Брисов Владимир Евгеньевич: другие произведения.

Попугайчики

Сервер "Заграница": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Брисов Владимир Евгеньевич (brissov@mail.ru)
  • Обновлено: 27/06/2011. 15k. Статистика.
  • Рассказ: Россия
  •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    РАССКАЗ НАСТРОЕНИЯ ОСЕНИ

  •   Автор: Брисов Владимир
      Название рассказа: 'Попугайчики и Ева'
      
      Эпиграф: 'Мысли - как блохи, мысли - как птицы, мысли - как прожитой жизни страницы'.
      
      Сижу я в тихом московском переулке, на открытой террасе маленького кафе 'Восточное'. Обычное кафе, таких по городу - тысячи. Но у этого есть существенное отличие, по крайней мере, для меня. Оно расположено при въезде во двор, где я когда-то рос, ходил в школу, любил. Ностальгирую за кружкой чешского пива с жаренными на мангале немецкими колбасками и армянским лавашем. И, отвлекаясь от пищевого интернационала, наблюдаю любопытную картинку. Между жадно хватающими крошки воробьями и ободранными городскими голубями, важно прогуливаются два волнистых попугайчика - зелёненький и серо-синий. Тут же придумываю имена: 'Огурчик' и 'Тучка'. Тем более, что Огурчик - действительно 'он', а Тучка - 'она'. Я со времён своего 'ботанического' детства помню, что у самца синий, а у самки коричневый нарост над клювом.
      
      Наверное, две дурашки, в период задымления из-за торфяных пожаров, решили, что их хозяйка опять забыла на плите кастрюлю. И в знак протеста улетели на волю из маленькой душной квартирки. Потом они поняли, что на улице гари ещё больше, чем в квартире. Но заветное окно было потеряно. В детстве у меня тоже улетели попугайчики. Я выпускал их из клетки в комнату - размять крылья. Но однажды форточку распахнуло порывом ветра, и воздух свободы вырвал их из моих объятий. Мне было пять лет, и я плакал от обиды на 'предавших' меня птичек.
      
      Приятно резонёрствовать и перебрасывать мысли, как мячики через сетку, в ласковых прощальных лучах солнышка. Это, как игра в шахматы с самим собой: играешь не для победы, а просто получаешь удовольствие от собственного мыслительного процесса. Я наблюдаю, как над суетой мегаполиса летят стаи птиц, не обременённых ни визами, ни границами, ни имуществом. 'Им не страшны парламента законы и ожиревших генералов рать', - вспомнил я строки из стиха. 'Прощай Содом и Гоморра', - кричат они сверху. Но известно ли им, летунам, что они обречены вновь и вновь возвращаться? Потому что жизнь их птичья идёт по заданному кругу. А наша людская жизнь? В ней порой круги не шире, чем 'спасательный'. Только чтобы удержаться на плаву и не утонуть в нищете и забвении. Только чтобы, подъехав на новой машине, рассказать знакомым с кем отдохнул в Турции. Я сделал большой глоток пива, погрузился взглядом в лимонно-красную листву, и созерцательное настроение начало медленно всплывать, как сознание после общего наркоза.
      
      Моя первая любовь была связана с попугаем, и время года было такое же - 'бабье лето'. Мы, 15-летние пацаны после занятий в школе, мучились от безделья, с трудом привыкая к учёбе после долгих каникул. В тот день мы играли в карты в расписанной фольклорными изречениями дворовой беседке. В этих надписях доставалось каждому из нас. 'Рыло' - такой-то, 'Навага' - сякой-то, 'Бочка', 'Бурундук', 'Шарманщик' - вообще 'нехорошие люди' и т.д. Но нелестные характеристики не мешали нам вместе слушать Битлз, Высоцкого и ждать возвращения гонца, посланного в ближайший гастроном за бутылкой дешёвого портвейна и пачкой сигарет 'Южные' за семь копеек. Неподалёку взрослые стучали по столу домино, в томлении ожидая своего гонца с 'беленькой' и пачкой сигарет 'Прима' - уже за четырнадцать копеек. Бабушки, сидевшие у подъездов, явно скучали и обменивались вчерашними новостями в виду отсутствия 'свежих' прохожих. Под высоким тополем молодые мамы ели мороженое и украдкой покуривали, укачивая орущих чад. На маленькой огороженной ржавой сеткой площадке малышня играла в футбол, периодически взрывая нависшую дрёму криком 'гол'. 'Эй, вы, тише там', - вздрагивал на скамейке заснувший с газетой старичок. Словом, леность разливалась по двору невероятная.
      
      И вдруг, в будничную послеполуденную атмосферу окружённого стенами домов мирка, влетела сине-зелёно-красная птичка с гнутым клювом. По размеру она была больше скворцов, но меньше голубей, важно воркующих в стоявшей посредине двора голубятне. Туда и отправился иностранный гость, в надежде на поздний ланч. Вскочили все: даже младенцы в колясках и инвалиды на костылях. Такую птицу здесь не видели. Под общий крик 'по-пу-гай' двор пришёл в броуновское движение. Бедный пернатый рванул на соседнюю улицу и сел на подоконник пятого этажа. Недоумённо крутя головой, он как будто спрашивал: 'Что от меня хотят эти люди? Я ведь поздоровался и представился: 'Приивеет, Кееша'.
      Пацаны, чуть не оторвав дверь подъезда, запрыгали через ступеньки, и, толкая друг друга, нажали на кнопку звонка в квартире, где на подоконнике уселся заморский гастролёр. Никому из нас и в голову не приходило, что нас могут не впустить, или что мы можем потревожить хозяев квартиры. Да у квартир тогда и не было хозяев. Всё воспринималось как общее. Это было время ни то поголовной бедности, ни то всеобщего доверия. Сейчас уже не вспомню, много лет прошло, и память не стала лучше. Ключи от дверей прятали под половики, лежавшие у этих самых дверей. Некоторые, наиболее отчаянные граждане в густонаселённых коммунальных квартирах, вообще не запирали двери, и даже хвастались этим. В квартиру впускали сразу, как будто ждали, что вот-вот принесут миллион.
      
      И тогда, в тот далёкий день, когда мы ловили попугая, дверь открыла немолодая женщина в фартуке поверх халата и с бигуди в волосах. 'Аня, к тебе мальчики', - крикнула она в коридор, ничего у нас не спросив. Я с друзьями вошёл в тёмное пространство, заставленное велосипедом, старыми тумбочками, стопками завязанных верёвками газет и журналов. Открылась большая дверь и вышла 'она'. Стройная девушка в короткой юбочке, курносая, с пышными рыжими волосами, разложенными на два хвостика. Я был уверен, что никогда не встречал такую красивую девчонку. И пока мои одноклассники открывали окно, я узнал, что она из Вологды, живёт у тёти и учится в техникуме. Я прибавил год к своему возрасту, чтобы не быть младше. Аня рассказывала про любимые фильмы и коллекцию картинок кинозвёзд.
      
      Перепуганная птица перелетела на другой подоконник, и вся компания понеслась в квартиру этажом ниже. А я всё стоял в коридоре, слушая её немосковский говорок и кивая головой, как игрушечный болванчик. Ну и скажите сами, на фига был мне нужен этот попугай, когда впервые я превратился в Адама, залюбовавшегося Евой? Ни попугая, ни пропахшего борщом коридора, ни тётки с бигуди, - никого. Только она и я, и наше возникшее чувство первой влюблённости.
      
      Отвыкшего летать попугая, конечно, поймали, взяв измором. Он порхал с подоконника на подоконник, выбился из сил и сдался на милость победителей. Теперь он сидел под перевёрнутым ящиком в компании с крышкой от банки, наполненной водой из уличного крана. Каждый из нас с одной стороны хотел взять его себе, а с другой понимал, что держать говорящую довольно крупную птичку в комнате коммунальной квартиры, в общем-то, негде. Да и ухаживать за ним - не пацанское дело. И тут меня осенило, я предложил отдать летающий сувенир Анне, и добавил, увидев недовольные лица друзей, что три дня подряд ставлю пузырь за свой счёт. Обстановка разрядилась, мы ударили по рукам и ящик с 'Кешей' передвинули ко мне.
      
      Но тут к беседке подошла дворовая шпана или 'хамовническая лабуда', - как их называла наша учительница литературы. Она была фронтовичка и позволяла себе многое, на что не осмеливались другие. Внешне, мы ничем не отличались от шпаны: те же длинные волосы, брюки клёш, широкие солдатские ремни и тельняшки. Для дедушек и бабушек двора мы все были 'битломаны'. Суть состояла в том, что под тельняшкой все были разные. Мы - старшеклассники, мечтавшие о поступлении в ВУЗ и устройстве на престижную, интересную работу. Шпана же, будучи старше нас на 1-2 года, очерчивала круг своих интересов выпивкой после работы и обильным возлиянием по выходным. Снятием 'тёлок' и утехами с ними, желательно бесплатными. А в последствие, - шумная свадьба, с приглашением многочисленной родни, друзей жениха, подруг невесты и бескрайним количеством спиртного, в том числе домашнего производства. Не мудрено, что начатое с криков 'горько', мероприятие в конце переходило в мордобой, из-за ревности или имущественных споров. И всё тот же стол для домино, за которым рубились их отцы, и томительное ожидание 'беленькой'. Разнообразие в монотонный быт вносили служба в армии или приговор суда, и мотание срока на просторах нашей необъятной...
      
      Обычно мы ладили с местной шпаной. Трудно враждовать, проживая по месту прописки, в одном дворе. Выяснение отношений и драки, порой опасные, с применением кастетов и солдатских ремней с тяжёлыми пряжками, происходили с другими дворами. Ножи в те годы пускали в ход редко. Вот и тогда, появление группы 'дворовых' ребят во главе с 'Арзамасом' не предвещало неприятностей. 'Лёня Арзамас' был в авторитете, как все ранее осужденные и отбывавшие срок. Короткая 'тюремная' стрижка и татуировки на руках являлись предупредительными знаками - 'не подходи, опасно!'. Мы все подражали ему, и я к зиме копил деньги на такое же, как у него пальто - с широким спускавшимся к поясу воротником из цигейки и в цвет к нему цигейковой шапки - 'пирожок'. Все степенно пожали друг другу руки и закурили. Докурив свою 'Яву' и бросив под ноги окурок, 'Арзамас' безапелляционно произнёс: 'Народ говорит, вы какую-то птаху редкую поймали. Так я её заберу. На 'птичке' (так назывался московский рынок по продаже братьев наших меньших) её продам. Пацаны послушно закивали и сочувственно посмотрели на меня.
      
      И тут я представил, что Аня из квартиры, где часть окон выходила во двор, смотрит на меня и ждёт моего решения. Как у меня хватило смелости отказать 'Арзамасу', не знаю. Душа ушла в пятки, но я тихим, твёрдым голосом сказал 'нет'. Наступила напряжённая тишина. 'Арзамас' наклонил голову на бок и с интересом посмотрел на меня: 'Пушкин (я был кудряв и писал стихи), ты чего-то не понял?' А я всё понял: это будет либо моё унижение, либо слава среди своего и ближайших дворов. Чуть громче я повторил: 'Нет, не дам'. Летая от стенки к стенке, я убедился, что размеры беседки больше, чем казалось до этого. Шестёрки 'Арзамаса' хотели забрать говорящую птичку, но я прорычал: 'Не отдавать!' И пацаны, вдруг осмелев, загородили ящик. Кто-то начал громко кричать: 'Пушкина убивают'. К беседке стал подтягиваться народ, в том числе взрослые, и мой мучитель отступил.
      
      Мне повезло, через пару недель, пока я залечивал свои ушибы и записывался в секцию по боксу, 'Арзамас' попался на грабеже, и после отбытия срока, как дважды судимый, остался за сто первым километром. Года три спустя, говорили, что его убили в драке. Мать его стала пить ещё больше, потом переехала, и след их семьи затерялся.
      Приходя к Анне, я слышал противный, скрипучий голос 'Кеши': 'Пуушшкина убивают!' Он выделял меня среди других, как будто понимал, что это я обеспечил ему такую сытную и радостную жизнь.
      
      Я с головой ушёл в воспоминания... И вдруг, огромный чёрный 'бумер', едва не сбив декоративную ограду кафе, и обдав меня брызгами грязи, прямо через газон подкатил к подъезду. Птицы в страхе вспорхнули. На земле остался только маленький попугайчик - 'Огурчик'. Он лежал вдавленный во влажную землю. К сожалению, попугаи не столь расторопны, как дворовые птицы. Рядом на рябине сидела осиротевшая 'Тучка' и громко, испуганно чирикала, призывая его лететь к ней на ветку.
      
      Вылезший из машины 'хряк' с короткой стрижкой крашеных волос небрежно бросил хозяину кафе и официанту, выскочившим на террасу: 'Труповозка раскарякалась'. Он кивнул в сторону уже отъезжавшей от соседнего подъезда машины 'Скорой помощи'. И в подтверждение неоспоримости слов хозяина, из машины выскочил крупный ризеншнауцер и облаял нас. Потом из-за дверки выпорхнула с ногами от шеи 'фея', годившаяся ему в дочкавнучки, и трио скрылось в подъезде.
      
      Что на меня нашло, не знаю, показалось, что Аня смотрит с пятого этажа. Я решительно направился вслед за 'хряком': - Эй, распальцовщик, а извиняться кто будет? - Я сжал в руке связку ключей, для увеличения веса кулака при ударе. Если не извинится, дам по наглой морде, твёрдо решил я. Мой визави вышел на ступени подъезда и опытным взором посмотрел на меня, оценивая ситуацию. Ничего не говоря, он откинул край ветровки, демонстрируя рукоятку пистолета.
      
      - И это что, все твои извинения?- Начал закипать я, возмущённый таким хамством, и сделал шаг вперёд.
      
      Мой 'оппонент' нагнул голову на бок, пристально рассматривая меня, и вдруг, улыбаясь, сказал: - Пушкин, ты чего-то не понял?
      
      Я встал, как вкопанный, больше 30-ти лет меня так никто не называл:
       - Арзамас, неужели ты, а говорили, что тебя... - я всматривался в жирную, холеную рожу.
      
      - Я, я, жив как видишь! - Он прошёл мимо меня на террасу кафе и приказал хозяину заведения. - Самого лучшего коньяка, и не дай тебе бог, если это самопал, и у меня завтра заболит голова.
      
      Надо было отказаться от приглашения бывшего хулигана, а теперь, судя по всему, хозяина жизни, но это был звонок из прошлого, которого я не слышал уже долгие годы. 'Лёнька Арзамас', судя по всему, тоже вышел на связь с прошлым. Его как будто прорвало: - А я так и остался жить в этом доме, только с небольшой поправочкой , - он доверительно хлопнул меня по плечу, - раньше мы жили в коммуналке, а теперь я выселил всех этих тараканов и занимаю всю лестничную площадку, - и сделал паузу, - заметь, в центре Москвы. Он рассказывал, чего добился в жизни 'вот этими самыми руками'. Как, используя свои криминальные связи, стал очень крутым. И даже предложил мне работу: - Я ведь помню, ты всё сочинял чего-то, и у тебя получалось. Я хочу стать депутатом и мне пригодились бы твои мозги. А это Жаклин, - он представил мне 'фею', спустившуюся к нам в кафе.
      
      - Это в честь Жаклин Кеннеди? - поинтересовался я.
      
      Она явно оживилась: - Да, у меня папа американец, он бизнесмен в Нью-Йорке.
      
      - Расслабься, Жека, 'Мухазасранск' тоже реальный город, -'Арзамас' подмигнул мне.
      
      - Ну, вот ты опять, - она надула ярко накрашенные губки.
      
       Я надеялся вернуть состояние гармонии с уставшим от летнего аврала солнцем, с бегущими между крыш облаками, с красными искрами кленовых листьев, падающих на террасу... Да где там, всё ушло, улетело вместе с испуганными птицами.
      
       Мы оба были на связи с прошлым. Только я звонил 'за две копейки' из телефонной будки моей юности, а он по навороченному мобильному. И абоненты у нас были разные. У него - всплывшие в водовороте событий кореша, а у меня 'Ева' и 'попугайчики'...
      
      END Владимир Брисов
      10 ноября 2010. Рассказ опубликован в Германии в Литературной газете 'Зарубежные Задворки'. ? 11/2
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Брисов Владимир Евгеньевич (brissov@mail.ru)
  • Обновлено: 27/06/2011. 15k. Статистика.
  • Рассказ: Россия
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта
    "Заграница"
    Путевые заметки
    Это наша кнопка