Это было в ноябре, чуть больше двух лет назад. Весь вечер дождь то лил, то разбивался в подвешенную морось. Мы все ждали снега, но в ту ночь он так и не пошел.
За день мои "типы" (чаевыми их как-то не хочется называть) сложились в хорошие деньги, и потому туман на ветровом стекле, мокрые ноги и усталость мне не портили настроения.
Наши покупатели - пожиратели пиццы - в тот вечер как с ума посходили. Начиная часов с четырех экран компьютера едва вмещал весь список заказов. Два поваренка раскатывали тесто, трое поливали его соусом, быстро укладывали на нем колбасу, спешно посыпали сыром и толкали в гудяшие печи. Парни у сортировочного стола едва успевали резать скворчащие пиццы своими огромными ножами. Печи уже раскалили небольшое пространство до девяноста градусов, и температура все продолжала рости. Менеджеры бегали между столов и печей отдавая приказы, помогая поварятам, не забывая обслуживать тех покупателей, которые забирали пиццу сами. Грохот сковородок, рок музыка из дешевых приемников, что играли по углам каждый свое, крики "CBS on top, please!" "Three chef salads to the front!" шутки, смех и странная для покупателей речь русских девчонок, что никогда не прекращали болтать - все это сливалось в громкий назойливый шум.
Меня вся эта суета не очень-то касалась. Мне что? Зашел на пару минут, перекинулся словом-другим с кем-нибудь, забрал заказы, и опять на дорогу. Привыкнув к теплу и покою своей Хонды, я и не представлял, как все это можно выносить часами. Книжки на кассетах и музыка скрашивали мою жизнь и держали привязанным к этой непрестижной работе. Я, бывало, даже по выходным, звонил менеджеру и просился на дорогу. Руль моей верной лошадки давно уже потерял свою пупырчатую фактуру и, отполированный моими руками, посверкивал черным матовым блеском.
Не помню, что я в ту ночь слушал. Кажется, "Свет в августе". Скоро я свернул в темную улицу, где большинство номеров подстерлось и дом заказчика я вычислил интуитивно..
На крыльце вяло светила лампочка, что уже было хорошо. Даже и не стараясь не замочить ног в некошеной траве, я пронес свою сумку с горячей жратвой к крыльцу и, неверя в кнопку звонка, забарабанил в дверь.
Сквозь радостный лай собак, что, казалось, только и ждали моего прихода, я услышал голоса. Дверь приоткрылась и на меня взглянула девочка лет тринадцати. Я открыл было рот, чтобы сказать свое Hello, но девочка отвернулась и прокричала куда-то в дом: "Нет, не он!" После обычной заминки, когда покупатели изолируют своих барбосов, потертая дверь отворилась снова, и предо мной предстала женщина. Отводя глаза от низкого выреза ее платья, над которым болтался дрызгающий дешевым блеском кулон, я протянул ей пиццу, поздоровался, и, глядя на ее туфли, назвал цену. С вечеринки что-ли только что завалилась? Подумал я принимая двадцатидолларовую бумажку.
"Два пятьдесят девять - сдача," - проговорил, достовая свой козенный кошель, выжидая обычного: "Сдачи не надо."
"Подождите секунду". - Она скылась и появилась опять протягивая мне пригоршню четвертаков. - "Простите, что мелочью, спасибо, что пришли в такую ночь".
По весу монеты тянули еще доллара на три.
"Thanks, you"ve brightened my night, Mam. People like you make America a great country." - Проговорил я свои дежурные комплименты.
"А что, Митч сегодня не работает?" Спросила вдруг она.
Я взглянул ей в лицо. У нее была бородавка на щеке, но вообще для своих лет выгдядела женщина неплохо. Глаза выручали. Большие, карие, старательно подведенные.
Митч был один из нас, шоферов, мой приятель.
"Митч? Простите, не знаю". - Соврал я.
"Наверное он сегодня выходной. Иначе бы он сам приехал. Всегда приезжает". - Сказала она грустно.
"Передать ему привет?" - Спросил я.
"Передайте." - Она вздохнула, попрощалась и закрыла дверь.
Спасибо, свет не выключила. А то, часто бывает, good bye и выключатель - тырк. А ты в темноте хоть лоб расшиби.
По пути назад я свою книжку уже не слушал. Что-то было в голосе женщины, что я поневоле теперь думал о Митче и о ней. Не с вечеринки она завалилась, а Митча ждала. Ей и пицца-то, небось, не нужна.
Дождь на время перестал, я выключил надоевшее за день махание дворников и держался подальше от машин впереди, чтобы не забрасывало стекло.
* * *
Митч, когда я встретил его впервые, напомнил мне хулиганистых поцанов с моей московской окраины. Он был средненького роста, но хорошо сложен и мускулист. Короткие волосы он отпустил под затылком в поросячий хвостик. Хулиганы моих прошлых лет его бы за этот хвост засмеяли, но тут что скажешь - Америка.
Я поначалу внимания на него не обратил. С каждым новичком знакомиться - вот еще. Большинство их больше недели у нас не выдерживали. Где-то дней уже десять спустя, помню, сидел я за холодильником на табуретке, коробки складывал. Кто-то начал петь под радио, да так здорово, что я коробки отложил и выглянул посмотреть. Митч отплясывал и пел "Have you ever seen the Rain". Я уж не знаю, приплясывал ли сам Джон Фогерти, когда пел, но у Митча это получалось здорово.
"Эй, - позвал я, когда он остановился. - Давай, ты петь будешь, а я билеты продавать. Много не возьму - шестьдесят процентов после налогов, остальное - твое. Я из тебя звезду сделаю."
Он, видно, не ожидал, что на него кто-то смотрит. Только я говорить начал, он весь подобрался, голова чуть дернулась в мою сторону, но на меня он прямо не посмотрел, лишь глаза скосил. Так и стоял в напряге, замерев на месте. Потом только вдруг расслабился и улыбнулся.
"Иди, научу коробки складывать." - Позвал я.
Он подошел, улыбаясь неловко. Видно, не знал как говорить с русским, который, к тому же старше его лет на двадцать.
"Я эту песенку еще давным давно, в школе пел. - Сказал я - Мы тогда пластинками у ГУМа менялись. ГУМ, ты не знаешь, такой шоппинг-мол посреди Москвы. Купим вскладчину диск, на кассеты перепишем, продадим записи и опять туда. Эх, были времена!"
Технику складывания коробок Митч подхватил быстро. Работал, слушал мою трепотню, наклонив свою стриженую голову, посматривал на меня, как на говорящую обезьяну, с легким недоверием. К концу дня мы совсем подружились.
Он рассказал, что ему двадцать пять лет, что есть у него дочка, которая живет с какой-то бабкой его бывшей жены, а саму жену за наркоманство лишили материнских прав.
Митч узнал, что я все еще занимаюсь продажей недвижимости, и как весь заогрелся. Рассказал, что судья не дает ему забрать дочку, потому что у него нет собственности, то есть дома, которым бы он обладал. Я расспросил его о его кредитной истории, о заработках, в общем обо всем, что надо знать, прежде чем с покупателем вообще чем-то заниматься. Как я и ожидал, дело его было - труха.
Мне на таких покупателей везет, как магнитом их ко мне тянет. Я ему о том в тот раз не сказал, послал его к своей знакомой банкирше, та иной раз и не таким заем оформляла.
Через неделю он у нее побывал. Сделать она, как я и ожидал, ничего не смогла. Митч должен был продержаться на одной работе по крайней мере с пол-года, отдать хотя бы часть долгов и собрать тыщ пять наличными. Только рукой махнешь.
"Видишь, - сказал он мне тогда грустно. - Я бедный."
Мы снова складывали коробки позади холодильника.
"Хватит болтать. Какой ты бедный? Ты же американец."
"Ну и что? Денег же мне не дают. Значит я бедный американец."
"Слушай. Нет, ты смотри мне в глаза и запоминай. Ты не бедный, у тебя просто нет денег. Временно, понял? Никогда не говори, что ты бедный."
"Это правда. - Согласился он. - Я буду богат. Мы с тобой будет ботаты. Давай делать что-нибудь."
"Что?"
"Я знаю одного малого. - Сказал Митч оглядевшись как будто нас кто-то мог подслушать, и продолжил полушепотом. - Этот парень покупает старые компьютеры, вставляет новые части и продает. С каждого получает по шесть сотен. Он мне предложил купить сразу десять, очень выгодно. Можно сделать хорошие деньги."
"Пусть он других дураков ищет. Я в вашей Америке уже достаточно глупостей понаделал. С меня хватит."
Митч спорить не стал. Коробки так и летели из-под его рук, наверное соображал крепко. Скоро подошла его очередь развозить заказы. Из ресторанчика он так и вылетел, с парковки погнал с визгом шин.
Митч сменил много профессий, та, что принесла ему наибольший доход, повергла меня в громкий смех. Митч был стриппером. Вот уж, и смех и грех. Скоро это стало известно всем. Повара и шофера, посмеявшись, прониклись к Митчу даже какой-то симпатией. Парня, который так здорово пел и плясал под радио, скоро полюбили все. Когда он начинал выплясывать как перед дамами в баре, смотреть было противно, но все хохотали до слез и подбадривали: "Go, Mitch, Go!" Дававй, мол, давай. Он и давал. Не часто, однако, такой концерт устраивал.
Его карьера танцора окончилась бесславно. Однажды какие-то девчонки пригласили его развлечь их на вечеринке в честь дня рождения. Митч там их так очаровал, что те забыли про своих ребят и просили его танцевать еще и еще. Парням это скоро надоело. В драке Митчу всадили нож под ребро.
* * *
Все это пришло мне на память, пока я добирался по отражениям огней на улицах назад, к ресторанчику. Джип Митча стоял на парковке.
"Я, кажется, твою маму встретил." - Сказал я ему как только вошел.
"Какую маму?" - Удивился он.
"Милая такая дама с Джаспер Стрит. Про тебя стпрашивала. Я подумал - мама."
"Это не мама. Это моя girl-friend."
"Чего? - Я рассмеялся. - Почему тогда ты этот заказ не взял? Твоя подруга - не моя."
"Меня ее сын терпеть не может."
Мне всегда нравилась его откровенность, хотя временами она и раздражала.
"Сын? А сколько ему?"
"Года на четыре меня младше." - Пожал плечами Митч. Он отбил свой номер напротив адресов на компьютере, взял сумки и вышел в ночь.
Спустя минут пять я снова был за рулем. Ни книжки на кассете, ни музыки слушать не хотелось. Митч не соврал. Женщина, что я встретил, правда, была его girl friend.
* * *
Другую его подругу звали Татьяной. Была она дочерью русского пресвитера-пятидесятника, который приехал в Америку где-то в конце восьмидесятых. У пресвитера было десять детей. Все они тогда остались в России и теперь, один за другим, пробирались к отцу, в Оклахому. Несмотря на строгое воспитание, не все выросли убежденными христианами. Но большинство детей пошли в отца. Такова была и Татьяна. Без Библии она и из дома не выходила, таскала свою затрепанную, испещренную пометками святыню в сумочке. Поначалу почитывала ее в перерывах, потом, когда прошел первый стресс, больше не доставала. Вместо этого в перерывах листала Русско-Английский словарь и Сборник английских идиом. Книжки те были напечатаны в Казахстане, где-то в начале шестидесятых, и хороши были для времен королевы Виктории и Джейн Аустин. Для современной Америки подходили они мало. Татьяна же, несмотря на мой скептицизм, считала те книжки вторыми, после Библии, по важности. Мы с ней как-то поговорили о вере и с тех пор она вообще не очень-то мне доверяла. "Бог у тебя, - говорила, - какой-то уж очень удобный."
Словарь тот она умудрялась почитывать даже когда управлялась с электрической скалкой. Едва слыша какое-либо важное слово, листала страницы или спрашивала меня. И все жаловалась на "их дурной бедный язык". Я к таким разговорам давно привык. Объяснять, что в английском слов раза в полтора побольше, чем в русском, я и не пытался. Будучи по своей природе говорливой и до всего любопытной, Татьяна скоро стала пробовать общаться. Сначала со стеснением, потом, видя, что людям нравятся ее старания, все смелее. Понемногу, набирая все больше слов, а где слов не хватало, помогая себе жестами и бегая ко мне за помощью, она преодолевала ненавистный ей языковой барьер.
Была она работягой, и менеджер ценил ее за то, что делала она все на совесть. Посуду она мыла куда лучше нас, шоферов, пол после ее швабры блестел не только посередине, но и в самых забытых углах. Во время ее смены, ни сковородки под столами не накапливались, ни ведра помойные не переполнялись. Скоро она научилась делать такие пиццы, что их на рекламный плакат можно было снимать. Она не ходила, а почти бегала таская пачки сковородок или толкая по полу пластиковые ведра с тестом.
Видом вот только Татьяна не то, что не вышла, а просто внешностью своей особо не занималась. Кроме мыла и воды, кожа ее никаких средств ухода не знала, и потому выглядела Татьяна куда старше своих тридцати пяти лет. Старила ее и легкая седина в волосах собранных на затылке купленным где-то еще в России коричневым гребнем. Однако стройность ее и гибкость не скрывала даже неуклюжая спецодежда, которая делала всех наших женщин одинаковыми.
Как-то она рассказала, что раз накрасилась, и чуть не обернулось это большой для нее бедой. В их церковной общине были строгие правила. Женщинам краситься было нельзя. Сам черт ее, видно, попутал, когда собралась она фотографироваться на паспорт. Сказала вскользь подружке, куда идет, а та давай хохотать - куда, мол, ты, такая страшная на фотку? Давай, я тебя подкрашу. Татьяна сначала отнекивалась, а подружка все уговаривает и хохочет. "На, - говорит, - в зеркало на себя посмотри - умрешь со страху. Тебе ж, - говорит, - паспорт на всю жизнь, тебе ж стыдно будет, что ты в двадцать пять такой бабой Ягой ходила." Уговорила, короче. Так ее причепурила - Татьяна себя не узнала. В студии еще и цветной снимок заказала. Фото получилось - глаз не оторвать, такая красавица. Она ту карточку цветную, как сокровище хранила, а паспорт никому не показывала, особенно в церкви, где с ней незадолго до того еще похлеще история случилась.
Двумя годами раньше, родился у Татьяны мальчик. Отцом его был парень, что появился в их церкви после отсидки. Верующие - народ добрый - приняли, с жильем помогли. Парень оказался активный: старикам помогал, на "языках" говорил, а когда в крещении ему не то, что отказали, а посоветовали повременить, укрепиться в вере, он очень расстроился.
Пятидесятники оказались правы. Месяца не прошло, как парень тот напился и устроил драку в местном ресторане. Дальше - больше. Запил так, что в церковь и ходить перестал. Но самой большой бедой было то, что Татьяна от него забеременела. Да и не только забеременела, а продолжала еще и жить с тем пьяницей во грехе. Злые языки прибавляли, что и пьет она с ним.
Татьяна же заявила, что были бы старейшины помудрее и не отказали бы человеку в крещении, не сорвался бы ее милый на пьянство и драки. "Что вы на себя такую ответственность берете - мешаете человеку с Богом союз заключить! - Кричала она в запальчивости. - Если человек решил креститься, спасение получить, что вы поперек встаете? Бог его сам к этому привел, у вас права нет отказывать. Вы против Духа Святого идете, лицемеры!"
За это и ее исключили из церкви.
Жизнь ее с бывшим зеком была как страшный сон. С работы его погнали, стал он воровать ее вещи - на водку их менял. Они дрались. В редкие моменты затиший, Татьяна старалась его вразумить, а в день, когда она рожала, его арестовали за грабеж и месяц спустя осудили на двенадцать лет.
Мальчишка родился здоровым. Смотрел на всех умными глазенками, по ночам спал. Матери, словом, радость. Из церкви приходили люди, помогали, жалели ее, и вскоре вернулась Татьяна к своим. Покаялась принародно, и забылась та история. А тут такое фото. Конечно, никому она его не показывала.
Десять лет спустя, фотография та на паспорте чуть чуть не навлекла большую беду. Получила Татьяна по почте приглашение в Американское посольство на интервью. Как и все ее братья и сестры, по совету отца, жившего уже несколько лет в Оклахоме, она подала заявление на статус беженца, и теперь вот надо было ехать в Москву. Постоянной зарплаты к тому времени у нее уже не было, перебивалась она случайными заработками, сына-то кормить едва денег хватало, а тут в Москву ехать - и обувь и платье новое надо было купить. А там еще неизвестно, как все обернется. Церковь помогла с деньгами на билет, родственники собрали кое что, и поехала Татьяна в столицу, где до того никогда не была и никого, конечно, не знала.
Хорошо, хоть интервью не отложили. В назначенный день Татьяна с сыном ждали своей очереди в большой комнате полной взвинченных людей, чья судьба решалась за закрытыми дверями. Вокруг все только и говорили о том, как отвечать, да как вести себя под допросом. Въездные визы давали далеко не всем. Особенной неудачей считалось попасть к одной тетке, которая особенно ко всему придиралась и часто отказывала. Была она индианкой, американской, конечно, и хоть и выглядела как простая сибирячка, к ней, как говориться, и на козе было не подъехать. Индейка та, как назло, была знатоком русских верующих, и если кто пытался под них косить, она враз раскусывала и гнала. Писание она чуть ли не наизусть знала, а места что в церквях зачитываются постоянно, - и подавно. Перепуганные пятидесятники и баптисты шелестели страницами и бормотали библейские стихи у тех закрытых дверей. Говорили, что если хлопнет та тетка паспортом о стол - не видать тебе Америки.
Глядя на все это Татьяна так расстроилась, что и имени своего не услашала, когда прокричали. Сынок, отвел ее за руку к тем дверям. Прошли они по какому-то коридору, против стола полированого сели, и пришла в себя Татьяна только когда против нее продавщица-матершинница, что из магазина на углу ее улицы, уселась. "Эта-то как сюда попала?" - Изумилась Татьяна, а та достала какие-то бумаги и давай их листать. А потом спросила как ее, Татьяну, зовут. Женщина говорила с акцентом и без мата, и Татьяна поняла, что обозналась. Постепенно она освоилась, на вопросы отвечала подробно, и от себя еще прибавляла, того, что не спрашивали. В общем, все, казалось, хорошо шло.
"Вы краситесь?" - Та спрашивает.
"Да что вы, никогда." - Татьяна ответила махнув рукой, не ожидая подвоха.
А та ей паспорт под нос - а это, мол, что?
Глядя на подведенные расницы и накрашенные губы на фотографии, Татьяна поникла. Тетка спрашивает, что Христос сказал, когда Лазаря оживлял, Татьяна то место отлично знала, а тут словно ветром все из головы выдуло. Сидит, только глазами моргает. Словно столбняк ее схватил.
Тетка паспорт ее закрыла и по столу им - шлеп. Потом ручку взяла и давай что-то в бумагах строчить. Тут как нашло на Татьяну что-то. Сначала шепотом, а потом все громче начала она бормотать. Читала она слово в слово, всю генеологию Христа из первой главы Евангелия от Матфея. Тетка писать прекратила и достала Библию из ящика стола. Открыла нужное место - сидит сверяет, а Татьяна с именами закончила и дальше слово в слово шпарит. Первую главу прочла, вторую начала. Наконец тетка говорит: "Довольно". Татьяна смотрит на нее, глазами моргает, словно с луны свалилась. Казалось сам Дух Святой тогда за Татьяну вступился. Вот уж правда: Когда идете на суд... Короче, поставили ей в паспорте заветный штамп.
Позже, однако, выяснилось, что пустили ее в штаты лишь на положении "пароля". Фонды, которыми пользовались беженцы, для нее были закрыты. Ехала она на милось родственников, только лишь в разрешении на работу ей не отказали.
Только когда уж на полке вагонной поздно ночью покачивалась, осознала она, что случилось и не удержалась от слез при мысли, что теперь сын ее, что внизу посапывал, есть будет досыта, что одежка у него хорошая будет и велосипед, а там, когда подрастет, и машина. Выучится он на инженера и будет жить как человек, потому что, говорят, в Америке и простые мужики не пьют, а инженеры и подавно. Смотрела она за окно, где угрюмая и темная Россия тлела редкими огоньками, и молилась истово, Бога благодаря.
* * *
Отец Татьяны, пресвитер русской общины пятидесятников, жил на махонькую пенсию. Первая его жена, та, что родила ему десять детей, умирая, наказала ему жениться на своей сестре, он и женился. И в Америку с ней переехал. Церковь его была совсем на другой стороне города, он ездил туда каждый день на своей маленькой Geo Metro, которую шутя прозвал Геометрией. К жаре они с женой были привычные и, к удивлению соседей, даже кондиционером не пользовались - экономили на электричестве. Позади их маленького домика проходила насыпь старой железной дороги, теперь уже лишенной рельс, а дальше зеленел лес, такой заросший, что толку в нем не было. Пошел дед как-то туда по грибы, да ими там и не пахло. Увидел только большую змею и поспешил домой.
Полоску земли, что лежала меж его домом и старой насыпью, он приспособил под огород. Построил там же и курятник. Яблони, сливы, и даже грушевые деревья бросали сень на грядки со всевозможными овощами. Вместе с женой работали они в своем саду по утрам, а часам к десяти, когда солнышко начинало припекать, шли в комнаты, на одтых. Петухи и куры, гуси и даже пара индеек, привольно чувствовали себя во дворе и даже в самом доме, двери которого всегда были открыты по обоим сторонам, приглашая ветер выдувать духоту. Мухи всех мастей жужжали над хлебными корками поклеванными домашней птицей; все здесь выглядело, звучало и пахло, как в почти позабытом доколхозном детстве. Даже и не подозревая о существовании каких-то там строительных правил, пристроил себе дед к дому террасу, поставил навес над машиной, сарайку. Все это сколотил из подобранных где попались досок и брошеных рекламных щитов. По вечерам он любил сиживать в теньке радуясь изобилию, которым Господь скрасил конец его жизни.
Татьяна с сыном приехали в конце августа, когда летняя жара еще и не шла на убыль. В первый же вечер, разморенная влажной духотой и уставшая с дороги, сидела она на ступеньках заднего крыльца, смотрела на те же звезды, что светили ей и в России. В курятнике послышался какой-то шорох, и через секунду там начался целый переполох. На шум выскочил из дома дед. Бросились они вместе на подмогу птице, и первое, что увидели - лежал поперек курятника поверженный гусь. А из угла, освещенный фонарем, взглянул на них черт. То был опоссум, но Татьяна такого страшного зверя раньше не видела. Ослепленный зверь сначала сидел оцепенев, а потом хотел было юркнуть в темноту, но Татьяна оказалась проворней. Как кошка кинулась она вперед и ухватала вора за загривок. Растянули они опоссума на бревне, и одним ударом топора отсекла Татьяна ему голову. Так началась ее новая жизнь.
Через несколько дней отец отвез ее в Оклахома-Сити. В иммиграционном отделе Татьяне выдали разрешение на работу - пластиковую карточку размером с водительские права с фотографией и отпечатком ее большого пальца.
Русская церковь, да несколько магазинов подержанных товаров - было все что повидала Татьяна в первые дни в Америке. Понять, что это за страна, она и не пыталась. Все ей вокруг улыбались, в холодильнике у отца было полно запасов - ешь не хочу, глаза у ее мальчонки горели любопытством, тому все здесь нравилось. Что еще нужно для счастья? Все вместе они по вечерам молились, стоя на коленях, и голос старого пресвитора, звучный как труба, казалось был слышан не только по всей окресности, но и на самих небесах, откуда Господь взирал на счастливое семейство.
Неделю спустя после приезда, Татьяна пришла работать в наш ресторанчик - единственное место, где ей кто-то мог помочь с языком. Этим кем-то был я.
* * *
"She has legs," - сказал Митч, разглядывая Татьяну. Она работала повернувшись к нам спиной, не подозревая, что ее обсуждают.
"Ну ты даешь! - Усмехнулся я. - Ноги у всех есть."
"У нее хорошие. Она вообще красивая. Как ты думаешь, захочет она со мной встречаться?"
"Ды ты, парень, в уме? Она ж на десять лет тебя старше."
"Ну и что. У меня все женщины были старше меня."
"Ну не знаю, может и будет. Только тебе придется ее отца тоже с собой в кино брать. Иначе не получится."
Митч усмехнулся криво не спуская с Татьяны глаз. Она работала ритмично, словно экономя движения. Могла работать так часами.
"Эй, Тань!" - Крикнул я по-русски. "Митч хочет тебя на свидание пригласить."
"Чего?" Спросила она удивленно и рука ее дрогнула. Из электрической скалки вместо аккуратного блина полезли рваные лохмотья теста. "Тьфу ты. Ну чего мешаешь?" - обернулась она.
Волосы ее выбились из-под гребня, нос был в муке. Куда такую на свидание?
"В ресторан тебя хочет сводить или в кино." - Сказал я по-русски и обернулся к Митчу, "Am I right?"
"Что?" Спросил он.
"Я говорю, в кино ты ее хочешь сводить, или в ресторан." - Продолжал я валять дурака.
"Ну да, сегодня."
"Я с вами не пойду. - Предупредил я. - Сами там разбирайтесь."
Татьяна так и стояла с тестом в руках, вслушиваясь.
"Что, не поняла? В кино сегодня пойдешь."
"Еще чего!" Она фыркнула и отвернулась к своей электрической скалке. Снова заработала в том же привычном ритме, только выгдядела она теперь чуть иначе - знала, что мы на нее смотрим.
Заказов подвалило, и я совсем забыл о Татьяне и Митче. После девяти, когда все наконец успокоилось, я занялся смазкой сковородок. 50 больших, 30 среднего размера, 40 маленьких. Брал их из подготовленной стопки, набирал на кисть масла, размазывал ровным слоем. Крышку сверху и - в другую стопку. Подобные работы давались нам, шоферам, словно в отместку за нашу вольную жизнь и шальные деньги. Татьяна протирала столы из нержавейки, Митч вертелся вокруг нее - шуровал шваброй протирая пол. Она старалась втолковать ему по-русски, что пол мыть еще рано, в ответ он пританцовывал обнимая швабру как девушку и распевал обрывки любовных песенок. Что он такое поет, она не понимала, но голос ей нравился. Он вдруг раздул щеки и загудел на плотно сжатых губах Jingle Bells, заключив это все смешным громким звуком - словно пробка вылетела из бутылки.
Кто был вокруг рассмеялись, посыпались шутки. Смущенная Татьяна только лишь вскликнула: "Да ну тебя, дурачок!" и с еще большей энергией стала тереть тряпкой чистый уже стол.
Митч не отходил, но Татьяна больше на него не смотрела. Совсем заскучав он подошел к ней сзади и положил руки ей на плечи. Так просто - помассировать, как это часто делается на работе, особенно в конце дня, когда легкий массаж снимает усталость. Татьяна взрогнула, как ударенная током, и, если бы Митч не увернулся, грязная тряпка, точно, хлопнула бы его по лицу. Глаза Татьяны сверкали, видно было, что она едва сдерживается, ищет и не может найти слов, чтобы его отругать. Да только что он мог понять?
На следующий день его кто-то спросил, что бы было, если б Татьяна и вправду его огрела?
"Не огрела бы, - ответил Митч, - у меня реакция лучше".
Он к тому же был еще и боксером. Иногда он участвовал в боях что предлагали заезжие знаменитости, и после этого ходил весь в синяках, но довольный: оценку ему давали неплохую. Когда мне надо было раскрыть коробку с пластиковыми тарелками, я даже не шел за ножом. Просто подставлял ее Митчу и он одним ударом крушил все склейки. Я спросил его как-то раз, что он делает дома после работы, и он ответил, что колотит Dummy. Эти дамми - резиновые манекены, этакие мужики с довольными мордами, продавались в спортивных магазинах. Один из них на свою беду попал к Митчу. "И что ж ты, все время его колотишь?" - Спросил я. "Почти все время." Митч ответил, подумав.
Реакция его, правда, должно быть, была неплохой, но я не думаю, что он мог бы поймать опоссума, особенно, после перелета через океан.
Мало-помалу Татьяна все больше осваивалась на новом месте. Английский она осваивала с удивляющей быстротой. Спустя месяц она уже знала все слова необходимые ей в работе и даже старалась говорить. Люди вокруг подхватывали ее русские выражения и скоро, балагодаря Татьяниной общительности, в ресторанчике нашем зазвучала странная смесь двух языков.
Отношения ее с Митчем конечно же привлекали внимание. Заигрыванием их трудно было назвать. Было все это какой-то неловкой игрой двух взрослых людей. Татьяну смущал возраст Митча, и она гнала от себя даже и мысли о чем-то серьезном. Он же, напротив, ничуть не смущался, казалось ему даже нравится ее колючесть - преграда на пути к цели.
Все эти смешные ухаживания скрасили скучную в общем-то жизнь нашего ресторанчика. В своем старинном словаре Татьяна нашла выражение whippersnapper, то есть тот, кого драть надо, и стала звать так Митча. Это было не точно, куда больше его хулиганской душе шло прозвище Беда. Вслед за Татьяной даже и американцы стали его так звать.
Видя Татьяну, Митч просто не мог оставаться спокойным. Переполняясь эмоциями он то пускался впляс, то пел, то вытворял что-то еще. Однажды, не зная что еще отчебучить, он встал перед ней в боксерскую стойку и сделал вид, что хочет ударить ее, как своего добряка-дамми. Татьяна не растерялась и огрела его по голове легкой сковородой, что была у не в руках. Удар пришелся прямо по макушке, сковорода звонко загудела, и все, кто был вокруг, просто попадали от смеха. Хохотали до слез, и Митч вместе со всеми. Татьяна же, смущенная, убежала на улицу.
В тот же день, пару часов спустя, Митчу все же был доверен массаж ее плеч. Татьяна к тому времени уже поняла, что ничего особенного в этом нет, но все же, когда Митч коснулся ее, она стояла выпрямившись, как палка, напряженная, едва ли получая какое-то удовольствие. Было ясно, что она лишь чувствует себя чем-то обязанной за то, что осрамила своего ухажера. Скоро она решила, что с него хватит и стряхнула его руки со своих плеч. Потеплевшие их было отношения вскоре были нарушены еще одним событием.
* * *
Как я уже упомянул, не все братья и сестры Татьяны были убежденными христианами. Многие из них были просто "нормальными людьми", и как все нормальные люди они хотели жить нормально, то есть хорошо. Когда Татьяна узнала, что ее сестре Варваре пришло приглашение на интервью в Американское посольство, она только рукой махнула и заметила, что "этой" в Америку нипочем не попасть. Лицо Варвары всегда, как штукотуркой, было покрыто слоем косметики, она курила, и любила при случае выпить водки. Случаи же те случались нередко, потому что муж Варвары терпеть не мог пить водиночку. Был он сварщиком, работал в автосервисе, и с деньгами у него проблем не было. Оба они были бы последними на земле людьми, которым бы та индианка в посольстве дала бы визы.
Татьяна оказалась неправа. То ли индианка была в отпуске, толи сам Господь открыл Варваре и ее семье путь в Америку, но только, без малого спустя месяц, Варвара, ее муж и две дочки приехали к отцу. Как беженцы они получили и дешевую квартиру, и деньги, и даже специального куратора, который занимался их обустройством. В общем все то, чего Бога боящяяся Татьяна была лишена. По ее положению могла она лишь работать. Она и работала по шестьдесят часов в неделю едва наскребая на скромную жизнь. Даже компьютер для сына ей все еще не удавалось купить. Платили ей сначала пять двадцать пять в час, потом три раза прибавляли, но все равно, жила она в дешевенькой квартирке в черном районе с видом на заброшенный пустырь. По ночам за ее дверью шла какая-то непонятная жизнь: ходили какие-то люди, стучались порой в окно. Раз Татьяна услышала шум ссоры перешедшей в драку, потом грохнули два выстрела. Татьяна стала звонить в полицию, но сказать как следует ничего не смогла, да и сын мирно спал в соседней комнате - опасалась разбудить. Полиция все же появилась спустя минут десять. Помигала зелеными огнями для острастки и снова уехала в ночной туман.
Работая каждый день допоздна, Татьяна, конечно же, переживала за сына, который, оставаясь один, смотрел дома телевизор. Ей конечно же хотелось перебраться в место поспокойнее, но сначала нужно было купить машину, и она все копила на первый взнос. Та индианка из посольства здорово все же ей насолила.
* * *
"Тебе замуж надо. - Сказал я ей как-то. - Все тогда легче будет. Счета на двоих с мужем поделишь".
"Что я теперь, из-за квартплаты замуж выходить должна?"
"А почему нет? В моем вот учебнике по социологии, в колледже, так и написано, что брак это финансовый союз".
"А любовь как же?"
"Про это в учебнике нет."
"Тогда выброси его - дурацкий учебник. Как это люди могут без любви жить? Только драться будут." Татьяна сказала сердито.
"Живут. Иногда даже и не расписанные. Кровать делят, счета делят. Куча таких."
"Во дурдом! Я без любви замуж нипочем не пойду!"
Тут с улицы вошел Митч.
"Вот этот-то тебя любит, кого тебе еще, смотри какой у него опять фингал под глазом. Эй, Митч! Ты вот на Татьяне женишься?"
Митч забросил пустую сумку под прилавок, повернулся и запел во всю глотку известную кантри песенку про свадьбу.
"Дураки вы оба!" - Сказала всердцах Татьяна и ушла.
"Что сказала такое?" Спросил Митч.
"Ругается. Без любви замуж, говорит, не пойду."
"Я ее всегда буду любить." - Сказал Митч просто.
"Да хватит дурака валять."
"Почему? Я серьезно. Она хорошая будет жена, не то что американки, те только про деньги и думают."
Спорить я с ним не стал. Представил лишь его под венцом с Татьяной. Действительно - дурдом!
У сестры же ее Варвары дела в новой стране шли неплохо. Русскоговорящий куратор разъяснил ей, что несмотря даже на то, что у них будет работа, они все еще будут получать деньги от правительства. Варвара с ее дочерьми скоро пришла проситься к нам. Менеджер, так довольный Татьяной, взял их всех. Митча пригласили "на ковер" и долго разъясняли ему, как вести себя с русскими девчонками. Ему было строго наказано не приближаться к новеньким и танцев своих подозрителных преред ними не представлять. Когда его наконец отпустили, я сказал, что беспокоиться, вообще-то, не о чем, что таких Митчей в России полно на каждой трамвайной остановке, и что девчонки эти, небось, и не таких еще видали.
Новенькие прозвели в ресторанчике тихое замешательство. Таких высоких стройных красавиц на каблуках и с глазами фотомоделей здесь отродясь не видели. Младшей дочери Варвары было шестнадцеть, старшей - восемнадцать лет. Одеты были вообще хоть куда. Такие и в Wal-Mart обычно не идут работать, разве что в Dillard"s или в Folley"s, а тут кухня какая-то. Сама Варвара была на год постарше Татьяны, но благодаря тому, что всегда за своей внешностью следила, выглядела она много моложе. Была она, как говорится, кровь с молоком, волосы ее были уложены в пышную прическу и схвачены лаком. На упудренном ее лице накрашенные губы горели огнем, подведенные глаза сверкали веселым любопытством, и читалось в них: "Ну и козлы вы тут все!"
Варвара представилась всем как Барбра, а Татьяна тут же фыркнула и сказала, что прекрасное русское имя Варвара куда лучше, чем какая-то там Барбра. Барбра она произнесла с ударением на последнем слоге, и это было смешно. Варвара-Барбра посмотрела на сестру и тихо, с улыбкой на лице, послала ее по матушке. Все, кто стоял вокруг только и поняли, что сестры жить друг без друга не могут. Все жали Барбре руку, улыбались, и говорили: "Welcome to America!"
Татьяна видно поотвыкла от такого обращения, она все цеплялась к сестре с этой Барброй, и я, чтобы их примирить, заметил, что греческое это имя прозносится в разных странах по-разному. Зря я влез, потому что с тех пор, они обе так и бегали ко мне жаловаться друг на дружку. В прошлом Татьяна считалась последней среди более удачливых сестер, и теперь Варваре трудно было принять ее авторитет.
Физически Варвара никогда не работала, и к концу дня она совсем вымоталась. Татьяна, напротив, была, как всегда быстра и свежа. Она сказала, что даже рада, что Америка теперь научит ее сестру работать по-настоящему, и Варвара, уже без улыбки, назвала ее бранным словом.
В России Варвара заведовала каким-то охотничим домиком, в котором сначала отдыхали коммунисты, потом, все те же - капиталисты, больше с подругами, редко с женами. Варвара знала все секреты "охотников", и умела держать рот на замке. Будучи фактически хозяйкой дома у озера она развлекала там и своих домашних. В Америке же с первых дней Варваре пришлось работать как простой, она и проклинала новую свою страну, говоря, что поехала сюда только лишь ради дочерей. А тем, правда, Америка очень нравилась.
"Ой, и белые, и черные, работают как папы карлы." - Недоумевала Варвара глядя вокруг.
"Welcome to America!" Сказал я.
"А ты-то сам, что тут делаешь? - Спросила она. - Только не говори, что тебе тут нравится."
"Вообще, глупее работы у меня еще не было. - Признался я. - В России я журналстом был, здесь сначала учителем, потом недвижимость продавал, пока деньги не кончились. И всегда круглые сутки занят был. А тут думать особо не надо, а деньги легкие, шутя соскребаешь, шутя тратишь. В школе я, например, всем деткам врагом был, а тут, когда они меня со жратвой в руках видят, у них рот до ушей. Вот и живешь, как на празднике, все тебе рады, наконец-то. Дрянь-работа, одним словом."
"Тебе хорошо, у тебя английский. С кем хочешь болтай, а мне вот - только с этой." - Варвара с ненавистью кивнула в сторону Татьяны, что так и работала без остановки.
Варвара недолго расстраивалась, скоро опытным своим взглядом она определила кто в нашем ресторанчике с кем в каких отношениях, и почувствовала себя лучше. Она воткрытую спросила Татьяну как у нее с Митчем все получается, и Татьяна вовсе перестала с ней разговаривать. Словно желая что-то доказать, Татьяна уже не стеснялась общаться побольше со своим "хахалем", как назвала Митча Варвара. Теперь она часто позволяла Митчу массировать свои плечи, и не стеснялась взлядов сестры и племянниц.
Несморя ни на что, Татьяна все же чувствовала себя лучше в компании родных. Было с кем перекинуться словом по-русски, было кого поучить, как и что делать, с кого потребовать, и это доставляло ей удовольствие.
Митч же больше не плясал эротических танцев и не орал песен. В те дни в голове его зародилась новая идея. В своих отчаянных поисках верного пути к богатству он набрел на компанию, предлагающую покупать партии кроссовок по очень низкой цене. Меня подобные гешефты совсем не прельщали. Купить дешево кроссовки в Америке не проблема, продать же их подороже совсем непросто. Мне так и не удалось убедить Митча вложить деньги поумнее, поступить в колледж, например. Я даже прочел ему лекцию об акциях и бондах. Все было напрасно. Семнадцать сотен долларов - весь накопившийся у него кэш, были переданы в руки жуликов, что дали ему взамен изготовленные в станах Азии кеды и кроссовки с ярлыками известных фирм. Весь этот товар занял чуть ли не половину жилого пространства, на котором обитал Митч, и впервые в жизни он начал беспокоиться за сохранность своей собственности. Исследуя спрос, он объезжал большие и малые магазины, изучал цены, которые были не многим дороже тех, что окупили бы его затраты. На местном блошином рынке он вел переговоры о ренте будки. Он попросил меня принести ему мой учебник по маркеттингу, я принес, но про ведение бизнеса на блошином рынке там ничего не нашлось, и Митч учебником не воспользовался. Словом, стал он задумчив, голова его болела от расчетов и русские девчонки были последней его заботой. "Мы будем, будем богатые!" Митч говорил со страстью. Он был добрый малый, он не желал богатства только лишь для себя.
Татьяна все еще изъяснялась по-английски как Бог на душу положит, а когда нехватало слов помогала себе руками или искала меня. Ее способность общаться с американцами заставила Варвару прикусить язык. Без Татьяны та попросту не могла бы работать. Менеджер же, видя как Татьяна ловко разъясняет, что делать сестре и племянницам, прибавил ей еще пятьдесят центов в час.
Девчонки-сестры не доставляли проблем, но Варвара никак не могла привыкнуть к монотонному нескончаемому труду. Она часто отпрашивалась перекурить, и менеджер, прося меня переводить, старался втолковать ей, что не может делать для нее исключений и что она должна соблюдать правила кампании. Варвара жаловалась, что стоять так долго на ногах она не может, пыталась даже строить менеджеру глазки, но на того ничего не действовало. Он мог лишь перевести ее на другой участок, где, что поделаешь, опять нужно было работать стоя. Она смотрела на него, как на идиота, и тихо матюкалась по-русски. Во время ее перерывов, Варвара сидела на пластиковой скамейке и дымила как пароход в океане. Под конец смены, боясь быть застигнутой отцом, который приезжал забрать их домой, она уходила курить за ресторан. Так и стояла у голой кирпичной стены дымя сигаретой на глазах у всех кто там проезжал. Я пытался ей втолковать, что в таких местах раскуривают только проститутки, и если что, ей кутузки не избежать, на что она отвечала: "Да пошли вы все!" И дымила еще пущще.
Спустя где-то месяц Варвара совсем затосковала. Ей до слез захотелось уехать обратно. Она все говорила о ее работе в охотничьем домике, где была полновластной хозяйкой, друзьях и, особенно, о сестрах, что остались за океаном. По ночам Варвара напивалась и названивала в Россию.
Скоро они получили счет на пятьсот долларов за международные разговоры. Муж ее только начал работать сварщиком, но положили ему всего лишь восемь долларов в час, и платить было нечем. Пришлось обращаться к отцу. На беду еще русские пятидесятники учуяли исходящие от Варвары запахи табака и спиртного, и отцу пришлось провести с дочерью серьезный разговор. Она горько плакала. В этой новой стране, где все дороги уже в шесть утра были полны машин, где никто не знал покоя, и где все зависело лишь от денег, ей ничего не нравилось. Особенно ей не нравились свои, русские, установившие за ней надзор.
Несмотря на свою непохожесть, сестры все же сближались. Работая бок о бок Татьяна и Варвара поначалу не переставали спорить и ссориться по пустякам, но скоро им пришлось примириться ради сплочения сил. Каждую ночь перед закрытием ресторана кто-либо из нас, шоферов, выносил на помойку целые ведра неиспользованного теста. Кампиния гарантировала покупателям свежесть продукта, и тесто полагалось замешивать каждый день. Такой порядок показался сестрам преступлением. Раз, поймав меня за локоть, они подозвали менеджера, и высказали все, что они думают о зажравшихся американцах, о голодных детях и стариках в России, об уважении к хлебу, что должно быть в крови у всякого, живущего на земле. Я переводил, смущенный менеджер хлопал глазами, ссылаясь на порядок, пытался отправдываться, но все было напрасно. Русские женщины, видя его сомнения распалялись еще больше, и, чтобы помочь своему начальнику выйти из под этой неожиданной атаки, я шепнул ему: "Да пусть они его домой забирают, это тесто."
На том и порешили. Менеджер знал, что зарплаты сестрам не хватает, а такой неожиданный поворот даже помог ему как-то компенсировать их труд. Теста было много. Сестры относили его отцу, тот пек хлеб и раздавал буханки бесплатно в своей церкви. Случай этот подсказал менеджеру и другие способы помощи своим русским работницам. Так он предложил Татьяне помогать его жене по хозяйству - та была очень занята на работе. Татьяна согласилась, и с тех пор по выходным прибирала его дом, стригла траву косилкой и вылавливала сачком на длинной палке упавшие в бассейн листья. Сын ее плескался здесь же, в бассейне, и все были довольны.
Это, однако, вовсе не понравилось Варваре. Она с раздражением сказала, что сестра ее начальству готова хоть жопу лизать. Татьяна в ответ обозвала ее дурой и сказала, что когда станет помощьником менеджера, она сестре спуску не даст, заставит ее работать по-настоящему. Варвара ответила, что тогда она лучше повесится, чем на работу выйдет. В общем, они опять поссорились.
Как-то раз менеджер увез Татьяну в центральный оффис, чтобы она прошла там тест. На обратном пути они остановились в каком-то ресторане, где он заплатил за ее ланч. Узнав об этом Варвара сощурила левый глаз и криво усмехнулась. "Ну теперь мне все ясно!" - Сказала она и целый день похахатывала себе под нос. Татьяну это просто выводило из себя. Варвара же с тех пор была уверена, что сестра ее завела шуры-муры с начальником, и ничего не могло Варвару переубедить. Я, ничего не подозревая, перевел ей шуры-муры в hanky-panky и словечки эти уже не сходили с Варвариного языка. Казалось она наконец-то распробовала вкус английского. Вся эта история послужила как бы лекарством от ее ностальгии. Она даже работать лучше стала. Теперь Варвара была весела, следила искрящимся взглядом за сестрой и, раскатывая тесто, напевала себе под нос. Скоро менеджер дал прибавку и ей.
* * *
Митч же все старался распродать свой товар. Поразмыслив он решил что арендовать будку на блошином рынке все же дорого. Несколько других бизнесменов подсуетились там уже до него, и кроссовки те продавались во всех углах толкучки. Вместо того он решил попробовать старый добрый способ коммивояжерства и проехал по близлежащим городкам. Там он, обвешанный резиновыми тапками, ходил от двери к двери, и, правда, кое-что продал. Выручка едва покрыла его потери в беззаботном бизнесе доставки пиццы. Он спросил меня, можно ли продавать кроссовки в России, я рассказал ему несколько историй провала подобных сделок, и он эту идею оставил. В конце-концов его предприятие кончилось не так уж плохо: он нашел какого-то другого дурака-энтрепренера и загнал ему всю партию. Из всей этой истории он вышел с несколькими парами новых башмаков, и остался вплоне доволен. Теперь он снова пел и плясал, впечатлял русских девчонок новенькими кроссовками, и волочился за Татьяной.
Она его от себя не гнала, наверное спасала репутацию менеджера. Теперь они уже без стеснения массировали друг другу плечи и разговаривали в перерывах. На свидания с Митчем Татьяна ходить все же отказывалась, и вообще держала дистанцию. Митч же был и тому рад. Все это казалось ему особенным ромэнсом. Он, как мальчишка ловил Татьянин взгляд, был счастлив, когда она смеялась его шуткам, и распевал громким красивым голосом. Казалось, он наконец-то нашел в Татьяне то, что всегда искал в других женщинах.
"Ты должен учиться, получить диплом, стать человеком. - Вразумляла она его. - Вот у меня сыну тринадцать лет, а он знаешь, как в математике соображает! У вас тут вообще не школа, а дурдом. Мы такие задачки в третьем классе решали, а он уже в восьмом. Да не цапай ты меня! Я ему Колледж Алгебру купила на гаражке, так он и там все перерешал."
"На кой мне колледж? - отбрехивался Митч. - Потом всю жизнь за него не расплатишься. Я знаю ребят - миллионерами стали безо всяких там дипломов. Ты хочешь чтобы я всю жизнь бедным был?"
"Не говори чепухи. Бедность она не в кармане, а в голове."
Так они и беседовали, и было видно, что семена мудрости брошеные Татьяной, пытаются давать всходы. Вид у Митча теперь бывал иногда и задумчивый.
Варвара же зорко следила за всем, что происходит между ее сестрой, Митчем и менеджером. Загадочная улыбка на сходила с ее лица. Казалось она знала куда больше, чем все вокруг.
"Она нипочем ему не даст!" - Сказала мне Варвара ни с того ни с сего, когда мы запихивали пустые коробки в Dumpster - так здесь называют контейнеры для отходов.
"Что не даст? Кому?" - Не понял я. Голова моя была занята совсем другим, и на Варварину волну я настраивался с трудом.
"Танька наша. Она верная. С двумя нипочем трахаться не станет."
Я только вздохнул глубоко и говорить на эту тему не стал. Слава Богу Татьяна не слышала.
Как-то раз Митч привел в ресторанчик свою дочку. Это был третьий вторник месяца - официально установленный судьей день, который Митч проводил со своим ребенком. Девочка была тоненькая, голубоглазая, со светлыми волосами схваченными в хвостик. Обняв ногу Митча она смущенно смотрела на всех наших, что побросав работу вышли поглазеть на ребенка. Митч гладил ее по голове, улыбался. Видно было, что отцовство ему приятно. Глядя на его дочку, я вспомнил, что сказал судья. "Нет собственного дома, нечего и думать об опекунстве ребенка. Вот обоснуешься в этой жизни, тогда и решим." Ради дочки Митч и мечтал о достатке.
"Ну, покажем им? - Спросил Митч дочку, и она взглянула ему в глаза, как бы не веря. - Давай, - подмигнул он ей. - Давай покажем."
Он поставил ее перед собой, протянул ей руки и девчонка вдруг вскарабкалась ему на плечи, как обезьянка, и ступила на его подставленную руку. Секунда - и она уже была высоко в воздухе балансируя на отцовской ладони. И вдруг вытянулась в "ласточку". Мы все только ахнули. Я видел как машины на улице замедляли свой бег, некоторые даже остановились у обочины. Митч согнул руку в локте и подкинул девочку. Перевернувшись в воздухе она приземлилась поддерживаемая отцом.
Маленькая толпа зааплодировала, кто-то даже свистнул восторженно. Митч и его дочка сразу стали героями дня.
Среди общего восторга лишь Татьяна оставалась чуть ли не равнодушной. Варварины дочки позвали меня, чтобы я помог им поговорить с Митчем. Они наперебой трещали о его талантах, и хотели, чтобы я сказал ему, что прозябять в этом дурацком ресторане - преступление, что ему надо ехать в Нью-Йорк или даже лучше в Голливуд и показывать все это там на улицах, что наверняка найдется режиссер, что возмет его сниматься в кино, или кто-то сделает для него шоу. Глаза их так и горели верой. Им в тот момент и самим казалось, что жизнь еще поменяется, что не всегда будут они выносить помойные ведра и укладвать колбасу на тесто. Я переводил, люди вокруг шутили и смеялись. Я поискал взглядом Татьяну, но ее здесь уже не было.
"Ты что ушла-то? - Спросил я ее где-то через час. - Человек, можно сказать для тебя одной весь этот цирк и устроил."
Она не ответила сразу. Работы в то время было мало. Ланч прошел, вечер еще не начался. Менеджер сидел в своем закутке, с бумагами, даже радиоприемники молчали. Лишь гудели натуженно вентиляторы в печах. Татьяна собралась с мыслями и наконец сказала:
"Ты можешь с Митчем поговорить?"
"О чем?"
"Скажи ему, ерунда все это. Ничего у нас не получится. Молодой он слишком."
"Ты ему это сама сто раз говорила."
"Он не care. Может тебя послушает? Надоело мне все это! Ну что он сердце рвет?" - Татьяна вытерла слезу.
"Вот елки... Дак может ничего, что молодой. Я право, что и сказать-то не знаю."
"Я другого люблю." - Татьяна опять вытерла слезы и высмокалась в платок.
"Кого?" Я было подумал о менеджере и мысленно обругал Варвару.
"Ты его не знаешь. Я его в поезде встретила, когда в Москву ехала. Он дьякон из Уфы. Мы с ним всю ночь проговорили и теперь я его забыть не могу."
"Вот и выходи за него! Совет да любовь."
"Что ты. - Она посмотрела на меня с испугом и даже платком своим махнула. - Он меня, небось и не помнит. И потом, он где-то в Канаде теперь живет."
"Еще проще. Давай мне фамилию, я тебе враз через Канадскую иммигрэйшн его сыщу."
"Очень, я смотрю, у тебя все просто. Не надо. Я за мужчинами не гоняюсь. Надо будет - сам найдет. Поговоришь с Митчем?"
"Без толку. Сама говори. Если решила, скажи ему просто и ясно. Что вам обоим время терять?"
Скоро моя смена кончилась. Я ушел домой.
* * *
На следующий день я и встретил ту женщину, которая спросила о Митче. День был серый. С утра лежал на земле туман, потом немного прояснилось, но небо так и осталось облачным. Сильный ветер дул порывами, разнося по улицам опадающую листву и всякий сор. Дождя поначалу не было, но к полудню закапало а потом и вовсе полило с перерывами. Был уже ноябрь, мы все ждали снега, но снег в ту ночь так и не пошел.
Я больше не слушал свою книжку на кассетах. Все думал о той женщине, что просила передать привет Митчу. Что бы Татьяна сказала, узнай она, что он и к той похаживал, пока за ней увивался?
Как обычно, я развозил заказы по всему нашему району. Стучался в двери богатых особняков, отгороженных от мира заборами и будками с охраной, стучался в двери домов людей со средним достатком, стучался и в такие чумазые двери, где мне приходилось выискивать место почище, чтобы постучать. Эти, последние покупатели, частенько заказывали пиццу изрядно надравшись, и получить от них тип в пять баксов было не удивительно. Обычные люди давали свои дежурные два доллара. Заказчики в богатых домах тоже, бывало, не скупились, но делали это по другому: заглядывали в лицо, как бы стараясь понять, кому дают, на что их деньги будут потрачены? Эти цену деньгам знали. Было во всем этом районе несколько домов, где давали на чай и по червонцу. По таким адресам я спешил без промедлений, оставляя все другие заказы напотом.
Митч тоже работал немало. Он отчаянно старался накопить пять тышь, чтобы сделать первый взнос за свой дом. Я в то время все еще работал и на брокера, продавая недвижимость, и мы с Митчем, готовы были начать поиски подходящего для него жилья. Где-то в Атланте у него жила мать, она обещала помочь с деньгами. Когда он успевал еще и женщинам головы крутить?
Татьяна сняла свой заляпанный томатным соусом фартук, поправила свой гребень в волосах и пошла к Митчу. Видно решилась на разговор. Вместе они вышли на холодный ветер.
Спустя минуту Митч появился бледный. Губы его дрожали, в глазах горели злобные огоньки. Это была его очередь ехать. Он не глядя ни на кого, засунул коробки в сумку, подхватил накладные и быстро вышел. Спустя секунды, я услышал визг шин его джипа а потом что-то громко бухнуло. Мы все поспешили на улицу и увидели там аварию. Джип Митча столкнулся с другой машиной. Голова Митча торчала из лобового срекла. Все это походило бы на одну из его штучек, но с его виска вовсю текла темная кровь, и все гудел гудок, на который он нажимал своим телом.
* * *
Митч пробыл без сознания три дня. Татьяна все это время была сама не своя. Работая, она постоянно что-то шептала - молилась. Может ее молитвами и был спасен этот непутевый парень. Мы все старались убедить ее, что в той аварии она была не виновата, что Митчу надо было лучше смотреть, хотя бы пристегнуться, прежде чем поворачивать налево. Она не слушала, только отмахавалась и отвечала: "Сама разберусь."
Татьяна все рвалась навестить Митча, но к нему не пускали. Когда же наконец разрешили, мы с ней сразу поехали в госпиталь. Там нам сказали, что пациента у них уже нет - приехала его мама из Атланты и увезла Митча к себе. Никаких инструкций для других визитеров они не оставили. Без их разрешения черная медсестра ни адреса, ни телефона дать не могла. Татьяна порывалась скандалить, я ее с трудом удерживал. Ей предложили лишь послать ему открытку или цветы через специальную службу, но она лишь крикливо ответила, что, мол, если бы у вас близкий человек попал в беду, достаточно ли было лишь послать ему цветы через каких-то там жуликов?
В конце-концов мне удалось ее увести.
Из ресторанчика Татьяна ушла. Менеджер целый час уговаривал ее остаться, но она уже все для себя решила. Вслед за ней ушла и Варвара. Видел я их с тех пор всего пару раз. Работают они где-то на фабрике, вместе со сверхурочными получают чуть ли не в два раза больше, чем платили им у нас. Целыми днями они опускают выхлопные трубы в чаны с кислотой.
Варварины дочки еще какое-то время работали в ресторанчике. Среди нас шоферов, были два музыканта, писатель, режиссер любительского театра, что страстно мечтал стать известным, художник, и даже один философ - последователь Шопенгауера. Девчонкам нравилась такая кампания.
Татьяна вскоре переехала в куда лучший район, купила сыну компьютер, а себе купила у отца тот самый Geo Metro. Недавно о Татьяне говорили по местному радио. Ее кампания с гордостью сообщала о лучшем работнике месяца - русской, что вкалывает больше всех и не слезает с доски почета. Татьяна, видно, вышла на свой светлый путь. Варвара же, я слышал, собралась увольняться, наверное не выдержала соревнования с сестрой. Вместе с дочками и мужем она подумывает перебраться в Калифорнию, где жизнь повеселей, а главное побольше русских, и надоедалам-пятидесятникам за всеми не уследить.
* * *
Время шло, я постепенно забывал об этой истории. С тех пор я наездил по тем же окрестностям на своей Хонде еще двадцать тысяч миль и прослушал еще книг пятьдесят на кассетах. Прошло Рождество - самое прибыльное в деле доставки пиццы время, наступила зима. Заработки были хорошие, и я старался работать побольше.
После Нового Года, я доставлял заказ в одну из кампаний по продаже машин. Только войдя в двери я посмотрел на фамилию заказчика. В удивлении я поднял глаза и увидел Митча, стоящего передо мной. Митч улыбался. Вместо короткого ежика, у него теперь был стильная прическа, прикрывающая шрам на виске. Белая рубашка и галстук придавали ему солидности. Тем не менее Митч все еще смотрелся как московский "браток". Я был очень рад видеть его ухмыляющуюся рожу.
Он рассказал мне о своем отчиме, что в Атланте преуспел на продаже фордов. Отчим обучил Митча и отправил его обратно делать тоже самое. Митч показал мне свой шиканрый красный Мустанг. На зеркале машины болтался пропуск на студенческую парковку местного университета.
"Ты что, учиться пошел?" - Не поверил я.
"Да. Маркеттинг изучаю. Кампания частично платит. Остольное я сам. Мать, оказывается, купила мне когда-то хорошую страховку. Они и выплатили после аварии. На госпиталь хватило, и еще осталось."
"Вот ты и богатый!" - Сказал я.
"Только не деньгами." - Ответил он.
"А чем же?"
"Я женился."
"На той даме, с Джаспер Стрит?"
"Да нет. Ты не поверишь. На русской."
"Ну и ну! Она тоже - бальзаковского возраста?"
"Да нет, ей всего лишь двадцать два. Она разведенная, у нее тоже дочка."
"Где ты ее нашел?"
"В Москве. Я с ней по интернету познакомился. А потом к ней поехал. В Москву. - Он повторил, видя мое удивление. - Я только два дня, как от туда. Новый Год ездил встречать."
"Ну ты и даешь! Что ты на русских зациклился, тебе американок мало?"