Аннотация: "Записки об интроверте".Глава 6.
Философски-практический или практически философский романъ эпохи позднего истмата и далее.
Я несколько недель не виделся с Интро. Погода стояла восхитительная и совершенно не хотелось слушать его скрипучие речи. А хотелось бежать по вечерним улицам города омытых весенним дождем и радоваться своей молодости силе и любви. Ах почему это состояние не может быть вечным. Почему в уголке сознания всегда живет червячок сомнения и неуверенности в завтрашнем дне? И почему я сегодня в почтовом ящике нашел письмо от Интро с приглашением на чашку кофе с молоком (пирожные как всегда с меня)?
Я несколько раздраженно повертел в руках письмецо, раздумывая не выбросить ли его в мусоропровод вместе с воспоминанием об Интро раз и навсегда. Потом другая мысль пришла мне в голову.
Интро открыл мне дверь и жадно обшарил меня взглядом в поисках пирожных. Я приготовил ему сюрприз и вместо пирожных принес полную сумку плодово-ягодного винища-жужки в пакетах. Это был в некоторой степени вызывающий, даже наглый поступок, так как Интро, хотя и не высказывался в открытую против спиртного, но явно не имел питейного опыта. Он сконфуженно начал доставать запыленные фужеры, что-то бормоча о том что можно и винца выпить, если оно хорошее, конечно. Я сказал, что это самый изысканный и дорогой сорт, будучи абсолютно уверенным, что он все равно не отличит плодово-ягодного крепыша от Бастардо. Я разрезал пакет и плеснул дурно пахнущую жидкость в стакан Интро. Налил и себе, хотя у меня от него изжога, но ради потехи даже здоровья было не жалко. Интро начал рассказывать что-то почерпнутое им из книг о том, что вино надо погреть в ладони и посмотреть через него на свет. Он так и сделал. К сожалению, он, видимо, не дочитал что должно быть видно в вине на свету до и после прогрева. Он некоторое время пялился на мутную нездорово-бурую жидкость, потом удовлетворенно кивнул и отхлебнул, сказав потом что-то про "оригинальный букет".
После второго стакана лицо Интро раскраснелось, он повеселел, несмотря на первые симптомы отравления жужкой - икота и отрыжка, которые у него уже наблюдались. Почувствовав себя гиперборейцем, Интро начал философствовать об эстетике.
- А вы знакомы с "Опытом самокритики" Ницше? Как, еще не читали? Мне удалось достать по подписке. Там философ борется с этическим элементом в искусстве, утверждая, что этика противоположна эстетике как таковой.
Я подлил ему вина, надеясь услышать что-то нескрипучее под пьяную лавочку. Он залпом выпил стакан и, закатив глаза, начал цитировать на память:
- Трудно найти чисто эстетическому истолкованию и оправданию мира более разительную антитезу, чем христианское учение, которое и есть и хочет быть лишь моральным, и своими абсолютными мерками отталкивает искусство, всякое искусство в область лжи.
Я похлопал в ладоши. Он икнул и подслеповато начал тыкать вилкой в пустую тарелку, где правда еще оставалась одна килька. Он долго гонял кильку по тарелке, потом, устав, бросил вилку и сонно замигал в окно.
- Вы знаете, мне кажется что жизнь как эстетический феномен постоянно и неизбежно остается неправой перед моралью так как жизнь по своей сути есть аморальное явление. "Жизнь агрессивна и ассимилятивна!" - так Энгельс ваш сказал и был соврешенно прав. Вот и Ницше считает что основой искусства, а значит и жизни является дионисическое начало. Это есть новая оценка жизни!
Я подал ему полный стакан жужки. Он пьяно кивнул и осушил. Потом подошел в балкону и с треском отворил дверь, видимо, впервые после зимы, потому что с двери посыпалась вата и бумага, которыми он утеплялся. На балконе у него был полный шиздец и перекосец. Сковзняк подхватил какой-то строительный мусор, рассыпанный там и швырнул ему в лицо. Он зачихал и закашлялся, попутно икая. Я подумал, что он уже близок к поставленной мной цели, и поднес ему еще один стакан винища со словами "Пропейте". Он выпил и, совершенно окосев, упал на диван и начал смеяться, глядя как сквозняк надувает мусор ему на ковер с балкона. Смеялся и я.
- А хотите я вам покажу дионисическое начало в действии? - Интро подмигнул и, пьяно хватаясь за предметы и хитро улыбаясь, вышел на балкон и начал взбираться на перила. Хотя он жил всего на втором этаже, я все же, опасаясь за его жизнь, вышел следом за ним готовый страховать. Взгромоздясь на перила, Интро снял штаны и начал процесс мочеиспускания вниз, что-то весело крича про военную кафедру. Тут я заметил, что действительно напротив его балкона была военная кафедра университета, на которой по-видимому и Интро когда-то проходил азы воинского искусства. К счастью, было уже довольно сумеречно и вокруг окна Интро густо росли деревья, так что мало кто заметил веселого профессора, писающего вниз на проспект. Закончив писать, Интро покачнулся, но я успел его подхватить и затащить слегка обоссаного обратно в квартиру. Он уже перестал смеятся, но воинственно кричал, что они там еще пожалеют о том, что не оценили его по достоинству. Я едва успел отскочить, как его стошнило прямо на ковер и себе на майку. Хорошая вещь жужка - обычно с нее человека тошнит как бы целым ведром, а не мелкими порциями. Интро голодно вывалил практически все, что выпил (ели мы мало). Он утерся рукавом и произнес какое-то ругательство.
- Все же, несмотря на наглядность продемонстрированного, я не согласен с вашей концепцией искусства - произнес я. - Мне кажется, что мораль должна быть не целью, но следствием художественного произведения.
Он сонно-осоловело замигал на меня. Майка его была заблевана на штанах в позорном месте чернело мокрое пятно.
- Паазвольте. Тогда такое художественное произведение уже не дионисического происхождения, а сократического, ибо в нем присутствует морально-этический т.е. разумный элемент.
- Я считаю, что созерцание красоты любого рода, выводя нас за пределы нашего собственного "я", пробуждает в нас способность к самопожертвованию. - припомнил я вычитанную где-то фразу. - Таким образом дионсисческий элемент то есть то что делает искусство искусством в понимании Ницше сохранен, но произошло "воспитание чувств", когда метафизическая деятельность человека становится моральной. Ведь и Лев Толстой говорил, что эстетика есть выражение этики. То есть искусство выражает те чувства, которые испытывает художник. Если чувства хорошие, высокие, то и искусство будет хорошее, высокое, и наоборот. Если художник нравственный человек, то и искусство будет нравственным. Я думаю что эстетическое может вполне уживаться с этическим в человеке и очевидно изначально уживается с образованием морали. Выделить искусство в чистом виде можно только отринув мораль, а это возможно лишь в условиях изоляции от общества, которому мораль имманентна. Эту поляризацию этического и эстетического мы и наблюдаем у Ницше.
- Хе-хе-хе - отозвался он. - Плохо вы Толстого знаете. "Этическое и эстетическое - 2 плеча одного рычага: насколько удлиняется и облегчается одна сторона, настолько укорачивается и тяжелеет другая. Как только человек теряет нравственный смысл, так он делается особенно чувствителен к эстетическому". Эта фраза тоже Толстому принадлежит. Вполне ницшеанская на мой взгляд. - Он попытался смотреть на меня насмешливо, хотя разъежающиеся в стороны глаза мешали ему это сделать.
- А вы знаете, я думаю, что в этих рассуждениях выражается та сторона дионисического в искусстве, которую Ницше назвал опьянением, либо вступает в силу опять-таки феномен "воспитания чувств", когда человек, утративший нравственный смысл, пытается отыскать его в искусстве, которое как мы установили имеет эстетические следствия. Из подобного противоречия можно сделать вывод, что в самом диoнисическом начале заложены предпосылки движения к сократизму.
Я закончил речь и обернулся к нему. Он уже спал, довольно громко храпя. Во сне он раскидался слегка, попав ногами в синих носках в лужу блевотины на ковре. Я обошел загаженный стол и вышел из квартиры. На улице я посмотрел вокруг. Под балконом Интро на сухом асфальте красовалась налитая им вонючая лужа мочи, из распахнутого настежь окна балкона доносился его пьяный храп. Эстет-подвижник отдыхал от трудов праведных. Все было хорошо.