Аннотация: Это не описание путешествий и приключениq заграницей. Это попытка описать жизнь одной отдельно взятой семьи, это впечатления детства, отрывочные воспоминания, поиск в семейных архивах, и импровизация с элементами бурной фантазии.
Сестра Катька
Я помню очень хорошо, как родилась моя родная сестра Катька. Это было в августе 1965 года. Август был солнечный и мы с бабулей часто ходили к маме в больницу. Она именно в больнице ждала рождение второго ребенка. Это была очень хорошая больница, туда ее определил дедушка на "сохранение", кого или чего она там сохраняла, я тогда не понимала, но очень жалела маму, которой приходилось находиться в четырех стенах, вместо того, чтобы гулять с нами по солнышку и ездить купаться на речку. Тогда еще не было ультразвуковой диагностики, но мы все были уверены, что после этого самого "сохранения" родится Катька. Так и случилось. Это маленькое крикливое создание появилось в нашей большой квартире и вокруг нее начал вертеться мир. С рождением сестры моя жизнь изменилась, и не в лучшую сторону. Во-первых, меня отселили от мамы. Раньше, всегда, мы с мамой жили в одной комнате. Там стоял ее диван, моя кровать, шкаф и пианино. На ночь мама играла мне на пианино колыбельные песенки или рассказывала всякие истории, не сказки, а именно истории из жизни, а потом мы засыпали, пожелав друг другу спокойной ночи.
Теперь же даже дедушка и бабуля, которые любили меня очень-очень, стали меньше уделять мне внимания и своего времени. Надо сказать, что всю мою жизнь, до появления Катьки, я была самой главной в семье. Правда, я не шучу. Когда я ложилась спать, все в доме ложились. Завтраки, обеды и ужины также подчинялись моему распорядку, а в последнее время скорее моему желанию. Мама гуляла со мной в парке почти по целым дням. Это, чтобы я набиралась здоровья, пока я не ходила в школу. Бабуля читала мне книжки, а по телевизору вся семья обычно смотрела мультики или детские передачи. В то далекое время редко у кого был телевизор, но ведь мы были семьей академика, лауреата Сталинской и Ленинской премий. У нас всегда было все и самое лучшее.
Что теперь? Мне уже семь лет, я хожу в школу, учусь, занимаюсь фигурным катанием - тружусь одним словом. А весь дом стоит на ушах от Катьки. Катенька хочет пить, спать, кушать, писать, в зависимости от времени суток. С Катенькой надо погулять, помыть Катеньку, поиграть, почитать.....Ко всем прочим нечестностям, меня отселили в библиотеку, в комнату, забитую от пола до потолка книгами, чтобы утром будильник не разбудил малыша и маму, которая всю ночь вскакивала к этой крикливой мартышке. Конечно, вы же понимаете, бороться с Катькой я не могла. Да меня и не часто к ней допускали. А вдруг заразу какую с улицы принесу! Но иногда мне удавалось пробраться к ней и пребольно ущипнуть ее за попу или за руку, что попадется. Она начинала заливаться плачем. Все взрослые мчались к ней, а я с чувством выполненного долга, отправлялась по своим делам. Вы думаете, я не любила Катьку? Неправда. Я ее любила и, если бы кто-то другой ее обидел, я заступилась бы за сестру. Но ведь я ее не обижала. Я ее наказывала за дело и по заслугам, как тогда считал мой еще очень глупенький разум. Поэтому никакого чувства стыда я не испытывала.
Сейчас, по прошествии многих лет, когда с нами уже нет бабули и деда, а мама живет очень далеко, куда и позвонить-то не всегда можно, мы живем с Катькой вместе и неплохо уживаемся. Мои дети просто обожают ее, а она их. Из всех многочисленных поездок сестра везет нам подарки и ворох приключений. Она жуткая непоседа и вечно попадает в переделки, наша Катька. Каждый раз, уезжая, она обещает никуда не влезать, ни во что не вмешиваться и работать или отдыхать спокойно, но вот спокойно, почему-то, и не получается.
В школу Катька пошла, конечно же в самую лучшую во всей Москве. Наш дедушка настолько сильно любил своих внучек, что видел их талантливыми во всем. Меня запихнули на фигурное катание, которое я тихо ненавидела, но спорить с дедом не решалась. В шесть лет меня таскали на Динамо 3 раза в неделю, а дед всем рассказывал, что я просто гений в фигурном катании и что обо мне еще услышит весь мир. Но, когда я училась во втором классе, выяснилось, что я страдаю плоскостопием, и занятия прекратились. Зато у нас дома стали появляться врачи, которые делали мне массаж пяток и заставляли ходить по палочке. Это было еще похуже, чем фигурное катание и я устраивала жуткие истерики, пока один разумный врач не сказал деду, что плоскостопие с возрастом пройдет и я буду бегать на высоких каблуках, как все. Тот врач ошибся, плоскостопие не прошло и на высоких каблуках я никогда ни то, что не бегала, а даже не ходила и не хожу, но мне и не надо, при росте 176 см я прекрасно себя чувствую и безо всяких каблуков, а самая любимая обувь - это кроссовки.
В Катьке же родственники увидели настоящего художника. В пять лет ее определили в изостудию. Ни у нее, ни у кого бы то ни было из родственников, таланта к рисованию не наблюдалось. Зато, это было модно в начале семидесятых обучать детей рисованию и игре на фортепиано. И то, и другое лихо свалилось на Катькину голову. Изостудия находилась довольно далеко от нашего дома, но так как мама никогда не работала, она и занималась эстетическим воспитанием дочерей. Ездить с Таганки на ВДНХ было не удобно: вначале на метро с пересадкой потом на автобусе, но в этой изостудии преподавал непризнанный гений, как говорила мама. Из под его пера выходили просто шедевры, хотя никем не оцененные. Этот старый гений и обучал маленьких девочек рисованию и лепке. Вначале все шло хорошо. Катька умудрилась написать натюрморт. Это великое произведение было с помпой вывешено у деда в кабинете. Надо сказать, что Катька рисовала свой натюрморт почти два года, поэтому открытие ее персональной выставки в кабинете деда совпало с ее поступлением в школу. Но тут и произошла история, которая навсегда отбила у сестры всякую любовь к рисованию.
Однажды Катька пришла из изостудии какая-то испуганная и весь вечер молчала. Ни бабуля с дедом, ни мама не сумели вывести ее из стопора. Только поздно вечером, когда все уже спали, Катька пришла ко мне в комнату и трясясь, и рыдая, поведала мне страшную историю. Дело было в том, что старый учитель не просто так учил девочек рисованию. Он оказался самый настоящий нимфоман. Частенько то одну, то другую девочку он приглашал в свою мастерскую, якобы показать картины. Они проводили там по 10-15 минут не больше, но выходили оттуда страшно напуганные. Сегодня пришла и Катькина очередь. Федор Иссидорович привел девочку в мастерскую стал показывать огромные полотна, стоящие на подрамниках. Когда Катька стала рассматривать одну из картин, он подошел поближе к ней и сунул руку под юбку. Она онемела и боялась шевельнуться. Он же пощупав ее во всех местах, удовлетворенно крякнул и сказал: "Никому, деточка, не рассказывай, что видела, что чувствовала, а то случится беда с твоей мамочкой." Поэтому Катька и молчала. Что было с другими девочками, я не знаю. Но наутро я все рассказала деду. Он стал мрачнее тучи и просил меня больше никому ничего не говорить. Он куда-то забрал Катьку, а к вечеру они вернулись в хорошем расположении духа. Больше мы с Катькой эту историю не вспоминали, но в изостудию она ходить перестала, да и сама изостудия очень скоро накрылась медным тазом вместе с великим учителем. Но это отдельная история и не про сестру Катьку.
В это лето на семейном совете мамой было решено отдать Катьку учиться в английскую школу. Что за бредовая идея пришла маме в голову - обучать младшенькую языкам, в частности английскому - я не понимала. Я училась в обычной школе на Таганке, недалеко от дома. Никто никогда не жаловался на мое образование. Училась я хорошо и, когда сестре пришло время поступать в школу, я уже перешла в девятый класс и собиралась поступать на геофак в МГУ. Хотела быть как дед: лазить по горам и ездить на извержения вулканов. У меня все шло спокойно. Дед готов был мне помочь, как советом, так и материально. Но то, что Катька будет учиться в спецшколе и мама готова ее возить каждый день на занятия - все это было мне не понятно и, честно говоря, не очень приятно. Но воспоминания о пережитом Катькой в изостудии были еще свежи, поэтому я боялась высказываться, чтобы не обидеть ни Катьку, ни маму.
Школа, куда определили младшенькую, была экспериментальной. Дети в ней не только изучали многие предметы на английском языке, но и носили красивую синюю форму: девочки юбку, мальчики брюки; жилетку и голубую рубашку носили все, в то время, когда все школьницы Москвы были вынуждены ходить в ужасных коричневых платьях и черных передниках, а школьники уродливые серые костюмы. Старшеклассницы этой школы щеголяли в джинсовых юбках, которые ни за какие деньги невозможно было достать, а в ушах у них болтались золотые сережки.
Первого сентября 1972 года мы всей семьей отправились в эту школу. Я впервые увидела такое разнообразие одежды и украшений. Когда же мы пришли в школьный двор, я была так поражена, что не сразу определила, где директор и учителя, а где школьники. Потом прозвенел звонок и малюсенькая женщина в дорогом костюме с бриллиантами в ушах и на цыплячьих пальчиках взошла на трибуну и начала поздравлять с началом учебного года. Это и была директор школы. Это к ней, как я узнала много позже, не менее пяти раз наведывался дед, прежде, чем Катьку приняли в это учебное заведение. Я исподтишка рассматривала родителей первоклашек, которые стояли рядом с нами. Боже мой, они легко переплюнули старшеклассниц. Мне с огорчением пришлось признать, что мои мамочка и бабуля в своих самых нарядных платьях сильно не вписывались в этот показ мод, а ведь мы были семьей академика. Видимо, тоже самое заметил и дед. Он стоял сердитый. И как только десятиклассники увели первачков, он строго приказал нам двигать к машине. Его водитель Мишенька, ждал нас недалеко от школы. Он видел наш выход утром: все нарядные, счастливые, с цветами... И сейчас: понурые, а дед просто злой. "Что-то не так?"- прошептал мне на ухо Миша. Я только пожала плечами. До самой моей школы все молчали. Как только я вышла из машины, внутри раздался громовой голос деда. Я не смогла разобрать ни слова, но, зная его характер, могла предположить, что услышали мама и бабуля.
Вечером все собрались за ужином. Дед пригласил и водителя Мишу поужинать с нами. Это было обычно. Мишенька был сирота. Работал у деда второй год, после выпуска из детского дома. Как он попал водителем в академический гараж, оставалось для меня тайной. Но все мы любили Мишу. Он был симпатичный, добрый, веселый и очень нам помогал. Мы все относились к нему, как к родному. Я была страшно возбуждена в тот вечер и без умолку тарахтела о своих школьных делах: о подружках, с которыми не виделась все лето, о том, как выросли наши ребята, а у Сереги Самсонова уже пробиваются усы. А Ленка Иванова влюбилась в курсанта, а ... Катька тоже делилась впечатлениями первого дня: какие красивые карандаши у Коли Стоева, Олечка Витова принесла завтрак в очаровательной коробочке с героями неизвестных мультиков на крышке, а учительница Валентина Ивановна долго ругала Сережу Генералова за то, что он пришел в серой форме, а не в синей, как положено ученику этой экспериментальной школы. Взрослые в основном молчали, лишь изредка подавали реплики, так, чтобы поддержать разговор. После ужина мама с бабулей ушли мыть посуду на кухню, Миша и я отправились ко мне в комнату. Он всегда помогал мне делать алгебру и геометрию, в которых я плохо разбиралась. Дед и Катька уселись смотреть "Спокойной ночи, малыши". Все казалось тихо-мирно. Гром грянул ночью.
В ту ночь мне не спалось. Видимо, переполненная впечатлениями дня, я была возбуждена не на шутку. Из своей комнаты я слышала приглушенные голоса родственников. По-видимому, они сидели на кухне. Дед курил. Я определила это по характерному покашливанию. Он вообще-то не курил, но если сильно волновался, он набивал трубку и курил ее до тех пор, пока она не гасла окончательно. В процессе раскуривания трубки он обычно покашливал. Сейчас его покашливания ясно доносились до моего уха. Можете себе представить девушку 15 лет, которая чувствует какую-то тайну. Но ее не хотят посвящать. От нее что-то скрывают. Дед закурил явно не потому, что ему не понравилась Катькина школа, хотя для меня это было единственное объяснение его плохого настроения. А почему тогда?????????
Я тихо выбралась из-под одеяла и на цыпочках прошла по коридору, почти до самой кухни, но так, чтобы меня оттуда не было видно. В нашей квартире П-образный коридор, в начале которого входная дверь, потом по внешней стороне моя комната-библиотека, затем мамина-Катькина, потом, после поворота, дедовский кабинет, гостиная и спальня деда с бабушкой, возле самой кухни. Я притаилась возле Катькиной комнаты, чуть-чуть выглянула из-за угла, это - чтобы разглядеть дислокацию. Они все сидели за круглым столом. Дед и бабуля ко мне спиной, а мама лицом. На меня никто не обратил внимания. Я поймала хвостик разговора. Говорила мама, тон ее был такой виноватый, как будто ее застукали на месте преступления:
--
...обязательно пригодиться. Так не будет всегда. Времена меняются. Поймите вы наконец .- она не сердилась, она просто что-то устало объясняла
--
Это, ты, пойми, - горячился дед - Это ни к чему хорошему не приведет. Я - академик, ты - моя дочь. Мы с матерью смирились с тем, что ты не хочешь работать. Хорошо. Воспитывай детей. Мы помогаем...,- он закашлялся и разговор подхватила бабуля:
--
Ангелина, (она назвала маму полным именем - такого я еще не слышала никогда) - Прекрати витать в облаках. Тебе уже не 20 лет. Хватит! Мы с отцом не вечные. Подумай о будущем. О своем будущем и будущем твоих дочерей!
--
Нет,- мама заплакала, тихо и жалобно, и мне стало просто не по себе от этих слез. Мама - сильная всегда, веселая и иногда чуточку надменная, но слабая, ревущая, как Катька?????
Тем временем мама продолжила:
--
Это я решаю. Можете выгнать меня с детьми, но это мое. И не смейте .....
--
Ты сошла с ума! Ни я, ни мать никогда не давали тебе повода так думать. Это ты не смей! Девочки будут с нами до самых наших последних дней. Заруби на своем сопливом носу. А ты - их мать. Хочешь, чтобы Катька знала английский, пусть будет так, но дальше идти я тебе не позволю
--
Не позволим! И не надейся. Ты итак испортила детям жизнь. Если бы не отец, чтобы было? Ты отдаешь себе отчет?
Тут, как назло, у меня зачесался нос, видимо, от долгого стояния на полу я немного подмерзла, и мне пришлось, чихая, выйти из своего убежища, и сделать вид, что иду в туалет. На кухне все замерли и уставились на меня, как на приведение. Первым опомнился дед:
--
Ты что, малыш не спишь? Время уже половина второго ночи. Тебе же рано в школу.
--
Я сейчас. Видно, чаю много выпила.
Проходя в туалет, я краем глаза заметила, что мама прячет глаза.