Мне нравится бар гостиницы Montien, с огромной стеклянной стеной. Из-за неё крупнолистные тропические растения смотрят на развалившихся в креслах, захмелевших посетителей. По ночам, в огнях разноцветных прожекторов, деревья особенно загадочны. Они качаются на ветру, то прячась в темноту, то возвращаясь к свету, словно играют в прятки. Тихо шелестя, деревья разговаривают с порхающими мотыльками и стремительными летучими мышами. Наверное, они сплетничают о чём-то своём, непонятном людям. А, может быть, просто восторгаются ароматом ночных цветов.
"Welcome to the hotel California, such a lovely place, such a lovely place, such a lovely face", - летят с эстрады слова старой песни "Eagles".
Миниатюрная официантка в национальной одежде обслуживает с подчёркнутым вниманием, но непрофессионально, что присуще сервису Юго-Восточной Азии. Если официанты не понимают вашего заказа, они приносят то, что в их представлении может желать большой круглоглазый европеец. Показать клиенту плохое знание английского или часто переспрашивать, считается неуважением к гостю. Все просчёты сервиса компенсируют бесконечные улыбки, поклоны и низкие, по европейским понятиям, цены. Качать права не поворачивается язык. Ну, принесла официантка более дорогую, чем мы заказывали, бутылку австралийского вина. Ну, сказала, наливая вино, бессмысленную фразу: "why for me"(почему для меня), вместо "wine for you" (вино для вас), зато одарила каждого лучезарной улыбкой.
Я сижу за столиком с супружеской парой из Литвы. Мы познакомились сегодня за завтраком, накрытым прямо у бассейна. До завтрака литовец обыграл меня в теннис и посему проникся дружескими чувствами. Приятно потягивать охлаждённое вино и одновременно пощипывать дольки папайя и ананаса. Под лёгкое вино легче вспоминать совместную жизнь в Союзе: то с горечью, то с ностальгией. Сходимся на том, что лучше дружить отдельными домами, чем лаяться на общей кухне в коммунальной квартире.
По лестнице, ведущей в бар, спускается группа европейцев. Они слишком шумны для скандинавов, но слишком тихи для итальянцев. Да, судя по разговору, это подданные Её Высочайшего Величества Елизаветы Второй.
В компании выделяется бальзаковского возраста блондинка среднего роста с развитыми формами фигуры, вызывающими традиционный интерес у мужчин. Когда британцы попадают в полосу яркого света, у меня начинает учащённо биться сердце, а удары пульса так сильны, что кардиограмму можно сделать по телефону. Захотелось, как в юности, встать и крикнуть: Ленка, это ты? Наши взгляды встретились. Мой - полный удивления и радости, её - спокойный и незаинтересованный.
- Не может быть? Обознался?! - пролетает мысль со скоростью пули. Дама отводит глаза и продолжает разговор со своими собеседниками.
Литовцы прощаются, утром они уезжают из Бангкока на восточное побережье Сиамского залива, в шумную, сексапильную Паттайю. Произношу обычные в подобной ситуации слова и остаюсь за столом один. Мне трудно отвести взгляд от Лены, а точнее её копии, человека-двойника, с поправкой на восемь лет, что мы не виделись. Та всегда была белокожая, эта загорелая. Та была более домашняя и простая, эта холёная, подтянутая и знает себе цену. Да, теперь вижу - не она. Мне приходилось сталкиваться с фактами невероятной схожести людей в Израиле. И это, положим, объяснимо: древний народ пронёс свою приверженность иудаизму через десятки стран и народов: через войны, рабство, революции, массовое уничтожение, богатую научную и духовную жизнь. В Израиле легко встретить еврея блондина, предки которого проживали в Дании. И темнокожего от исчезнувшего колена Дана, ушедшего в Эфиопию, а может быть, достигшего африканских земель ещё с Менеликом I, сыном царя Соломона и царицы Савской.
Наш экскурсовод по Иерусалиму являл собой точную копию Романа Карцева. Администратор отеля так походил на президента России, что в случае неудачного размещения или других проблем, туристы шутили: "Иди, пожалуйся Медведеву". А двух крепких парней, работавших на Мёртвом море спасателями, иначе как братьями Запашными, никто и не звал.
Молодая певица на высоких каблуках, переливаясь в огнях эстрады блёстками платья, приветствует новую группу гостей. В её обязанности входит привлекать посетителей, увеличивая выручку заведения. И вновь звучат мелодии моей молодости. Под песни Аббы и Джо Дассена в памяти встают, казалось, уже забытые образы. Господи, и откуда эта пигалица знает, как исполнять песни, сочинённые до её рождения? Она, возможно, едва понимает смысл. Из чего же появляются не придуманные эмоции? Мы плывём на разных волнах. Меня море уже выбрасывает на берег, как старую медузу, а её уносит теченьем в открытые просторы, как повзрослевшего малька. Но в какой-то миг наши волны прилива и отлива совпали. Появилось то общее чувство, дарящее ей смысл творчества, а мне воспоминания, пролитые дождём на пустынную душу. Потом наши волны вновь разойдутся, но миг соединения останется в моей памяти надолго.
Я ещё раз взглянул на женщину - двойника Ленки. И, вновь встретив безразличный взгляд, нырнул с головой навстречу с той, настоящей Ленкой.
Вечер воспоминаний меня самого со мной самим.
***
Это была отдельная история. Мы учились в одном классе: я, как попало, она -
на пятёрки. Отметка "хорошо" вызывала бурю негативных эмоций: на щеках появлялись красные пятна, на глазах наворачивались слёзы, и на перемене она называла себя набитой дурой. Ленка шла на золотую медаль и любую отметку ниже пяти пыталась пересдать. Некоторым педагогам импонировала такая целеустремлённость, других она раздражала. У неё не складывались отношения с "историчкой - истеричкой", которая любила намекать на свою потомственную интеллигентность и наличие голубой крови.
Помню гордое социалистическое самоопределение тех лет: "Интеллигент в третьем поколении". С точки зрения говорящего, подразумевался личный "знак качества" по части интеллекта. На самом деле это означало, что предки активно участвовали в революции, благодаря чему дед сумел получить высшее образование. Это означало так же, что наши праотцы перебили всех, чья родовая интеллигентность превышала хотя бы одно - два поколения, то есть почти всю мыслящую прослойку, существовавшую до 1917 года. И начали отсчёт интеллигентности с нуля.
А у Ленки отец был слесарь, мать - дворничиха. И ладно бы где-то, далеко от любопытных глаз. Нет, они оба трудились в нашем доме: мать убирала двор, а отец ходил по квартирам, занимаясь ремонтом ванн и туалетов. Дом, на благо которого они работали, был шестнадцатиэтажным из жёлтого кирпича, с башнями, гранитной облицовкой первых этажей и прочими строительными излишествами. Понятно, что здание такой архитектуры было ведомственным. Что я имею в виду? А то, что в этом пузатом и важном доме жила не менее важная и пузатая чиновничья публика - выше среднего уровня в "табели о рангах". Все друг друга знали, здоровались, не хулиганили, не мусорили, и, конечно, никто не ходил прилюдно пьяным. Поэтому на Ленкину семью уже изначально смотрели снисходительно, как на работяг, не обременённых чинами и званиями.
А если сюда добавить, что свои семейные конфликты Ленкины "предки" выносили на всеобщее обозрение, то получается картина маслом. Её родители стали персонажами дворовых анекдотов. Мало того, некоторые жильцы специально наливали слесарю водки, расплачиваясь за его работу. А потом ждали, что он будет "отмачивать". И он не заставлял себя ждать долго. Вначале, входя в роль, тихо и мирно мотался по двору, заговаривая с детьми и бабушками, обитательницами скамеек. Потом, непонятно с которого буля, на него снисходило вдохновение. Он менялся в лице, чем-то напоминая Отелло в белобрысом варианте, и шёл "строить" жену за "супружнюю неверность". В кульминации дворового представления, Ленкин отец нетвёрдыми прыжками моряка во время шторма, бежал с предметом в руках (по обстоятельствам, иногда с лопатой, иной раз с молотком). Его воинственный клич: "Убью сука!", - отлетал эхом от стен дома. При этом и мать не отставала, визгливым голосом вторя ему: "Помогите, убивают!". В третьем акте драмы появлялся "злодей" в лице участкового, вызванного кем-либо из зрителей - обитателей шестнадцатиэтажки. Но любовь в финальной сцене всякий раз торжествовала, и Ленкина мать отказывалась писать заявление в милицию.
Мы, старшеклассники, однажды скрутили отца Ленки и хотели перевоспитать по-своему, он уже надоел со своими "подвигами". Но её мать, с большим бланшем под глазом, просила отпустить его. Мы ещё размышляли, как поступить со слесарем, когда подошла Лена, подняла брошенную им лопату и пошла на нас. "Отпустите моего отца", - решительно повторяла она, не оставляя нам выбора.
Конечно, напрямую Ленке никто ничего не говорил. Только иногда "историчка" отпускала в её адрес высказывания типа: "o tempora, o mores!" ("о времена, о нравы!"). Но, если называть вещи своими именами, - Лена была изгоем. Её не приглашали на домашние тусовки или, как тогда говорили, на сейшен. На танцевальные школьные вечера она не ходила сама, зная заранее, что её будут рассматривать и обсуждать. Да и нарядов у неё не было. Не пойдёшь же на танцы в школьном платье, засмеют. Я считал такое отношение несправедливым. "Дети не отвечают за поступки своих родителей", - горячился я, споря с одноклассниками.
В противостоянии "исторички" и Лены я был союзником последней. Однажды, зная, что её будут спрашивать, я в кабинете истории вылез на обледеневший металлический подоконник. Пришлось ждать её вызова к доске, стоя зимой на морозе и рискуя соскользнуть вниз с четвёртого этажа. Учительница "засыпала" её вопросами. Перед оглашением отметки, я оторвал от стены примёрзший пиджак и громко постучал по оконной раме. "Можно мне войти"? - спросил я с улыбкой, которая подействовала на "истеричку", как красная тряпка на быка. Мне казалось, из неё пошёл пар, и минуты две она кричала только "вон!!!" Мои объяснения, что на подоконнике, где я дышал свежим воздухом во время перемены, плохо слышен звонок, - не принимались. Тогда я повернулся и пошёл в сторону окна, то есть туда, откуда вошёл в класс. "Нет, - кричала она, - "вон!" в дверь, а не в окно". Ленка и желание испортить её аттестат были забыты.
Я нередко устраивал "сюрпризы", к общей радости одноклассников, и учителя к этому привыкли. На фоне выстрела Гурама из поджиги в военрука, ограбления табачного киоска "Лёшкой - царём", и перманентного побега из дома, от отчима "Сани-Клима" моё поведение казалось безобидной шалостью. Но урок всё равно был сорван. "Историчка", со словами "дурак ты, боцман, и шутки у тебя дурацкие", пошла за директором.
Когда закончились занятия, Лена ждала меня у школы.
- Спасибо, ты сегодня спас меня от "тройки", - сказала она, - но больше так не делай, я сама могу за себя постоять. И потом, если ты гуляешь с Риммой, то, причём тут я, защищай её.
Чувствуя себя неуютно в личной жизни, она реализовала свой потенциал в учёбе и комсомольской работе. При этом, зная о "славе" родителей, ей приходилось вести себя безукоризненно, не давая повода для сравнения с ними. Быть всё время под микроскопом общественного мнения, задача не из лёгких и для взрослого человека, а уж для семнадцатилетней девушки - вообще непосильная. Нельзя сказать, что её полюбили, но уважать стали - это точно. Ленкиной принципиальности и рассудительности побаивались не только учителя, но и директор.
Она и я выступали против, навязанного директором, общего осуждения Бориса Рубинчика за ношение на цепочке "Звезды Давида" и желание покинуть Страну Советов. В первый раз, когда на уроке литературы в присутствии раскормленных дам из РОНО, он прочитал стих со словами "всё мне чудится страна прекрасная, где небо синее, а море красное", его спасла наша фронтовичка литераторша. Она сделала вид, что ничего не поняла и назвала Борин стих слишком авангардным, перепутавшим все цвета. Класс хихикал, а "куры" из отдела образования так ничего и не поняли. Правда, Борису выраженной симпатии к Земле Обетованной показалось мало. На районную олимпиаду по лёгкой атлетике он пришёл с шестиконечной звездой на шее, ярко светившейся в лучах солнца.
Лена, со свойственным ей запалом доказывала, что Борис имеет право жить в стране, где проживали его предки, и где находятся святые для него места.
- Сама я никогда не покину Советский Союз, даже под страхом смерти, - волновалась она, - но если Борис чувствует, что там его корни и его Родина, то пусть спокойно едет без всяких осуждений. Тем более, что он едет не в поисках лёгкой жизни, а собирается жить с семьёй в кибуце.
В другой раз, она вообще в гордом одиночестве ругала нашего одноклассника Серёгу Рукасуева за постоянные драки со студентами из африканских стран. Нам тогда казалось, что здоровяк Сергей, входивший в молодёжную сборную страны по вольной борьбе - настоящий герой. Тем более, что инициатором драк всегда выступал он сам.
Она легко помирила меня с учительницей по географии, плохо знавшей свой предмет. Я доводил нашу "географичку" по прозвищу "Анти Паганель", как мог, то запирая одну в классе, то пряча классный журнал. Она со своей стороны отвечала мне двойками и тройками за материал, которым я владел лучше её. Сейчас трудно вспомнить, где была лошадь, а где телега. Может быть, она мне мстила "неудом" за критические замечания на уроках, а я в ответ её доводил.
- Понимаешь, - объясняла мне Лена, - ей некогда учить свой предмет. У неё трое детей и муж запойный алкоголик. Да, география не её конёк, ей ближе домашнее хозяйство. Но кто будет кормить детей, если ты с друзьями вытравишь её из школы. С другой стороны она уговорила учительницу дать мне самостоятельно провести весь урок по новейшей географии, о чём долго говорила вся школа. С тех пор я тихо сидел на уроках, читая книги и не получал отметок ниже пятёрки, даже когда не готовил домашнее задание.
После выпускных экзаменов весь класс поступал в ВУЗы. Только про Лену, окончившую школу с "серебром" (у "истерички" так и не поднялась рука поставить ей пять), говорили, что она завербовалась работать на Север.
Прошло лет десять с окончания школы, и в один из дней я оказался в здании московского комсомола, пришёл к другу за билетами на концерт модной поп-группы. Все кабинеты "жужжали", как растревоженный улей. Я спросил его, что случилось?
- Ты не поверишь, - объяснял он, - недавно избрали нового секретаря по идеологии. Девушка с огромным послужным списком работ на молодёжных стройках. И сегодня ей передали на подпись постановление о группе комсомольцев, направляемых на месяц в Англию, по обмену студентами. Она оттуда вычеркнула всего две фамилии (он сделал ударение на слове "всего"). Кого бы ты думал? Внучек членов Политбюро ЦК КПСС с формулеровочкой: " В Москве есть много более достойных". Девица просто не поняла, куда она попала. Ей объяснят, что к чему, и она вынуждена будет отменить собственное решение, - горячился мой товарищ.
- А как её зовут? - поинтересовался я.
- Елена Д.
- Тогда готовьте кандидатуры на замену, решения своего она не изменит, - уверенно сказал я.
Мы пару раз пересекались по работе, у неё была репутация очень принципиальной и бескомпромиссной. Её не увольняли по одной причине - только она могла поехать на любую стройку, в любой рабочий коллектив и быть там своей, как говорится, "в доску".
Потом её перевели на партийную работу. Она стала самым молодым секретарём райкома, тем более одного из центральных. В империи, идущей к распаду, усиливались анархистские настроения. Компартия, являясь реально управляющей структурой страны, или, как сказали бы сейчас, - вертикалью власти, подвергалась ударам и справа, и слева, и изнутри. Кто-то выступал за коллективный выход из рядов КПСС, кто-то не хотел платить взносы, кто-то хотел платить, но в другую структуру и т.д. Лена, избранная районным партбоссом, металась между митингами и собраниями. Одно ЧП сменяло другое: работники таксопарка решили коллективно выйти из компартии, собрали партбилеты и отправили их в райком. Лена так сумела поговорить "по-свойски", что билеты разобрали назад, извиняясь, мол, "бес попутал".
Личная жизнь у неё отсутствовала. Это выражалось и во внешнем облике, напоминавшем провинциальную учительницу 30-х годов. Волосы, собранные в пучок, одноцветные, а точнее, мрачно-бесцветные костюмы, строгая чёрная сумочка, отсутствие на лице косметики. И только одно, роднившее её с женской модой - запах дорогой французской парфюмерии. Свой короткий досуг она заполняла походами в театр и чтением стихов. Я как-то летел с ней в одну кавказскую республику. Там назревала межнациональная резня. И наша группа экспертов должна была предотвратить конфликт. Лена всё время полёта рассказывала мне о балете. Она знала всех танцоров и балерин не только первого, но и второго эшелона. При этом она, как я заметил, ничуть не боялась трудной командировки, хотя ей предстояло часто выступать и ездить в опасные районы. Ленка верила, что пролетарское чутьё её не подведёт. Она всегда говорила то, что думала.
Во время командировки, меня одолевала депрессия, я чувствовал себя одиноким, заброшенным в чужие края, где устоялась своя ментальность. Никто не хотел признавать близость водопада, из которого не выплыть. Национальные обиды не забываются веками. В какой-то вечер мы оказались с Леной в одном городе, в одной гостинице, и я отправился в её номер, запить меланхолию чаем. Мы обсуждали поездку. И подспудно у меня возникло желание остаться в её номере на ночь. Мы были молоды, в крови бурлили гормоны, и потом, как пелось тогда в популярной песне, нельзя ответить нет мужчине в тридцать лет. Трудно было не прочесть по глазам о моих намерениях.
Смутившись, она сказала: - Не поверишь, но я всё ещё девушка. И не очень уверенно добавила. - Берегу себя для будущего мужа.
Я был действительно удивлён: - Как, проработав столько лет на Северах, на молодежных стройках ты осталась девушкой? В тридцать лет? Не верю. Что там у них, глаза на ж...пе что ли!? У тебя хорошая фигура, большая грудь, африканская попа, выразительные глаза. И натуральная блондинка к тому же. Хотя последние годы красишь волосы в радикально чёрный.
- Чтобы не сравнивали с блондинкой из анекдотов. - Улыбнулась она и продолжила. - Понимаешь, я была всё время на виду: секретарь первичной, секретарь парткома, обкома, московского горкома комсомола, московского райкома партии. Я должна была иметь моральное превосходство над всеми. Что такое молодёжная комсомольская стройка? Кадрёж, гудёж, сплетни и, конечно, ударный труд. Если бы я развела там б...ство, об этом узнали бы все. Не смертельно, но репутации конец. А кстати, что такое африканская попа, таких комплементов я ещё не слышала?
- Ну, это попка, на которую можно сверху положить ладонь под углом в 90 градусов по отношению к позвоночнику или поставить стакан, не расплескав его. Такая рельефная, конкретная задница, в отличие от плоских европейских. - И после паузы добавил. - Ладно, ухожу "не солоно хлебавши", или, как сказала бы твоя любимая "историчка", "Abiens, abi" (уходя, уходи).
- Знаешь, я в школе была влюблена в тебя, но ты кроме Риммы никого не видел, - бросила мне вдогонку Лена.
- Да, - подумал я, - сейчас со мной говорила ни симпатичная молодая женщина, а та семнадцатилетняя девчонка, закомплексованная репутацией родителей. Она все годы доказывала кому-то невидимому, что умнее, сильнее, нравственнее других.
Потом мы долго не виделись. Она мелькала то в числе защитников Белого Дома, расстрелянных танками по приказу Ельцина, то в аппарате Думы, среди оппозиции. Однажды, в журнале я прочёл её левацкую статью о положении рабочих в Сибири и на Дальнем Востоке.
Мы встретились только в 2002, на какой-то презентации. Лену трудно было узнать: модная причёска, дорогая косметика, нежный запах духов, стильный костюм, уже на расстоянии сообщавший о доходах хозяина, туфли из тонкой кожи, фирменная сумочка, бриллиантовая брошь. Ну, как всегда, в начале разговора комплементы, потом выяснения: где ты, как ты, с кем ты? Оказалось, она трудится в фирме известного олигарха.
Меня так и подмывало задать ей вопросы: куда же пропало её пролетарское чутьё, и лишил ли её кто-нибудь девственности?
Второй вопрос вскоре прояснился. Она представила меня своему непосредственному начальнику, который последние годы вёл её по жизни за собой. Он тоже работал в компании этого олигарха на высоком посту и Лену пригласил на должность своего зама.
- Поздравляю, - шепнул я ей на ухо, - очень солидный мужчина, такому можно доверить посторожить чемоданчик на вокзале. А вообще, я рад за тебя. Ты излечилась от пролетарской идеологии, теперь ты здорова.
- Не знаю, - сказала она, внимательно посмотрев мне в глаза, - может тогда я была здорова, а теперь больна.
Жизнь, она как зебра африканская, то белая, то чёрная полосы, и всё это на скаку, и движется в неизвестном направлении. Судьбу, как и зебру, невозможно приручить, а тем более оседлать. Любое хорошее начало может завершиться плохим концом. Ленкин олигарх попал в опалу, а потом и в тюрьму. Следственные органы полагали, что интеллигентный олигарх, лишившись привычного образа жизни, скиснет и потечёт. Но нельзя судить о других по себе самому. Олигарх не сломился, не стал писать "чистуху" и не стучал на других. Методы физического воздействия на него, с помощью подученных заключённых, результатов не дали. Следственные органы (меня удивляет, почему не "тела", не "мускулы", не "умы", а загадочные органы - то ли половые, то ли анальные) потянулись ко второму эшелону менеджмента кампании. В надежде, что кто-то не выдержит и дрогнет, высыпав для следствия необходимый компромат.
Меня поднял с постели поздний телефонный звонок. Звонила Лена: - Игорёк, я попрощаться, прости меня, если что не так было. Мне и шефу дали коридор на 48 часов, пришлось отдать прокурорским всё, что накопила.
- Ты уезжаешь за рубеж? - Я ещё не проснулся, - Навсегда? А куда? Ах, да, извини. А как же родители? - На последний вопрос имел право только я, знавший её семью.
- Уезжаю, да, - быстро говорила она, - отец умер, ты догадываешься от чего. Мать - крепкий орешек. Отвезла её как-то к известному отоларингологу, выходит из кабинета грустная, чуть не плача. Что случилось, спрашиваю? Оказывается, слуховой аппарат четыре года носила не на том ухе.
Я почувствовал её улыбку, может быть единственную за последние месяцы.
И, вдруг, вспомнил пламенную и, безусловно, искреннюю клятву на том далёком школьном собрании, не покидать Родину даже под страхом смерти. Я её не осуждал: изменились правила игры, да и Родина поменяла название.
Она, как будто прочла мои мысли: - Ты знаешь, я бы осталась и прошла все тюрьмы вместе с руководителем фирмы. Но мой непосредственный начальник не сможет выдержать испытаний. Во-первых, у него плохое здоровье, а во-вторых, он голубой. Ты представляешь, что его может ждать, и как следаки постараются скомпрометировать честь всей фирмы. Бросить друга тоже не могу, я его единственная опора.
Я видел его только раз: одет с иголочки, всё отглажено, всё сверкает чистотой. Помню, был удивлён продуманностью дорогих аксессуаров. Мне стало жаль его, спрятавшего за Лену свою нетрадиционную сексуальную направленность. Наше ханжеское общество преследует людей за злые "шалости" природы.
- Думаю, ты поступаешь правильно, с Богом, девочка, береги себя.
- По наши души прокуратура подаст заявление в Интерпол. Да и российские службы будут преследовать. Не знаю, когда объявлюсь, прощай, Игорёк.
Спустя время, общие знакомые сказали, что они, покинув родину Пушкина и Достоевского, отбыли на родину Шекспира и Байрона.
***
Музыканты уже убирали инструменты. Певица, рвавшая душу весь вечер, послала мне воздушный поцелуй. Я засиделся в баре и выпил лишнего. Рассчитавшись с официанткой и оставив, как всегда, солидные чаевые, я поднялся из-за стола. Девушка достала из кармана сложенную салфетку и с поклоном передала мне, сказав привычное: "For me", вместо "For you".
"Ну, я это, я, Игорёк, не смотри так пристально. Заходи, мой N ХХYY на последнем этаже, как и квартира, в которой мы жили когда-то".
Мелкий красивый почерк. "Да, - вздохнул я,- если хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах на жизнь".
P.S. Она была участником Международного конгресса переводчиков. Но все три дня его работы прошли без Лены. Мы были неразлучны.
