По экрану пробежали последние буквы, титры закончились. Зрители в партере, наконец, притихли, и только на галерках все еще звучали голоса. Там, наверху, кто-то из иммигрантов перебранивался на своем непонятном наречии. Вывернув шею, мать с напряжением сверлила взглядом высоту, но едва ли ей удавалось разглядеть что-нибудь интересное.
- Опоздавшие ищут места. Хорошо, что мы в партере, сынок, здесь цены повыше, зато народ куда как приличней! Ты знаешь, Андрюшенька, здесь, в кинотеатре, строго держатся старых традиций: иммигрантам билеты в партер не продают, - еле слышно шепнула ему мать.
Нет, Андрюшка ничего об этом не знал, но теперь сообразил: вот почему накануне Сережке и Димке не удалось купить билеты подешевле. Окинув мальчишек внимательным взглядом, кассирша отрезала строго: "На галерку, мальчики, вас все-равно не пустят. В партер возьмете?" Серега с Димкой кивнули и просунули в окошко два пластика синего цвета. Им обоим исполнилось по тринадцать, статус их подростковых карточек на целый класс превышал фиолетовые, детские, но полных прав на любые покупки без ограничений у них пока еще не было. Однако, теперь-то стало понятно: дело было не в возрасте, а в происхождении. Не из простого любопытства разглядывала их кассирша. Предки их, так же как и предки Андрюшкиной семьи, жили на этой земле со времен Адама и Евы, и доказательством чистоты происхождения была ровная форма коротких пальцев и плотно прижатые к черепу уши. "А если б с нами пришел и Абенайка?" - вспомнил Андрюшка и тут же вдруг сообразил: "Он знал... Потому и отказался. Придумал какой-то дурацкий предлог". Абений был иммигрантом, пальцы у него были длинные, крючковатые, уголки ушей торчали над лохматой макушкой. Карточка у него была такого же синего цвета, но билет в кино ему обошелся бы гораздо дешевле, и сидел бы он сейчас наверху, на галерке. Один. Без друзей. Потому и не пришел. Андрюшка обернулся, пытаясь разглядеть тех, на балконе.

Сверху, из проема в стене, выбивался пучок яркого света, и по всему полю экрана разливалась скучная сцена из жизни древних. Чуть повернув головy, Андрюшка искоса бросил взгляд на мать, и едва поверил: лицо ее оттаяло, она смотрела на огромный, плоский экран со странным, нежным одухотворением.
- Какая красота! - шепнула она, поймав на себе Андрюшкин взгляд; голос ее прозвучал неожиданно мягко, почти беззащитно. Ему вдруг стало ее жаль, и замечательная идея с пожаром теперь уже не казалась смешной и забавной. Но мать сама же все испортила: - Двадцатый век, еще дo иммигрантов.

В соседнем ряду зашевелились. Андрей оглянулся: изогнувшись вежливым гусем, пожилой билетер шептал что-то в ухо сидевшей позади Андрея молодой женщине. В темноте сверкнул ручной фонарик, администратор направил луч на пропуск:
- Смотрите, здесь написано: балкон, восьмое место, первый ряд. Прошу вас. Подниметесь, я вас провожу.
Свет фонаря лизнул билет, скользнул по ладоням: длинные, кривые пальцы. Как и Абенайка, девушка была иммигранткой.
- Я не знала. Заплатила... Не пойду!
Она отвернулась от билетера, оправила воротничек блузки; на узком запястье блеснул изящный браслетик. Администратор ушел, и тут же вернулся вместе с менеджером. Взяв девушку под руки, они вывели ее в проход между рядами и вытолкали из зала. Дверь в фойе открылась и закрылась. Сквозь узкую рамку двери Андрюха успел заметить: в ярко освещенном коридоре неподчинившуюся правилам девушку ожидали два здоровых полицейских.
- Мам? За что ее?
- А так и надо: гнать их в шею! Традиции на нашей стороне.
В проходе между рядами промелькнули две фигуры; вслед за арестованной девушкой к выходу пробирались Димка с Серегой. Теперь не до "пожара", им обоим не терпелось посмотреть, чем кончится дело. Если бы не мать, Андрюшка отправился бы вслед за друзьями.

В этом маленьком городочке Амара Авити оказалась случайно, проездом. Остановилась возле придорожного кафе, перекусила и прикупила сладостей в дорогу. На все про все потратила не более часа, но вернулась в машину и почувствовала неладное. Электромобиль сдвинулся с места с трудом, и сколько ни давила Амара на педаль, едва-едва дотянула до ближайшей мастерской, хозяином которой оказался пожилой небритый замухрышка.
- Сама починка-то займет недолго, час от силы. Но у нас, девушка, очередь. К полудню завтра возвращайся, раньше не выйдет. Вот, на, квитанцию возьми, - мастер покорябал мизинцем в широкой ноздре, выдал Амаре узкую пластинку и бросил напарнику: - А у ее лошадки-то аккумулятор сдох. Ей нужен литиевый, старый образец. Поройся в куче и найди замену.
Вопреки здравому смыслу, в глубине души Амара обрадовалась неожиданной остановке. Пусть и поневоле, но спешка отменялась, и вместо того, чтобы беспокоиться о прибытии в конечную точку маршрута, Амара могла теперь насладиться самим путешествием, побродить по незнакомому городку без суеты, без цели. О предстоящих неприятностях она пока еще не знала, не подозревала и о том, что отвратительное место предстоящей ночевки уже зарезервировано для нее судьбою, и снятие номера в местной гостинице девушка отложила на поздний вечер. Амара брела по узкому тротуару и отдыхала. Улицы дышали провинциальностью, и на одной из них Амара наткнулась на кинотеатр и заказала себе место подороже. Принимая из рук Амары зеленую карточку, кассирша бросила пристальный взгляд на ладони и пальцы. Выдала билет, предупредила: "Спешите, фильм вот-вот начнется." Амара нырнула в полупустой темнеющий партер и села на первое попавшееся место. Шепотом извинилась перед потревоженными соседями, и не успела еще отдышаться, а в ухо ей уже шипели: "Вам не положено в партере, попрошу!"

Ночь Амара провела в изоляторе местной тюрьмы. Обвинение ей предъявили рано утром, суд состоялся в маленьком и душном зале. О всецелой политике на разделение не прозвучало ни словечка. Не глядя в сторону ответчицы и обращаясь только к господам присяжным, Государственный Обвинитель растолковал ее вину: неоплаченный налог на развлеченья и досуг. В купленном Амарой билете черным по белому написано: балкон, одиннадцать рублей, она обязана была занять местечко на галерке. Сидения в партере стоили тринадцать. Пробравшись туда нелегально, Амара Авити не доплатила два рубля по номинальной. Главное же нарушение заключалось в неуплаченном государственном налоге! Ответчица сидела на лавке подсудимых с ровной спиной, чуть приподнявши подбородок; смотрела прямо и гордо. Мысленно умножала два рубля на пять процентов... О том, что она иммигрантка, в суде не сказали ни слова.

В тот же самый кинотеатр Андрей вернулся лишь однажды, спустя ровно шестьдесят лет, день в день, ни раньше, ни позже. Свободных мест не было; и балкон, и партер оказались набитыми до предела. Андрей Иванович занял место и, сидя в жестком кресле, вспомнил детство и покойницу-мать. Нынешнюю бы технологию, да в те бы времена, когда ему едва исполнилось тринадцать! Но в годы его детства о точном копировании исторической реальности еще и не мечтали. Впрочем, даже и сейчас новый метод слишком дорог, а потому аутентичные документарии ушедшей жизни были редким, дорогим , едва доступным удовольствием, но сегодняшний показ был особым, специальным выпуском правящей партиии, а потому билеты продавали с огромной скидкой. К политике Андрей Иванович был равнодушен, в кинотеатр его привел свой личный интерес: обещали показать событие, произошедшее не где-нибудь, а в этом зале, и если только он под старость ничего не перепутал, они с матерью в тот день сидели где-то здесь, недалеко от арестованной полицией девушки. Если повезет, то удастся заглянуть в свое собственное детство. Андрей Иванович слушал вступительную речь:
- На обучение операторов уходит два года... Вычисляет историческую точку... Многомерные координаты события... Подобно машине времени... Присутствие кинооператорa неощутимо... Увидеть прошлое собственными глазами... Tочные факты, а вовсе не трактовка подкупленных историков..."

Узнать подробности о новой технологии было бы очень интересно, но не здесь и не сейчас, и Андрей Иванович едва дождался начала документария. Наконец показали оператора. Ловко переключаясь с клавиатуры на рычаг, тот ввел число и точные координаты места. Полупрозрачный пузырь опустился в том же зале, только много лет назад. Медленно поворачиваясь, камера скользнула по рядам. Какая-то из мелькнувших на экране физиономий показалась Андрею Ивановичу знакомой, но исчезла слишком быстро, он даже имени-то вспомнить не успел. В рамках камеры, крупным планом показалось новое лицо. Андрей Иванович замер, узнавая: мама! Вот так она смотрела на экран; показывали древность, мать любила старину. Весь облик ее, родной и такой теперь недоступный, вызвал неожиданную боль. Прижимая руку к сердцу, словно сдерживая ускоряющийся темп, Андрей Иванович готов был съесть экран глазами, но камера вела дальше: в фокусе теперь оказалась сцена с иммигранткой. Девушка показалась Андрею Ивановичу необыкновенно красивой; в стиле прошлых лет ему привиделся и класс, и шарм. И тут же про себя отметил: стареет что ли? Перенял у матери пристрастье к прошлому...

Хорошо поставленным голосом диктор говорил о дискриминации прошлых лет, об принесении запоздалых извинений и, наконец, объявил двадцать четвертое сентября днем равенства и красоты. На экране опять вдруг появилась мать, а рядом с нею - сам Андрюшка. Андрей Иванович с жадностью уставился в экран. Ему дела не было до политики. Он многое бы дал сейчас, чтобы продлить сеанс подольше и просто насмотреться: молодая и красивая, живая... Мама.
- Пожар! - Раздалось вдруг где-то на первых рядах. Андрей Иванович вспомнил старую, еще в детстве придуманную шутку, и подумал: на мякине старика не проведешь. Горелым и не пахнет даже, и огня нигде не видно. Он решил не выходить из зала, досмотреть.

Завыла сирена. Кто-то, должно быть, нажал-таки на кнопку сигнализации. И заварилось! Закричала женщина. Забыв о вежливости, билетеры подталкивали зрителей к выходу. То и дело оглядываясь на экран, Андрей Иванович выходил из зала одним из последних и успел увидеть финальный эпизод.
- Мам, за что ее? - спрашивал с экрана тринадцатилетний Андрейка.
Андрей Иванович вздрогнул. Взгляды матери никогда не отличались современностью, она любила старые порядки, и он отлично помнил ее сердитый и недружелюбный ответ. Андрей Иванович почувствовал себя неловко. Здесь, в кинотеатре, мог оказаться кто-то из его знакомых. Ответ матери не вписывался в новейшую справедливую идеологию нынешней партии. "Hеужели они пропустят такое?" - подумал он и, выходя из зала, оглянулся в последний раз.
- Дурные старые традиции, сынок. Люди несправедливы! - незнакомым сладким голосом говорила его мать с экрана. - Когда-нибудь кому-нибудь придется исправлять наши ошибки. Мы живем под общим небом, и Бог у нас на всех один.

31 Мая 2010

Связаться с программистом сайта

"Заграница" Путевые заметки Это наша кнопка