последний раз мы виделись с ней вечером накануне трагичного дня. Ничто не предсказывало близкое горестное прощание, она сама ещё его не предвидела, и всё-таки мы невольно себя винили, думая, что если бы заглянули внимательнее в ее душу, роковой исход можно было предотвратить. (
История, приведшая к преждевременному и печальному завершению жизни Риммочки, началась в Ленинграде в счастливую пору, когда она, отличница, перешла на третий курс Химико-технологического института, а Аркадий, её брат, и его друзья Саша и Юлий в числе лучших студентов уже учились на четвёртом курсе Горного института. Им предрекали большое будущее, но спустя годы, Саша, блеснув своим талантом, запутался в силу своей провинциальности в каких-то мелочах, Аркадий, став главным геологом большой экспедиции, никак не проявил себя в научном мире из-за тяжёлого упрямства, Юлий, потеряв интерес ко всему на свете, не поднялся выше среднего геолога, а Риммочкина карьера оборвалась, едва начавшись. Но тогда, в самом начале шестидесятых, жизнь обещала быть прекрасной, и все четверо верили в ее необычайность.
Юлий и Аркадий дружили еще до приезда в Ленинград, их родители сохраняли приятельские отношения с молодых лет. Саша присоединился к двум друзьям с первого курса. Все трое умудрились влюбится в одну и ту же девушку, их сокурсницу, и не удивительно: она была очень хороша, и если бы не чрезмерная ее скромность, заставляющая опускать долу большие карие глаза, наверное, заметила бы силу своего очарования. Юлий ходил за ней по пятам, Саша млел на расстоянии, а Аркадий действовал решительно и на четвёртом курсе настоял, уговорил, почти затащил её в ЗАГС, не дав ей времени разобраться в своих чувствах. Саша, узнав о браке друга, тихо страдал, не веря, что его обожаемая девушка будет счастлива с грубоватым и нетерпеливым Аркадием, Юлий же взорвался гневом отчаянья и решил наказать Аркадия самоубийством. Его трагический жест кончился тем, что поцарапав свои вены и потеряв немного крови, он дела до конца не довёл и впал в черную тоску. Из мрачного состояния Юлика вывела Риммочка, младшая сестра Аркадия. Юлий помнил её маленькой девочкой с косичками, а теперь это была расцветшая девушка, круглолицая, пухлогубая, с чуть монгольским разрезом насмешливых глаз и двумя толстыми длинными косами, которые она постоянно небрежно откидывала за спину.
Детство Риммочки, так же, как и её брата, не изобиловало родительской лаской. Их мать, Елизавета Петровна, воспитывала детей в строгости, не стесняясь, накрутив косы Риммочки на руку, задать ей вздрючку ремнём за каждую провинность. Не избегал подобных наказаний и Аркадий, особенно когда был мал. Отца они почти не видели, он жил, по сути дела, на огромном металлургическом комбинате, приходя домой поздно и уходя спозаранку. Отец управлял всей сложной техникой этого комбината, за что его в шутку называли "Король железок". Мать работала там же заведующей отделом кадров, и если к отцу Аркадия и Риммочки отношение подчиненных было почтительным, уважительным и благожелательным, то его супругу откровенно не любили и побаивались. Небольшого роста, плотная, с окающим выговором неприятного скрипучего голоса, Елизавета Петровна до старости сохраняла привычки комсомолки-революционерки в красной косынке с маузером у пояса, весьма своеобразно соединив их с замашками советской барыни и, как само собой разумеющееся, злоупотребляла положением жены "главного". Перед ней заискивали в небольшом промышленном городе, где они жили и где центром являлся металлургический комбинат, и она воспринимала это, как должное. По роду деятельности Елизавета Петровна была непосредственно связана с КГБ, и случалось, пользовалась этим в свою утеху, приобретя со временем вкус распоряжаться человеческими судьбами. Властная, грубая, жесткая, мелочная и неискренняя, Елизавета Петровна умудрилась многим испортить жизнь, оставаясь при этом убеждённой в своей государственной важности. Со своими детьми она тоже нe церемонилась и, обеспечивая материальными благами, никогда не заботилась об их душах, не потому, что считала это слюнтяйством, нет - ей просто не приходила в голову, что какая-либо внутренняя жизнь у её детей существует. Целью их существования, по её убеждению, являлось укрепление авторитета семьи: все вокруг должны были знать, что они - прекрасные дети, предмет восхищения и зависти, что их семья самая лучшая, что всё в ней образцово и упорядочено. Мнение друзей, знакомых и просто посторонних было необычайно важно для Елизаветы Петровны. От сына и дочери требовалось абсолютное послушание и учёба, которой бы родители гордилась. И они отлично учились, благо им достались по наследству отцовские способности, и безоговорочно слушались мать, но психика их была изломанной, с явными признаками неврастении, проявляющейся в глубокой погруженности Риммочки в себя и в тайной любви Аркадия к себе. Не самовлюбленности, а именно всепрощающей любви, в силу которой он называл себя в своих стихах, которые крапал с детства, ласково "Аркашенька". Брат и сестра были болезненно, с оттенком трагичности привязаны друг к другу.
Елизавета Петровна с гордостью оповещала всяк и каждого, что её медалистка- дочь принята в Химико-технологический институт Ленинграда. Сама Риммочка чувствовала себя счастливой, став студенткой и училась с удовольствием. Слегка грустная задумчивость была её обычным состоянием, но, избегая шумной студенческой жизни и весёлых вечеринок её сокурсниц, она, вместе с тем, в силу своей доброжелательности, поддерживала со всеми ровно-хорошие отношения.
Риммочка выглядела очень приятной и хорошенькой девушкой: серьёзность по-взрослому умных глаз смягчалась детской пухлостью губ, обычно сложенных в лёгкую улыбку, и мягким круглым овалом лица. Длинные шелковистые толстые косы, доставшиеся ей от далёких калмыцких предков, украшали её и, вместе с тем, придавали едва уловимый оттенок трагичности. В ней не было ни гордыни, ни тщеславия, но чувство собственного достоинства проявлялось явно, хоть и ненавязчиво. Идеальная слушательница, она сама никогда не откровенничала, и глубина её души была для всех плотно закрыта. В прямую противоположность её матери, Риммочке совершенно не свойственны были заносчивость, грубость или вульгарность. Её естественность и скромность могли бы завоевать ей много друзей, но от нее веяло холодком, и она всегда незаметно уклонялась от дружбы.
После первой сессии, которую Риммочка сдала на "отлично", она тяжело заболела. Холодная и промозглая погода Ленинграда слишком отличалась от жаркой и сухой, в которой она выросла, и её госпитализировали с острым плевритом. Болезнь затягивалась, Риммочка ослабла, врачи рекомендовали взять академический отпуск на год и вернуться для поправки домой, но родители решительно этому воспротивились. Мать сказала ей по телефону, что никаких перерывов в учёбе они с отцом не потерпят. Их дочь должна кончить институт вовремя и с "красным" дипломом. Ни срывов, ни неудач в семье "главного" быть не может.
И Риммочка продолжала учиться, получая одни пятёрки, но уже с трудом, с напряжением навёрстывая упущенное. Слабость одолевала её, радость в ней угасла, а холодная долгая зима наводила на самые грустные мысли. Единственным её утешением был брат, грубоватый, иногда даже вульгарный, но неизменно нежный к младшей сестрёнке. Он и тревожился за неё, и всячески её подбадривал.
Робкая весна подняла настроение Риммочки, учёба пошла быстрее и интереснее, а с наступлением лета Ленинград предстал перед ней во всём великолепии. Она не торопилась домой на каникулы, долгими часами гуляя по чудной северной столице.
Второй курс прошел вполне благополучно. Риммочка больше сблизилась со своими сокурсниками и, всё ещё не принимая участие в шумных вечеринках и капустниках, с удовольствием оформляла факультетскую газету, потому что хорошо рисовала. Преподаватели её хвалили не только за способности, но и редкое для её возраста прилежание.
( Любовь Риммочки и Юлика началась с события необычного, драматичного и явно указывающего на родственность их душ.(Риммочка, так же, как и Юлик, переживала новость о женитьбе Аркадия, как непоправимое несчастье. Повод для отчаянья был тот же, что у Юлия, но причина, разумеется, совсем другая: она считала, что навсегда потеряла брата, единственного близкого и дорогого ей человека, и чувствовала себя преданной и невыносимо одинокой.
Риммочка не показывалась новобрачным несколько дней, бродя по мрачному Волковскому кладбищу, а когда, наконец, появилась в общежитии Аркадия, рукав ее зимнего пальто был пропитан кровью, и сама она, мёртвенно бледная, едва держалась на ногах. Брата в комнате не оказалось, но Риммочку ласково встретил живущий там же Юлик, который со всем сочувствием перевязал её рану на запястье, и уложил на кровать Аркадия отдыхать. По игре ли случая, или в силу схожести психики, оба они, и Риммочка, и Юлик, решили расстаться с жизнью почти в одно и тоже время, по одному и тому же поводу, и оба не смогли довести дело до конца. Жгучая боль бритвенного надреза испугала Риммочку и отрезвила; похоже, то же самое произошло и с Юликом.
Глядя на Риммочку, он до боли понимал её страдания и страдал сам, а она лежала на кровати безжизненная, чуть приоткрытые пухлые губы создавали впечатление детской беспомощности, а толстые длинные косы, змеями свернувшиеся у нее на груди поверх одеяла, придавали ей какую-то мистическую прелесть. Юлик боялся дышать от сладостного благоговения и вместе с тем его охватил страх, что Риммочка уже никогда не откроет глаз. Но она их открыла, потому что вернулись Аркадий и его жена Мая. Новобрачные, увидев окровавленную одежду и бескровное личико, пришли в ужас, обласкали бедняжку, окружили теплом и заботой, доказывая, что ее отчаянье - лишь плод больного воображения, что брата она не потеряла и не потеряет. Мрачные мысли в голове Риммочки рассеялись, и Юлий докончил выздоровление, обрушив на неё свою пылкую и нервную любовь. Не успели ещё зажить следы недавней попытки к самоубийству, а Юлий уже влюбился в Риммочку с такой же отчаянностью, как перед этим в Маю, но на этот раз вполне счастливо, потому что Риммочка мечтала о нём ещё со времён, когда носила школьную форму. Уже одно то, что он был другом любимого брата выделяло его из всех прочих, а если прибавить его отличные способности и приятную интеллигентную внешность, не удивительно, что привлекательность Юлика превратилась для Риммочки в неотразимость.
Последний год Юлия в Горном институте был заполнен интенсивными занятиями и наэлектризован любовью. Она не была безоблачной: за пылкими встречами после лекций часто следовали минутные ссоры, когда глаза Риммочки темнели от страдания, а лицо Юлика становилось отчаянным. Потом потерянный рай возвращался волшебством примирения, и расставание у общежития Института химической технологии затягивалось долгими разговорами с проникновенным взглядом Риммочки и горячими поцелуями Юлика.
Они зарегистрировали брак без всякой пышности, потому что пребывали в нирване счастья, и отвлечение от этого небесного состояния земной суетой было для них невыносимо. Странным казалось только одно обстоятельство: когда Мая в коридоре института искренне и тепло поздравляла Юлика, он, не отвечая и не отводя от Маи глаз, впал в странный пугающий нервоз, от которого у него затряслись руки. Мая поспешила с ним проститься, ошеломленная такой непонятной реакцией.
Юлик и Риммочка сняли квартиру и жили счастливой молодой парой, и уже через три месяца Риммочка убедилась, что беременна. Будущий отец был в восторге.
Вскоре Аркадий и Мая, получив "красные" дипломы, уехали в далёкий южный город, чтобы начать жизнь геологов-полевиков. Юлий и Риммочка тоже не задерживались в Ленинграде и отправились навестить её родителей, поскольку для Риммочки как раз начались летние каникулы, а Юлий должен был встретиться с новоиспеченными тестем и тещей. В доме новых родственников Юлик провёл только несколько часов, улетев дальше, чтобы присоединиться к Аркадию и Мае. По счастливой случайности, именно там, в городе, где начиналась Юликина карьера, жили его родители и сестра, которые рады были видеть Юлика и ждали к себе в гости его молодую жену через месяц. (
Город детства Аркадия и Риммочки располагался на берегу большого озера, питающего своими водами огромный металлургический комбинат, изрыгающий огонь и газовые облака днём и ночью. После возвращения из прохладно-влажного Ленинграда, сухой, горячий воздух пустыни, окружающей город и озеро, обжог Риммочку радостным и знакомым приветом. Жаркое сонное лето и просторный дом с садом обещали необходимые сейчас Риммочке покой и отдых. Когда кончился ритуал встречи и обильный обед, а Юлика проводили в аэропорт, Риммочка осталась одна в своей комнате и с удовольствием растянулась на тёплых простынях, мысленно погружаясь во все недавние события и улыбаясь им. Говорить о своей беременности родителям ещё не хотелось, это был сладкий секрет, согревающий её изнутри и объединяющий её душу с Юликиной. (
Утром Риммочку ждало ослепительное солнце и не забытое еще приятное чувство беззаботности школьных каникул. Она вскочила было с кровати, но её остановил неудержимый приступ тошноты: маленькое существо давало о себе знать. Риммочка с ужасом подумала о жирной яичнице, шипящей на плите в кухне, где семья обычно завтракала. Немножко отлежавшись, она, направляясь туда, заставила себя беззаботно и бодро улыбнуться. Как ни пыталась Риммочка побороть тошноту, едва плавающий в свином сале желток коснулся ее губ, спазма опять подступила к горлу, и она стремительно вскочила, чтобы успеть добежать до туалета. Мать понимающе сдвинула брови: (
- Беременна? (
Риммочка утвердительно кивнула головой. (
- Вот что, моя милая, я тебе скажу: пока не кончишь института - никаких детей! - Юлий хочет ребёнка... (
- Ча - а - го? (
Это вульгарно-грубое "Ча-а-го", которое мать всегда употребляла, как выражение крайнего презрения и гнева, заставило Риммочку поёжиться. (
- Опериться не успел, а уже диктует? Мы что, тянулись с отцом, чтоб тебе домработницей у него стать?! Сколько в тебя вложили, чтоб до четвертого курса дотянуть, а теперь всё побоку?! Срок какой? (
- Два с половиной. (
- Самый раз. Завтра же сделаем аборт. Здесь у нас все врачи - свои люди. Получи диплом, а потом можешь рожать детей! (
На следующее утро Елизавета Петровна крепко и властно взяла Риммочку за руку и отвела к врачу, с которым уже всё было договорено. (
Риммочка чувствовала странную пустоту, как-будто вместе с крошечным зародышем она потеряла и часть души. Как сказать об этом Юлию? Примет ли он новость спокойно или рассердится, что она избавилась от беременности вопреки его желанию? Логика подсказывала, что перед самым ответственным пятым курсом разумно не обременять себя ребёнком... (
Связаться с другим городом в те времена было трудно, но Риммочка знала, что Юлик непременно позвонит, и когда мать позвала её к телефону, испытывала двойственное чувство: к радости примешивалась тревога. Юлик был счастлив слышать Риммочкин голос и с возбуждением описывал, как ее здесь все ждут. Это её успокоило, и согретая его влюбленностью, на вопрос, все ли ее тошнит, Риммочка ответила прямо и просто, что сделала аборт. На противоположном конце линии воцарилось молчание, потом Риммочка услышала гудки отбоя. Думая, что случилось неполадка с телефоном, она подождала какое-то время, а потом стала звонить сама. Трубку долго никто не поднимал, наконец Риммочка услышала голос Александры Николаевны, матери Юлика: "Риммочка, я не знаю, что произошло, но Юлик заперся в своей комнате и на мой стук не отвечает". Сердце Риммочки упало. Всю следующую неделю ни писем, ни звонков не было, и она уже не находила себе места. Мать успокаивала её тем, что Юлик "перебесится и успокоится", но эти заверения мало помогали. Риммочка написала длинное письмо, с несвойственными её сдержанности объяснениями, заверениями в любви и просьбой простить её и ответить. Юлик упорно молчал. Подошло время ехать к нему и к его семье в гости, и Риммочка уже складывала чемодан, когда позвонила Александра Николаевна и мягким, извиняющимся голосом посоветовала Риммочке не приезжать сейчас, а подождать, когда конфликт себя исчерпает. Как Риммочка поняла, Юлий не хотел её видеть. Ошеломлённая его жестокостью и внезапной враждебностью, она уехала в Ленинград, чтобы кончать институт и ждать...
(Шли месяцы, а Юлий продолжал молчать. Риммочка по-прежнему хорошо училась, но ни напряжённые занятия, ни институтская рутина ни на минуту не отвлекали её от мысли о Юлике и не давали ей забыть о том, как они были счастливы, и как это счастье внезапно оборвалось... Вместо любви полное неприятие... Риммочка не могла этого понять и с этим смириться. (
Теперь она была одна в холодном Ленинграде, без привычной поддержки брата и, самое главное, без любви, которой она отдала всю душу. В отчаянье еще два раза она писала Юлику и ждала, ждала... Он молчал. (
Так прошли осень, зима и наступила весна. Ленинград оттаял после суровых холодов, тронулся лед на Неве, через серые тучи заголубело северное, вымытое дождями небо, и майское оживление охватило жизнь института и общежития. Только Риммочка не могла очнутся от своей ледяной скованности и растущей в ней депрессии: прошедший год не принёс долгожданного облегчения, не сломил Юликиного упрямства. Риммочка никогда не была общительной, а после происшедшего летом конфликта, окончательно замкнулась в себе. Мысли о Юлике, беда, случившаяся с ней, стали её постоянными и единственными спутниками.
После торжественного вручения студентам дипломов, среди которых было только пять "красных" и один из них - Риммочкин, она получила поздравительную телеграмму от родителей, а от Юлика - ничего. Ничего - ни звука, ни строчки! От этого можно было сойти с ума... Камень, лежащий на сердце стал ещё тяжелее, а депрессия - глубже. И все-таки Риммочка верила, что в один прекрасный день... в один чудесный и радостный день Юлик скажет, как прежде, что не может без неё жить, и время мучительного ожидания пройдет, как дурной сон... (
Наступающее лето требовало ответа на приводящий Риммочку в смятение вопрос : что делать дальше? Поскольку она была замужем, ей полагался свободный диплом, без указания места будущей работы, Риммочка теперь должна была искать её сама. Ехать к Юлику она не могла: было ясно, что он не хочет её видеть. Риммочка приняла единственно возможное решение: вернуться к родителям, пожить, поработать на заводе и ждать, пока Юлик, наконец, не откликнется. (
Дома встретили её не слишком приветливо: "Ты мужняя жена, а собираешься здесь жить и работать? Как это выглядит? Отец твой у всех на виду, нас тут всяк и каждый знает - что люди скажут? Поживи пару денёчков и езжай туда, где твоё законное место. Отец сам отвезёт тебя к твоему мужу!".
(И он отвёз. Когда отец и дочь вышли из здания вокзала, перед ними лежала залитая солнцем прямая широкая улица с двумя рядами высоких, стройных тополей, вдоль которых весело журчали чистой прозрачной водой два арыка. Впереди, сразу за утопающим в зелени городом, поднимались в небо остроконечные высокие снежные горы, такие прекрасные в своей неожиданной близости, что Риммочка невольно остановилась в изумлении. Отец нетерпеливо окликнул её, и они заспешили к троллейбусу.
Дверь открыла им Александра Николаевна , и отец Риммочки поставил чемодан на порог: "Вот ваша невестка". Не добавив к этому ни одного слова приветствия или прощания, oн сердито повернулся и ушёл. (
Родители Юлика, люди на редкость деликатные, интеллигентные и добрые, приложили все усилия, чтобы Риммочка хорошо себя почувствовала в новом доме. Сделать это было не просто: Юлик на сообщение о приезде Риммочки не прореагировал, как будто его это не касалось. Он уехал на всё лето в экспедицию на юг Казахстана вместе с Аркадием и Маей, назад их ожидали только в ноябре. В течение экспедиционного периода геологи по очереди или по необходимости могли на несколько дней вернуться домой, в город. Юлик не появился ни разу... (
Джунгарсккий Ала-Тау громоздился снежными горами, склонами, покрытыми густыми лесами, осыпями, обрывами, водопадами. Маршруты по необитаемым местам с подъемами на кручи и головокружительными спусками были тяжёлыми, но доставляли азартное наслаждение. Юлик возвращался к палаткам уставший, но довольный. Для его неуравновешенной, нервной натуры ничего не могло быть лучше, чем постоянная физическая нагрузка , первобытная природа, свежий воздух и относительная независимость.
(Когда прошлой весной он узнал о беременности Риммочки, перспектива стать отцом потрясла его, подняла и возвысила в собственных глазах. Новость, что беременность прекращена, привела его в ярость не из-за потери ребёнка, к которому он ещё ничего не чувствовал, а из-за того, что сделано это было вопреки его желанию и воли. Его гордость была задета, а этого он простить не мог и наслаждался возможностью мстить тёще, тестю - всей этой семье, помешавшей его желанию, не принявшей его всерьёз. Он хорошо представлял, какое сильное оружие выбрал, игнорируя их существование. Трудно сказать, был ли это результат психического отклонения, или крайнего эгоизма, и как в милой интеллигентной семье могла созреть психика садиста, но этот благообразный невысокого роста и хрупкого сложения человек, ничем внешне не проявляющий жестокости, нашел способ держать в сводящем с ума напряжении три семьи. Его недавняя влюблённость, доходившая до экстаза, сменилась холодным удовольствием от возможности мучить бывший предмет обожания, и он продолжал политику молчания, держа этим Риммочку "на коротком поводке".
Аркадий никогда не заговаривал с Юлием о его "размолвке" с сестрой, считая невозможным вмешиваться в дела молодожёнов. Мая была с ним не согласна: не зная деталей, она всей своей душой понимала нездоровость, ненормальность ситуации, и просила Аркадия вмешаться и поговорить с Юликом, потребовать от него какой-то определённости. Аркадий отказался от разговора с другом даже тогда, когда на сцене появилось еще одно лицо: в партии стало известно, что Юлик захаживает в палатку чертёжницы Оли. Вскоре это перестало быть секретом, молодой муж с вызовом, почти бахвальством неприкрыто проводил у своей новой пассии всё свободное время. Мая приходила в ужас от мысли, что будет с Риммочкой, когда сплетни о летней связи Юлика рано или поздно до неё дойдут, и решилась вмешаться сама. Разговор, или, вернее, монолог получился странный и совершенно обескураживающий: в ответ на упреки, доводы и предупреждения о возможных трагических последствиях, Юлик, неотрывно глядя на Маю, молчал, и руки его опять тряслись от нервоза. "Аркадий, - увещевала Мая мужа, - Юлик просто сумасшедший, нужно спасти от него каким-то образом Риммочку!" Ответ Аркадия звучал так же, как и раньше: "Я не имею права вмешиваться в их частною жизнь, пусть, сами разберутся". (
Как не старались родители Юлика смягчить жестокость сына, факт оставался фактом, вызвать его на какой-либо разговор не удавалось. Риммочка страдала, понимая, что весь её мир разрушен, что она перестала быть любимой, что ей отказали даже в её собственном доме, сделав совершенно беспомощной и полностью зависимой от семьи, положение в которой оказалось для неё более, чем двусмысленным. Депрессия стала болезнью, приветливость и улыбчивость превратились в тусклую вежливость. Александру Николаевну и Виктора Георгиевича всё больше и больше угнетала молчаливо- сосредоточенная, погружённая в мрак своих печалей невестка и натянутые с ней отношения. Они умоляли Юлика что-то предпринять, но он, сообщая что жив и здоров, снова и снова игнорировал факт существования молодой жены.
(В середине лета возвратились на несколько дней из геологической партии Аркадий и Мая, и к этому же времени приурочил визит к детям Елизавета Петровна. Она побывала в гостях у своих сватов, встретилась с Риммочкой и поговорив с Александрой Николаевной так, как-будто всё прекрасно и никакой проблемы у молодой семьи нет, оставила напутствие дочери: "Завела семью, теперь всё приводи в порядок. И без глупостей, чтоб я о разводе не слышала!" (
В сентябре Риммочку приняли научным сотрудником в исследовательский Институт химии. Новый интерес и заботы, скрашивали боль от молчания Юлика. Вместе с другими молодыми сотрудниками Риммочку вскоре послали на две недели в колхоз. Это пошло ей на пользу: хотела она или нет, но оказалась в людской гуще, с товарищескими отношениями и биением жизни свойственным молодости. Риммочка приехала назад посвежевшая и в какой-то степени оттаявшая от затянувшейся депрессии. К этому времени вернулись из экспедиции Аркадий с женой и привезли с собой резанувшую ножом по сердцу новость: Юлик остался до января в буровой партии. Несмотря на несбывшуюся надежду об окончании мучительного ожидания и о возможности возвращении потерянной любви, в жизни Риммочки с приездом Аркадия и Маи появились родственные тепло и забота. Она приходила к ним часто, обычно брат и сестра отправлялись гулять и долго говорили. Несмотря на добрые и дружеские отношения, Риммочка не была откровенна с Маей, и та из деликатности не задавала вопросов. (
В лаборатории отмечали способности Риммочки, аккуратность и чувство ответственности за всё, что бы ей не поручалось. Она была не по годам серьёзна, и это ещё больше способствовало доброжелательному и уважительному к ней отношению. Наверное, лучше бы было, если бы Юлик никогда не появлялся, уехал бы навсегда, исчез..., но к новому году он вернулся вместе с окончившей работу буровой партией.
Встреча была натянутой и безрадостной, под маской спокойствия сердце Риммочки колотилось до головокружения, а Юлик вел себя так, как-будто вернулся не в родную семью, где его так напряжённо ждали, а к слегка надоевшим соседям. Все были разочарованы, расстроены, но никто своих настроений не показывал и не обсуждал. Сразу после приезда Юлик ушёл отдыхать в свою комнату и вышел только вечером к общему обеду, поддерживая, но не слишком участвуя в ничего не значащем разговоре. Александра Николаевна почувствовала, что нервы и сердце ее сдают, перед сном приняла пилюли, но решила не вмешиваться, надеясь, что всё потихоньку образуется. (
В эту ночь Юлик спал отодвинувшись и отвернувшись от Риммочки, а она лежала с открытыми глазами, из которых выкатывались слёзы, а рано утром собралась и ушла на работу. (
В какой-то степени Александра Николаевна была права: отношения между Юликом и Риммочкой как-будто бы налаживались. Счастье не вернулось, уступив место серой, невыразительной обыденной жизни, с разговорами о мелких событиях, обсуждением незначительных проблем и острыми короткими ссорами, которые без примирения переходили в ту же лишённую эмоций рутину. Внешне, во всяком случае, всё выглядело пристойно, чем Риммочкины родители были довольны. (
Уже по-весеннему светило мартовское солнышко, когда Юлий объявил, что уезжает на десять дней в служебную командировку на рудник. Ничего удивительного или особенного в этом не было, но Риммочка чувствовала неприятное беспокойство, может быть потому, что отъезд Юлика напомнил о недавнем бесконечно долгом и мучительном его ожидании. Но в этот раз он вернулся точно в срок, и было похоже, что даже соскучился о Риммочке. А ей, в её юные годы, многого не надо было, чтобы поверить в возвращающееся счастье, она ожила, и первый раз за всё последнее время родители увидели её приветливую и ласковую улыбку.
На следующий день Риммочка и Юлий пошли на работу вместе: Геологическое управление располагалось недалеко от Института химии. Утро было чудесное, со свежим, пахнущим весной воздухом, чистым голубым небом и весёлой капелью, в которой играло и переливалось солнце, уже высушившее тротуары. В троллейбусе было много народу, Юлик и Риммочка стояли почти прижавшись, и она улыбалась каким-то своим внутренним мыслям, когда совсем рядом раздался громкий голос: "Привет, Юлик! Ну как, хорошо вы с Олей отдохнули в санатории?" Юлик ответил вялым голосом: "Да, хорошо".
Сердце Римочки застучало в бешенным ритмe: "Этого не может быть!" Она стала искать вопрошающим взглядом глаза Юлика, но он отвернулся, сразу став бесконечно чужим, и не взглянув на Риммочку, вышел на остановке из троллейбуса и зашагал прочь. Кровь застучала в её висках, рот стал сухим. На секунду, она забыла где находится. Солнце, небо, люди - все исчезло, осталась только боль, разрывающая сердце, только страшное чувство одиночества, горя и унижения. И вдруг последний год предстал перед ней во всей его безжалостной ясности. Ложь! Низкая, банальная, тривиальная ложь! Гордая и пуритански-чистая, она была всё это время персонажем пошлого водевиля, за её спиной происходили какие-то подлые сцены, и сейчас ей остаётся только встречать сочувственные и двусмысленные взгляды, делать вид, что все в порядке. Риммочка задохнулась:
- Нет! Нет! И нет! Всё это грязь и ложь! Грязь и ложь! Лучше уйти навсегда. Да! Это выход! Уйти, не быть никому помехой, и избавить себя от этой пытки...
Остановите руку юности безумной,
Не дайте погасить прекрасный этот мир,
Когда в отчаянье предельном и бездумном,
Ей страшно видеть рухнувший кумир.
Пролейся дождь слезами и тоскою,
Погасни солнца нестерпимый свет,
Ночь, зачеркнись упавшею звездою:
Потух внезапно юности расцвет.
Миг, только миг... Где взять такую силу,
Чтоб стрелку часовую возвратить?
Уже неспешно роется могила...
Как руку юную успеть остановить?
( ( ( ( (
Риммочка выпрыгнула из троллейбуса и заспешила к институту. Скорее, скорее! Лестница, лаборатория... не одевая халата она ринулась в комнату, где хранились химикаты, распахнула своим ключом сейф. Скорее, скорее прекратить эту боль... (
...Ей дано было одно мгновенье, только одно мгновенье, чтобы понять, как огромна и прекрасна жизнь, как ничтожен маленький садист, из-за которого она её обрывает... Риммочка успела ещё крикнуть: "Что я наделала!" ... И наступила темнота.