|
|
Продавщица ловко орудовала встроенной в прилавок хлеборезкой, отсекала кому пол-буханки, кому - четверть. Саша любила мягкий белый за шестнадцать, но родителям почему-то нравился другой, погрубее, поэтому два раза в неделю они с мамой покупали половину батона за двадцать восемь. Небольшая очередь в хлебном отделе двигалась быстро. Саша заплатила в кассу, получила чек и сдачу и пристроилась в самый конец, позади незнакомого деда, а уже через минуту-две за нею вырос хвост из пяти человек.
- Целая булка черного для меня - перебор. Нас с бабкой двое, нам половинки - и то много, черствеет. Но все одно, меньше половины никогда не беру. Вот пожалуйста: пробил ровно девять - копейка в копейку - без обмана.
Сухонькие, ломкие пальцы старика сжимали только что полученный в кассе чек.
- Я б четвертинку взял, но за нее приходится отдавать пятачок, а стоит-то она четыре с половиной. А пол-копейки кому? Продавщице! Этак ведь сорок покупателей пройдет, глядишь: Машка-то, продавщица, вечером и утащит себе домой бесплатную булку. А и нечего их, даромедок, кормить за наш счет. Нет, я девять пробил, я пол-буханки возьму, пусть хоть зачерствеет, я в чай обмакну.
В очереди за хлебом Сашу разыскала мама, в прозрачной авоське у нее болтались треугольные пакеты молока.
- В рыбном отделе интересно, только-только привезли сомов. Ты пойди, и очередь займи, и на рыб посмотри, а я потом тебя найду.
Саша побежала вприпрыжку. Сомов у них в магазине продавали только живых, но завозили нечасто, и всякий раз в рыбном отделе, у высокой кафельной ванны, собирались целая толпа. Продавщица вылавливала рыбу огромным сачком, взвешивала и - как есть, живую - заворачивала в бумагу. Изредка, по просьбе хозяек, сомов приходилось оглушать прямо там, на прилавке. Саша знала: этим неудачникам поплавать уже не придется. Впрочем, не повезло любой из этих рыб: и той, которая уже на весах, и тем, которые все еще плавали в тесном бассейне. Одну за другой хозяйки выбирали их себе на ужин. Саше не нравилась жареная рыба, она любила только живых сомов.
Дома они с мамой наполнили ванну холодной водой. Кожа у сома - скользкая, склизкая, руками его не удержишь, и прямо из сумки пришлось его выпустить в воду. Саша окунала в воду ладошки, гладила мокрую рыбью спинку, трогала пальчиком длинные усы. Сом не мог не чувствовать ее прикосновений, но виду почему-то не показывал. Играть вместе с Сашей ему не хотелось; быть может, бедняга проголодался или, быть может, догадывался, что скоро будет съеден сам. Плавал по ванне медленно и устало.
Рано утром, пока мама еще спала, Сашенька выскользнула из комнаты. В ванне не оказалось ни сома, ни воды. Саша нашла беднягу в морозилке, вытащила и отпустила опять поплавать. Сом медленно выходил из оцепенения, из самой короткой в своей жизни "зимней спячки," но уже через полчаса уверенно шевелил и плавниками, и хвостом.
Проснувшаяся мать не скрывала досады. Саша не могла никак понять: почему?
- Зачем же ты его мучаешь? - мать избежала длинных объяснений. Только пожалела, что прямо там в магазине не попросила продавщицу оглушить эту рыбину насмерть.
Вниз по лестнице
Какие огромные окна в больничном холле. Чтобы выглянуть наружу, Саше пришлось залезть с ногами на широкий подоконник. Сверху деревья казались иными, ни веток, ни стволов, сплошные зеленые волны. "Птицы видят такое каждый день," - сказал ей папа. Саша прижалась к стеклу руками. Никаких препятствий между нею и волнистым полем; Саша чувствовала себя как птица. Мать держала дочурку за юбку: "Стекло пыльное, не облизывай." Перебираясь от одного подоконника к другому, Саша проверила вид из каждого окна. Наконец, разглядела то, что ей обещали! Довольная своей победой, повернулась к отцу:
- Там на улице зоопарк!
Внизу ходил на привязи лохматый пес.
- Нет-нет, животных отсюда не видно, - папа покачал головой и объяснил про бесконечное Садовое кольцо, про номер Б и длинные троллейбусные остановки. Саша поняла: собака, которая под окнами, настоящим зверем не считается, потому что зоопарк не здесь, а за деревьями без веток и стволов. Но ведь когда ехали в больницу, отец уговаривал: "Ты будешь ближе к зоопарку..." Папа никогда ее не обманывал. Тем непонятнее его несбывшиеся обещания. Саша смотрела сверху на привязанную во дворе собаку. Oказывается, в больнице совсем не так хорошо, как в зоопарке.
На стекле возле рамы застыла капля выпуклой краски. Саша поскребла ее ногтем.
***
Сашу поселили со старшими детьми. В просторной палате, между кроватями, валялись большие и маленькие игрушки - почти как в детском саду, вот только машинки здесь были сломаные, а куклы - голые. В центре комнаты Алеша, Андрейка и Лариска строили из кубиков дворцы, а потом все вместе их таранили, бомбили с самолетов и пинали ногами. Саша оказалась самой младшей и разрушать чужие башни побоялась. Когда ребятам надоело, долговязая Лариска придумала новую игру: каждый засунул себе в колготки - под пятки - по кубику, и все вместе они вышли в коридор побегать "на каблуках." Саша осталась в комнате одна, достала из-под Ларискиной кровати и засунула себе в носки пару таких же обновок. Ходить было трудно; "каблуки" выворачивались из-под пяток и сбивались набок. Саша высунулась из палаты посмотреть, а хорошо ли получается у старших, и получила от них подзатыльник: плаксам кубиков не давали.
Саша вернулась в палату и забралась на кровать. Достала пупсика, закутала и уложила рядом с собой на подушку. Рано утром девочка разбудила всех тяжелыми всхлипами: во сне она видела маму и папу, а проснулась опять в больнице.
***
B больницe Саша тосковала и плакала часто. Мама передала ей подарок тети Нади - крохотного пупсика с набором одежды и одеялок, чтобы переодевать его и укрывать как живого. В соседней палате можно было переодевать и заворачивать настоящих грудных детей. Саша ходила с ними поиграть и, сама того не понимая, служила им живой игрушкой. При ее появлении затихал утомительный рев (няня радовалась: работы меньше). В младшей палате Саше было хорошо и спокойно: грудные дети никогда ее не обижали, из-за лакированых деревянных решеток к девочке тянулись маленькие пухлые ручонки.
Однажды в палате появилась чья-то мама. Саша рассказала ей о жизни в палате: играть с детьми можно, только няня запрещает вытаскивать их из кроваток; батарея в палате такая горячая, пеленки и штанишки высыхают очень быстро. Грудным детям котлеты нельзя, им дают кашу и молоко из сосок, но котлеты все-таки гораздо вкуснее.
Чужая мама была занята своим младенцем; его она отмыла, накормила яблочком и тертой морковкой, а Сашу не услышала и даже ни разу на нее не взглянула.
***
От доктора пахло куревом и лекарством. Он рассказал, что гланды удаляют всем, вот и ему уже вырезали, и это совсем-совсем небольно. Открыл свой рот и показал Саше. Ничего, кроме зубов и языка, во рту у него видно не было, а сам доктор оказался очень добрый и смешной. Саша пожаловалась ему на Лариску, Алешку и Андрейку, и честно пообещала во время операции не бояться и не плакать. Когда пришла Сашина очередь, сестра устроила девочку в кресле, накрыла простыней и привязала руки к поручням.
- Меня не надо привязывать, я дергаться и плакать не буду, - напомнила Саша о своем уговоре с врачем.
Но доктор вдруг стал сердитым и строгим, Сашу больше не смешил и языка не показывал, но велел ей открыть пошире рот и изнутри порезал ее горло острым, как нож, инструментом. На белое брызнула Сашина кровь. Она закричала от ужаса и нестерпимой боли. На утреннем осмотре доктор опять превратился в доброго и смешного, и мягко пожурил Сашу за то, что струсила и не сдержала слово. А сам-то обещал, что больно не будет, а про кровь на белой простыне предупредить забыл.
***
Любимая Сашина куколка с набором одежды осталaсь наверху в палате. Лариска так решила: пупсик ей очень понравился и поэтому остался с Лариской насовсем. Сашу вылечили, выписали и отпустили домой:
- На первом этаже тебя уже ждет твоя мама.
Наконец-то! Еще сверху, издалека, Саша почувствовала родной и теплый запах. Вот она, внизу, на самом дне бесконечной лестницы: мамино лицо, мамины волосы и мамина одежда. Саша спешила, как много еще между ними этих каменных крутых ступенек. Мать уже раскрыла для объятий руки.
- Мой зайчик! Птичка! Не спеши! Не упади!
Мама очень редко называла дочку ласковыми именами. Саша попробовала заполучить себе побольше, притворилась, что надула губки и... просчиталась:
- Зачем ты меня обзываешь?
Мать капризов не любила, рассердилась и опустила раскрытые для объятий руки.
Саша замедлила шаг и осторожно завершила свой путь вниз по ступенькам. Мама крепко взяла ее за руку, они вышли из больницы, и чуть погодя уже спускались под землю в метро.
Волшебство придумывают люди
Подружкина елка утопала в глубоком ватном сугробе и густо серебрящихся дорогих украшениях. Шестилетняя Сашенька замерла на секунду, завороженная живой сказкой мохнатых ветвей и щедрым теплым светом, заполнявшим огромное пространство от пола до самого потолка. Вот это праздник! Как Наташке повезло!
Саше не терпелось разглядеть волшебство поближе, но родители топтались у порога, церемонились: "С Новым Годом, с новым счастьем, ах, как у вас тут празднично, ах, как нарядно!"
- А елка вам удалась! Какая красивая елка! - не удержалась и Саша. Ей не разрешали встревать в разговоры взрослых, но в этот раз получилось к месту, да и голос девочки прозвучал не по-детски торжественно. Ее не одернули, и она увлеклась.
"Как-то я очень по-взрослому это сказала," - с гордым удовольствием подумала Сашенька. Ее дедушка говорил такими словами и таким же тоном. Нет, он сказал бы чуть-чуть иначе...
- Елка вам удалась на славу! А наша елка получилась слабее, - Сашенька с аппетитом вставила любимые дедушкины словечки. И тут же зацепило по-детски острым разочарованием, губы слегка надулись, возвращая лицу невзрослое выражение. - Да, а наша елка гораздо хуже. Наша елка совсем не такая, ваты меньше, игрушки старые! Мама, ведь правда же, наша елка получилась слабее?
Ей показалось, что мать обижено отвернулась. Неужели Саша рассердила ее своей болтовней? "Опять что-то не то, всегда я не так! Опять неправильно!" - в который раз сжалась Сашина душа, и не осталось в ней места для праздника. - "Маме стыдно перед соседями." А как чудесно начинался этот вечер!.. Взрослые тем временем затеяли длинную и скучную беседу, подружка потянула Сашеньку к игрушкам, и поплыл тихий декабрьский вечер.
А утром на улице блестел бриллиантовый мороз, и словно снежинку к снежинке складывали люди предновогоднюю песню зимы. Снег на проезжей части главной улицы был прочно утрамбован колесами машин, мальчишки катались по скрипучей дороге как по льду и рассыпались в стороны, чуть заслышав приближающийся оркестр из шин и снега. В это последнее утро уходящего года на перекрестке возле старой школы устроили веселую ярмарку. Ох, шум и гвалт! Такого Сашенька еще не видела! Играла музыка, звучали песни; под ногами у Деда Мороза крутилась беспечная детвора, и самые отчаянные решились выпросить себе подарков. Дед отшутился, поправил огромную ватную бороду и передал мешок учителям, а сам отправился плясать и растворился в хороводе. Тем временем Сашенька прочитала для всех напамять стихотворение, прочитала, не запнувшись, красиво и очень громко - чтобы всем было слышно, а потом получила и приз: небольшую резиновую рыбку.
- Эта игрушка предназначена для самых маленьких девочек, а ты-то у нас уже большая, ну да ничего, - порывшись в глубоком красном мешке, извинилась вручавшая приз старая знакомая семьи, учительница немецкого языка Аграфена Карповна.
- Я подарю эту рыбку своей двоюродной сестренке, - гордая своим успехом, откликнулась Сашенька. Аграфена Карповна знала всю их большую семью: и взрослых всех, и саму Сашу, и двух недавно родившихся малышей.
- Ну почему обязательно двоюродной сестренке? - обиделась стоявшая рядом мать. - У тебя ведь есть родной младший братик?
Сашеньке стало неловко. Как же это она забыла о любимом братишке?.. Но отец уже посадил ее в саночки и помчал их в сторону дороги, где собралась огромная толпа.
Ни веселые прибаутки разгулявшегося Деда Мороза, ни песни, и ни пляски толстых баб в шубах, а самая настоящая лошадь с настоящими санями оказалась кульминацией предновогоднего дня. Сашенька и раньше видела ее на главной улице. Лошадь жила на задворках поселка, в старой конюшне, и в будни появлялась на улицах редко, и короткие ее появления всякий раз вызывали восторг. Копыта цокали по асфальту, из дворов выбегали мальчишки, заискивали перед мужиком, просились покататься и получали суровый отказ. Мужик подстегивал лошадь и стук копыт таял где-то далеко далеко за сквером. Теперь же, оказавшись по случаю праздника в центре внимания, извозчик размеренно круг за кругом катал всех желающих. Народ толпился, вдоль тротуара растянулась длинная очередь. Сашеньке не досталось места в санях и, решив, что и в этот раз лошадка как обычно быстро исчезнет, она расплакалась. Но изобретательный папа прямо на ходу прицепил Сашины салазки к большим саням, а сам бежал рядом, и девочка удивлялась тому, что папа умеет бегать так же быстро как и лошадь.
А потом разгоряченную и розовощекую Сашеньку увели домой обедать. За столом она долго и терпеливо соединяла замерзающие жиринки щей в один огромный остров. Иногда прерывалась вежливой и безнадежной, раз и навсегда заученной скороговоркой: "Спасибо, я сыта, можно выйти из-за стола?" Она всей душой ненавидела и эту фразу, и это время дня, и не было в ее жизни мучений ужаснее, чем полная тарелка супа с капустой. А потом предстояли еще долгие минуты скучного и бессонного тихого часа. После обеда мама проводила Сашеньку в спальню и задвинула легкие шторки. Проникающий сквозь них мутный свет сделал комнату холодной и серой. Сейчас мама выйдет, Саша останется совсем одна и будет скучать. Ей никогда не удавалось днем уснуть. В детском саду она шалила: стоило воспитательнице выйти, Сашенька будила друзей и в комнате начинался гвалт. А дома в тихий час она разглядывала голубые обои, и под взглядом девочки золотые узоры превращались в загадочных драконов, веселых клоунов и в удивительные цветы...
- Дед Мороз принесет тебе подарок только в том случае, если ты постараешься заснуть, - мама укрывала Сашеньку и прятала в глазах хитринки, но воспитательные нотки сделали ее голос чужим и строгим. Саша не верила в Деда Мороза, и теперь она украдкой взглянула в сторону стеклянной банки на письменном столе, откуда торчала небольшая елка, едва прикрытая шарами и мятым дождем. Позади неуклюжей склянки девочка разглядела заранее припрятанный матерью подарок, но не решилась в этом признаться и увела свой взгляд в сторону. Вчера Саша наряжала елку вместе с мамой; доставала игрушки из коричневого с протертыми углами чемодана, осторожно разыскивала их среди сугробов пожелтевшей ваты и не разбила ни шарика.
- Не уснешь - Дед Мороз оставит тебя без подарка! - вот и глаза матери тоже скользнули под елку, но очень уж робко, как бы проверяя, надежно ли скрыт пакет с конфетами. Сашенька поймала мамин взгляд...
- Я обязательно постараюсь заснуть, - пообещала она и поверила в это сама. Но сон не приходил, глаза не закрывались, Сашеньке пришлось притворяться, но она терпела и не хныкала, ни разу не попросила разрешения вставать. Мать несколько раз приоткрывала дверь в комнату, чтобы взглянуть на дочку, но едва заслышав ее шаги, чуткая Сашенька заранее поворачивалась на левый бок, замирала в той же позе, в которой ее застали и в прошлый, и в позапрошлый раз. А что если подкрасться к столу и заглянуть за банку? Но это было бы уже совсем нечестно, да и страшно: а вдруг бы она не успела нырнуть обратно в постель...
- Пора просыпаться, - когда прошло положенное для тихого часа время, мать мягко тронула девочку за плечо. - Посмотри-ка, что это там такое за елкой.
- Откуда эти гостинцы? - Сашенька сделала большие честные глаза.
- Это Дед Мороз тебе принес, пока ты спала.
Глаза матери переполнились почти детской радостью, будто это она, а вовсе не дочка, получила подарок от настоящего волшебника. Сашино же сердце неприятно щекотнуло стыдом. Стало как-то очень жалко обманутую и казавшуюся теперь маленькой маму. Но лицо матери лучилось теплом, и дочка догадалась, что Дед Мороз теперь уже не передумает. Нет, Сашенька давно уже не верила в Деда Мороза, но сегодня она нечаянно узнала, что волшебство придумывают сами люди, и смутно почувствовала, что делается это неспроста.
Пустое ведерко
Саше было три с половиной. Или чуть больше? Она уже знала буквы и цифры. Их дом номер восемь был похож на огромную "г". Три этажа и два подъезда, да по табличке с номером на каждой двери; на Сашиной -- две двойки; двадцать два получается, а не четыре. Сашеньке казалось, что их семье не повезло: комната смотрела на скучный переулок -- могучие кроны и тихие тени -- там никогда ничего не происходило. Зато нравилось Сашеньке подъездное окно. Оно выходило во двор такой широкий, что и деревья не умели укрыть его от задорного света, а там внизу и качели, и песочница, и лягушатник с водой, и крашенные-перекрашенные скрипучие карусели; и всегда есть на что посмотреть. Играть во дворе Саша была готова до бесконечности! Kогда звали к ужину, Саша хныкала, тянула время. Но мама поднималась по ступеням быстро, и Саша едва-едва поспевала, да задерживалась между пролетами у окна, чтобы бросить последний взгляд на улицу. А потом стучала в дверь -- кулачком, как взрослая, или мыском ботинка, чтоб услышали наверняка. А однажды Таня из двадцатой квартиры показала, как надо стучаться по-настоящему: повернуться к двери спиной и -- каблуком, каблуком. Получилось громко, внушительно, открыли сразу, но Саше попало за хулиганство.
Да, во дворе всегда кипела жизнь! Oднажды весенним днем мальчишки во дворе пугали Сашеньку жуками, она убегала и громко визжала.
- Боишься майских жуков? Трусиха! - Тане из двадцатой квартиры было уже лет девять, она была взрослой и высокомерной.
- Не трусиха я, и не боюсь.
- A зачем тогда визжишь? - это с лавочки подала голос чья-то бабушка.
- Так Валерка с Колей пугают! - Саша вдруг поняла нелепость своего поведения и сама себе удивилась. Ей очень нравились большие, неуклюжие жуки, так чего ж она боялась? А вот подсовывали ей коробку с жуками да еще и гонялись за ней, она и убегала.
- А не боишься, так не удирай! Не боится она ваших жуков! Зря стараетесь, - подкорректировали игру старушки на лавочке.
Саша перестала убегать, и за ней перестали гоняться. Как легко оказалось! Стоило только чуть изменить свою роль, как весь сюжет перетекал в иное русло. А потом все вместе: и Коля с Валерой, и маленькая Сашенька выпускали жуков на траву и осторожно следили за их тяжелыми движениями. И день сиял другим, хорошим светом. И мир вокруг стоял огромный и незыблемый, каким он бывает только в детстве; в нем справедливость побеждает однажды и навечно. Доверчивой Саше в этот раз показалось, что волей судьбы и игра, и жизнь навсегда повернулись к ней справедливой добродушной стороною.
"Я не хочу домой, мы только разыгрались!" Но мать была неумолима, и Саше ничего не оставалось, как собирать свои игрушки. А иногда они терялись во дворе: в песочнице, в кустах, да под скамейкой. Как ни старалась Саша подбирать, хранить их и беречь, они все время пропадали! "Задумчивое кенгуру," - шутила про нее насмешливая мамина сестра Сусанна, но ей бы только пошутить, а Сашу наказывали, ей было неприятно, и всякий раз приходилось выслушивать нотации и виновато раскаиваться; так полагалось для мамы и папы.
-- Я ухожу, отдай мои игрушки!
Все нипочем высокомерной взрослой Тане. Уговорила оставить ей ведерко, и Саша послушалась, не сумела отказать. А утром Таня от вопросов отмахнулась! Ведерко Саше не вернула! Вдвойне обидно: Саша знала, что не виновата, а ее и наказали, и ведерка у нее больше не было. Вчера еще было, а сегодня - исчезло. Но ситуация казалась обратимой. Вот прямо сейчас, сию секунду, прячется oнo у кого-то, и все, что следует сделать - это вернуть егo хозяйке. Ведь так легко! И справедливо! Саша чувствовала себя жестоко обманутой, игрушкой в чужих руках; и кипятком обжигала обида; и девочкe никак не удавалось выйти из этого состояния. "Ваша Таня потеряла мое ведерко!" - Саша жаловалась каждому, звонившему в дверь двадцатой квартиры. Привлечь внимание взрослых - единственная надежда на справедливость. Вот и Таниной маме сказала, а не помогло. Та посмотрела сердито, будто отрезала, и -- мимо, мимо, и помощи -- никакой...
* * *
Наивные детские горести! Несправедливость кажется особенно жестокой, а ты и взрослыми не понят, и сам себе бессилен помочь! Так ли уж долго не давала Саше покоя нелепая потеря, или теперь лишь только так кажется? Прошедшей весной - в который уж раз! - теперь уже взрослая Саша переехала, но южную улицу поселка своей признавать не хотелось. Одинаковые дома стояли скучными рядами, и не было здесь уюта главной, любимой улицы детства. Прямо напротив заброшенного парка - дом номер шестнадцать "А". Поставленная на бок спичечная коробка; четыре этажа и три подъезда. Зеленая скамейка с изогнутой спинкой - таких нигде больше нет в Подмосковье, но в каждом дворе поселка они одинаковые, и потому здесь - куда б не переехать, везде - обязательные платочки старушек и лавочки напомнят любимый двор детства. На черных ножках - зеленые брызги, как покрашено небрежно! Что ж, прежде красили лучше? Да вряд ли; но раньше Саша не замечала капель. Вот этот дом теперь станет символом детства для маленькой Сашиной дочки. Да, новый двор и детство новое! И опять скрипит в качелях ветерок.
- Саша? - Татьяна узнала ее и тоже подсела. Про ведерко, конечно, забыла, но помнит Сашино имя. Они виделись иногда на улицах поселка, но давно уже не здоровались, и учились, кажется, в разных школах. "Какая она... невзрачная," - удивилась Саша. Высокомерная недотрога из детства обернулась вдруг маленькой, сутулой девушкой с тусклым лицом и скучной прической. Тогда в детстве обманула, а теперь сидела на краешке лавки и искала знакомства. Тихая, вежливая - вот ведь задела какую-то струнку, и все же... И все же дружбы Саша не хотела, да и что в ней толку? Пить чай друг у друга на кухне? Встречаться во дворе, присматривая за детьми? ...привыкая к лавочке? Нет, взрослая Саша сама выбирала игрушки и игры; ловко сплела разговор в холодное кружево. И ушла. Увела домой дочурку: на небе собиралась первая весенняя гроза.
***
Пустая ли это безделушка - человеческая память? Играет, как ребенок во дворе: и невозможно загадать, какие подберет игрушки, а какие не заметит, потеряет. И не для того ли она, чтобы холодной осенью могли летать для нас и майские жуки, и заглянуло бы в окно весеннее яркое солнце? Или затем нужна нам память, чтобы, напротив, летом вспомнился ноябрьский зябкий снег? А быть может, это способ растянуть событие навечно? Ему бы в прошлое уйти, ан-нет, играет, как заевшая пластинка; вот и эта длинная ноябрьская ночь растянулась на долгие годы. Тогда глубокой осенью в полночь - когда на улице было промозгло, тревожно - собралась перед домом шестнадцать тихая толпа. Будто жуки из коробки выползали на улицу испуганные люди. Пожарник встал у среднего подъезда - на этаж не пускает. ...Да, потушили, да, теперь уж потушили! От дыма в подъезде стены почернели! А что в квартире? Нет, никто не видел. Представить страшно. Сыпался песочком шепот:
- Какой этаж? Да все ли живы?
- Не все.
- Да кто же?!
- A вон там.
- O! Вижу...
Эх, вы, пожарники... Глупые, глупые мальчишки... Что же вы ее - голую - прямо на снег? Саше хотелось укрыть Татьяну потеплее. Хрупкая фигурка лежала под тонкой простынкой на снегу у крыльца, но было ей не холодно, ничуть не холодно. Она теперь нигде - в том месте, с которым еще час назад не имела ничего общего.
И опять показалось, что ситуация-то обратима; что нужно что-то предпринять, бежать, исправить и уладить! Перемотать назад ленту! переиграть! Переиграть - и срочно, пока не завязался еще новый, после-смерти сюжет!
Никто не двигался. Саша дышала на замерзшие руки, и с каждым выдохом внутри немело от пустоты, как будто с паром вылетали обрывки жизни, а сердце заполнялось ночным пространством. Чужая смерть содрала с души одежду повседневности. Душа теперь - открытая рана, и на нее, на свежую, незатянутую, падал холодный снег. Нарушились правила, и нечаянно, нелепо Татьяна вдруг выбыла из общей игры. Ей слишком рано досталась вечность, у стены на заснеженном асфальте стыло лицо, далекое, странное, успокоенное; и под звездным небом, у второго подъезда стояла толпа - как очередь за смертью. И все они принадлежали общему дому с дверями и окнами, и час назад соседка Таня была бы среди них, а теперь не имела к живым отношения; но им казалось, что это они не имели отношения к смерти. "Неправильно! Так не бывааает!" - хотелось крикнуть. Но кому же? Не громче детского хныка - всхлип души под колесами времени. Саша подняла глаза на звезды - далёко. Не видно оттуда ни хрупкой фигурки под простыней, ни притихшей горстки соседей.
Похороны в поселке - из года в год - всегда одинаковые - как старая, из поколения в поколение переходящая игра, правил которой не забыть, не изменить. Из глубины улиц рождались и медленно надвигались звуки оркестра. Сначала чуть слышно, а потом нарастали, натягивали воздух, срывались вниз ноты и разбивались об асфальт вместе с резким ударом тарелок. Поднималась волна странного ужаса и непонятного одухотворения. Чуть заслышав оркестр, ребята бросали развлечения и бежали смотреть. На тротуарах - старушки, а им-то всегда все известно заранее. Процессия не спешила, еще до ее приближения детвора успевала услышать фамилию. И вот уже проходят мимо. Гробы и крышки; и люди черные; и вереницей: красно-черное, лицо покойного, ладони и цветы. Оркестр уставал, замирал ненадолго, и тогда слышались тяжелые всхлипы.
У дома шестнадцать перед средним подъездом бросили свежую хвою. Вынесли гроб. Не спешили.
Саша взглянула сверху, да не вышла. Но из окна смотреть не хотелось, отошла и растерялась. "Вот мы и доигрались!" - хотелось подумать... Не удержалась и опять вернулась к окошку.
Выход из дома - мимо сирени, мимо лавочки; и медленно, тихо по улице. Игра закончена. Пора домой. Уже расходились по подъездам старушки. Там внизу хоронили девочку, которой досталось пустое ведерко. Насовсем и навсегда хоронили соседскую девочку Таню.
Параллельные миры
Тепло! Зима ослабла, воздух закипел. Прогрелись тротуары и кирпичные углы, и мягкий пар поднялся от газонов. Старухи выбрались из тесных комнат, расселись по лавкам и подставили лучам свои болезни. На улицах поселка жужжали первые пчелки и первые весенние сплетни. И не было в природе достаточной силы, чтобы остановить начавшуюся жизнь.
Из года в год Сашенька ждала весну, чтоб погрузиться в сладкую меланхолию. Последняя четверть десятого класса. Какие там экзамены! Снег растаял, и когда появились на проталинах первые цветы мать-и-мачехи, Саша забросила и учебники, и книги, и подруг. Пряталась на любимой скамеечке в тихом парке или бродила по улицам одна, таскала за собой весеннюю печаль и томилась в нетерпении: сырой, душистый воздух был наполнен смутным обещанием, которое Саша не смогла бы обьяснить словами.
Вечером в субботу подруги все-таки застали ее дома. Саша открыла дверь и словно прочитала их лица. "Кто умер?" Oнa промолчала и замерла, испугавшись прогремевшего внутри нее вопроса. Прошло всего мгновение прежде, чем ответили: "Вадик," но в две короткие секудны успел обрушиться огромный и красивый Сашкин мир. Mинуту спустя, Сашка ковырялась в кошельке. Деньги на похороны одноклассника показались ей нелепым откупом от смерти, и в каждом ее движении сквозило непростительное лицемерие: у Вадика отняли жизнь, но с Сашеньки - всего лишь три рубля. А в понедельник, в школе, Саша то и дело ловила себя на глупой мысли: Вадьке теперь не придется сдавать выпускные экзамены.
Ночью после танцев Вадик с Сережкой шли домой пешком. Ждать автобуса не было смысла: слишком поздно, да и места для всех не хватило бы; на остановке стояла огромная толпа одноклассников и друзей из параллельного десятого класса. Щелкуновское шоссе уже просохло от талого снега, и в полночь оно было тихое, пустое; минут через сорок ребята будут дома. Но на обочине уже поджидала терпеливая Вадькина смерть. Почему она выбрала Вадика, а не Сережку, который шел по обочине рядом? Почему не Аню, которая, не дождавшись автобуса, возвращалась с подругами той же дорогой полчаса спустя? Почему не умер кто-нибудь из дряхлых стариков - так было бы гораздо справедливей! И что же все-таки определило Вадькин жребий? Толпа на остановке? Не приехавший автобус? А может быть, виновата была сама Сашка? Два года назад, в тот день, когда она струсила и промолчала?
Два года назад Саша вернулась из Черского в Москву и в сентябре поступила опять в родную школу. Вернулась! Вдыхала едкий запах тополей и узнавала трещинки на тротуарах. Cтарая школа... В этом крепком кирпичном здании прошло Сашкино детство; здесь до самой пенсии преподавали дедушка с бабушкой; и здесь же учились мама с папой. Дома, на антресоли среди елочных украшений, отыскался поблекший отцовский дневник. Саша пролистала его от корки до корки, нашла знакомые подписи, рассмотрела каждую черточку и решила: ни одного случайного пересечения. Любая, даже самая крохотная закорючка xpaнила скрытую иронию и смысл. Саша водила пальцем по подписям, и думала о том, что теперь-то, конечно, легко проследить, как хитро сплелись все эти линии в ее судьбу. Быть может, отец думал о маме, вот и не выучил немецкие глаголы и не запомнил, где на карте протекает Колыма. Но бабушка с дедушкой и не догадывались, что двойки ставили отцу любимой внучки. А другая бабушка, Анна Степановна, о чем думала она, подписывая по субботам дневник сына?
Все Сашино прошлое было связано со старой школой, но после нескольких лет на крайнем севере, ей было нелегко втянуться и привыкнуть. В свой прежний класс попасть не удалось; директор школы Аграфена Карповна записала Сашу в параллельный восьмой А. Четырнадцатилетняя Саша была уже не по годам серьезной, и мать позволила ей жить одной в их маленькой квартирке, поставила перед дочерью строгие условия, а сама опять уехала на север. Подчиняясь правилам, Сашка писала матери длинные письма; описывала точный распорядок дня, режим питания и даже краткие рецепты овощных, полезных для здоровья блюд. На душе скребло: обманывать мать было неприятно, но что поделаешь; как-то само собой получилось, что на завтрак и обед Сашка стала покупать себе конфеты. Чтобы не мучиться, она раз от раза честно варила себе суп и несколько дней держала его в холодильнике -- тем и кормила свою совесть. Ужинала она у бабушки с дедушкой, по ночам читала книги, а днем дремала на уроках в параллельном восьмом A.
Саше нравилась самостоятельная, независимая жизнь, и все-таки она втайне грустила о том, что выросла, что озорная роль подростка-сорванца ей больше не подходит. Конечно, можно было бы оставаться по-прежнему резкой и дерзкой, но не хотелось иметь дело с косыми взглядами взрослеющих подруг: жизнь старших классов регулируется особыми неписанными законами. Саше перехватила несколько модных столичных словечек и заново научилась растягивать длинное московское "а". Чуть-чуть укоротила юбочку школьного платья, отрезала непослушные локоны, но притихла и замкнулась в себе. На переменах Саша иногда навещала бывших одноклассниц, а иногда проводила время с новыми подругами. Kогда два параллельных класса встречались в гулких холлах старой школы, Саша чувствовала, что принадлежит обоим мирам и потому всегда находится в гуще событий. Но то ли несколько лет жизни на крайнем севере сделали ее нaмного старше, то ли по какой-нибудь другой не вполне осознанной причине, нo жить в центре вулкана Сашe совсем не нравилось. День за днем она становилась все более тихой и молчаливой.
С Вадиком столкнулись однажды после уроков, в кабинете Боевой Славы, на третьем этаже. Приближался праздник, нужно было приготовить концерт, и на собрание пригласили одних девочек, мальчишки бы только мешали. Вадька - бывший Сашин одноклассник - набрел на них совсем случайно, а когда пришел, то неожиданно предложил принять участие в работе, но вместо помощи устроил из собрания бардак. Вадик хулиганил и смешил. Девчонки сговорились, поднажали и общими усилиями выставили его в коридор, а Сашка встала возле входа на часах. Вадик не уступал, заглядывал в щелку, давил на дверь, и удержать его казалось невозможным. Пока Сашка, в своей короткой юбочке, с беспокойством прикидывала, уж не начнет ли Вадик драку, тот неожиданно ослабил напор. Оказывается, он драться вовсе и не собирался, просто Саша ненароком забыла о том, что они повзрослели.
-- Сережку Папешова помнишь?
-- Еще бы! Мы с ним рядом сидели за партой.
-- Ну вот, а он тебя не помнит!
Саша не поверила своим ушам: в третьем классе Сережка списывал у нее математику и диктанты, а в восьмом уже и вспомнить не смог. Но нет, нет-нет, не так, не так. Не этому, совсем другому не поверила потрясенная Сашка: неужели Вадик с Сережкой говорили о ней?
Вадик стал заглядывать на каждой перемене. Стоял в дверях, толкался в толпе и иногда поддразнивал девчонок, вот только с Сашкой так ни разу и не заговорил. Сашка виду не показывала, не верила, трусила и молчала. Hе знала, что сказать, как посмотреть; растерялась и делала вид, что ничего не происходит. Не всегда решалась даже появляться в коридоре. Cидела тихо за партой, прятала глаза в учебнике и чутко прислушивалась к голосам за спиной. Нo неужели он приходит к ней?
-- А вот опять этот Вадик к нашей Саньке пришел!
Голос Аньки! Той самой, за которой мальчишки бегают толпой. Сашке показалось, что с нее содрали одежду. Из глубины коридора, нарочито громко, Вадик выкрутился: вызвал в холл кого-то из мальчишек и вслед за тем исчез в прохладном гулком коридоре. Саша услышала, как скомкался и дрогнул его голос. Теперь oнa точно знала, что Вадик заглядывал не к кому-нибудь, а к ней. Вот только приходить он с тех пор перестал.
* * *
В автобусе, по дороге на кладбище, ребята внимательно следили за обочиной. И Саша тоже, не отрываясь, смотрела из окна: где-то там, на шоссе пролегала невидимая черта, за которой начиналась Вадькина смерть. Возле стеклянного поста ГАИ стоялa красная легковая машина с пробитым лобовым стеклом. А вдоль полей тянулись одинаковые ряды деревьев; никто так и не смог показать точного места, где ночью после танцев сбили Вадьку. На полпути Саша провалилась в странный полусон и чуть не уронила порученный ей горшок с цветами.
Смешались два несовместимых мира. Весна не стеснялась покосившихся крестов; она, как гибель, легко проникала повсюду. Под толстым деревом Вадика уже ждала глубокая могила. Саше показалось, что смерть не отступила, но притаилась и подсматривала, и ждала. Ребята протискивались между старыми оградами, и ноги их скользили по мокрой земле.
Тихая монотонность похорон немного успокоила ту боль, с которой Саша все никак не могла справиться. Быть может, жизнь не раскололaсь на две части, лишь только до краев наполнилaсь и смертью, и весной? На кладбище чирикали веселые воробьи, в гробу лежал чужой и незнакомый Вадик.
Нет, Вадик возвратился в безопасный мир, где Саша помнила его девятилетним. Там аккуратными рядами стояли низенькие парты. Там царствовала испачканная мелом, молодая и красивая, Людмила Алексеевна. Слева, у двери, висело строгое напоминание о том, как пишyтся ча-ща и жи-ши, а через огромные окна проникал и ложился на тетради яркий солнечный свет. Под окном там сидел за партой маленький Вадик и списывал с доски задание по математике.
От гроба пахло чем-то нездорово-сладким. Сашка наклонилась и поцеловала Вадика в лоб.
18 марта 2007
|
|
|