Долженко Александр Андреевич: другие произведения.

Дело было в Кара-Кумах

Сервер "Заграница": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Долженко Александр Андреевич (alandol49@mail.ru)
  • Обновлено: 01/03/2010. 60k. Статистика.
  • Рассказ: Узбекистан
    • Оценка: 6.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Романтика геологической жизни на лоне девственной природы до предела обостряет извечное противостояние мужчины и женщины. Один на один с пустыней остаются юноша-абитуриент с окраины и молодая столичная замужняя женщина-аспирантка из аристократической семьи. Всего пару дней тет-а-тет, а отпечаток на всю жизнь...
    •   Александр Долженко ДЕЛО БЫЛО В КАРА-КУМАХ
      
       В самый глухой "застой", при Брежневе, в свои неполные двадцать лет, после второго провала в институт, чтобы не слушать нытье родителей и терпеть ухмылки сверстников, ставших студентами, я решил уехать из города. За год до этого, по той же причине, случайно устроился в урановую экспедицию, рабочим. Сезон провел с геологами, в Горной Шории. В этот раз, для разнообразия, решил устроиться лаборантом, в институт геологии в Академгородке. В конце августа, в газете случайно прочитал объявление о найме, а уже в первых числах сентября отправился на Памир, по временному трудовому соглашению, надо было куда-то трудовую книжку пристроить. Общественно полезный труд тогда был почетным правом и священной обязанностью каждого советского гражданина. Право на обязанность подтверждала статья УК - "тунеядство" : три месяца без работы и будьте добры - на ударные стройки народного хозяйства, к " ребятам семидесятой широты "!
       Из столицы Сибири в царство тюбитеек, по условиям договора, я добирался на машине, сопровождая груз и шофера, склонного к злоупотреблению. Погожим осенним деньком наш УАЗик выехал из ворот базы СО АН СССР и взял курс на Барнаул. Через пять дней, к вечеру, машина благополучно добрались до окраин Самарканда. Я, с облегчением, сдал начальству машину, багаж и измученного жаждой шофера. В древнем городе академия арендовала для сотрудников дом с сараем, в районе аэропорта. С этой базы, в интересах науки, отряд на двух машинах выезжал на обследование отрогов Памира и прилегавшей к ним пустыни.
       Некоторое представление о геологии я уже имел по урановой экспедиции, где отработал почти год. Довелось и профиля рубить, и разные съемки ходить, и даже конюхом побыть недолго. Поначалу работать было нелегко. Частенько, вновь прибывшие, покидали отряд через пару недель. Никто и не удерживал. В таежной глуши в корне менялись взгляды на романтику. Выяснилось, например, что вечерами, песни у костра поют, бездельники-туристы, а геологи спят как убитые. Если в сапогах, брезенте и с рюкзаком, в окружении тучи комаров, по бурелому наматывать до сорока километров в день, то к вечеру, бодренькие песенки ни о чем, извлечь из организма способен только клинический идиот .
       Отряд, в котором я работал тогда, делился на две части: кадровые работники и "бичи"-рабочие на сезон. Бичи в СССР - отдельная тема: вернее, как цыгане, отдельное племя. Не надо путать их с блохастыми бомжами. Бичи и бомжи, небо и земля. Народу в том отряде насчитывалось человек пятьдесят . Совместное проживание в грязи и тесноте, абсолютно разных людей, на фоне тяжелого труда неизбежно порождало трения, иногда с серьезными последствиями. Но особой границы между рабочими и кадровыми геологами я все же не почувствовал. У каждого была своя работа, а в чужую никто не лез. Обходились без поножовщины. Синяки и крупные шишки - не в счет. Нечастое, но регулярное питье водки, глушило конфликты, не доводя их до критической массы. Начальство за этим следило внимательно.
       Коллектив, в который я попал на этот раз, был научным и занимался под южным солнцем сугубо теоретическими вопросами. Отряд был маленький. Имелось два доктора наук, оба профессора, один из них был нашим начальником. Профессорам полагались денщики. Их роль исполняли два лаборанта: старший, несостоявшийся аспирант Вова и я, младший лаборант, будущий студент. Еще имелось два шофера молодой и старый, на двух машинах и повариха. Замыкала строй аспирантка Анечка, у которой отсутствовали вторичные половые признаки. Женщиной она числилась по паспорту. В жизни, это была среднего роста, нудная, горбатая доска в очках, с вечно мокрыми отвислыми губами, стриженая под морского пехотинца.
       Отношения внутри научного коллектива отличались своеобразием. Разница между доктором наук и старшим лаборантом была примерно такая же, как между горским князем и его пастухом. Отношения старшего лаборанта и младшего напоминали отношения пастуха и собаки. А были еще и бараны: свои и чужие. Такое деление, по началу, меня сбивало с толку. Тем более, что я точно знал: советский народ состоит из дружественных друг-другу рабочих, крестьян и трудовой интеллигенции. Об этом мне сообщили в райкоме, принимая в комсомол. В то благословенное время, я склонен был верить даже официальным надписям на всех заборах. Кроме того, по всей империи на всех перекрестках, на огромных фанерных скрижалях красовался тогда "Моральный Кодекс Строителя Коммунизма", проштампованный гербом СССР. Текст венчали фигуры рабочего и колхозницы, которые, вскинув молотки, сделав широкий шаг в будущее, свирепо смотрели вдаль. В ногах этой парочки обычно помещался некто с квадратным подбородком, в белом халате и очках, вычисляющий на логарифмической линейке, с точностью до миллиметра, расстояние до светлого будущего. Наши геологические профессора вместо линеек пользовались арифмометром, на носу у них размещались очки, а в карманах партийные билеты. В быту они с удовольствием придерживались феодальных норм, а не Устава КПСС. Впрочем, выяснилось это не сразу, а постепенно.
       С окраин Самарканда мы делали научные набеги на местные горы. Забирались иногда довольно далеко, вплоть до Бухары, или Коканда. В основном утюжили безлюдные предгорья, иногда поднимались к вечным снегам, а иногда забирались в кара-кумские пески, из которых торчали верхушки утонувших в пустыне гор. Выезжали с маршрутами на пару недель, а потом возвращались в город на отдых и обработку добытых материалов. Тайны, вырванные профессорами у природы, тщательно фиксировались на бумаге и помещались на хранение в сейф вместе с прочими документами. Менее таинственные камни, собранные с помощью лаборантов, помещались в ящики, для отправки в Новосибирск. За пару недель, набиралось этого добра больше тонны. Анализы были сложные и требовали много материала. Каждый маршрутный день приносил килограмм до ста. Доктора наши, поклажей себя не обременяли, не царское дело. Рюкзаки они носили, как деталь туалета. Анюта-аспирантка возлюбленные свои камни добывала и таскала сама, так ей полагалось по рангу. Профессорские же килограммы попадали в кузова автомобилей на моем горбу и на Вовином. Мы исполняли роль вьючных животных, соперничая с местными ишаками. Поскольку грузоподъемность у нас была одинаковая, предпочтение отдавалось лаборантам. При равных затратах на содержание, милые, ушастые ослики не умели читать и писать, рубить дрова, разжигать костер, ощипывать подстреленную дичь.. Кстати, дикие голуби и кеклики - горные куропатки, в горах тогда водились в изобилии, отличались редким вкусом и поедались в больших количествах. Научный коллектив бессовестно пользовались тем, что птицы не боятся машин и перед заходом солнца собираются у колодцев, поклевать мелких камешков, необходимых их пищеварению. Охота выглядела так. В конце дня, перед закатом, обе наши машины, ощетинившись стволами, с выключенными двигателями, скатывались с горки к какому-нибудь заброшенному колодцу. Подъехав вплотную к источнику, мы, по команде шефа, давали залп по скоплению пернатых из всех наличных стволов. Ужин отряду был гарантирован, иногда и на завтрак оставалось.
       Вскоре я убедился, что в нашем маленьком коллективе существуют незримые и очень прочные барьеры, о которых я раньше не подозревал. С представлением о том, что все геологи друзья и родные братья, пришлось расстаться. Все точки над "i" были расставлены в первый приезд на отдых. Опираясь на прежний экспедиционный опыт, я приготовился к питью водки и непринужденной беседе с сослуживцами. Я даже полагал, что среди них, у меня, заведутся кореша. Зачем спешить? Всему свое время!
       К моему удивлению выяснилось, что цвет науки будет пить не водку, а сухое вино, причем автономно: вершки поужинают отдельно от корешков. Челяди мимоходом объяснили, что в академической среде не принято, со свиным рылом, соваться в калашный ряд. Что все мы, согласно штатному расписанию, поделены на овнов и козлищ и спорить, тут не о чем. Профессора были пастырями на окладе, к овнам причислены были аспирантка Аня и старший лаборант Вова. Это по одной классификации. Было и еще одно деление, по индийскому образцу : брамины, кшатрии и шудры. Браминами были, опять таки, доктора наук. Кшатриями - Вова, Аня и сторонние коллеги-геологи. К козлищам-шудрам были причислены оба шофера, повариха Металлина Федотовна и я - дважды абитуриент.
       Это деление, по прибытии на отдых, перед самой посадкой за стол, без обиняков довели до нашего сведения. Возмущенные шудры стихийно объединились под моим началом и потребовали питейной автономии, в виде аванса на неотложные нужды. Мой доктор, наш общий начальник, вытирая усы после первого стакана, вышел на крыльцо и поинтересовался, зачем нам деньги, если мы живем на всем готовом?
       - На водку ! - не таясь ответил я.
       - Глупости какие ! Выбросьте это из головы, до окончания полевого сезона ! Водка невкусная и пить ее молодым людям вредно! Утром заболит голова !
       И мне, как-то сразу, стало ясно, что от головных болей я действительно избавлен до конца полевых работ, то есть до Нового, 1969 года!
       - Ну, тогда дайте нам денег на баню и лимонад ! - потребовал я от имени части коллектива.
       - Еще чего ?! Пить прохладительные напитки на ночь тоже вредно! А вот завтра, я сам куплю вам всем лимонад и лично свожу всех желающих в баню. Не волнуйтесь ! Будет вам и белка, будет и свисток !
       От свистка и белки, от имени коллектива, я твердо отказался. От себя лично не удержался и спросил :
       - Металлину Федотовну, тоже поведете в баню лично? -
      Шеф пропустил реплику мимо ушей:
       - Все! Разговор окончен. Про деньги и водку забудьте! А лично вы, - он указал на меня, - чтоб не скучно было, пройдите за угол! Там возле сарая, пустые ящики.Рядом образцы в мешочках.Каджый образец дополнительно оберните бумагой. Если еще кого водка заинтересует, можете взять интересантов с собой, скажете им, что я велел! Завтра, до обеда, надо все уложить в ящики, окантовать и прибить бирки. Потом сдать все после обеда на товарный двор! Вечером - баня. Действуйте !
       - Так, там же, без малого, две тонны, ! - ахнул я.
       - Вот и не мешкайте! Светлого времени еще часа три. Можете лампу повесить, или завтра с утра продолжить, как вам удобнее !
       Я остолбенел, а начальник уже спешил к воротам, на звук мотора. Это из аэропорта привезли дочь приятеля моего шефа, аспирантку Веронику из Ленинграда. Это в ее честь накрыли брамины стол. Из обрывков разговоров следовало, что кроме всего прочего, она еще и представитель питерской аристократии. Муж ее, служил шофером у питерского митрополита, а папа был номенклатурной шишкой, торгового разлива. Такая вот смычка трудовой интеллигенции и конторы глубокого бурения.
       Под скрип закрываемых ворот угас мотор, захлопали дверки УАЗика, послышался щебет незнакомки, кудахтанье Анечки, мармеладные голоса двух докторов и сипение старшего лаборанта Вовы. Игнорируя нас, патриции дружной гурьбою, проследовали на увитую пыльным виноградом веранду, к скатерти-самобранке. Пока энлои усаживались, я собрал марлоков на кухне, предложил им не горевать и поскрести по сусекам на колобка. Затем, тихонечко, взять вторую машину, оставшуюся на улице, откатить ее подальше на руках и ... сгонять за колобками в город, пока не поздно! Но тут выяснилось, что про нас хоть и забыли, но меры приняли. Ключи от обеих машин, предусмотрительный шеф изъял вместе с документами. Мы погалдели-погалдели и разошлись. Шофера и повариха пошли на кухню пить чай и ругать начальство. Я отправился приколачивать к ящикам бирки. Тем временем, в вечерней прохладе, с веранды доносились оживленные голоса, звон бокалов и восклицания, пополам со смехом.
       Сидя за сараем, я злобно набивал каменья в ящики и так увлекся, что пропустил момент, когда в трех метрах от меня, за углом, на скамейке угнездилась пара. Женский голос принадлежал нашей гостье, а мужской - недобитому аспиранту Вове. Ветерок доносил до меня запах пряного сигаретного дыма и тихий, довольный женский смех. Беседу, довольно интимного характера, сопровождали звуки, напоминавшие возню нанайских мальчиков.
       " Совсем обнаглели, а еще коммунисты оба !" - подумал я, перестав стучать молотком - "Неужели не слышат, что я совсем рядом долблю ящики?" Перестав стучать, я кашлянул пару раз:
       - Кхе-кхе ! Кхе !! - Прислушался. Реакции никакой. Только возня усилилась, из коей явствовало, что Вова руки распускал, а питерская фемина эти руки укорачивала. Я покашлял еще, как туберкулезный зэк в бараке. Шорохи прекратилась. Доносилось только учащенное, вразнобой, дыхание двух человек.
       - Кто это там ? - негромко поинтересовалась Вероника.
       - Не обращай внимания! Младший наш, лаборантишка, ящики кантует. Пусть себе резвится! -
       Борьба возобновилось, хотя и потише. У меня от ярости перехватило дыхание. Я понял вдруг, что чувствует, свежеплененный воин-раб, в присутствии которого, римская матрона, не чинясь справляет нужду. Я вскочил, чтобы вразумить молотком, хотя бы Вову - "Гори оно все синим пламенем ! " Но тут же сел. Вспомнилось, что шеф запер мои документы в сейф. Вихрем пронеслись мысли практического характера. Доминировала одна - без денег и паспорта мне из Самарканда автостопом до Сибири не добраться ! Пришлось сесть и заскрипеть зубами. Подпрыгнул еще раз, в ответ на откровенный вздох за углом, но сел, и уже плотно. Есть вещи, которые ты или сразу делаешь, или никогда. Промедление исключается: замахнулся - бей ! Достал пистолет - стреляй ! Не размахивай, как в кино. Иначе отберут немедленно! Задыхаясь от гнева и бессилия, я продолжил избиение равнодушных ящиков. Шум, издаваемый мной, научные голубки игнорировали. Их перекур явно затянулся. Но тут раздались нетрезвые голоса с веранды, это патриции, в поисках консенсуса недосчитались кворума. Скамейка за углом опустела.
       За дувалом хрипло побрехивали собаки, в небе висел тонкий мусульманский месяц, а я стучал молотком, обивая постылые ящики металлической лентой. С разгону истребил все. Перед сном, в мою каморку заглянул шеф. Распространяя запах Массандры, покачиваясь, сообщил мне, что я хороший младший лаборант: вон, сколько ящиков перебил. Даже удивительно! Пожелав мне спокойной ночи, он деликатно притворил дверь, хотя вошел без стука. " Лучше бы, вместо благодарности, водки стакан принес, наука !" - злобно подумал я, засыпая.
       На следующий день, утром, в обновленном составе, на двух машинах, мы покинули Самарканд. На окраине заправились бензином на всю катушку и покатили в предгорья: бояре впереди на легковом "бобике", холопы сзади - в пыли и выхлопах. Утренний прохладный ветерок трепал тент, а я, лежа на утвари заполнившей подпрыгивающий кузов, строил бессмысленные планы мести, поглядывая на окрестности. Впереди на горизонте, под пыльным небом, маячили снежные вершины, позади уплывали пирамидальные тополя и кипарисы обступившие дорогу. По бокам вращались бескрайние хлопковые поля, на которых трудолюбивые крестьяне, узбекской национальности, собирали руками белое золото во всесоюзную копилку.
       Обида помаленьку утихла, но не прошла. Накануне, меня, как и было обещано, вместе с шоферами и поварихой, под конвоем сводили в баню и премировали "дюшесом". Бонусом достался кулек конфет к чаю, две пары носок и зубная паста. Вместо благодарности, я затаил лютую классовую злобу и замкнулся в гордом молчании. Всем своим видом я хотел показать, что пони, тоже кони ! На мою шудрианскую молчаливую гордость, те, кому она была адресована, не обратили ровным счетом никакого внимания. Вова с Вероникой уже не ворковали, а сухо разговаривали на "вы", как ни в чем не бывало. Со мной, кстати, тоже, разговаривали на "вы", но обращались как с вьючным животным. Никогда раньше в голову не приходило, что вежливостью можно убивать.
       - Будьте добры, если это вас не затруднит, станьте, пожалуйста, под погрузку (разгрузку)! Копытца передвиньте! Будьте любезны, не жмет ? Благодарю вас ! А теперь ящик - на место верните! Большое спасибо !
       " Большое пожалуйста! Поубивал бы всех, к чертовой матери !" Но сам виноват. Слышал же, не раз, от бичей, поработавших на "науку", что академовские - сплошные гнилухи. Мимо ушей советы пропустил. Теперь три месяца придется скрипеть зубами. И ничего не поделаешь! Денег ни гроша, паспорт у шефа, трудовая книжка в кадрах, а мне - "поступать", на следующий год. Начну дергаться, легко "достанут" через характеристику, с последнего места работы. Без нее и справки о здоровье, документы в институт не примут. А я зимой надеялся отдохнуть: на подготовительные курсы походить, на танцы. Теперь же, никуда не деться: хоть вешайся, хоть стреляйся ! По всем раскладам выходило, что надо принять все как есть, нервы себе не портить, не рыпаться и помалкивать! Молчать, молчать и еще раз молчать! На этом я и остановился. И странное дело. Через пару дней стало легче !
       Через некоторое время выяснилось, что молчать нетрудно и более того, в этом есть своя прелесть. Когда рот на замке, уши намного лучше работают! Кстати никто и не заметил, что я нем как рыба. Жизнь шла своим чередом. Разумеется, кое-какие звуки, связанные с работой, я издавал. Схема простая: приказ-вопрос-ответ-готово! А так, меня никто и не допекал. По-первости, лезли с разговорами оба шофера и повариха. Но потом отстали, переключились сами на себя. К моему удивлению, вечерами появилось много свободного времени, которое я, употреблял на чтение. Все быстро стало на новые места. Случайно найденная и валявшаяся в углу мысль: "Мудрец довлеет сам себе!" - стала стремительно наполняться содержанием. Тем более, что в то время, в горных кишлаках, которые мы регулярно навещали, в сельских магазинах, кроме всего прочего, торговали еще и книгами. Да какими! Позже, когда я показывал своим знакомым томики, привезенные из той экспедиции, у всех злые слезы на глаза наворачивались.
       Хемингуэй, Голсуорси, Бредбери , Кафка, Сартр, Экзюпери, Лем и еще много чего. И это - в разгар книжного дефицита! Позже выяснилось: ларчик открывался просто. В то время, во внешней политике, пошли либеральные подвижки и чтобы не выглядеть талибами в глазах прогрессивной мировой общественности, в Политбюро, скрипя зубами, пошли на уступки. В числе прочего, небольшими для СССР и огромными для Запада тиражами, печатали "крамолу" и не мудрствуя лукаво, отправляли это в азиатскую глубинку. Там, шедевры мировой литературы, тихо-мирно, тлели, рядом с ржавой селедкой, тройным одеколоном и японскими транзисторами. Их тоже никто не покупал. Дорого. Да и зачем? В то время, люди там умудрялись жить на десять рублей в месяц, всей семьей.
       Для меня, покупка диссидентских книг, была связана с дополнительным унижением. В свои двадцать лет, я был девственно невежествен. Два Павлика : Морозов и Корчагин в моей голове, на сквознячке, делили компанию с молодогвардейцами и тимуровцами. А настоящие книги стали попадать в мои руки и чемодан так. Когда наш научный отряд приезжал в кишлак и выгружался у местного сельпо, мне и поварихе, доверяли закупать керосин, муку, чай и сахар. "Наука" же накидывались на книги. Сцены, иногда, разыгрывались безобразные. Меланхоличные аборигены выпучивали глаза, до пределов дозволенных природой, наблюдая, как какой-нибудь томик, которым, лет пять, накрывали от мух банку с маслом, два профессора, уважаемые люди, рвали из рук друг у друга. При этом, аксакалы, наровили друг другу в бороды вцепиться. Я тогда впервые услышал из уст членкора, распространенный в научном мире аргумент:
       " Мандюк вы, а не профессор, после этого ! "
      Даю в цензурной редакции, в жизни это звучало иначе, ближе к предмету. Сам книжный грабеж происходил стремительно и агрессивно. Однажды, пока два светила выясняли отношения на антресолях, Анечка, в партере успела рвануть что-то четырехтомное, то ли Хемингуэя, то ли Фолкнера. Так они, эти профессора, ее чуть на части, не порвали вместе с находкой, когда заметили свою оплошность. Правда и Анюта им не далась. Прижимая к плоской грудной клетке сокровище одной рукой, другой она молча отклеивала хищные профессорские пальцы от черного коленкора. В забытом кишлаке, на крыше мира, в то время, можно было запросто купить полное стотомное издание шедевров всемирной литературы, а не только, "Женщину в белом" Коллинза, или "Двадцать лет спустя" Дюма, которые выдавали сливкам общества на макулатурные талоны на одной шестой части суши.
       Мое же унижение заключалось в бессилии. Даже , если я первый забегал в факторию, я все равно не знал, что хватать! Легко можно было напороться на Поля Робсона, Ван Клиберна, или Долорес Ибаррури. После грабежа, когда профессура и аспирантура все выметали подчистую, обычно мой шеф подходил ко мне и говорил:
       - А вам, Митрофан, из оставшегося, я бы посоветовал, для начала, взять это, вот это и ... это! Я оплачу, в счет аванса ! -
       И я брал, не глядя и без вопросов, так как сам, в то время, со знанием дела, мог купить только "Колобка" или "Курочку-рябу". Но к концу вояжа, тоже навострился. Дело в том, что ко всем "крамольным" книгам, полагалось солидное предисловие, в котором советскому читателю подробно объяснялось, почему эту книгу не стоит читать, в чем данный автор не прав и кто с ним заодно, кого не только читать, но даже в руки брать опасно. Память у меня была цепкая. Однажды, даже шефа довелось лягнуть мимоходом. Поскольку в отряде был фактически сухой закон, выбор вечерами у меня был небольшой: либо читать, либо на кухне в карты играть и языками лязгать, с другими шудрами. Я предпочитал чтение. А книги брал в запас. И вот однажды вечером, на подстилке в углу, я лежа читаю, сейчас не помню что именно, но что-то типа Кьеркегора, которого откопал в разделе "сельское хозяйство и ирригация Узбекистана" и купил на всякий случай. Читаю с карандашом, понимаю плохо, много слов непонятных вообще, а словарь иностранных слов тогда был в диком дефиците. Я его попозже, в карты выиграл, у одного барыги. Так тот, отдавая мне книгу убивался нешуточно, хотя и шел словарик в 25 рублей. Бешеные деньги,между прочим, по тем временам.
       Так вот, читаю я Кьеркегора с карандашом наперевес, а непонятных слов больше, чем понятных. Ко всему, я, еще и с категориальным аппаратом был незнаком, даже марксистко-ленинским, поскольку тогда и не подозревал о его существовании. Поэтому приходилось, время от времени, нарушая обет молчания, спрашивать шефа значение того или иного термина, когда уж совсем в дебри забирался. Шеф в своем углу тоже читал, на мои вопросы отвечал механически, не напрягаясь. Все же он был доктором и профессором, а это подразумевало знание марксистко-ленинской философии и диалектического материализма, вершины человеческой мысли. Профессорам в 12-м зале ГПНТБ кроме Гегеля, Канта и прочих Аристотелей много чего давали. Чтоб знали, кого ругать и как отстаивать вечно живое и непобедимое учение, которое всесильно, потому что правильно. В то время, с этим строго было. Карл Маркс, ренегат Каутский и пленумы ЦК КПСС у всех от зубов отскакивали, даже у гинекологов и проктологов. Везде надо было классовый подход применять. Так что, мой доктор, был подкован на все четыре копыта, а тут я, из угла, с Кьеркегором лезу. Пришлось ему пару раз всерьез отвлечься на заковыристые дефиниции. Стал подробно объяснять, да не по краткому курсу, или по философскому словарю - привычно задудел, как с кафедры в универе. А когда я его в третий раз на кафедру дернул, тут он включился:
       - Слушайте, а что это вы там, такое, читаете? А? - Я молча показал обложку. У него загорелись глаза:
       - Где? - Хищно спросил он.
       - В Караганде ! - злобно вырвалось к меня. Он мое хамство проглотил молча, а я подумал : " Редкая видать книжица. Эко его вскинуло!"
       - Зачем вам это? - помедлив, елейно улыбаясь, спросил шеф - Продайте!
       - Нет ! Не продам...
       - Я, вам, за это, ...э-э,... двухтомник Хемингуэя подарю ! А? Там все слова понятные ... Как ?
       - Нет! Никак ! -
       Тут он губы поджал, хотел было еще что-то предложить, но опомнился. Мне, тогда еще мысль пришла, что он за лицом не следит и что я, охотно сыграл бы с ним, на его библиотеку, в покер. На худой конец - в "тренчик" или "буру". А "караганда" эта, дорого мне обошлась: с того вечера, меня пускали в сельпо после всех шоферов и поваров вместе взятых. Перед закрытием. Всегда какое-нибудь срочное дело находилось. Вот так и доходит до жирафа, что разговор серебро, а молчание золото.
       Тем временем, жизнь в нашем отряде шла своим чередом, но с поправкой на Веронику. Впрочем, челяди это не касалось. У нас все шло по-старому: " подайте, принесите, почистите картошку, поставьте палатку. Будьте так любезны, если вас не затруднит, пожалуйста, отнесите это на помойку! "
       Больше всех, присутствие Вероники, коснулись сиплого переростка Вовы. Он всерьез воспринял вероникины вольности в первый вечер и вознамерился продолжить отношения до логического конца. Веронике же, вполне достаточно было простого поклонения с половым оттенком. Адюльтер, судя по всему, в ее планы не входил. Вероника щебетала, Вова же страдал половой истомой. Оба профессора вообще ничего этого не замечали и вечно спорили о своем, магматически-геологическом: о скарнах, например, или интрузиях... В общем, коротали мы вечера, кто как мог.
       И вот однажды, в интересах науки, меня передали на баланс Веронике, на несколько дней. Решили отправить с ней на "выкидушку". Сейчас объясню, что это такое.
       Геологи отрабатывают интересные им площади сначала по фото со спутников, потом приборами с самолетов, изучают работы предшественников и уже потом, на земле, пешочком, на полевых работах, окончательно выясняют для себя, что к чему. Приезжают ( приплывают, прилетают, приходят пешком ) в нужный район и ставят там лагерь. И начинают ходить из него маршрутами, постепенно увеличивая радиус своего любопытства. Понятное дело, у начальников, маршруты начинаются прямо у палатки и заканчиваются там же. У молодых сотрудников, маршруты начинаются километрах, в лучшем случае, в пяти, от места дислокации и заканчиваются еще дальше от дома. Такая вот дедовщина. Наступает момент, когда далеко ходить всем. Тогда лагерь перемещают. И все начинается сначала. Но есть такие участки, которые никак не пишутся в эту схему, тогда отцы-командиры организуют "выкидушку". Собирают все необходимое и "выкидывают" работников на несколько дней в отдаленный район. Самый кайф, когда на вертолете туда и обратно. Хуже всего: когда пешком туда-сюда и все на себе: жратву, палатки и приборы.
       В общем, я попал под "выкидушку": шеф одолжил меня Веронике на три дня. Чтобы она, на месте, не спеша, изучила то, что ей интересно, вместо того, чтоб трястись в машине пол-дня туда, пол-дня обратно. Меня, естественно, никто и не спрашивал. Проинформировали с вечера, чтобы собрал все необходимое, для двух разнополых человек: две одноместных палатки, посуду, прочий скарб - ружье, ракетница, аптечка и по мелочам, на случай ЧП или травмы. Плюс продукты и фляги с водой, а также все, что положено мне и ей, включая личные вещи. В число моих личных вещей, например, входили геологические молотки, числом три: маленький, средний и большой. Их дополняли кувалда и набор зубил, для особо важных случаев, которые образовывались регулярно. Я буквально холодел, когда шеф задумчиво глядя на гранитную или базальтовую скалу, указывал мне:
       " Выбейте мне, пожалуйста, если нетрудно, этот ксенолитик с вмещающей породой, естественно!"
      Ксенолит, это инородное тело заплавленное в массив сто или двести миллионов лет назад. По нему, возможно определить сравнительный возраст пород, кто кого старше, в данной системе. И вот я, как метростроевец, чередуя инструменты, обливаясь потом, иногда по часу, выбивал из тела скалы "этот ксенолитик". По завершении, пока я приводил дыхание в порядок, светило науки рассматривало отобранный у природы фрагмент. Частенько, после осмотра сколов, добытый камень не вписывался в профессорскую схему и летел в отвал :
       " Не то ! Типичное не то ! " А я собирал молотки, зубила и кувалду до следующего проявления научного интереса к тайнам природы.
       Так вот. После того, как шеф озвучил идею "выкидушки", с Вовой случилась истерика. Он узнал, что сопровождать Веронику будет младший лаборант, а не старший. С пеной у рта, Вова рвался испытать все тяготы уединения, во имя науки. Напирал на то, что у него копыта крепче, шерсть гуще, а стаж ишака больше и богаче. Конец этому беснованию положила Вероника. Принцесса намекнула князю на причину аномального поведения пастуха. Тогда уже Вове дали понять, что в интересах науки, ему придется бить шурф, или копать канаву "от забора до обеда", если он будет настаивать на своем, пренебрегая приличиями. Вова обезумел окончательно. В себя пришел только после того, как ему вместе с кувалдой, по приказу шефа, выдали кайло и лопату. Для ишака со стажем нашелся подходящий шурф в соседнем ущелье. Работа закипела еще до нашего отъезда.
       Утром следующего дня, Вероника уселась в кабину, я, как кенгуру, запрыгнул в кузов. Мотор фыркнул, шофер взял курс на отдаленный массив. Добирались по пустыне, волоча за собой густой шлейф пыли. После полудня повернули в горы и еще час ползли черепахой вглубь ущелья, по камням. Наконец все: приехали! Я в темпе разгрузился. Шофер, оглашая матом марсианский пейзаж, стал пятить машину из щели, в которую сам ее затолкал. Мадмуазель отправилась на рекогносцировку, а месье, то есть я, пошел искать площадку для наших палаток. Поставить их, абы где, было нельзя. Требовалось учесть возможность камнепада, наличие тени в определенное время, защищенность от ветра, склонность насекомых и рептилий селиться в определенных местах. В пустынных предгорьях особый климат, работать можно только весной и осенью и то, только рано утром. В остальное время жара такая, что в тени прячется все живое, жизнь замирает до ночи. Чтобы не свалиться от теплового удара, пить надо строгими малыми дозами, а не уподобляться лошади. Мало ли чего хочется ! Не зря в пустыне водятся только флегматичные верблюды, со своими горбами и умением жевать колючую проволоку. Летом ночами тоже жара, а вот осенью перед закатом холодает очень быстро. Обычное дело: днем градусов тридцать на солнце, вечером, перед закатом - уже плюс десять. Ночью выползают мохнатые арктические звезды и кое-где, появляется к утру иней, смотря какая высота над уровнем моря. Иней, бог с ним, красиво при луне и все! А вот ветра, несколько часов дуют такие, что незакрепленный тент машины, рвет в клочья и на нитки за одну ночь. Весь день беспощадное солнце гвоздит лучами все подряд. Вечером, на полчаса устанавливаются сиреневые сумерки и розовые вершины. Край солнца еще торчит из горизонта, а с гор, по ущелью, с воем, уже несется, видимая глазом, лавина морозного воздуха, которая заливает все свободные низины. Если палатку поставить неграмотно, ее унесет вместе с обитателями в близкую пустыню, или просто порвет. С приближением темноты, ледяной ветер, вначале посвистывает в растяжках палаток, потом начинает завывать, а после утробно ревет почти всю ночь. Еще пару часов назад, ты парился в майке, а теперь в спальном мешке зуб на зуб не попадает. Так что, простое с виду дело, постановка палатки, превращается в ритуальный, почти религиозный акт. Но опыт приходит быстро. Одну ночь полежишь за камнем, стуча зубами и глотая песок, и сразу начинаешь соображать, что к чему. Кстати бедуины не зря платки носят. Ночью уши не мерзнут, днем от песка и солнца можно прикрыть лицо. Но это так, к слову.
       Пока Вероника в топе, шортах и кирзовых сапогах от змей, бродила по окрестностям, я в темпе монтировал наше стойбище на два чума. К ее приходу, шофер с машиной уже выбрался из ущелья на простор и пылил по пустынному горизонту прямо в огромное закатное солнце. Я успел, на примусе, приготовить ужин на двоих. Начальница подоспела вовремя: как раз,чтобы засветло утолить голод, сделать необходимые записи и забраться палатку. На мой обет молчания она не обратила внимания. Она не заметила, что я общаюсь с ней сугубо в производственном плане, тщательно избегая, личностных не только реплик, но и интонаций. Моя немота осталось без внимания, Вероника устала за день поэтому просто легла спать. Я для нее был чем то вроде мебели : "вот это стул - на нем сидят, вот это стол - за ним едят !". О чем с табуреткой, вернее, чурбаком говорить? О дровах ? Опилках? Перед тем как улечься в своей палатке, Мальвина призвала Буратино и коротко распорядилась:
       - Подьем в 5-15. Завтрак 5 -30. Выход на маршрут 5 -45, - оглядела местность и добавила:
       - Утром мальчики налево, девочки направо ! - и нырнула к себе, тщательно застегнув все пуговки, не пропустив ни одной. Иначе бы все оторвало к утру, хоть я и поставил палатки спиной к ночному потоку. Озвучив время подъема, она себя имела в виду: это, я, должен буду разбудить ее во-время, накормить и напоить чаем. Когда Буратино встанет, или ляжет, это Мальвину не интересовало в принципе: дело хозяйское, можешь на ногах хоть всю ночь торчать. Так нам предстояло прожить три дня.
       Утро прошло в штатном режиме, день тоже. Она занималась своими делами, я ассистировал. Работы было много и только к вечеру до нее дошло, что Я с НЕЙ не разговариваю. Мы общались, конечно - она мне на "вы" отдавала распоряжения, кое-что я делал сам, без подсказки, сказывался приобретенный опыт, но при этом ни единого слова не сказал всуе. Ни единого! До нее это дошло, когда мы возвращались к палаткам. Она не сразу в это поверила. Для проверки обратилась ко мне не по работе. Наконец то! Месть сладким ядом растеклась по жилочкам. Все же, не зря, долгими вечерами я читал книжки, отбитые у потомков басмачей. Советы Овидия Назона, Апулея и Пушкина пошли впрок. Она что-то спросила, я ответил, но речь моя была стерильной.
       Обнаружив такое к себе отношение, вернее его отсутствие, она поначалу растерялась. В молчании мы подошли к лагерю, молча поужинали. Она отдала необходимые распоряжения на завтра, я подтвердил, что правильно все понял. Корректно, вежливо, на "вы", ни единой запятой сверху! Тут она окончательно поняла, что наши отношения оказывается симметричны. Не только я для нее пустое место, но и она для меня точно такое же! Мальвине вдруг открылось, что и Буратино ее игнорирует всерьез и видимо давно. Оставаясь в недоумении, после вечернего чая она неловко поблагодарила меня за ужин и пожелала спокойной ночи. Я раскланялся. Утром разбудил ее, накормил, убрал посуду. Еще за чаем, она катнула пробный шар, не поднимая глаз спросила :
       - Хорошая погода, намечается, не так ли? - хотя погода всегда была одинаковая в это время года.
       - Да, мэм ! - любезно ответил я.
       Она еще что-то спросила, не имеющее отношения к работе, но я был тверд, как скала. Ледяная вежливость и безукоризненная речь. С детства, я старался пользоваться русский языком, где только возможно. Почему, даже не задумывался. Нравилось говорить правильно и все ! Обладая хорошей памятью, ориентировался на прочитанные книги, радио и телевиденье. В то время что дикторы, что редакторы издательств безусловно владели родным языком в достаточной мере. Без этого на работу не взяли бы. Молодой читатель удивится, если узнает, что оговорки дикторов, всерьез рассматривались "конторой глубокого бурения", как способ передачи информации за рубеж. Граница и языки, тогда действительно были на замке. Так что за "базаром" следили не только дикторы. Я же просто любил "великий и могучий" и охотно на нем говорил, по мере возможности . Разными "фенями" тоже, конечно, пользовался, по обстоятельствам, причем без словаря. Есть мнение, что истинно русский язык уцелел только в Питере. Все остальное - диалекты. Вот что, Мальвину Вероникьевну, более всего и удивило поначалу: грамотная русская речь! У Буратино ! Считается, что по речи, по оговоркам, по интонациям, можно узнать о человеке почти все. Я же не дал ей ни малейшего повода. Мой немногословный русский был никакой. Это ее озадачило.
       Перед выходом на маршрут, я поймал, брошенный на меня вскользь, любопытный взгляд. Поймал случайно. Ей это не понравилось и она в ответ, взялась меня демонстративно игнорировать. Но между нами была большая разница, я ее игнорировал качественно. Две недели тренировался и преуспел. А она, с такой ситуацией столкнулась впервые и не знала, как быть. К тому же, она поняла, что для меня ее затруднение никакой не секрет. Я и не считал нужным это скрывать. Это усугубило положение. Ко всему, ситуацию сильно осложнял половой вопрос. Мне было двадцать, ей - двадцать семь. Я уже имел опыт общения с женщинами. Именно с женщинами, а не с бабами, или с телками, как теперь принято выражаться. Знаком был и с негативным опытом серьезных отношений. Знал, что такое сила женских чар, если расслабиться. Не скажу, что из меня веревки вили, но были ошибки, на фоне юношеской гиперсексуальности, чего греха таить. Терять лицо случалось: умолял, канючил, писал письма, которые, при "разрыве", мне отказывались возвращать. Но, в итоге из всей этой канители, наделал правильных для себя выводов, поведение скорректировал. Собственное "Я" мне было дороже всего. Вероника же, не воспринимала меня до этого дня, вообще. А как мужчину тем более. Хотя оба мы были не уроды. Она была обычная женщина, правильного сложения со здоровой психикой. Я в то время был загорелый и худой, имел подтянутый вид, гриву курчавых волос и карие глаза, прикрытые дико дефицитными, в то время, "хамелеонами", в позолоченной тонкой оправе. Бешеные деньги отдал спекулянтам за эти очки, почти зарплату. И живот у меня не висел, как у Вовы. А скорее наоборот, пресловутые "шоколадки" от хронического недоедания, вернее недожирания, четко выделялись благодаря спорту, на моем загорелом впалом брюхе. Счастливый возраст! Можно было кушать все, просто жрать тазами, без малейших последствий!
       Для меня , дело осложнялось тем, что я в ней женщину видел с самого начала. Не конкретную Веронику, аспирантку, а дочь Евы, подругу змея-искусителя. В основном, из-за этого вся каша и заварилась! Не говоря о том, что при тамошнем климате и нашей экипировке, мы оба, практически, ходили голые. Места были дикие. Из живности, на десяток километров кругом, были змеи, какие-то сулики, да одинокая лиса постоянно мотылялась в отдалении. Я ее хорошо видел в бинокль, а она и без монокля прекрасно видела мое ружье. Любопытство проявляла, но знакомиться не спешила.
       Сильно било по нервам то, что по субординации и по технологии, я почти всегда вынужден был тащиться сзади. И когда она в гору карапкалась, и когда спускалась. Причем, иногда нужно было давать ей руку, а пару раз чуть ли не обнимать. И не из нежных чувств, а сугубо из практических соображений, по технике безопасности. Ни ей, ни мне не светила перспектива тащить на горбу мешок с чужими костями к палатке, а потом пешком, по жаре идти за помощью неизвестно к кому. Рации у нас не было, а до базового лагеря пешком дойти за день было очень проблематично.
       К концу второго дня ситуация накалилась. Она не могла найти верный тон, а я гнул свое. Она занервничала. Весь день, мы были привязаны друг к другу, общались вынужденно. К вечеру возвращались в лагерь пыльные и потные. Меня это просто раздражало, а ее бесило. У женщин с этим сложнее, слабое место. Процесс вечернего омовения таил в себе немало ловушек для обоих. Вечером второго дня, после чая, свежепомытая Мальвина, крепенько призадумалась, а сыр во рту держала. Лиса с чашкой чая равнодушно валялась рядом с сыром и ухом не вела. Утром третьего дня, по виду Вероники, я понял, что у меня сегодня будет "веселенький" денек. До нее, наконец, дошло, что все очень серьезно, прежде всего для нее. Не для Вероники - для Евы. И она, судя по всему, решила не мудрить, а действовать наверняка, по проверенным веками рецептам. Персона Адама уже не играла никакой роли. Будь я хоть старик-горбун, хоть Аполлон. Кроме того, она как-то вычислила, что я игнорирую ее, не по-правде, а из своих каких-то соображений. Одно дело, действительно в упор не видеть, а другое - делать вид. Требовалось меня наказать: сломить и раздавить ! Вопрос, через мое упрямство и дурость, был поднят на принципиальную высоту. Кто - кого? К тому же и сроки ее поджимали. Оставался день одиночества. От меня требовалась самая малость, чтоб я проявил, хоть раз, чисто мужской интерес, в идеале - кинулся в ноги ! И она пошла в атаку.
       Опущу подробности. Но травили меня жестоко, не таясь. Благо свидетелей не было. Женщина, если захочет вызвать желание, легко может это сделать. Есть тысяча и одна уловка. И неважно, в королевском ли будуаре, в полутьме, нечаянно мелькнет хрупкое плечико, или на солнце, женское тело примет некую позу, не вульгарную, а естественно-невыносимую. Шифр посланный через века и на века вперед. На уровне подкорки посланный и принятый сигнал. Есть что-то, в генной памяти, неподвластное осмыслению. А начнешь задумываться, жизнь остановится, рожать, будет некому! Меня спасало то, что мы принадлежали к разным группам. Нет! Не это, у кого какая должность, или какая зарплата. Нет ! Просто у каждого мужчины есть свой тип женщины. Наука, что-то такое, лепечет про феромоны. А на практике, когда мужчина видит СВОЮ женщину, интеллект гаснет и шерсть становится дыбом. Точно так же, есть женщины, один вид которых вызывает отвращение. Еще ничего не сделала, видишь ее пять минут, благоухает, лопочет, а сразу ясно : ни-ко-гда! Только в пьяном виде, по горькой нужде и не по своей инициативе ! И у них наверное так. Не знаю.
       Меня, повторяю, спасло то, что наши феромоны, или что там еще, воспринимали друг к другу нейтрально. Хотя в системе Адам-Ева, все работало правильно. А вот в личном плане, в социальном, был жестокий конфликт. К вечеру, она меня так допекла, что мелькнула мысль об изнасиловании, которую я с негодованием отринул. Правила игры категорически это не предусматривали. Она, кстати, эту мою мысль уловила,восприняла ее с интересом,но все же обороты сбросила. Такая развязка ее тоже не устраивала: брак в работе Евы ! Яблоко искушения следовало принять с благоговением и благодарностью, а не рвать из рук давясь слюной.
       Я чудом дотянул до чая и уполз скрипеть зубами в свою палатку, в уверенности, что и она, памперсы перед сном, не раз поменяла. Будь у собаки Павлова, хоть три высших образования, слюна на звонки все равно течет. Весь день Вероника играла на моих условных рефлексах, как на балалайке. На фоне безусловных рефлексов получалось жестоко. Ночью, в половом бреду, окруженный багровыми призраками, я чуть было не кинулся к ней в палатку. Как удержался, до сих пор не пойму.
       Утром, наше затворничество подошло к концу. Измученные, мы сели ждать машину в тени скалы. Она принялась за записи, я упаковывал штуфы, готовил имущество к эвакуации. Временами у меня сердце разрывалось от жалости к себе и к ней. Так она трогательно клонила головку над пикетажкой. Волосы спадали на полевой дневник густой волной. Казалось, она плачет над своими записями. Однажды, мы нечаянно, встретились взглядами и я успел прочитать в ее глазах такое! Никакие скорбные плечи и припухшие губы меня уже не могли обмануть! Я понял: одно неосторожное движение и пощады мне не будет. Подпустят поближе и будут топтать конями на арене, пинать под ребра, пороть плетью! Искалечат на всю оставшуюся жизнь, сделают морально-половым инвалидом. Игра зашла слишком далеко. Если честно, меня спасла случайность - ночью меня посетил тяжелый эротический сон со счастливым концом. А так, я бы неминуемо пал бы в бездну позора и пучину комплексов. Силы были неравны и таяли на глазах. Меня подвергли жесткому секс-облучению без антидота. Я всеми силами противостоял инстинкту размножения: базовому инстинкту. На фоне дикой природы это было неправильно, тяжко и неестественно.
       К счастью, машина пришла вовремя и конфликт угас. Победа осталась за мной. Но она была пирровой. Психика не выдержала. После того, как пресс одиночества вдвоем был снят, я расслабился и кувыркаясь покатился в яму влюбленности. Приближаясь к дому, в пыльном кузове, я частями сдавался на милость чувства. Забыл все плохое, а все сомнительное обратил в свою и ее пользу. К вечеру, когда мы приехали в базовый лагерь, стоявший на берегу ледяной речушки с буйной растительностью, я был охвачен любовной горячкой. Почти как Вова. Почему почти ? А потому, что мною овладело чувство "большое и светлое", а Вова, грязный сатир, поддался вульгарной похоти.
       По прибытии, я быстро разгрузил кузов. Взял полотенце и повел потное, грязное тело, остудить любовный жар на берег шумной речки, заросшей каким-то урюком, пополам с орешником. Встретить там, кого либо, я не предполагал. Вода в речушке была - жидкий лед. Никто из наших не решился бы зайти в такую жидкость по колено, не то, что по пояс. Я разделся, подошел к воде, ополоснулся, намылился, собрался с духом и кинулся в омуток. С воплем, как ошпаренный вылетел назад. По телу пошли огненные волны, в голове заплескался наркотический восторг. Эндорфины кипели через край, от полноты чувств из меня вырвался еще один вопль, заглушивший шум потока. И тут я увидел ее! Она явилась из кущей в костюме Евы и дико смотрела на меня, забыв опустить руки с полотенцем, которым вытирала волосы. Мы оба ахнули, присели и кинулись, каждый в свой куст. Как я ее прозевал? Ума не приложу! Позже, когда сердце вернулось из горла в грудь, я оставил свое убежище. Берег был пуст. Выйдя к ужину, я застал весь отряд за столом. Единственное, свободное место было рядом с ней. Так вышло случайно. Терзаемый предыдущим эпизодом, я вынужден был сесть рядом и нарушая обет молчания, сгорая от стыда, сказал ей тихо:
       - Извините, я не специально. Честное слово! Никто из наших, никогда в такой воде, даже руки... Мне и в голову ...
       - Это вы меня извините, потеряла бдительность! Дома я в секцию моржей хожу. Использую любую возможность. Вы здесь не причем. Просто забавный эпизод ! - и глядя в глаза, улыбаясь, спросила :
       - А вы ? Тоже морж ?
       - Нет! Просто здоровье крепкое...
       - И нервы, и характер, судя по всему, тоже ... - она еще раз улыбнулась. И все ! Понеслась лавина! Я избегал общения, но уже по другой причине. Я был раздавлен, поэтому трусливо прятался. Она это поняла и расцвела. Начались взгляды, полуулыбки. Трепет при виде ее. Мне было тяжело ее видеть, меня трясло. Скрыть это от женщины невозможно. Она все это видела и откровенно купалась в потоке моих эманаций. А в отряде, жизнь текла своим чередом: утром и вечером за кухонным столом гремели чашки, кушали с аппетитом, пили чай. Никто ничего не видел. Перед ужином, не до тонких наблюдений, позже после трех литров чая, тем более, доползти бы до палатки.
       А тем временем, приближался день ее отъезда в Ленинград. Мы виделись урывками, с каждым часом я терял ее навсегда. Это было совершенно ясно. Да еще Вова путался под ногами, хотя и безуспешно. Один раз, она его при мне так отшила, что любой другой потерял бы потенцию на неделю. А с этого, как с гуся вода! Как назло, в очередной раз, окруженные песками, мы стали лагерем в сказочном оазисе: восточная экзотика и лирика имелись в избытке. Моя любовная отрава, в безмолвии стрекочущих цикадами азиатских ночей, только усиливалась. Растекалась по телу доводя до транса.
       Ее отъезд неумолимо приближался и наконец подошел. Отвальную решили провести с московскими коллегами из МГРИ*. Для чего выехали в районный центр и стали табором на окраине огромного сада, принадлежавшего местному князю, с которым наш шеф давно дружил. Сад, вообще-то, был колхозный. Но это, сути дела, не меняло. Длинный стол накрыли в тени фруктовых деревьев. Над столом и на ближних деревьях развесили лампочки. На одном конце сели князья и бояре, пить спиртное, на другом - холопы принялись за чай. И полился пир горой, какие бывают только в Средней Азии, когда на свадьбу приходит по пятьсот человек и все довольны и веселы, безо всякой водки. Умеют они чай пить, что и говорить. А тут и собралось то, всего человек двадцать. К тому времени, в азиатской глубинке, местные баи попивали вино, а кое-где и водочку, не только в праздники. Местная знать удачно соединила для себя европейские порядки с достоинствами местного уклада. Правда, касалось это только мужчин. За достарханом собралось с десяток разных национальностей, тост следовал за тостом и никто не придал значения тому, что Вероника, сославшись на нездоровье и духоту, покинула застолье. Это расстроило балагуров-москвичей, но ненадолго. В Средней Азии, женщины за столом не торчат до упора. Не говоря уж о том, что за один стол с мужчинами, аборигены своих дам вообще не садят.
       Не сказав друг другу ни слова, мы с Вероникой решили воспользоваться случаем. Вернее она так решила, а я, ее правильно понял. Тем более, что палатку, высокую двухместную, я ей поставил сам. Внутрь затащил вьючный ящик, а на него поставил букет цветов, в банке, за которые она, шепотом поблагодарила меня,
      глядя потемневшими глазами.
      * МГРИ - Московский геолого-разведочный инситут
       Брезентовый чертог я поставил на самом краю бивуака, в глубине сада, подальше от гирлянд. Резкие электролампы на деревьях играли еще роль ловушек, вокруг них вился рой насекомых, разных размеров. Они обгорали и мягкой кучкой ложились на землю.
       Застолье перешло в очередную фазу. Москвичи приготовились рассказывать анекдоты про бухарских евреев. Везде рассказывают просто про евреев, а в Азии про бухарских. Кое-кто навострил уши. Всегда интересно узнать про себя, что-то новенькое.
       Улучив момент, я тоже покинул застолье и пошел, якобы на свой край. Потом, нырнув в графитовую тень, изменил направление и в поисках любви, стуча коленями, локтями, а то и лбом, о фруктовые стволы, двинулся навстречу своему счастью. Наконец, шараханье в темноте завершилось, я приблизился к заветной палатке, с бьющимся в горле сердцем. Луна, своим безумным светом, заливала окрестности. Я стоял во мраке, под мощной кроной. На открытом пространстве светилась каждая былинка.
       В палатке слабо горела свеча. Ничьи тени не тревожили выгоревший до белизны тонкий брезент. Теряя дыхание, я стоял в угольной тени дерева. Рядом, булькал арык, орали утробными голосами местные жабы, каждая размером с кошку-копилку. Изредка они громко плюхались в воду и начинали обниматься, бормоча на ушко друг другу комплименты.
       На экране палатки мелькнула тень, свеча погасла. Звездная ночь, запахи сада, бульканье воды и белоснежная палатка, все это медленно вращалось под небесным сводом. С дико бьющимся сердцем, я направился к незатейливому сооружению. Пересек освещенное пространство, откинул полог и нагнувшись шагнул внутрь. Чуть помедлил, привыкая к полумраку. Увидел ее, лежащую на спине поверх спальника. Глаза освоились и стало ясно как днем. Я убрал цветы с въючника на брезентовый пол и сел в изголовье. Стал смотреть на нее и не мог оторваться от лица с прикрытыми глазами. Легонький халатик усиливал ощущение наготы. Руки безвольно лежали вдоль раскладушки, отчетливо были видны прикрытые тонкой тряпочкой соски на расплывшейся груди и аккуратный холмик внизу живота. Как сомнамбула протянул я к ней огненные руки и коснулся плеча. Ее ресницы дрогнули, на губах обозначилась чуть заметная полуулыбка. Трепеща, я повел ладонью по изгибам тела, едва касаясь его сквозь воздушный ситец. Она чуть подалась. Раздался намек на легкий стон, дыхание ее участилось, губы приоткрылись. Блеснула влажная полоска зубов. На грани обморока, дрожащими пальцами я расстегнул нижнюю пуговичку халата, помедлил, расстегнул другую. Пола скользнула вниз оголив бедро. Я расстегнул еще пару пуговиц и остановился на последней. Ткань халатика бесшумно осыпалась и открыла грудь с твердыми сосками. Колечки вокруг них слегка приподнялись над кожей, такой нереально гладкой, что озноб прошел по моей коже. Из глубины сада доносился пьяный шум, орал магнитофон с Высоцким. Все это перекрывало мое хриплое дыхание и ее, еле слышное. Я отщипнул последнюю пуговочку на шее и дурацкий круглый воротничок упал на волосы, разметавшиеся по подушке. Вслед за воротничком сползли остатки халата. Теперь она просто лежала нагая, скрестив ноги. Я глянул на низ живота и в полуобмороке стал клониться губами к ее ключице. Она потянулась своими губам навстречу мне. У меня закружилась голова, глаза заволокло пеленой ...
       Внезапно из сада отчетливо гомерический хохот Вовы на фоне пьяного шума. Меня, как током ударило. Я вздрогнул, отпрянул, и отчетливо увидел перед собой тело рожавшей женщины с полосками незагорелой кожи на груди и животе. Как будто на ней были трусы и лифчик. Только почему-то на трусах нарисовали лобок, а на лифчике кружки сосков. Под мефистофельский Вовин гогот, доносившийся с другого края сада, дурман слетел, как и не бывало. Я мгновенно вспомнил все! Не только последние дни, но и все предыдущие. Обе мои руки машинально потянулись к ее горлу. Я нащупал уголки дурацкого воротничка, свел их вместе. Без проблем нашел пуговичку и петельку. Машинально застегнул воротничок. Получилось смешно: застегнутый наглухо воротник и голое тело. Она заворошилась, не открывая глаз. Я опустил ладонь на грудь, провел успокаивающе рукой по животу, чуть задержавшись у лобка, кончиками пальцев провел между ног по бедрам, не дойдя до колен, отнял руку. Еще раз окинул нагое тело взглядом, ласково поправил ей челку. Затем встал. Развернулся и согнувшись вышел вон. Клубы лунного света заливали сад, силуэты деревьев из черной бездны обступили поляну. Застолье в конце ее напоминало театральную сцену из глубины зала. Огни над столом освещали копошащиеся фигуры. Одни откинулись назад, другие неподвижно висели над столом на локтях. Я постоял немного, прислушиваясь к шуму застолья, потом двинулся в свою палатку. Как дошел не помню. Как лег и как уснул, тоже не помню. Хотя был трезв. Утром встал и пошел к завтраку. Она к столу не вышла, уже уехала...
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Долженко Александр Андреевич (alandol49@mail.ru)
  • Обновлено: 01/03/2010. 60k. Статистика.
  • Рассказ: Узбекистан
    • Оценка: 6.00*3  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта
    "Заграница"
    Путевые заметки
    Это наша кнопка