Знакомая площадь с памятником одному из вождей, смотрящему куда-то вдаль задумчиво и важно; привычный маршрут до метро среди известных домов и заводов, сопровождаемый бесконечными заборами, заборами, заборами, проходными, людьми в ватниках и атмосферой будней. Дальше пути расходятся и эскалаторы метро, набитые вагоны, улицы и проспекты, соединяющие множество булочных, гастрономов и просто магазинов, образуют единый хоровод, танцуя некий странный танец. И институт, названный университетом, и Ленинград, названный не Ленинградом, и постоянное отсутствие денег, и неизбежное присутствие дел, и непрекращающийся пронизывающий ветер, видно, решивший сдвинуть город в ему угодном направлении, и просто быт, просто сковородка с картошкой и с мясом, или с котлетой, стоящая на плите с четырьмя комфорками, вплетаются в этот хоровод, делая странные движения, пытаясь поймать ритм этого танца, участвуя в странном танце, имя которому жизнь.
И вот она идет, эта жизнь, повинуясь законам времени и пространства, зажигая свет по вечерам и выключая его ближе к ночи, заполняя днем проспекты и площади, поливая город дождем и снегом, растворяясь в привычной беготне по давно уже начертанному замкнутому кругу, проникая в окна квартир и душ, стекая в люки и попадая в реку, летая стаями голубей над городом, и проезжая автобусами из края в край, подчиненная одной ей известному ритму, создающему этот причудливый танец. И это танец без конца и края, что вечно идет и ничего не значит, это постоянное движение неизвестно откуда неизвестно куда, движение отрицающее любые законы, кроме простых законов природы, претендующее на что-то значительное, но из себя лишь представляющее это огромное пространство домов, подъездов, труб и карнизов, собак, лошадей, людей и кошек, мыслей, сомнений, грусти и сна, любви, которой, наверное, нету, любви, кроме которой ничего нету, ничего, в котором есть мир и сотни тысяч других предметов, чудом собранных в единое целое, идущее туда, не знаю куда, делающее то, чего не знаю.
И подчиняясь сему движению, я тоже иду по этим краскам, пытаясь найти нужный мне цвет, в этой довольно тусклой палитре. И можно это слово "жизнь", эти простые пять букв в странном порядке, превратить в хоровод одной длинной очереди от автобусной остановки и дальше, много дальше, очереди, стоящей как будто бы за чем-то, но не получающей ничего и уже не способной обижаться, поглощенной процессом дальнейшего стояния, в хоровод всем известного серого голубя, который хуже тебя и меня, пробирается по подвалам своих закоулков, но только, увы, разучился летать. Можно превратить эти пять закорючек в хоровод вокруг слова должен по единственной причине надо и встать в очередь, которая поменьше, но стоит в кассу, что закрыта навсегда.
А можно просто откуда-то сверху, откуда можно объять все движение, плеснуть вниз ведро чистой воды, в надежде смыть безнадежную серость, смыть эту серую краску, которой нас с детства стремятся покрасить, которой мы красим себя и других с твердой уверенностью в необходимости процесса.
И можно попробовать бить головой в массивную дверь с надписью закрыто, точно зная, что это бесполезно, и, тем не менее, бить, все сильней и сильней. Можно бить руками и ногами, коленками, локтями, пытаться выбить плечом, либо с разбега со страшным криком, либо стараясь открыть ключом, желая понять, что там за дверью.
Потому что этот танец состоит не только из бесконечных заборов и людей в ватниках, несущих атмосферу привычных бедней и питающихся в столовой не определенное количество рублей, потому что земля вертится, потому что мысли в голове вертятся, потому что танец от нас зависит, а не мы от танца.
И я желаю вам этих пяти простых букв, сложенных так странно, вашего собственного хоровода, выкрашенного краской вашей мечты.