Поздний вечер. Я сижу в застекленной дежурке на втором этаже. Вниз, в цех, ведет железная лестница. Вдоль стеклянной стены слесарные столы со щитками, по центру длинный стол, за которым слесари едят или играют в домино. В цехе ухают молоты, шипят прессы, и эти звуки успокаивают. Значит, все в цехе хорошо, все нормально. Значит, можно подремать.
Телефонный звонок. О, черт! Вот тебе и подремал.
Поднимаю трубку. Мастер участка ширпотреба, перекрикивая шум, кричит, что у него поломан шлифовальный станок. Рядом с ним, по-видимому, стоит и чем-то возмущается какая-то девчонка. Слышен ее тоненький, но звонкий голосок, хотя слов разобрать я не могу.
Вообще-то это не мой участок, но сегодня я один, так что делать нечего - надо идти. Не торопясь собираюсь, проверяю свой ящик с инструментом и спускаюсь в цех. Перехожу на участок ширпотреба и подхожу к шлифовально-полировальным станкам, на которых полируют корпуса чайников. Опершись на неработающий станок, вполоборота ко мне, стоит какая-то женщина.
- Эй, хозяйка, вызывала?
Женщина поворачивается и первое, что я вижу, это огромнейшие глаза, ну прямо вполовину лица. Они гневные, сверкают из-под косынки:
- Сколько я буду простаивать! Эти слесаря вообще обнаглели, вчера станок не работал, починили, а он опять не работает. Сегодня снова даже полчаса не проработал. Я что должна лапу сосать? А мне еще ребенку поесть-попить и одеться-обуться купить надо.
Я утонул в ее глазах. Мне необходимо было что-то ей сказать, но язык отказывался повиноваться. Молча поставил ящичек с инструментом и стал разглядывать станок. Блин, я еще с таким не сталкивался. В основном я ремонтировал то,что бьет или давит, а тут крутится, да еще и вперед-назад подача вроде должна быть. Судя по шлангам, подведенным к станку - это пневматика. Ладно, не боги станки починяют, разберемся.
Женщина? Девушка? Интересно, сколько ей лет? По голоску, вроде совсем девчонка, фигуру скрадывает рабочий халат, но говорит, ребенок есть. Значит и муж. Женщина. Но глаза, глаза. Вот это глаза! Молодые, задорные, явно девчоночьи. Стоит вот за спиной, а я прямо физически ее присутствие ощущаю.
Мне хочется продлить это ощущение, я не тороплюсь, вожусь с механизмом, уже второй раз снимаю и вновь собираю кожух, но ведь не могу же я вечно это делать. Наконец запускаю станок.
- Принимай, хозяйка.
- Спасибо.
А глаза уже совсем не те. Смотрит ласково, светло. Что же сказать ей? Как намекнуть, что она мне понравилась? Но нет, язык снова одеревенел, и я буркаю по украински:
- Нэма за що.
Дьявольщина. Надо уходить. Подбираю свой ящичек и иду, стараясь не хромать. Пройдя метров десять, не выдерживаю и оглядываюсь. Она по-прежнему смотрит мне вслед. Я краснею и почти бегом вылетаю с участка.
Весь следующий день мне виделись эти два серо-голубых бездонных озера. И я не выдержал. Сделав вид, что делаю обход, я снова заглянул на участок. Она была там же, станок бойко крутился, шипя от удовольствия, а рядом с ней уже выросла изрядная горка отполированных корпусов.
- Ну как, хозяйка? Станок больше не ломается?
Она разгибается и поворачивается на мой голос:
- Да нет. Нормально работает. Спасибо еще раз.
Завтра выходной. Господи, дай сил выговорить:
- Тебя как зовут-то? А то неудобно, все время хозяйка, да хозяйка.
- Анна Васильевна. - Вот этот шпендик и Анна Васильевна? Ничего себе!
- А ты что завтра делаешь?
- Я? Ничего. А что?
- Я буду тебя ждать у памятника Артему. В семь. Придешь?
Ну вот, сказал. Наверное, сейчас пошлет меня. Скажет, что муж есть. Но она молчит. Я тоже не знаю, что еще сказать. Ее глаза стали совсем огромные. Зрачки почти на все глаза, чернущие, глубокие. Мамочки, ну, не молчи, ну, скажи хоть что-нибудь.
Молчит. И вдруг:
- Да.
Тихо так. Еле расслышал.
- Точно придешь?
- Да.
Начало ноября. Дождь. Асфальт, как стеклянный, отражает фары проезжающих Волг, Москвичей, Жигулей, троллейбусов, автобусов. С какой стороны она придет? И я пугаюсь, а вдруг я не узнаю ее? Одно дело в цехе, а тут же она будет в пальто, совсем не такая. Да и запомнил ли я ее лицо? Глаза вот помню, да, а лицо? Неужели не узнаю? Оглядываюсь на памятник Артему. Стоит вот, ничего его не волнует, пофиг ему все. Ой, кажется троллейбус подъехал. Бросаюсь к остановке, вглядываюсь в яркоосвещенные внутренности пытаясь угадать ее. Нет. Вышли все и, не задерживаясь, разошлись. Никого. Дождь тихонько шумит, машины шуршат по слякоти. Холод и сырость пробирается за шиворот. Автобус! Нет, не то. Троллейбус... Автобус... Может, я пропустил ее? Уже давно темно. Взгляд на часы - ого! Девять уже. Не пришла.
Сажусь в пустой автобус, прижимаю горячее лицо к холодному окну. То ли капля со стекла ползет по лицу, то ли слеза. Обманула.
Выходной тянется, как резина, пустой, ненужный.
Назавтра утренняя смена. А вдруг у нее другая смена? Подойти спросить? Нет, не буду унижаться. А может, что случилось? А может... Нет, подойду. Или...
Ноги сами несут на участок ширпотреба. Мастер перехватывает по дороге. Что-то говорит мне, но я его не слышу, глаза ищут угол со станком. Мастер что-то говорит, говорит, говорит. И вдруг ухо выхватывает "Аня".
- Что ты сказал?
- Я говорю, ты Аню ищешь?
Я замялся, а он говорит:
- Я послал ее на твой кузнечный, колпаки к настольной лампе тянуть. Ты наведайся к ней, там пресс сложный, а наладчиков не дозовешься.
Умный мужик. И как он догадался? Я чуть не бегом возвращаюсь на свой участок. Срываю и прячу в карман измазанный в солидоле берет и чуть не бегом пробираюсь к 200-тоннику. Точно, вот она. Запыхавшись, еле переведя дыхание, сумбурно выпаливаю:
- Ты чего не пришла? Я два часа ждал. Здравствуй. У тебя все в порядке, может случилось что?
Опустила голову, молчит.
- Ничего не случилось. Просто я побоялась прийти.
- Тебя мама не пустила?
- Да нет. Мама не в Донецке живет. Говорю же, побоялась. У меня ребенок есть. Ей семь лет.
- Так я же знаю, что есть ребенок. Ты сама говорила, что тебе ребенка надо кормить-поить. Не помнишь? В общем так. У моего брата день рождения 10-го. Пойдем вместе! И никаких "но".
Она все-таки пришла. В красном пальто с черным воротником, в меховой шапке, из-под которой ее глаза казались еще больше, она выглядела просто изумительно. Мы поднялись на третий этаж в квартиру брата, и он рот открыл, увидев меня с незнакомой женщиной. Я галантно помог ей снять пальто и просто обалдел. Ведь я еще ни разу не видел ее без рабочей одежды и косынки. Передо мной стояла девочка-женщина. Небольшого росточка, с талией, которую я бы мог обхватить пальцами, копной светлых волос до плеч. Милый овал лица, небольшой, чуточку курносый носик, и просто-таки светящиеся глаза. До талии это была точно девочка, чем-то даже смахивающая на героиню фильма "Девчата". Но ниже талии угадывались очень женственные формы, вовсе не девичьи. У брата было полно гостей, и я остро ощутил, что все мужчины просто глаз не могли отвести от моей девушки.
Время побежало теперь с ужасной скоростью. Через неделю мы гуляли в опустевшем парке. Под ногами шуршали груды золотых кленовых листьев, кое-где на деревьях еще оставались красные и зеленые листочки. Было необыкновенно тихо и очень красиво. Устав бродить по парку, мы подошли к мокрой скамейке. Я смахнул дождевые капли с нее, сел сам и притянул ее к себе. Слегка отпрянув, она все же села ко мне на колени, упираясь руками мне в плечи. Наши лица были очень-очень близко и так же невыразимо далеко друг от друга. Она слегка дрожала, но ее руки слабели, и вот я прикоснулся к ее сладким губам. Она обхватила мою шею, закрыла глаза, и мы стали чем-то единым. Она уже не дрожала, она не хотела, чтобы этот поцелуй когда-нибудь кончился. Когда мне перестало хватать дыхания, я попытался слегка отстраниться, но она так крепко прижалась ко мне, что я, хватнув капельку воздуха, снова окунулся в поцелуй. Мы не говорили ни слова. Слова были не нужны. Только на мгновенье мы отрывались друг от друга, и снова и снова наши губы сливались, дыханье смешивалось и сквозь ее пальто я слышал как гулко стучит ее сердце. А может быть это мое так стучало?
Объяснений в любви у нас как-то не получилось. Вместо этого произошел вот такой разговор.
- Сколько лет твоей дочке?
- Семь. Ее Лия зовут. Она у мамы в деревне сейчас.
- А ты детей любишь? - Ее взгляд темнеет и внимательно останавливается на моем лице
- Да. Очень.
- А ты сможешь мне родить детей? Троих? - Я с волнением жду ответа. Это как бы ответ на вопрос "Ты меня любишь?" Секунды замирают, это почти минуты, нет, это даже часы. А может вечность? Она как-то сладко хихикает и отвечает:
- Ну с этим у меня проблем не будет. Нарожаю тебе целую кучу. - В этом ответе все. И признание в любви, и обещание верности на всю жизнь. И я спрашиваю:
- Выйдешь за меня замуж? - В ответ она прижимается ко мне всем телом и шепчет "Да".
Она жила в Макеевке. Снимала флигель во дворе у каких-то хозяев, и наши первые жаркие ночи прошли в этом флигеле. Жарко нам было друг от друга, поскольку печь в ее флигеле очень плохо горела. За ночь флигель остывал так, что в ведре с водой утром оказывалась ледяная корка, а пиво, которое она купила для меня однажды, замерзло и бутылки полопались.
Я объявил, что я самый опытный печник в мире. Быстро разобрал-разломал печку. Натаскал глины и песка со двора, замесил раствор, и к тому времени, когда на улице стемнело, переложил печь заново. В комнатке становилось ощутимо холодно, и я решил протопить печь с тем, чтобы она просохла быстрее и хоть немного прогрела комнатку. Да-а-а-а-а. Это была моя ошибка! Дым из печи упрямо не хотел лезть в трубу, он почему-то валил со всех сторон чугунной верхней плиты и через кольца в ней, ручьем стекал из-под дверцы, даже кое-где пробивался между кирпичами. Через десять минут флигель был доверху наполнен дымом. Лишь над полом была примерно полуметровая прослойка воздуха. И нам ничего не оставалсь делать, как открыть окна и двери и усесться на пол в эту прослойку. Она только сказала:
- Ну ты и печник!
И мы стали хохотать, как сумасшедшие.
Дрова вскоре прогорели, дым выветрился, но зажигать печь повторно было страшно, можно было угореть. Ничего не оставалось делать, как согревать друг друга любовью. Зато мы это делали так, что от раскалившихся страстей стены флигеля наверное стали светиться.
Мы подали заявление в ЗАГС. Была только одна беда. Она боялась знакомиться с моей мамой. Ежедневно она находила все новые и новые отговорки. Вскоре был мамин день рождения, к тому же приехали мои дядя и тетя из Днепропетровска, и я решительно заявил, что ужасно обижусь, если она не пойдет со мной на мамин день рождения. Мы пошли покупать цветы. Она сама выбирала их для моей мамы. Выбрала огромные-преогромные белые хризантемы. Она держала их в руке, и они подчеркивали белую нежную кожу ее лица и ее серо-голубые глаза.
Мы вошли в подъезд нашего с мамой дома. Там было темно. Она вдруг отдала цветы мне и подошла к батарее на стене подъезда.
- Анечка, что такое?
- У меня руки замерзли. - И она взялась за батарею.
- Так пойдем быстрее в дом. Там отогреешься.
- Нет ты иди, а я тут постою.
О, боже! Опять двадцать пять! Несколько минут я пытался ее уговорить вести себя разумно. Но не тут-то было. Она повторяла вновь и вновь, что ей стыдно, что она не должна никуда идти, что-то лепетала про своего ребенка. И я не выдержал. Попытался отровать ее руки от батареи. Но она вцепилась в нее точно клещ. Тогда я обхватил ее за пояс и рванул. Мне показалось, что сейчас я оторву ее от стены вместе с батареей. Но вдруг она разжала руки, и мы чуть не упали на ступеньки. Я хотел внести ее в дом на руках, но она прошептала:
- Пусти, дурак! Мне больно! Я сама пойду. Честно.
Ну конечно, мама уже давно знала о нас. Как я мог не рассказать ей о моей чудесной невесте. Она знала все-все. И о ребенке, и о флигеле, и даже о том, что я несколько раз возвращался из Макеевки ночью пешком, а это несколько десятков километров, и я даже сейчас удивляюсь, как это я, с моими поломанными ногами, мог ходить на такое далекое расстояние?
- Входи, деточка. - Мама взяла у Ани ее пальто и повесила на вешалку, а сама подтолкнула меня в комнату. Вдруг она взяла ее руки в свои и сказала:
- Да ты продрогла, детка. Идем на кухню, там теплее, чем в комнате. Она увела ее в кухню, а я топтался на пороге в комнату, не зная пойти ли за ними или войти к гостям. В комнате сидели мои дядя и тетя, которых я сто лет не видел. Я поздоровался, поцеловал каждого, а сам волновался, о чем там у моей девушки и у моей мамы идет разговор. Вскоре они появились, Аня смущенно улыбалась, а мама представила ее:
- Знакомьтесь. Это Анечка. - И все стало на свои места. Аня вдруг спохватилась, выхватила у меня хризантемы и вручила их маме:
- Это вам. С днем рождения!
А через месяц и две недели в этой же однокомнатной маминой квартире было полно гостей. Наверное человек 25 или 30. Но мы как-то все там помещались. В ЗАГС мы приехали на такси, которое мой брат, он же наш свидетель, почему-то отпустил. Мы зашли внутрь. Женщина регистратор, поставила нас на рушник и с чувством и выражением стала зачитывать торжественную речь. Что-то о семье, как ячейке общества и государства. Еле дождавшись ее конца, мы наконец расписались в наших свидетельствах.
И тут случился конфуз. Даже два. Регистраторша попросила и меня и Аню предъявить свидетельства о расторжении предыдущих браков. Это было ужасно неприятно. Хорошо что кроме двух свидетелей с нами никого не было. А затем она сказала, что я должен заплатить за новый документ о браке рубль пятьдесят. Этого я уж вообще никак не ожидал. Полез в свой кошелек, а там только рубль. Анечка, покраснев, открыла свою сумочку и молча ткнула мне недостающие пятьдесят копеек.
Вскоре мы вернулись в мамин дом, к нашим гостям уже мужем и женой. А дома вдруг принялись хохотать. Аня сказала, что я теперь пожизненно должен ей пятьдесят копеек. Никто, кроме свидетелей, не понимал, о чем это мы, а мы просто не могли справиться с приступами хохота. Брат попытался рассказать гостям в чем причина смеха, но и сам никак не мог совладать с хохотом. В общем, никто так и не смог ничего понять, то ли жених купил невесту за рубль, то ли невеста жениха за пятьдесят копеек.
Анечка выполнила свое обещание. Она подарила мне свою чудесную дочку Лиечку. Летом я поехал в деревню и забрал у бабушки с дедушкой нашу, теперь уже нашу, дочку. Там же находилась дочь Аниной сестры - Танечка. С первого же дня между ними завязалась борьба. Если я садился на диван посмотреть телевизор, рядом примащивалась Танюшка, тут же появлялась Лиечка и втискивалась между нами. Пару раз я слышал, как Лия шипит ей в ухо "это мой папка, а не твой". Если честно, меня это трогало до слез.
А вскоре у нас появились Леночка и за ней Светик. Получилось трое! Все как и было обещано. Она мне Лиечку на пятьдесят копеек, а я ей Ленчика и Светика на рубль.