Когда мне было лет восемь, я должна была покупать молоко и хлеб, потому, что мама приходила с работы довольно поздно. Жили мы тогда в маленьком военном городке в Оренбуржье. В тот год я училась во вторую смену, но всё равно практически каждый день возвращалась домой раньше мамы, поэтому молочная обязанность, благоприобретённая ещё за год до того, в первом классе, так и осталась моей. И вот как-то раз я замешкалась в школе, уже не помню, по какой причине, и прибежала домой на полтора часа позже. Молоко у нас в городке завозили в магазины ближе к концу рабочего дня жуткими алюминиевыми флягами и втаскивали через подсобку строго определённое число этих самых фляг, исходя из "ранга" торговой точки. Сперва молоковозка разгружалась в гастрономе, потом в "деревяшке", следом в "26-м", а самая последняя и самая большая порция доставлялась в ТБЦ (торгово-бытовой центр). И вот я рванула сперва в "26-й", отстояла до половины последней фляги, стало понятно, что уже не хватит, не может хватить (даже если случится чудо, и каждая тетёнька купит всего по одному литру). По дороге забежала в "деревяшку", но там, конечно, уже всё разобрали ("деревяшка очень маленький магазин и завоз туда всего три фляги), оставались гастроном и ТБЦ, понятно, что в гастрономе наверняка уже не достанется, потому, что туда кроме жителей военного городка приходили "гражданские", те, кто работал на заводе Киембай. Я побежала в ТБЦ, и как раз успела к завозу, но очередь была к тому моменту довольно длинной, у прилавка теснились люди в тяжёлых шубах, а хвост притопывал на улице, однако, в ТБЦ сгружали почти половину всех бидонов, которые умещались на молоковозке, поэтому у меня был весьма реальный шанс.
И вот в этот момент, зажатая шубами, я почувствовала, что в глазах у меня темнеет, сознание уплывает куда-то вправо и вбок. Так иногда случалось от долгого стояния на школьных линейках...
Когда после приятных молоточков в виски я открыла глаза и заверила какого-то дядечку-прапорщика (военные дети, мы, с детского садика умели различать звания по числу, размеру и расположению звездочек на погонах) "что всё в порядке, мне уже совсем хорошо!", стало понятно, что если вот сейчас не рванусь к прилавку - молока сегодня не достанется. Рванулась, меня спросили за кем стояла, я обвела взглядом очередь и, не найдя ни одной знакомой шубы, обречённо пожала плечами. Тут мне посоветовали от прилавка: "встань, девочка, в хвост, раз не знаешь своей очереди"..
До сих пор помню этот случай, до сих пор не понимаю, как в нашем городке, где практически все всех знали, где у меня было чудесное, наполненное добротой, помощью старших и взаимовыручкой детство, мог произойти такой случай. Прапорщик начал было возмущаться, но его послали подальше неожиданно солидаризовавшиеся тётки из очереди и продавщицы, вероятно, жёны его же сослуживцев, он положил мне руку на плечо и повёл домой, "объяснять маме, почему сегодня в доме не будет молока"...
Декабрь и январь в Оренбуржье самые чудесные зимние месяцы. Напрочь установившийся антициклон, мороз бодрящий, яркое солнце днём, звёздное небо ночью, по утрам богатая бахрома инея на панцирной решётке городских заборов. Правда, темнеет рано. Но в Ясном до середины восьмидесятых, пока мы там жили, было совсем безопасно. Дети играли на улице до самых "добровольных дружинников" - это были школьные учителя с красными повязками, они загоняли детишек по домам часов в одиннадцать. Снега кругом было столько, что все детские игры были обязательно завязаны на строительстве "замков", "иглу" "ледяных горок", катков, "подземных ходов", "гнёздышек" и лыжных дорожек.
Зимой весь городок напоминал сложноразветвлённую систему окопов и траншей, потому, что если снег после снегопада не убрать, то к подъездам домов пройти было бы невозможно, вот в этих сугробах и прокапывали пешеходные дорожки, скидывая снежную массу на обе стороны, окна первых этажей почти всю зиму были под снегом и электричества в таких квартирах нагорало за зиму - страшно подумать! Любой путь, который летом занимал от силы минут пять или шесть, после очередного снегопада превращался в целое путешествие по узким лабиринтам. Правда, был наш, детский способ - мы строили ходы прямо сквозь сугробы, чтобы проникать из двора в двор через "чёрные лазы" и "тайные подземелья". Это очень упрощало, например, поход за молоком - взрослый должен был обходить едва ли не километр-два, а детишки на карачках по "тайному лазу" преодолевали всего каких-то 150-200 метров. Это присказка, а вот и сама история.
Пошли мы как-то с младшей сестрой за молоком, как всегда, с нашим тёмно-синим, в лучах вечерних фонарей почти фиолетовым, эмалированным бидончиком с крышкой. Кажется, все тогда с такими ходили. Купили молока. И даже довольно быстро, поэтому обратно шли, не слишком торопясь. Сперва объели остатки инея на решётке у детского садика "Звёздочка", соревнуясь, кто слопает больше и быстрее, потом нашли белое, девственно чистое, снежное пространство и я учила Галю писать сложное слово "съезд" и римские цифры "XXV", потом там же, на свободном от надписей кусочке рисовали смешные рожицы, потом нашли хорошо раскатанную ледовую дорожку и развлекались ещё некоторое время, изображая "Елену Водорезову", потом пихались с разбега плечами и некоторое время валялись на вершине двухметрового сугроба, придумывая имена звёздам и разыскивая на чёрном небе ковш. Где-то на середине пути Галя вспомнила про "новый, прямо совсем вчерашний, тайный лаз", как раз до нашего подъезда, и мы решили сократить путь. Тут надо сказать, что лазами для походов за молоком пользовались обычно в направлении "туда", а без фонарика да ещё впервые в незнакомом извилистом ходе - это было, конечно, весьма рискованное предприятие, но мы прошли его с честью, и даже Галка не заплакала, хотя начерпала полные валенки снега.
Когда мы пришли домой и отдали папе бидончик, вдруг выяснилось, что он совершенно пустой, хотя признаки молока в нём всё-таки есть, да и крышка на месте. На немой вопрос отца мы с Галкой переглянулись и резюмировали - "потеряли молоко!"
"Потеряли - ищите!" - строго сказал папа. Потом поколебался и составил нам компанию. В общем, прошли мы втроём по всему маршруту, наперебой рассуждая, куда могло деться молоко, и на каком этапе получилось так, что крышка бидончика на места, а содержимое нет. Рассуждение было примерно в таком ключе:
- А помнишь, мы иней ели?
- Ага, мы его воон там ели, а бидончик аж воон там стоял!
- А ты его ещё картонкой прикрыла, чтобы никто не унёс!
- Ага! Такая картонка магазинная! Смотри, вон она валяется!
Папа смотрел на ту жуткую картонку, с примёрзшими кусками крови и буроватого говяжьего жира, на железную решётку, которую его дочери "объели от сюдова до сюдова" и, как я теперь понимаю, ему вспоминался давно забытый вкус детских забав. Однако он мужественно переносил наши откровения и даже не ругался вслух.
Сломался папа на лазе полуметрового диаметра, в который ему было предложено забраться. В общем, в нору он не полез, сказал, что обойдёт и встретит нас с той стороны. Это и помогло найти пропажу. Мы потеряли молоко почти у самого выхода из лаза и ничего удивительного, что одна из бродячих собак нашла смерзшийся правильный цилиндр бело-голубого (от изрядной порции воды) цвета, который непонятно как выкатился из прижимаемого мною к груди в узком лазе бидончика. Папа первым его заметил и почти геройски отогнал собаку, а слегка оцарапанный и погрызенный молочный столбик мы погрузили на его законное место и отнесли домой. В подъезде отец строго посмотрел на нас и взял слово, что мы ни за что не расскажем маме всех обстоятельств и злоключений вторичного обретения ценного продукта. Особенно про собаку, добавил он. Мы, конечно, согласились, мама у нас брезгливая, она бы не поняла и, пожалуй, даже выкинула бы то молоко в мусорное ведро.
Домой пришли загадочные и довольные все трое, долго сидели на кухне, пока молоко размораживалось и кипятилось в алюминиевой кастрюльке с погнутым краем, а потом с редким удовольствием ели гречневую кашу и пихались под столом коленками, а папа так и не сделал нам ни одного замечания.
