Дорман Моисей Исаакович: другие произведения.

Дни и годы Ивана Казанова

Сервер "Заграница": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 1, последний от 02/04/2010.
  • © Copyright Дорман Моисей Исаакович (dormanmoshe@bezeqint.net)
  • Обновлено: 10/09/2009. 399k. Статистика.
  • Статья: Израиль
    •  Ваша оценка:

      
       МОИСЕЙ ДОРМАН
      
       ДНИ И ГОДЫ ИВАНА КАЗАНОВА
      
       Пора признать - хоть вой, хоть плачь я,
       Но прожил жизнь я по-собачьи...
       Илья Эренбург
      
       Солдат Афанасий Казанов был тяжело ранен под Сталинградом в ноябре 1942 г. Осколок мины перебил правую ногу у самого колена. Ротный санинструктор вовремя обнаружил распластанного на заснеженном поле истекающего кровью, замерзающего, но еще живого солдата, кое-как перевязал рану и отправил на санях в санбат. Там перебитую ногу отняли выше колена и через два дня переправили раненого в тамбовский эвакогоспиталь. Из госпиталя, придя в себя и поразмыслив, Афанасий отписал жене в Подольск: "Жив я, но ранен. Cтал теперь калека, без правой ноги. А так, - ничего, все на месте. Тебе, любезная жена, Евдокия Петровна, и дочери Дарье Афанасьевне - привет и досвидание. Твой законный муж Афанасий Силыч".
       Вскорости Афанасий получил ответ: "Родимый муж, Афанасий Силыч! Очень ждем тебя домой и скучаем. Приезжай, какой ни есть. Твоя законная жена Евдокия Петровна и дочка Дарья Афанасьевна к тебе с поклоном".
       В феврале.1943 года бывший солдат Афанасий Казанов на костылях переступил порог своего дома. После минутного замешательства радостная Евдокия бросилась к мужу, трижды поцеловала его в щеки, а потом - в губы, крепко прижалась и в голос зарыдала:
       - Афоня! Афоня! Здравствуй. Живой! Вернулся! Ой, хорошо как! Счастье-то какое, Господи, Боже мой!
       Из-за спины Евдокии, держась за ее юбку, боязливо поглядывала на незнакомого человека маленькая белокурая девчушка.
       Уходя на войну в начале июля 1941 года, Афанасий сказал плачущей жене: "Ну, не реви зазря. Покуда похоронка не пришла, чего голосить-то заране? Живой пока что. Вот повидишь: я мужик везучий. Вернусь живой, ничего со мной не сделается". Точно так же говорил он жене зимой 1939 года, отправляясь на финскую войну.
       В декабре 1942 г. после Сталинграда, лежа без дела в тамбовском госпитале, многократно передумывал Афанасий прошлую жизнь и окончательно утвердился в своем убеждении: действительно, - везучий. Во-первых, три года тому назад он ведь вернулся домой целым и невредимым с финской войны. Даже не обморозился, как его выжившие полковые друзья-пехотинцы. В родном селе Выездное, что под городом Арзамасом, его ждали тогда отец с матерью, младший брат Григорий и жена Евдокия с малым дитем, кое-как пристроившиеся под крышей покосившегося от старости убогого отцовского дома.
       Жили они в бедности и, что того хуже, в большой тесноте. Из-за этого все Казановы враждовали между собой: постоянно спорили по пустякам, ругались и бузили. Никак не могли ужиться женщины, не ладили и мужчины. Не жизнь была - одна маята. Однако вскоре Афанасию второй раз изрядно повезло: в ноябре 1940 г. удалось, хотя и с большим трудом, перебраться в город Подольск, в дом жениных стариков, умерших в одночасье от угара,- так случилось. Дом тот на окраине города был, хоть и старый, но еще крепкий, большой, удобный, с садом, огородом и записан он был как раз на Евдокию. Вот так, заодно с несчастьем, выпала и редкая удача. Дуся поплакала немного, погоревала - жалко, конечно, стариков. А потом, ничего не поделаешь, успокоилась. Так этот дом, - можно сказать, усадьба, досталась везучему Афанасию.
      
       Теперь, в третий раз подфартило Афанасию: выжил и, хоть увечный, все же вернулся домой.
       Что и говорить, - действительно, везунчик. Ведь сколько серой пехоты в плен попало и полегло костьми у Буга и Днепра, в степях между Доном и Волгой! Подумать страшно! А он жив! Жаль только - родителей уже нет. Порадовались бы.
       Тяжело жилось Евдокии в военные годы без хозяина: работала уборщицей то в школе, то в бане, недоедала, недосыпала, часто болела и при этом ухитрялась растить здорового ребенка. Немалым подспорьем был, конечно, огород, но ведь и он требовал ухода, отнимал немало времени и сил. А все одна-одинёшенька. Ни одной родной души рядом. Правда, был родственник у нее. Но, увы, всего лишь деверь - мужнин брат Григорий. Жил он далеко от Подольска, никогда не писал. А теперь, если и жив, то, скорее всего, тоже где-то на фронте. Ну, ничего. Дождалась, слава Богу, хозяина, мужа, отца ее ребенка. Одиночеству конец, начнется другая, лучшая жизнь.
       Все первые счастливые часы Евдокия не отходила от мужа, поглаживала его по плечу и подталкивала жавшуюся к ней Дашутку:
       - Ты, доча, не боись. Это батя твой родимый. Не боись. У него токо ножка болит. Иди к нему. Он добрый, он любит нас. Иди.
       Дашутка упиралась, уткнувшись лицом в материнский живот, и шептала: "Боюся".
       Афанасий был растерян, подолгу сидел на лавке у окна, хмурый, небритый, прижав костыли коленом к обрубку правой ноги, и смолил одну самокрутку за другой. В низкой комнате под лампочкой висел густой сизый дымок и бил в нос крепкий махорочный дух.
      
       * * *
       Возвращение мужа Евдокия отметила от души, по-людски, как большой праздник. Очень хотелось, чтобы Афанасию было приятно и самой от соседей не стыдно. Для этого требовалось, прежде всего, выставить на стол хорошее угощение. А денег - всего ничего. Правда, картошка, квашеная капуста и соленые огурцы были свои. Раздобыла Дуся самогону, раскошелилась и на две бутылки красного, и на две палки колбасы семипалатинской полукопченой и даже на конфеты-подушечки: чтобы и детям удовольствие, и к чаю сладость какая-никакая была. Конечно, пришлось побегать, влезть в долги, ведь не по карточкам покупалось угощение, а по "коммерческой" цене,- но об этом она не пожалела...
       К вечеру собрались у Казановых гости: соседки-молодухи с детьми и два дряхлых старика - больше мужиков по соседству не осталось. Набилась полная зала. Приглашенные соседи отнеслись к предстоящей встрече серьезно, как к важному событию. Некоторые женщины принесли даже кое-что из закуски. Понимали: трудно Дусе.
       Заходя в залу, гости, как сговорились, повторяли одно и то же: "Выпало тебе, Евдокия, счастье - хозяин вернулся в дом, к жене. Главное, - что живой, а что немного покалечен, то ничего. На то она и война". У большинства пришедших соседок мужья и сыновья уже сгинули: кто в зиму сорок первого под Москвой и Старой Руссой, кто недавно - под Харьковом и Сталинградом.
       Евдокия благодарно улыбалась, суетилась, и подтверждала: "Да, повезло нам, слава Богу. Повезло". Она не могла удержать слез и время от времени кончиком косынки вытирала глаза, а лицо ее раскраснелось, помолодело и похорошело.
       Посидели, выпили, получилась хорошая беседа. Затем гости пожелали Афанасию и Дусе, как на свадьбе: "Совет да любовь до ста лет и детишек поболе". Конечно, и поплакали вдовы да осиротевшие матери - никак не обошлось без этого.
       Афанасий крепко выпил и под конец уснул, положив голову на стол. Устал, понятно, от всех впечатлений. Потом он еще три дня кряду, в одиночку, уже без гостей, обмывал свое благополучное возвращение. Всё не мог придти в себя. Досталось Евдокии здорово повозиться, успокаивая и укладывая пьяного и моментами буйного мужа в постель. Прошло еще два дня, и Афанасий кое-как привел себя в божеский вид. Наконец, как бывало в молодые годы, он прижал к себе жену, поцеловал ее в щеку и впервые сказал:
       - Ты хорошая баба, Дуся, и мать заботливая. Стоющая.
       Он прислонился к стене, отложил костыли и поднял на руки Дашутку:
       - Не боись, кровинка моя, я не кусаюсь. - И погладил дочку тяжелой рукой по головке, по мягким соломенным волосам.
       А Евдокия стояла рядом и счастливо, умиротворенно улыбалась.
      
       * * *
       На следующей неделе Афанасий сходил в военкомат и в райсовет. Нужно было стать на учет, получить карточки, узнать о работе. Там к нему отнеслись уважительно и быстро подыскали подходящее место кладовщика в инвалидной артели "Метиз". Одним словом, начал Афанасий налаживать новую жизнь. Поделал некоторые домашние работы: подправил крыльцо, штакетник и еще кое-что по мелочи. Написал письмо в село Выездное, Арзамасского района, Горьковской области, Григорию Казанову. Давно не писал, не знал даже, жив ли брат? А теперь написал, и на душе полегчало.
       Работа кладовщика оказалась несложной, понятной: восьмиклассного образования вполне хватало. С артельщиками - стариками да инвалидами - он сошелся быстро, даже с председателем артели, тоже инвалидом, без руки, сразу стал на "ты". Домой возвращался Афанасий часто "под газом", то есть, немного выпивший. Так уж было заведено среди слесарей, токарей и ремонтников артели "Метиз". Дома он не буянил, а молча укладывался в койку и сразу засыпал. Наутро же говорил виновато, тихим голосом:
       - Ты, Дуська, не серчай. Перебрал я вчерась малость. Дак там все так, за компанию понемногу закладывают. Отказываться как-то совестно. Подумают - брезгую ими или жмот какой. Ну, не серчай...
       - Да не серчаю я, Афоня. Чего там. У тебя обида, может, какая есть? Скажи. Я боюсь тока, в беду чтоб не попал. Неровен час, фулюганы деньги отымут, а то еще последнюю ногу сломишь, не приведи Господь! Подумай, Афоня. Остерегись тока этого как-нибудь!
       - Я уже с костылями управляюсь хорошо. Подучился. Вот задумал я заделать себе деревянную ногу, чтоб обходиться без костылей. Артельскому булгахтеру сделали ногу. Дак наши ребята, ну, слесаря, значит, обещали и мне такую же деревяху сварганить на ремнях. Я еще присмотрюсь малость и заделаю.
      
       * * *
       В мае 1944 года пришла беда, большое горе - умерла от дифтерита Дашутка. Страшно убивалась Евдокия, на глазах постарела: осунулась, потемнела лицом, черные круги под глазами откуда-то взялись, только в соломенных ее волосах появившаяся обильная седина не видна была. Часами она плакала навзрыд. Афанасий тоже совсем поник. Сидел вечерами в темноте, тяжко вздыхал и курил, курил без конца. Потом подходил к Дусе, садился рядом, обнимал ее за плечи:
       - Эх... И за что Бог наказал нас? Чем провинились? Не пойму я, мать? Бог, однако, послал им вскорости утешение: в декабре Евдокия родила желанного сына, которого нарекли Иваном. Некоторые старушки-соседки посоветовали Дусе: на счастье, ради покровительства Господнего, нужно обязательно крестить младенца. Об этом, мол, и в Писании святом написано, и в старину так всегда поступали. Родители вняли советам старушек и тихо, без огласки окрестили новорожденного.
       А ребенок родился крупный, - десяти фунтов, с "хвостиком" даже, - крепкий, голосистый и прожорливый - прямо богатырь. Благо - у матери молока оказалось вдоволь. Через два дня сестры и сопалатницы-роженицы объявили Дусе: "Очень красивый парень у тебя, подруга, уродился. Волосатый такой. Сам белый, а брови черные, чисто девичьи. Будет первый парень на деревне".
       После родов, прикладывая сына к груди, Евдокия отвлекалась от тяжелых воспоминаний, улыбалась, и тогда сразу становилось видно, что она еще совсем не старая женщина.
      
       * * *
       Прошло полтора года. Закончилась, наконец, война. Отпраздновал народ великую Победу. И тут в дни всеобщей радости и ликования - жестокий удар судьбы сразил Евдокию: по трагической случайности погиб Афанасий.
       Ничего не предвещало беды. В артели друзья Афанасия, почти все бывшие солдаты, решили еще раз, между собой, обмыть Победу. Святое дело, - спорить не о чем. Немного выпили, чуть-чуть закусили. Посидели, повспоминали войну. Афанасий же, не ожидая других, вдруг заспешил домой, к своим.
       На его пути был железнодорожный переезд, перекрытый как раз в тот момент шлагбаумом.
       Афанасий почему-то решил не ждать открытия шлагбаума и пошел в обход. В спешке он зацепился костылем за шпалу, поскользнулся, упал и ударился головой о рельс. Возможно, от удара он потерял сознание - этого уже не узнать, - а тут, как назло, налетел пассажирский поезд...
       Подъехавшая через час "Скорая помощь" подобрала между рельсами изуродованное туловище, а по бокам полотна - откатившуюся голову и отсеченную единственную ногу.
       Евдокия впала в отчаяние. Ее ужаснула сотворенная с нею и ее семьей вопиющая несправедливость... Только плач, доносившийся из люльки, возвращал ее к мыслям о необходимости терпеть и существовать. Не ради себя, - ради сына, которому она дала жизнь и обязана вырастить. Он ни в чем не виноват, и ради него она должна все превозмочь, даже крушение семьи...
       Теперь сын остался ее единственным утешением, единственным светом в окошке, единственным близким существом на Земле. Никакой иной радости для нее не было и быть уже не могло.
      
       * * *
       Потянулись серые дни, недели и месяцы. Нужно было жить. Смышленая и практичная Евдокия, не имея никакой специальности, нашла себе наилучшее из доступных ей мест - уборщицей в продовольственном магазине недалеко от дома. Она трудилась старательно, не жалея сил, была покладиста и доброжелательна. Поэтому у нее, к тому же вдовы инвалида войны и матери-одиночки, завистников и врагов не было.
       Домашних и материнских дел у Евдокии всегда было невпроворот, и ни о чем другом думать было некогда. Только через месяц после похорон мужа она вспомнила и удосужилась написать Григорию о смерти брата. Ответа, увы, не получила и про себя решила, что Григорий погиб на войне. Так закружилась она в водовороте неизбывных забот и нескончаемых повседневных дел одинокой матери.
       В молодости была она по-деревенски открыта и наивна. Впоследствии печальный опыт жизни научил ее осторожности и некоторой недоверчивости к людям. Лишь через много лет она пришла к заключению, что в смерти Дашутки виноват был равнодушный участковый врач, а в смерти Афанасия отчасти виноваты артельные друзья, втянувшие его, доброго, но слабовольного человека, в регулярные выпивки...
       Все ее помыслы и заботы предназначались теперь только сыну. Пусть хоть ему улыбнется счастье. Труды Евдокии оказались не напрасными. В теплых и ласковых материнских руках Ваня рос ухоженным, здоровым и крепким. А характером вышел в мать: добрый, смирный, беззлобный, доверчивый. С возрастом он становился все краше: высокий, широкоплечий, классический русский овал лица, густые русые волосы, темные брови.
       В школе он учился неплохо: кроме троек у него было немало четверок. Однако, ни увлечения, ни особого пристрастия к школьным наукам он не проявлял. Пожалуй, только физкультура привлекала его, да и то потому, что учитель, мастер спорта по гимнастике, присмотревшись к Ване, разглядел в нем перспективного ученика. В старших классах Ваня не только мог двадцать раз подряд подтянуться на руках, но и научился крутить на турнике "солнце", чего в школе не умел никто.
       Мать радовалась, глядя на него, высокого, статного, красивого лицом, умного и отзывчивого. Вырастила, слава Богу! Жаль только - Афоня не дожил. Было бы ему утешение на старости лет. Лишь одно беспокоило Евдокию в сыне: очень уж доверчив был он, податлив и ненастойчив. Мужику так негоже. И была ей понятна причина: без жесткого воспитания, без твердой мужской руки, откуда у парнишки возьмется настойчивость, сила воли и решительность в действиях? Сирота - он и есть сирота, безотцовщина, одним словом. Как ему без отцовского присмотра стать настоящим, волевым мужчиной? Этого она, к сожалению, не знала.
       Девочкам-одноклассницам, да и не только им, Ваня очень нравился. Многие оказывали ему неброские знаки внимания. Строги были нравы тех послевоенных лет в провинции. Ваня же не замечал ни девичьих симпатий, ни мимолетных заигрываний, ни даже прямых приглашений к более близкой дружбе. Был он со всеми благожелателен, открыт, но к девичьей красоте равнодушен. Как-то одна из соучениц, Ольга Ульянова, на переменке между уроками задела его:
       - А ты, Ваня, знаешь, на кого похож?
       - Счас скажешь: "Пригожий, на всех чертей похожий". Так, что ли?
       - Нет, я серьезно. На Есенина ты похож. Я видела его портрет в старой книжке. Он очень красивые стихи сочинял. Жаль, что мы не учим. Хочешь, я дам тебе почитать. И на портрет поглядишь. Хочешь?
       - Да, ну... Какой еще Есенин. Я стихи не люблю читать. Не интересно.
       На этом разговор с Олей иссяк.
      
       По воскресеньям старшеклассники устраивали в школе с ведома, естественно, учителей нечто вроде танцевальных вечеров. Многие ученики приходили. Приглашали и Ваню. Он сперва отказывался, хотя неравнодушная к нему, живущая в соседнем доме миловидная соученица Вера Шелякина не раз зазывала:
       - Почему ты, Казанов, не приходишь? У нас же там интересно бывает, весело. Заходи по выходным. Танцевать научишься.
       - Да не умею я танцевать.
       - Это просто! Я тебя быстро научу. Приходи!
       В следующее воскресенье Ваня пришел. Проигрыватель наполнял небольшой школьный зал незнакомой бодрой ритмической музыкой. Обнимать Веру было приятно. Он неловко топтался рядом, невнимательно слушая объяснения, наступил ей на ногу. Она вскрикнула. Ваня смутился, пробормотал что-то в оправдание и убежал. Хотя первый опыт оказался неудачным, все же в памяти осталось весьма приятное воспоминание: увлекательная музыка и прижавшаяся симпатичная девушка, готовая подчиняться ему в танце.
      
       * * *
       После школы Ваня отслужил действительную военную службу в Сибири шофером в стройбате. В основном, он возил начальников, ибо комбат сразу приметил статного, дисциплинированного, исполнительного солдата и взял его к себе водителем, а также, заодно, "по совместительству" - ординарцем. Вспоминать это время Ваня не любил, ибо за время службы вдоволь насмотрелся всякого солдатского и офицерского непотребства. Именно тогда у него возникло желание устроить себе в будущем "правильную", "культурную" жизнь, то есть, жизнь в трезвости, чистоте, достатке, в окружении воспитанных людей. Он понимал, что эта его золотая мечта трудно выполнима, а, возможно, и недостижима. Тем не менее, она в дальнейшем не покидала его. Вернувшись после службы домой, на "гражданку", Ваня посчитал разумным совет матери и поступил на бухгалтерские курсы. Бухгалтерская профессия им обоим казалась не только доступной, но и солидной, чистой, уважаемой и, притом, доходной.
       Они не сразу поняли, что краткосрочные бухгалтерские курсы готовили простых счетоводов и лишь, в принципе, давали возможность после соответствующего дополнительного обучения получить квалификацию бухгалтера.
       Проработав после окончания курсов всего полгода в бухгалтерии комбината бытового обслуживания, Ваня совершенно разочаровался в своей профессии. Ему претило перебирать бумажки, подбивать приходы и расходы, хитрить и мухлевать, как другие. Нудная и поэтому утомительная работа никаких доходов, кроме мизерной зарплаты не приносила, из-за чего и жил он скудно и неинтересно.
       К этому времени завелись у Вани, конечно, девочки. Хотелось погулять, сходить в кино, пригласить девушку в открывшееся недавно кафе. Кроме того, нужно было хоть чем-то помочь матери. Она быстро старела, подолгу хворала: то сердце болело, то ревматизм донимал, то язва. Мыть полы в магазине ей становилось все трудней. Одним словом, деньги, ой как нужны были! Поэтому нудные и беспросветные бухгалтерские будни все сильнее тяготили Ваню, и он затосковал по живому делу, по какой-то иной жизни. Учиться же дальше, рассчитывая на помощь матери, совесть не позволяла, да и, честно говоря, не тянуло.
      
       * * *
       В эту пору серых будней, когда Ваня особенно остро ощущал неудовлетворенность собою, когда его все сильнее манила давняя прекрасная, но все еще туманная мечта о красивой жизни, произошло совершенно неожиданное и удивительное событие.
       Утром 6-го ноября 1966 года, как раз накануне октябрьских праздников, в дом постучались. Дуся, только что вернувшаяся из своего магазина после утренней приборки, открыла дверь.
       На пороге стоял коренастый мужчина лет за пятьдесят в зеленом бушлате и солдатской шапке - ушанке:
       - Тут Казановы живут?
       - Да, живут, - ответила, насторожившись, Дуся. - А чего вам надо?
       - А вы, кто будете?
       - Казанова я, Евдокия Петровна. Вдова Афанасия Силыча. А сами-то вы, кто будете?
       И тут Дуся увидела, что улыбающийся круглолицый гость чем-то очень похож на молодого Афоню: такой же нос, разрез глаз, улыбка и еще что-то неуловимое.
       - Да я Григорий буду, брат Афанасия.
       - Ой, Григорий! Афоня-то умер, муж мой, царствие ему небесное. Уж сколько лет. Поездом зарезало. А ты, чего не приехал тада?
       - А чего было ехать, раз уже схоронили его? Дак и хворал я, чуть коньки не откинул. Пневмония легких сильная была тада у меня. Вот и не ехал. А теперь я в командировке, в Москве, значит. Эшелон сопровождаем с напарником. Теперя есть три дня свободных. Дай, думаю, смотаюсь, погляжу на родню свою, какая она есть.
       - Да, да. Хорошо. Да ты заходи, Григорий. Чего стоишь в дверях? Раздевайся. Перекусим чего-то. А там сынок мой, Ванюша, с работы вернется. Племяш твой. Поглядишь, какой он у меня парень вымахал.
       Пока Григорий умывался, Дуся накрыла стол. Угощение собрала хорошее. Вина только в доме не было - никто спиртного не употреблял.
       - Если бы заране написал, водочки припасла бы. А так - токо закуска. Не обессудь уж. Чем богаты.
       - Да все есть у тебя. Не мельтеши. В обед я сам пузыря поставлю. Ну, рассказывай, как ты тут поживаш? Скушно, небось? Взамуж боле не пошла?
       - Не пошла. Не до того было. Все работа, работа да дитё малое на руках. До ума должна была его довести. Теперь, слава Богу, уж на своих ногах стоит. Работат. Сам себя содержать может. А я, считай, всю свою жизнь провдовствовала. Одна война, вторая. Все терпела, ждала...Дашутку пестовала, а она померла, Афоню ждала, дождалась, а и он помер. Царствие им небесное обоим. Теперь и мне помирать пора настала. Да человеку все мало. Ненасытная я. Хочу еще дождаться внучат. Их попестовать. Ну, хоть поглядеть бы на них одним глазком. Так и живу. А ты, Гриня, как живешь-можешь?
       - Да неплохо живу. А стариков наших я схоронил. Оне хворали сердцем, хворали, да и помрали от этого. - Гриня по-волжски "окал", употреблял иногда нездешние слова. - Давно уже то было. А в войну я был раненый, ну, легко, правда. Медаль у меня есть: "ЗАБЭЗЭ", за боевые, значит, заслуги. В госпитале, конечно, лежал. Затем на Карельский фронт послали. Ну, служил там при трибунале. Чижелая служба. Чуть не каждый день в расход пущал. Всяко бывало... Посля еще служил в охране при зонах и в тюрягах. Но не внутре - в зону не заходил. Внутре есть свои люди - надзор. Ну, надзиратели, контролеры разные. А я был охранник, снаружи, значит, находился. А потом пошел в милицию. Тоже в охрану. А есть ишшо и железнодорожная милиция. Вот я теперь на дороге и служу. Понятно? В общем,- ничего. Токо часто в разъездах. А проживаю я там же, в Выездном. Помнишь ишшо село наше? Домишко наш, правда - совсем розвалюшка стал. Поправляю, поправляю, да все без толку. Рассыпается и совсем к земле клонится.
       - А жена, детки у тебя есть ли?
       - Была у меня женщина одна. Навроде жены. Долго со мной жила. Потом ушла. Другая была - умрала. Болела какой-то жабой в груди. Теперь держу новую, помоложе. Но уж больно она вертка, кручёна. Думаю, долго не продержится. А дети? Что дети? Зачем оне? От них одне хлопоты да заботы. По молодости, не хотел я детей. А теперь, быват, жалею. А ты, Евдокия, женщина хорошая. Сразу понятно. У меня глаз - ватерпас, точно вижу. Повезло, значит, брательнику. Он ить тихий был такой. Жаль его. Да...
       Григорий вытащил из кармана мятую пачку дешевых папирос "Дымок", размял пальцами маленькую тоненькую папироску:
       - Дай-ка мне спичину, прикурю эту заразу. - Григорий затянулся и задумался.
       Они посидели еще немного. Григорий курил и сплевывал на пол табачные крошки. Потом Дуся засуетилась, собралась в магазин, на вторую приборку. Поднялся и Григорий:
       - Пойду с тобой, погляжу, где работаш.
       В магазине он купил две бутылки "Московской", бутылку портвейна, палку колбасы и ловко распихал все это по объемистым карманам своего просторного бушлата.
       - Погуляй немножко,- сказала Дуся,- и приходи сюда к шести часам. Я уберусь как раз, и вернемся ко мне домой. Завтра праздник ведь. Отметим. И нашу встречу эту отметим тоже.
       - Конешно дело, отметим. У меня еще два свободных дня. Побуду у тебя, если не погонишь. А там и мой эшелон будет готов. Погуляю покуда и город ваш посмотрю, каков он против нашего Арзамасу. Интересно поглядеть.
       Вечером, когда вернулись домой, Дуся с порога позвала:
       - Сынок, смотри, кто к нам в гости-то пожаловал? Родной брат бати твово. Дядя Гриня! Иди, сынок, встречай!
       Григорий, увидев Ваню, развел руки:
       - Во, парнище, какой ты большой! Ну, прям - жбан. Хорош сын у тебя, Евдокия! Девки, небось, проходу не дают. Верно говорю? Да ты не тушуйси. Завидный жених! Двестительно.
       Он крепко похлопал Ваню по плечу, пожал руку и обнял:
       - Вот, племяш, мы с тобой и знакомы стали. Никогда прежде не думал про тебя, а теперя рад. Счас обмоем этую встречу и - порядок!
       Встречу, как положено, обмыли. Потом, заодно, авансом отметили и наступающий завтра праздник Октября. Потягивал водку только Григорий. Ване и Евдокии хватило по две рюмки вина. Гость быстро захмелел. Он оказался человеком неудержимо словоохотливым и принялся подробно рассказывать о своей бурной жизни, наполненной разнообразными, иногда удивительными событиями и происшествиями.
       Вспомнил Григорий свое родное большое торговое село Выездное. Места там красивые, особенно летом: все зелено, вокруг густые леса и широкие луга при реке Теше. Есть в их селе церковь красивая, высокая, голубые купола, а на них сверкают золотом шестиконечные звезды, говорят, еврейские. Купола по сей день целы и кресты золочёные на месте стоят, на этих куполах. Только называется та церковь странно: "Во имя иконы Смоленской Божьей Матери". Вообще, церковь в Выездном получше, пожалуй, Воскресенского храма, что поставлен в самом городе Арзамасе.
      
       И еще в Выездном - гуси очень хороши: большие, жирные и дешевые притом. А кроме того, выращивают в тех местах замечательный лук - лучший во всей России. Город же Арзамас - совсем рядом, на высоком правом берегу Теши. Только обширный луг перейти да мост через речку. И это тоже хорошо, потому что в городе Арзамасе распрекрасный базар - все в момент расхватывают.
       В том Арзамасе сам царь Иван Грозный бывал, когда на Казань шел татар громить, и царица Екатерина останавливалась. Уже потом, после революции жил в городе какой-то большой писатель Гайдар. Даже специальный музей евонный есть. Хороший город, может, покрасивше вашего. Водки всегда вдосталь, гуси дешевые. Выпивают вволю не только мужики, но и бабы, а жизнь почему-то все равно скушноватая.
       Потом Григорий пошел вспоминать войну, особенно о том, как ему служилось при трибунале. Вспоминал, как часто приходилось ему пускать в расход осужденных, "тапиро-вать" их. Тогда Григория и приучили по-настоящему пить. И все из-за того, что после каждого "сполнения" приговора и "тапирования" полагалось по стакану водки для сбережения нервов, поскольку, как известно, - все болезни от этих самых нервов.
       - А кого же вы, дядя, стреляли? - спросил Ваня.
       - Известно, кого: шпиёнов, врагов народа, контру всякую. В другой раз и по мелочи кончали. В сорок втором году, помнится, пустили в расход солдата-ездового: заныкал две буханки из пекарни. Зависит все от судьи и, конечно дело, от последнего указа. А быват, судья с левой ноги встал. Тогда могут ни за понюшку табака шлепнуть. У одного начальника была полюбовница, пэпэжа, значит. Она очень любила стрелять осужденных. Так тот начальник давал ей свой наган, и она сама стреляла людей со смешком да с матерком. Вот курва была! Наган, конечно, - пустое дело. Она в живот пульнет, а осужденный потом долго мается, дергается весь. Так мы опосля нее добивали этих. Чижелая служба.
       А во время блокады Ленинграда служил я одно время в охране при Смольном. Обком охраняли и всякое такое разное. Голод был страшный: померших детей и крыс запросто ели. На наших объектах и гражданские девки служили, ну, вахтерши на проходных, уборщицы, машинистки, телефонистки и всё такое прочее. Так оне, девки, то есть, всегда голодные были, как собаки, потому как им паек скудный давали. Нашим солдатам там было хорошо, кормили нормально и уважали. Тогда за банку тушенки любую бабу можно было взять на ночь. Любую. Сами оне просились. Тощие, правда, были с голодухи, но на лицо красивые, не чета нашенским, деревенским. Однако же солдаты из охраны - мужики темные. Не понимали красоты. Деревенщина, одним словом.
      
       Скажу вам честно: в тюрягах по сеи поры много обиженных женщин сидит. Есть такие красавицы - заглядение просто. Спрашивал я у конвоя, за что их садют? Ну, говорят, есть из них, которые жены или всякая там родня врагов народа, есть, которые посажены за агитацию, за вредные, значится, разговоры, а есть и ни за что.
      
       Истосковавшийся по внимательным слушателям подвыпивший Григорий не мог удержаться и говорил без умолку. Одна история следовала за другой: о пройдохах и жуликах, о разных хитростях и уловках заключенных и надзирателей, об "обиженных" женщинах, об изворотливых и хитроумных евреях...
       Евдокия сначала слушала, потом надоело, она ушла на кухню и занялась мытьем посуды. А Ваня внимал откровениям Григория со смешанным чувством восхищения и отвращения. Дядя удивлял его своим разносторонним знанием жизни, находчивостью, необычностью и смелостью суждений и, вместе с тем, явной порочностью, даже гнусностью поступков и неразборчивостью в средствах.
       - Вот евреи, - продолжал Григорий, - не воевали. Хитрили и только языками мололи. На фронте их не видно было. Сачкуют себе в тылу, а звездочки на погоны цепляют - одну, другую. За них шинеля воевали. Наших, русских оне притесняли. Вот послушай. Лежал я по ранению в госпитале. В городе Муроме. Так там все врачи евреи были. Даже главный врач - еврейка. Майор, между прочим, медицинской службы. Евреи - оне расчетливые и жадные. У них зимой сухой мухи не выпросишь, не то спирту! А с выпивкой там, в госпитале, туго было. Но раз мы с ребятами на Новый год, в аккурат, вытащили из ихей аптеки цельную бутыль спирту. Хороший спиртяга был, чисто медицинский. В то время приходилось и аверьяновку (валерьянку) пить. Ее можно, конечно, пить, но воняет. Котам токо очень нравится. А что делать? Приходится пить, потому - безвыходное положение. Некоторые муравьиный спирт пили. Кислый он, правда. Лучше, конечно, тройной одеколон, однако трудно доставать и дорогой, черт. А тут повезло - утянули цельную бутыль медицинского. Мы этую бутыль с ребятами в палате сразу же и раздавили. Красота. Жаль тока, закуски - почти никакой не было: у кого кусочек сахару, у кого - сухарик лежалый. Но, все же, хорошо было! Вспомнить - и то приятно.
       Не прошло и часу, прознали врачи. Прибежала самоя главврач, ну, майорша, еврейка, значится, с еще одним врачом носатым. Кричать начала. Во, стерва. Сама в тылу, только шинель ейная воюет. А она еще и орет на нас: "Какие вы, товарищи красноармейцы, несознательные люди! Воруете государственное имущество. Спирт - это для вас же лекарство. А вы его выпиваете"!" И все такое прочее.
      
       Тада один из наших выздоравливающих обиделся на эту критику, мотнулся в палату, к своей тумбочке, схватил опасную бритву и - р-раз - полыснул этую майоршу по пузе. Враз кишки повылезали, кровища хлещет. Набежали сестры, врачи. Крик, шухер подняли. Ну, ничего. Зашили ей пузу. Говорят, всю требуху на место вправили. Жива осталась. Ничего ей не сделалось. Ну, инвалидка. После этого случая приехала комиссия. Из органов. Вызывали кой кого на разговор. Разобрались за два дня. Заместо еврейки дали, конечно, русского главного врача, а наших еврейских врачей всех разогнали к чертям и засудили за спекуляцию и за то, что раненых наших солдат объедали. Воровали оне, однако, наш паек и продавали на базаре гражданским за большие деньги. Народ тада сильно голодал. На базаре буханка хлеба пятьсот рубликов стоила. Вот те врачи и наживались. Такие дела... Сейчас голода нет, да и то мяса дорогая у нас. А тада - вообще!
       Ты, Ваня, пойми: евреи всегда жили лучше всех. Оне не вкалывают на производстве - языками тока чешут. Хотя бы возьми того артиста Райкина. Тоже еврей. Болтает никому не понятную чепуху. И ему за это плотют бешеные деньги! А устроил его на работу в тот театр папаша евонный, тоже кловун был. Евреи, оне всегда друг дружку тянут, где плотют больше. Дружно между собой живут. Это точно. Поучиться у них нада.
      
       Вот сейчас я расскажу тебе про нашего деда Матвеева. Значит, до революции дед служил в Варшаве в военном чейгаузе (цейхгаузе). Место у ево было хорошее, хлебное - навроде кладовщика. Дед наш хитро придумал: муку понемногу тянул, крал, значит. Пустые мешки, разные продукты припрятывал. Потихоньку продавал все это и накопил несколько тысяч рублей золотыми! После он переехал в Орловскую губернию и под Ливнами купил себе 25 десятин земли. Жил как помещик, и народ очень уважал его. Раньше, вобчем, богатых уважали, особенно помещиков. Хорошие оне были люди, хотя и богатые. Подёнщикам платили по 20 копеек в день да ишшо кормили от пузы. А барыня от себя давала по 5 копеек каждому. Это по-теперешнему, считай поболе, чем 5 рублей будет, да ишшо, к тому же, - хорошая кормежка.
       А тут внезападно случилась революция. Дед ели убежал и спрятался под Криушей. Это недалеко от нашего Арзамасу. Там в тую пору ни чэки, ни гэпэу не было ишшо. Получилось, таким манером, дед как-то затерялся, не пымали его и потому хорошо жизнь свою прожил. Помрал своею смертью, в своем дому, не в зоне и не в гэпэушном ДОПРе. Такие дела были.
      
       Теперь, Ваня, тоже хорошо можно зарабатывать. Не меньше деда нашего. Везде. И в охране даже. Нужно токо мозгой шевелить. Охранял я как-то, сразу после войны, хлебозавод. А на территории того завода была большая сапожная мастерская. Раз начальник охраны, звали его Гирш,- такой толстый, тоже еврей, между прочим, - вызывает взводного, меня и еще одного, Кольку. Говорит: "Сигнал поступил: еврейка-вахтерша пропускает через проходную своих из сапожной мастерской. А те выносют кожу и все такое прочее. Ваша задача - проверить и задержать этую банду". Ладно. Пошли мы, притаились на выходе в уголку. Наблюдаем. И правда: пропустила вахтерша на выход без проверки еврея с большим мешком подмышкой. Мы незаметно пасем того еврея до самого евонного дома. А у самых дверей внезападно хватаем его. Глядим, а в мешке, так и есть: кожа и сапоги. Еврей испугался, аж замяукал со страху: "Ну, все, пропал я. Что будете делать, обыск? Да? Заберете в ДОПР?". А взводный ему отвечает: "Что, Абрам, дрожишь? Счас, гнида, задавим тебя нахрен, как гада антисоветского! И все дела". "Пожалейте. У меня дети малые. Я больной человек и жена больная". "Тада слушай, Абрам! - говорит взводный, - Каждому из нас - по паре хороших хромовых сапог. Гиршу тоже. И чтоб без обману, а то хуже будет. Понял?". "Понял. Все будет". В обчем, мы свое получили и он не очень обеднял. И евреи - люди, тоже жить хотят. Но и мы - сам с усам - хитрые, не хуже их. Ты что, Ваня, евреев не знаешь?
       - Знаю. В нашей школе двое учились. Один был младше меня на два класса. Не помню уже, как звали. Черный такой. Пугливый, трусливый. Крикнут на него погромче, а он и убегает. Потому его все и дразнили: "Жид, жид - по ниточке бежит!". Бывало и оплеуху отвешивали. Ни за что. Обижали, конечно. Потом родители перевели его в другую школу. А второй еврей был в нашем классе. Аркаша Поджаров - умный парень, хорошо учился. Радиолюбитель был и по шахматам первый разряд имел. Говорят, теперь институт кончает. Ничего плохого про него сказать не могу. Толковый парень. Сначала его дразнили: "Еврей, рыжий, конопатый - убил дедушку лопатой!". Потому что он очень рыжий был и веснушчатый.
       - Он тоже вас боялся, убегал?
       - Нет, не убегал. Он просто замахивался кулаком и отвечал: "Вот, дедушку я уже убил. Теперь тебя убью, если дразнить будешь. Мне можно,- я рыжий! У меня справка есть". Кому-то по уху и врезал. А потом, ничего, - его зауважали. И я дружил с ним. Хороший товарищ оказался. После школы в Москву, вроде, уехал, учиться.
       - Не знаю. Может и есть из евреев хорошие люди. Они, правда, тихие и бывают умные, верно, и к тому же ишшо непьющие - это факт. За тую послушность и за трезвость их, говорят, и на работу кой-куда берут.
      
       Григорий оставил, наконец, еврейскую тему и принялся описывать досконально известные ему специфические особенности работы охранников и надзирателей, а также возможные источники их дополнительных доходов... Главный вывод всех его рассуждений был прост и совершенно ясен: дополнительный доход можно иметь на любой работе. Нужно только не дремать, не лениться, а "шевелить мозгой" и вовремя подсуетиться... Спать легли поздно.
      
       * * *
       Наутро дядя Гриня, как положено, похмелился. Затем все сели за стол и для порядка отметили наступивший уже праздник - 49 годовщину Великого Октября. Григорий повеселел:
       - Вчерась я рассказывал вам кое чего все про себя да про себя. Хочу и вас поспрашивать по делу. Вот ты, Ваня, сколь имеш в своей конторе?
       - Сто рублей.
       - Всего-то? А навар еще какой быват? Все же любой мужик должен мало-мальчески зарабатывать. Как же без этого, без добавки?
       - Добавок нет. Всего раз была у нас премия. Полоклада.
       - Ну, это не деньги для мужика. Позор один. Ты ведь молодой, здоровый. И одежу хорошую надо и с девахой погулять тоже не за так. Признавайся, есть девки-то? Чего молчишь? Ну, да говорить нечего. Надо другу работу присмотреть, денежну. А ты умеш еще чего-то работать?
       - Умею, конечно. Шоферил я в армии. Права есть.
       - Дак чего же ты сидишь на бабьей работе? Под лежачий камень вода-то не течет. А ты уселся, как клуха на свои яйца. Вдруг цыпляты вылуплятся. Вдруг не быват! Нада суетиться. Какой из тебя булгахтер? Булгахтер шустрить должен, искать себе какую-никакую выгоду. А ты, понятно дело, не понимаш еще, что к чему, стесняешься, как красна девица.
       - Зато работа у него чистая, спокойная, - вставила Дуся.
       - А какая ему польза от той чистоты? Никакой. Нуль без палочки. Из вашей чистоты шубу не сошьешь и в стакан не нальешь. Вот, если бы он умел подгонять нужную цифирь, да в дело пускать,- польза была бы. Дак, ведь не умет!
       - Ну и ладно, что не умеет, - вступилась Евдокия. - Ему ловчить не пристало, а то, не доведи Господи, неровен час, и в тюрьму засадют.
       - Правильно. От тюрьмы и от сумы не зарекайся. Потому я совет и даю: булгахтерия ему без надобности. Его в любой момент даже дружки за милую душу могут подставить, хоть и будет он работать честно. Часто так быват. Очень часто! А на машине, за баранкой ты, Ваня, много больше иметь будешь. И сам себе хозяин. Хорошая работа...
      
       На следующий день, прямо с утра, Григорий еще раз сходил за "пузырем", так как в доме никакого настоящего питья не осталось. Выпил немного, еще порассказал о своей жизни. Ваня, которому не приходилось раньше вести мужской разговор по душам, как губка впитывал все, услышанное от дяди. Кое-что он совсем не воспринимал и не одобрял. Более того, - хотя и молча, про себя, - кое-что он даже осудил, но многие из дядиных откровений все же запали в душу:
       - Найди себе, Иван, стоящую, доходную, мужскую работу, - внушал ему дядя. - А еще - не женись сгоряча, не спеши с этим. Говорю тебе, как родному сыну. От жены, ой как часто, быват и злоба, и разное горе. Особо по молодости лет, когда глупый ишшо, когда бабских ухваток не прознал. И вот, скажу тебе: никогда ничего не обещай бабе, особенно по пьянке. Она потом так скрутит тебя - жизни рад не будешь. Все оне, бабы - жЩчки, стараются захомутать нас. Жаль мне тебя, больно доверчивый ты. Ну, да ничего - жизнь, она всему научит. Рога-то пообломат. А вот мамка твоя - хорошая женщина. Жалеет тебя, конечно, любит. Но все равно, хоть и добрая, а давит на тебя. К примеру, мечтат она, чтоб ты поскорее женился да внуков ей нарожал. Хочется ей того, уверена, что всем добро сделат. Ан нет, из ейного добра может и худо выйти. Так что, парень, не торопись, сперва нагуляйся, получше присмотрись к девкам-то. Главно дело - будь мужиком, не горячись, не поддавайся на уговоры, держи характер, но деньги мамке понемногу на жизнь, само собой, давай, не обижай ее.
       Ваня крепко задумался и нутром почувствовал, что в чем-то важном дядя прав, что советы его разумны: другую работу нужно искать, не откладывая, а о женитьбе пока и думать нечего. Пожалуй, действительно, довольно жить по материнской подсказке. И еще важно самому поглубже вникать в собственные дела.
       Прошел еще день, и дядя уехал. Прощание было легким, без слез и грустных слов. Евдокия записала давно утерянный адрес деверя и попросила его только отписать из дому, как приедет,
       письмо. Григорий обещал: "Если будет у меня что новое, то отпишу, конечно". Однако, писем
       от Григория так и не было. Видимо, нового у него ничего не случилось.
      
       * * *
       После отъезда дяди Ваней овладело беспокойство и еще большее отвращение к своей бухгалтерской работе: просто осточертело весь день щелкать костяшками счетов, подбивать "сальдо-мульдо", подписывать бесчисленные квитанции и накладные. Каждый день одно и то же.
       И он, наконец, решил действовать: достал из ящика свои водительские права, благодар-ность командования за безупречную службу, собственную фотографию под знаменем части, грамоту отличника боевой и политической подготовки, свидетельство о получении наградного знака и все это отнес на автобазу, в отдел кадров. Там бумаги просмотрели и пообещали взять Ваню водителем, как только он представит трудовую книжку с прежнего места работы.
       И вот, в один прекрасный день наплевал Ваня на опостылевший ему комбинат бытового обслуживания и подался шофером на автобазу. Со спокойной душой, без сожалений.
       Работал Ваня на новом месте очень усердно, безотказно; за казенной машиной ухаживал, как за собственной вещью, а также, что важнее всего, не пил и не прогуливал, как некоторые. Поэтому не удивительно, что довольно скоро начальство заметило, высоко оценило хорошее поведение, проявленную старательность и зауважало Ивана Афанасьевича Казанова. Пошли ему благодарности, новые грамоты и, что еще важнее, премии к 1-му мая, к 7-му ноября и по итогам развернутого соцсоревнования. Ваню начали ставить в пример другим и повесили его большой портрет в красной рамке на Доску Почета. Наконец, дома появился некоторый достаток. Тогда Ваня прочувствовал всю мудрость простых советов и наставлений дяди Грини и правильность избранного собственного пути.
       Так прошли почти два благополучных, спокойных года...
       Однажды, в конце 1968 года, на автобазу поступила разнарядка: выделить трех лучших шоферов в распоряжение Москвы, по лимиту. В числе нескольких кандидатов вызвали к начальнику автобазы и Ваню. У начальника сидел какой-то важный с виду чин при галстуке и в сером макинтоше. Он предложил Ване ответственную работу, хорошую зарплату, место в спецобщежитии и, главное, прописку в Москве, правда, временную, по лимиту. А Москва, как известно, во все времена очень манила людей, особенно молодых, и, видимо, будет манить впредь. Естественно, Ваня без колебаний принял столь лестное предложение.
      
       * * *
       На новом месте - в гараже Министерства сельского хозяйства СССР - Ваня быстро освоился и проявил себя с самой наилучшей стороны. Всем бросались в глаза его дисциплинированность, старательность и, главное, безусловное уважение к старшим. Был Ваня тих, покладист, смотрел начальству в рот, безупречно ухаживал за вверенной ему техникой, прилежно знакомился с топографией: расположением улиц и основных магистралей Москвы и пригородов, с особенностями правил дорожного движения в столице и окрестностях и т.п.
       Завгар был весьма доволен. А через полгода Ваню назначили водителем к самому замминистра Кириллу Петровичу. Работа эта была чистая, разнообразная, не скучная, довольно денежная и, само собой, почетная.
       Каждое утро к 9 часам Ваня подает машину к подъезду на Кутузовском проспекте, звонит и его впускают в квартиру. Жена замминистра, статная, молодая, белокурая женщина Елена Семеновна угощает его чаем или кофе с пирожным. Вежливо улыбаясь, она приглашает:
       - Садитесь, Ваня. Попейте чайку, пока Кирилл Петрович соберется.
       Отвезет Ваня хозяина в министерство и, обычно, возвращается к Елене Семеновне. У нее всегда множество разнообразных дел: в магазинах, у знакомых, в пошивочном ателье, в косметическом салоне, да мало ли где! Иногда Ваня возит их обоих в театр, в гости, а, чаще - на дачу. Туда они берут с собой также малолетнего сына Вовку и пожилую домработницу тетю Шуру.
       Действительно, работа у Вани не трудная и не грязная: это вам не панели, кирпич или арматуру доставлять на стройку и не грунт из котлована вывозить на свалку...
       Иногда на праздники Ваня получает от хозяина подарки; преподносит всегда Елена Семеновна - с улыбкой, вежливо. И Ване это приятно, особенно, - дружелюбно улыбающееся лицо Елены Семеновны.
       Кирилла Петровича приходится возить не только в министерство или на разные совещания в Совмин, Цэка или СельхозНИИ, но, увы, и по бабам. Временами хозяин вызывает у Вани чувство отвращения, как человек нечистоплотный, грубый и двуличный.
       Перед Ваней он всегда важничает, может ни за что, ни про что отругать; любит подчеркнуть свое высокое положение и демонстрирует служебное и социальное превосходство. А жены Кирилл Петрович побаивается, сюсюкает с ней: "Лапочка, деточка! Чего бы ты хотела? Отдохни тут без меня".
      
       Однако, отъехав немного от дома, хозяин часто тычет Ване сто рублей:
       - Вот тебе стольник. Купи бутылку армянского коньяка или, хотя бы, "Плиску", шампанского, икры, буженины, ну и конфет. Все культурно упакуй и заложи в багажник.
       В такие дни Ваня отвозит хозяина к старинному дому на Новослободской, а потом ждет его у станции метро. Дожидаться часами хозяина тоскливо, и Ваня, дабы скрасить это скучное время, приохотился читать книжки: сначала детективы, фантастику, а затем дошло до поэзии. Отыскал в библиотеке даже книжку Есенина и убедился, что права была когда-то давно его соученица Оля Ульянова: лицом Ваня, действительно, был похож на Есенина. И стихи есенинские ему понравились: понятные, красивые, душевные...
       Время от времени хозяин безо всяких на то оснований строго предупреждает Ваню:
       - Смотри! Никому ни слова, куда возишь меня. Тебя ничего не касается. Помни, ты подписку давал! А за мной ты, как за каменной стеной. Понял?
       - Понял, Кирилл Петрович, само собой,- послушно отвечает Ваня.
      
       * * *
       Бывают у Вани, конечно, и выходные дни, по графику завгара. Тогда хозяина возит подменный шофер, а Ваня может отдыхать и гулять себе по собственному усмотрению. Прошло совсем немного времени, и появились у него в Москве друзья и подруги. Встречались они чаще всего у веселой, гостеприимной и независимой Клавки, у которой была на Сретенке большая старинная двухкомнатная квартира, доставшаяся от умершей матери. Работала Клава продавщицей "Деского мира". Должность же порождала дружеское расположение к хозяйке дома ее многочисленных знакомых, особенно низкорослых, "маломерок", а также женщин детородного возраста.
       Друзьям нравилось приходить к Клавке, и она любила общество, обожала принимать гостей и устраивать посиделки. Исподволь установился определенный порядок, даже ритуал: каждый из гостей по указанию Клавки приносил с собой что-нибудь: бутылку, кое-что из закуски, иногда даже торт. Так или иначе, все отдавали должное радушию хозяйки.
       В этот гостеприимный дом Ваню привел товарищ по гаражу, Клавин хахаль по прозвищу Васька-рябой. Конечно, главные заботы об устройстве вечеринок брала на себя Клавка. Она готовила гостям салат, картошку в мундире, селедку, иногда даже жарила вкусные котлеты или рыбу. Ване нравилась эта компания: можно посидеть, поговорить, сгонять в подкидного или в очко по маленькой, чуть-чуть поддать. Иногда заводили проигрыватель - Клавка любила танцевать, слушать песни и старинные романсы. Приходили и парами. Всем было уютно и интересно.
       Помимо московских, у Клавки водились и иногородние друзья. Кто-то из них приезжал в Москву прикупить дефицит: сапожки, кофточку или плащ-болонью, а кое-кто в канун 8-го марта продавал в Черемушках или на Птичьем рынке мимозу, мандарины или даже канарейку-попугайчика. Клавка была хлебосольной и душевной хозяйкой: всех гостей принимала с распростертыми объятиями. И при этом, в накладе все же не оставалась.
       Да, бывали в Клавкиной квартире веселые вечера, и даже - ночи.
      
       * * *
       Однажды в ранний мартовский вечер, развалившись на диване, Ваня с рябым Васькой лениво, без азарта играли в карты. Клавка готовила ужин. С кухни уже тянул приятный, возбуждающий здоровый молодой аппетит, дух жареных котлет.
       В дверь позвонили, и вошла непривычно яркая молодая дамочка: иссиня черные косы, огром-ные темные глаза, малиновые губы, белоснежные зубы.
       Ваня, как увидел ее, - обомлел. Сроду не встречалась ему подобная красота. Окончательно его сразила выдающаяся фигура гостьи. Особенно, полные бедра, стройные ноги и незаурядный бюст. Клавка встретила гостью очень приветливо:
       - Заходи, Умочка, дорогая! Здесь свои ребята: мой Васька и его друг Ванюшка.
       Глянула Клавка на Ванюшкин полураскрытый от изумления рот, понимающе улыбнулась и прошептала на ухо:
       - Что, понравилась девка? А то! Закрой рот, парень, не то все слюни вытекут.
       - Ну-у...Девка, да...Кто такая?
       - Знакомая моя с Кавказа. Бывает, останавливается. Приехала вчера ненадолго купить чего-то к лету. Не заглядывайся, парень - не пара тебе. Ученая и культурная. Пианистка!
       - А как зовут-то?
       - Для меня - Умка. Но вообще-то - Умханум Ибрагимовна.
       - Дак.Чудное имя какое. Познакомь меня, Клавка, ага.
       Умханум оказалась милой и общительной девушкой. Была она кумычкой (есть такой народ - кумыки- на Кавказе), проживает в Махачкале. Там у нее мать, свой дом. А работает она преподавателем в музыкальной школе.
       Сели за стол, выпили за знакомство. Клавка завела проигрыватель. Пластинок было мало, - еще родительские, старые, довоенные: "Брызги шампанского", "Утомленное солнце"... Танцевать под эту музыку было скучно, хотя слушать - приятно.
       Клавка метнулась за дверь, принесла от соседей гитару и пристала к улыбающейся Уме:
       - Ой, люблю, Умочка, как ты поешь! Лучше, чем на пластинке! Спой чего-нибудь!
       Гостья умело, - сразу почувствовалась профессиональная хватка - подстроила гитару и низким грудным голосом запела: "Вам возвращая Ваш портрет, я о любви Вас не молю. В моей душе упрека нет - я Вас по-прежнему люблю..."
       Ваня, не скрывая своего восхищения, широко раскрытыми глазами смотрел на Уму и потребовал немедленно выпить за замечательную артистку. Возражений не последовало. После реализации тоста активность Клавки заметно возросла:
       - Давайте, ребятки, потанцуем! Ноги жутко чешутся!
       Она завела "Рио-Риту", схватила Ваську и со стуком начала отплясывать фокстрот. Васька упирался, смущался и неумело топтался на месте.
       - Что-то очень быстро пляшем, Клавка. Не хоцца так. Не получается.
       - Ну тебя! Хреновому танцору сроду чтой-то мешает.
       Ваня, поедавший Уму глазами, решился пригласить ее, хотя, танцевал не намного лучше Васьки. Правда Ваня, достаточно опытный уже в обращении с девушками, заметил, что и Ума поглядывает на него с интересом, даже игриво:
       - Я приглашаю вас. Ну, ладно, тебя. Но учти - танцую неважно Ага.
       - Ничего страшного, Ваня. Я подучу. Могу учить не только музыке.
       Ваня долго переминался с ноги на ногу, пытаясь войти в ритм, потом прижался к Уме и начал двигаться мелкими шагами. Она слегка отстранялась, не снимая руки с его плеча.
       - Да, Ваня, тебя, действительно, нужно немного подучить. Но ты не переживай. Все получится. Главное, двигайся в такт музыке. Раз-два, раз-два. Вот так. Уже лучше.
       Посреди танца Клавка вдруг спохватилась:
       - Ох и дура же я! Забыла. Зачем нам это старое дерьмо? У меня же есть отличный новый танец "летка - йенка". Смешное название.
       Сменили пластинку, и заиграла "летка - йенка". Клавка, как опытная распорядительни-ца, построила танцоров в затылок друг другу. Впереди - сама, за ней Васька, потом Умка и в хвосте - Иван. Затем Клавка объяснила кавалерам простую идею танца, а Умка и без того все знала.
       Ваня плотно обхватил Умкину талию, и все начали подскакивать, поочередно подкидывая ноги: то левую, то правую. Умкины бедра увлекательно вздрагивали, и при этом Ванины ладони приятно скользили по упругой шелковой юбке. Танец, действительно, был простой, но вдохновляющий. Ваня быстро вошел во вкус, ощутил прилив энергии и возвышенных чувств. Танец наладился. По просьбе кавалеров "летку - йенку" повторили.
       Ваня не отходил от очаровательной Умы. Она оказалась весьма общительной, умело поддерживала непринужденный разговор, проявляя явную заинтересованность и тактичную снисходительность. По ходу беседы она естественно и мило прощала Ване и некоторое его косноязычие, и временами, излишне пылкое изъявление внутренних чувств.
       После тоста за здоровье хозяйки дома и третьей "летки - йенки" Ваня уже уверял Умочку в своей горячей, окончательной и бесповоротной любви к ней на всю оставшуюся жизнь. Ума скромно посмеивалась и отвечала новоиспеченному поклоннику, что не верит этому, просто он выпил лишнего:
       - Не надо, Ванюша, говорить об этом. Ты красивый парень и быстро найдешь себе другую девушку. Не надо обманывать ни меня, ни себя. Я через неделю уеду, и ты забудешь все это, - как в воду глядела Ума. - Давай поговорим о другом.
      
       Ваня упорно не хотел говорить о другом, продолжал уверять Уму в своей любви к ней и
       не без труда выпросил ее адрес. Он обещал часто писать и приглашал в гости, правда, не уточняя, при этом, когда и куда именно. Ближе к полуночи он вспомнил, что завтра - на работу, что метро скоро закроется, заторопился и уехал, не поцеловав даже на прощанье прекрасную пианистку. Всю дорогу к общежитию он очень жалел об упущенной возможности и упрекал себя, догадываясь, что этим как-то обидел Уму...
      
       А с утра возобновились-понеслись трудовые будни. Замминистра, а с ним и Ваня совсем закрутились. В стране разворачивалась кампания по ударной подготовке к посевной: увеличивались поставки запчастей для МТС, возрастали темпы ремонта тракторов, накапливались резервы горюче-смазочных материалов, проверялись всхожесть посевного материала и общее состояние семенных фондов, решительно корректировались планы. Одним словом, работы было очень много. Всеми этими сложными процессами должен был руководить и направлять лично хозяин - Кирилл Петрович. Начались непрерывные совещания и партхозактивы. Неудивительно, что через два дня Ваня забыл о прекрасной Умке, о ее очаровательной улыбке, обольстительных бедрах и о замечательном танце "летка - йенка". Жизнь покатилась по давно установленной колее...
      
       * * *
       Однако, концу августа накал трудового энтузиазма в министерстве заметно подугас, и руководство могло уже позволить себе немного расслабиться. Кирилл Петрович объявил, что по причине крайнего переутомления собирается в отпуск на Украину к родителям жены. Доставить семью замминистра к месту отдыха предстояло личному водителю. Для этого Ване выдали новенький микроавтобус "Латвия", загрузили его дачным барахлом, коробками с бутылками, консервами и другой снедью, подарками для родителей Елены Семеновны.
       В назначенный день покатили всей семьей на юг, в Украину...
       Через два дня добрались до тихого, утопающего в зелени села на берегу Десны. Ваню поселили в хатке по соседству с большим кирпичным особняком родителей Елены Семеновны. И начались непривычные для Вани дачные будни.
       Старики-родители сидят дома, а Кирилла Петровича с молодой женой и шестилетним Вовкой Иван привозит на чистый песчаный бережок сонной речки. В небе ласковое солнце, вокруг густой лес, воздух насыщен ароматами сосны и трав. Приятное купание, хорошая рыбалка и лес, манящий в свой таинственный сумрак. Одним словом,- сказочная красота, располагающая к отдохновению души и тела.
       Кирилл Петрович с женой с утра позагорают, искупаются, выпьют-закусят, сгоняют в подкидного дурачка, подремлют... Пацан все время увивается вокруг Вани,- очень привязался к нему. Они с Вовкой и в реке побалуются, и в жмурки поиграют, и домики из песка построят. Вовка рад, льнет к Ване, визжит от удовольствия и не пристает к благодарным родителям. Ваня соорудил пацану лук со стрелами, научил стрелять и пообещал поохотиться вместе на медведя, чем окончательно покорил горячее мальчишечье сердце. Да и Ване приятно столь близкое и неутомительное общение с Вовкой. В разгаре игры Ваня как-то подумал, что хорошо бы заиметь собственного Вовку, а, лучше - двух. Тогда он и вспомнил Умку, ее соблазнительные формы и даже представил в роли собственной жены и матери шустрых пацанов....
       Отдохнув на бережку, Кирилл Петрович с Еленой Семеновной иногда углубляются в лес - погулять и отдохнуть в тишине. А Вовка очень рад их уходу, потому что остается на полном и приятном попечении дяди Вани. "Ура! - кричит в таких случаях Вовка. - Давай играть в казаков-разбойников"!
       Постепенно, незаметно и естественно Ваня стал своим человеком в семье. Елена Семеновна, благодарно улыбаясь, сказала однажды:
       - Ваня, знаете: Вова очень привязался к Вам. Значит, Вы добрый человек. Дети безошибочно определяют хороших людей. Цените это.
       В один из дней пришлось Ване возить хозяев в Киев, к друзьям Кирилла Петровича. Там не-далеко от Крещатика, на Печерске, в огромной квартире собралась веселая компания. Ваня долго сидел один на кухне. Скучал. Потом услышал зычный голос своего хозяина: "Принесите моему шоферу поесть чего-нибудь. Только вина не давайте".
       Он слушал непонятные разговоры и как будто беспричинный смех за стеной кухни, и его собственная благополучная жизнь у Кирилла Петровича показалась ему лакейской, пустой и бесцельной. Беззаботное дачное существование надоело, а дни вынужденного безделья стали унылыми, скучными. Даже читать было нечего. И он вспомнил веселые вечера у Клавки, мимолетную встречу с красавицей Умкой... Вернулись из Киева поздно ночью.
      
       * * *
       В последующие ночи Ваня спал плохо, часто просыпался, подолгу лежал с открытыми глаза-ми, думал, сам себя обвинял в том, что стал лакеем. Это начало тяготить его. Через две недели Ваня захандрил. Из тайников памяти являлся и не покидал его образ прекрасной Умки: жгучие глаза, манящая улыбка, и, конечно же, ее упругие бедра. Она снилась ему так явственно и обольстительно, что он целыми днями мучился этими видениями и очень затосковал.
       Елена Семеновна быстро уловила перемену настроения Вани. Да и трудно было не заметить печали на его лице, отрешенного взгляда и скорбного молчания. Ваня еще не умел надежно скрывать свои чувства.
       - Что Вы, Ваня, такой грустный сегодня? Какая-то беда случилась?
       - Ну-у. Такая беда. Ага.
       - Что? Если мать болеет, давайте, позвоним. А может быть, девушка бросила? Угадала?
       - Ага. Девушка. Мне нужно повидать ее. Очень нужно.
       - Подождите немного. Вот вернемся в Москву - и повидаетесь. Она невеста Ваша? Что, уже свадьба назначена? Говорите, не стесняйтесь.
       - Ну, дак. Невеста она, ага, - соврал Ваня, - очень надо повидаться. Я обещал ей.
       - Не знаю, не знаю. Вы ведь сейчас, насколько я понимаю, числитесь в командировке. Сообщите вашей девушке, что приедете позже. В таких случаях нужно предупреждать. Не знаю. Все это решает Кирилл Петрович, конечно.
       Ваня тут же пошел к хозяину: отпустите, мол, повидаться с невестой.
       - Чего это вдруг! Почему раньше молчал? Вернемся в Москву, получишь отпуск. А пока никак нельзя! Какая распущенность!
       Ваня продолжал просить и настаивать. Сам себя раззадорил, распалил и убедил, что жизнь сломается, если с Умкой сейчас же не увидится.
       - А чего же ты в Москве молчал? Я взял бы другого! Любой бы с радостью поехал. А ты мне тут фокусы устраиваешь на ровном месте. Зазнался! - рассердился хозяин.
       - Да вот, привык я выполнять все приказы и молчал поэтому. Ну, не подумал. Ладно, раз не пускаете, то я, как вернемся, уйду от Вас к другому начальнику. Не хочу больше возить Вас!
       Вообще, Ваня нутром почувствовал, что Кириллу Петровичу менять его на другого шофера не хочется. Привык, ценит, но упирается из-за своего хамства и природной грубости. А Кирилл Петрович помолчал немного и процедил сквозь зубы:
       - Подожди. Я переговорю с супругой.
       Через час Елена Семеновна подошла к Ване:
       - Вы, что, серьезно не можете подождать?
       - Ну, дак. Жизнь моя поломается. Помогите, Елена Семеновна. Поймите. Ага.
       А под вечер, к удивлению Вани, все уладилось наилучшим образом. Кирилл Петрович не только согласился отпустить его, но даже похвалил за твердость характера и настоящую любовь к будущей жене:
       - Молодец, Иван! Будешь хорошим мужем. Отпущу тебя на неделю. Успеешь до Москвы и обратно. Вернуться точно в срок! Не опаздывать ни на день!
       - Дак мне ведь не в Москву надо.
       - А куда же? Во Владивосток, может быть?
       - В Махачкалу. Она там живет. Накиньте еще пару дней. Я точно вернусь. В срок. Ага.
       Кирилл Петрович процедил сквозь зубы: "Мда-а. Вот ты как...мда-а. Даю тебе десять дней. Все!" И тут же оформил командировку. Оказывается, у него при себе и печать имеется, и бланки командировочных удостоверений - все предусмотрено. Получил Ваня и путевой лист до Махачкалы и талоны на бесплатный бензин, а Елена Семеновна щедро снабдила его продуктами на дорогу. Постирал Ваня носки, выгладил парадные брюки, сел с восходом солнца в свой микроавтобус и укатил на Кавказ.
      
       * * *
       Погода стояла прекрасная. Душа ликовала в ожидании близкого, хотя и неясного счастья.
       Двадцать шесть лет - не старость! Все лучшее еще впереди! Впрочем, и наставления дяди Григория из памяти не стерлись: "Ничего бабам не обещай!". Однако, воскресшие воспоминания о прекрасной Уме и бумажка с ее адресом будоражили воображение и согревали душу.
      
       Доехал Ваня быстро, без приключений и расценил это, как хорошее предзнаменование. Неодолимая, радостная сила тянула к зазнобе. К тому же, все очень удачно складывается! Посмотрим, как ты, Умка, встретишь меня? Интересно. Очень интересно!
       Вот, наконец, эта улица, а вот и дом - неожиданно бедный, невзрачный снаружи. Приземистый, под черепичной крышей, старый, давно не белёный. Не таким представлялся ему дом настоящей пианистки.
       Долго стучал Ваня в дверь, и от этого ему стало неловко, потому что из соседних домов начали выглядывать люди. Они внимательно разглядывали Ваню и его "Латвию", о чем-то переговаривались между собой на непонятном языке. Наконец, дверь приоткрылась. Выглянула испуганная женщина в ярком цветастом платье. У нее были черные жгучие глаза и очень помятое шоколадного цвета старушечье лицо:
       - Пачиму стучишь? Чего нада?
       - Надо, ну...Умханаму Ибрагимовну, ага. Вы, кто ей будете?
       - Я мама Умханум. А ви кто такой?
       - Ну, дак... Знакомый я ей. Из Москвы. Проездом тут. Вот, поговорить хочу, ага.
       - На работе она. Прийдет после абед,- неохотно выдавила из себя старуха и захлопнула дверь.
       Ваня, несколько обескураженный разговором, вышел на улицу, задумался, но ни на чем сосредоточиться не смог...
       Далеко за полдень пришла, наконец, Умка. Она страшно удивилась, увидев около своего дома микроавтобус. С первого взгляда Ваню она не узнала и не сразу поняла, кто он и зачем приехал. И он впервые пожалел о своей нелепой затее, занесшей его в такую даль.
       Умка смотрела на него насуплено, осуждающе:
       - А почему ты не написал мне ни разу? Ни слова.
       - Ну, дак, некогда было. Работа... А я, вот в командировке, проездом. Дай, думаю, заскочу. Посмотрю, как Умка живет, - налету сочинил Ваня версию. - А ты вроде и недовольна, сердишься, что ли?
       - Странно все. По-детски получается. Ну, зайди. Отдохни с дороги, если устал.
       Они вошли в дом. Ума по-своему о чем-то поговорила с мамашей, которая исподлобья поглядывала на Ваню.
       - Ты посиди, а я кое-что куплю, - бросила Ума и убежала.
       Погрустневший Ваня с полчаса посидел в темноватой комнате, привык к полумраку, осмотрелся. Обратил внимание на большую этажерку с книгами, на старое пианино "Красный Октябрь", горку с хрусталем, раскладной обеденный стол. Затем он решил прогуляться и поискать продовольственный магазин, чтобы купить хотя бы выпивку. "А то неудобно получается - заявился в гости с пустыми руками. Вот ведь дурак: не додумался подарок, пусть какой-нибудь завалящий, привезти".
       Хорошо, что поблизости нашелся хоть этот маленький, захудалый магазинчик. Там Ваня взял бутылку водки и три пива. Потом подумал и решил, что водка, во-первых, - некультурно, во-вторых, одной бутылки мало - вдруг гости подойдут - а, в-третьих, надо еще что-то для женщин. Поэтому он добавил еще две бутылки дорогого коньяка, красивую бутылку сладкого вина и две пачки хороших сигарет. Получилась полная авоська.
       Когда он возвратился, дома уже сидела Ума и с ней женщина средних лет.
       - Это Ваня, из Москвы. А она - моя подруга, - рекомендовала Ума.
       - Меня зовут Раймат, а просто - Райка или Раиса.
       Раймат - тоже националка, но не кумычка, как Ума, а даргинка. Она весьма полная, черная и на лицо некрасивая - уж очень зубастая. Вскоре подошли брат Райки - Исмаил - с женой. Они пронесли на кухню полную кошелку каких-то пакетов и свертков.
       Говорили мало. Быстро сникший Ваня отвечал односложно: "Из Москвы?" - "Да";
       "Надолго?" - "Нет" - "А в Москве уже дожди?" - "Ага".
       Начало темнеть. Тускло, вполнакала тлела под потолком лампочка. В комнате было душно,
       жужжали мухи. Ума принесла большое блюдо с мясом, потом помидоры, огурцы, какую-то подливу и большие белые лепешки. Расселись. Поначалу все были скованы, разговор не клеился. Только Райка весело поглядывала на Ваню. Она и предложила сразу выпить за знакомство всех присутствующих хороших людей. Выпили. Потом она же начала расспрашивать Ваню, хорошая ли у него работа? "Да, хорошая. В Министерстве сельского хозяйства. Водителем у замминистра". Райка и Исмаил уважительно поцокали языками. "Нравится ли ему Махачкала?". "В общем, нравится. Но я еще мало повидал". Ума поинтересовалась, как поживает Клава. "Дак я давно у ней не был, не знаю". "А как там ее друг Василий?". "А у него все в порядке. Продолжает работать у нас. Ага". Хорошая беседа все не налаживалась.
       Выпили еще за Умханум, за ее маму, потом за успех Ваниной командировки и затем - чтобы все были здоровы и, вообще, "за все хорошее"! По предложению все той же Райки выпили за двух очень красивых людей: за дорогую Умханум и дорогого гостя Ваню!
       В результате, - все заметно повеселели и настроились на приятный разговор. Ваня подсел к Уме и, все еще стесняясь, признался, что приехал не из Москвы, а из-под Киева специально, чтобы повидаться с Умой и рассказать ей, как он по ней соскучился. Она же этому не поверила:
       - Не фантазируй. Не надо выдумывать. Я же не маленькая.
       - Дак, правда, - я к тебе приехал! Честно. Других дел нет. Только ты. Я с хозяином из-за этого поругался. Вплоть до увольнения. А ты не веришь. Приезжай в Москву!
       - На октябрьские, приеду, если получится, конечно.
       Она вышла из комнаты, за ней - Райка и мама. Ваня же с Исмаилом еще добавили, точнее, высосали бутылку коньяка до дна.
       - Вкусный был вино, крэпкий, - похвалил Исмаил выпитый коньяк.
      
       * * *
       Ваня, в общем, здорово, как никогда, набрался и очень устал: все же два дня в пути, без отдыха. Он уже плохо соображал и все норовил положить отяжелевшую голову на стол, прямо в тарелки.
       Умка с Райкой кончили шептаться, взяли Ваню под руки, увели в боковую комнату за занавеску и уложили в кровать. Он что-то невнятно бормотал и тянул Умку за руку к себе. Она не очень энергично сопротивлялась, но все же отталкивала его и тихо, по-матерински увещевала:
       - Спи, Ваня. Ты пьяный. Слабый ты. Спи.
       - Дак, не пьный я. Не слабый. Просто я двое суток без передышки баранку крутил. А так я трезвый. Почти что. А ты, Умочка, красивая! Ты очень красивая! Ага.
       - Ты меня не трогай. У нас строго. Если наша женщина посмеет уступить постороннему мужчине, ее опозорят перед людьми на всю жизнь. Страшно даже подумать. Это тебе, Ванюша, не Москва! Это Кавказ! Понял?
       - Дак я же не посторонний мужчина. Ты мне очень нравишься. И все. Чего ломаешься? Ты что, честная девушка?
       - Нет, я не девушка. У меня был ребенок. Умер он. Был муж-даргинец. Плохой, очень злой был. Требовал невозможного. Ну, я и разошлась с ним. Говорят, что русские мужчины добрые, любят наших женщин, не обижают. Вот и ты не обижай меня.
      
       Она помолчала немного, пока Ваня гладил ее по спине, потом оттолкнула его:
       - Нет, я не лягу с тобой. Не жена я тебе. Ты приехал и уехал, а мне тут жить. В глаза людям смотреть. И так уже плохо будут про меня говорить. Все! Пока я не жена тебе - не приставай!
       - Ну, дак, что же, что не жена? Там посмотрим. Может и поженимся. Ага.
       - Нет! - сказала она резко, вырвалась и вышла.
       Вскоре, - Райка еще не ушла - Ума возвратилась к задремавшему было Ване, стянула с него ботинки и уложила ноги на кровать. Он проснулся, обнял ее и снова притянул к себе. Опять пошли разговоры о том же:
       - Не жена я тебе. У нас очень строго. Отстань, Ваня! Парень ты хороший, но отстань. Не лягу с тобой. Я не шлюха, я себя уважаю.
       И она ушла. Однако, где-то через час, когда убрали со стола посуду и потушили свет в зале, Умка вернулась и начала стаскивать с Вани тенниску. Он, полусонный, снова обнял ее за плечи. Она упиралась руками в его грудь, а губами прижалась к его губам.
       - Ну дак, я женюсь, Умочка. Честное слово, ага. Я люблю тебя. Поверь мне!
       - Я верю уже. Но пока я не жена тебе, каждый сможет оскорбить меня, камень бросить.
       - Точно говорю - женюсь! Что же, я подлец какой-то? Сказал, значит сделаю!
       - Ладно, я верю тебе. - Она прижала его голову к своей груди. - Но все равно, надо по закону, как у порядочных людей. И самому тебе будет приятней взять порядочную женщину. Поэтому не трогай меня, не позорь свою будущую жену!
       Так они промаялись до самого рассвета. Потом Ваня уснул, - как в яму провалился.
       Когда он проснулся, был уже яркий день. Голова с перепою трещит. Жарко, тошно. На душе скверно. Мухи летают, на лицо садятся. Нутром чувствует Ваня: делает недопустимые глупости, сам помогает поймать себя в расставляемые сети.
      
       * * *
       Вошла улыбающаяся Умка и подсела рядом на кровать:
       - Здравствуй, Ванюша. Доброе утро! Перепил вчера, перепел ты мой? Не помнишь, наверно, ничего. Как настроение?
       - Как, как! Плохо. Голова болит. Очень, ага.
       - Ничего. Исправим. Вставай, дорогой. Одевайся, умывайся. Все будет хорошо.
       Они вышли на кухню. Умка принесла чистое полотенце. Помогла умыться, слила на голову. Тут и Райка заявилась. Разговорились. Оказалось, что она проводница поезда "Махачкала - Москва". Сегодня у нее свободный день. Сели за стол. Выпили, закусили. Стало повеселее. Недавние опасения показались Ване надуманными, преувеличенными. Люди за столом были открыты, доброжелательны. Кого опасаться? Умка вопросительно смотрит на Ваню:
       - Ну, как, Ванюша, прошла головная боль?
       А Райка добавляет:
       - Ты маладец, Ваня! Настоящий мужчина. Абещал приехать и приехал. Нэ абманул.
       Приятно Ване слышать такие слова от посторонних людей:
       - Дак, конечно. Я никогда не обманываю. Раз сказал, то всегда сделаю!
       Еще выпили "по чуть-чуть", и Умка спросила:
       - А ты помнишь, что ночью обещал?
       У Вани сердце ёкнуло: "Вот он, главный вопрос. Ох, глупость сделал. Ведь предупреждал меня дядя Гриня! Сам в хомут лезу... Но, сразу же ничего не сделается. Ведь положено месяц-два ждать очереди, писать заявления и все такое прочее... Еще можно будет сто раз передумать и отказаться на законном основании. А на душе скверно, боязно... Может быть, прямо сейчас прыгнуть в машину, ударить по газам и - тю-тю! Ищи меня подруга на просторах Родины великой! Как хорошо одному! Ничего никому не должен, никто к тебе не пристает, ничего не требует! Что может быть лучше свободы? Ни-че-го! Поэтому лучше всего сейчас же - быстро в машину, нажать стартёр - одна минута, и все проблемы решены. Но какой ценой! Каким позором! Я ведь обещал! К тому же такие Умки на дороге не валяются... А все же, вдруг это ловушка, коварная сеть, в которую меня пытаются поймать? Но ведь отказываться от своих слов недостойно настоящего мужчины! Все равно, что испугаться женщины".
       Рядом улыбается Умка, такая красивая, досягаемая и порядочная: ведь вчера не поддалась! Ей честь дороже. Да и ему, Ване, честь дорога: раз дал слово - выполняй!
       И язык, не повинуясь рассудку и его воле, сам собою говорит:
       - Конечно, Ума, все помню. Я пьяный не бываю, Ага. Так, чуть-чуть только. Давай выпьем еще по одной и - все! На Украине, слышал, говорят: "Чтоб дома не журились", - пытается Ваня предотвратить опасное развитие беседы.
       Однако, Ума возвращается к исходному пункту:
       - Ну, что же ты, Ванюша, помнишь о вчерашнем? Скажи мне.
       - Дак, все помню. Женюсь, если ты хочешь, ага. Ну. Ты красивая. Так что, люблю, ага.
       - Правильна, - говорит Райка, - Умочка красивая, как цвэток. И она тожэ, нэ против замуж. Вообщэ, наши жэнщины - самые красивые. Ани самые прэданные жены, самые чэстные. Нэ то, что русские. Выпьем за наших жэнщин!
      
       После следующей рюмки значительно повеселевший Ваня, уже не задумываясь, подтвердил:
       - Да, я знаю, русские бабы первые бляди в мире. Наши шофера говорят, что еще французские и польские бабы тоже на передок слабы. Ага.
       Он обнимает Умку за талию и притягивает к себе, а она смеется и слегка упирается.
       Райке тоже весело. Она улыбается во весь рот, сверкая золотыми фиксами:
       - Тагда зачэм тянуть ката за хвост? Пайдем сэйчас в ЗАГС и узнаем, как жэниться? Тут нэдалеко. Я сэйчас привэду Исмаила - хароший свидетэль будит.
       Не совсем уже трезвый Ваня воспринимает это, как весьма смелую шутку, или несколько рискованный, но не опасный розыгрыш.
       - Нэ забудьтэ взять паспорта, а то с вами дажэ разгаваривать нэ будут, бросает Райка и быстро уходит за Исмаилом.
       Делать нечего. Ваня надел тенниску, кинул свою сумку с документами в машину, а тут и подошли Райка с Исмаилом. Через 10 минут подкатили к ЗАГСу. Умка с Райкой направились к двери, а мужчинам велели подождать. Курит Ваня, думает. Чует какой-то подвох. Кажется ему опять, что надо рвать когти, делать ноги и спеть: "Прощай, родимый город!", а самолюбие не позволяет. Ума напишет Клавке, а та всем знакомым растреплет о Ванькиной трусости. Действительно, недостойно обманывать любящую да, пожалуй, и любимую женщину, позорно трусить и бежать от нее. И, вообще, не нужно заранее паниковать? Сразу ведь не распишут! Рискну. Останусь, а там видно будет. Эх, была - не была! Ничего. В случае чего - переиграем! Все говорят: кто не рискует, то шампанское не пьет!
       * * *
       Не прошло и пятнадцати минут, выходят обе женщины из ЗАГСа, веселые, возбужденные, машут руками, мол, идите сюда.
       - Пошли, - говорит Ума.- Нас приглашают. Здесь все свои, хорошие люди. Они сочув-ствуют, если молодые как следует попросят. Зачем томить молодоженов, раз они хотят побыстрее оформиться?
       Все вчетвером вошли в комнату "Регистрация браков". Навстречу им из-за стола поднялась толстая пожилая женщина, "националка" и спрашивает:
       - Умханум, дорогая, это он - твой жених? Да? Ну, давайте паспорта. Посмотрим.
       Надежда все еще не покидает Ваню: "А все же, вдруг дело застопорится?" Начальница полистала паспорта; особенно внимательно - Ванин. Списала что-то в большую книгу.
       - Хорошо, - говорит она, - вот бумага, пишите заявление... Так, написали правильно. А теперь, вот здесь подпишите и здесь.
       Умка обходит стол начальницы, сует в ящик скрученные трубкой червонцы: мелькнул лишь строгий лик Ильича. Начальница делает вид, что не замечает, как из рук Умы в ящик падают скрученные купюры. Она вынимает оттуда новенькую книжечку - "Свидетельство о браке", заполняет ее, затем энергично дышит на печать, на штамп и крепко прижимает к паспортам и брачному свидетельству. Все! Таинство бракосочетания завершено.
       Хмель из Ваниной голову улетучился, и он с ужасом вспомнил строгие и точные наставления дяди Грини - да что толку!
       Начальница встает и выходит из-за стола. Улыбается во весь свой рот, усеянный золотыми коронками, и протягивает Умке новенькую коричневую книжицу:
       - Палучи, Умханум Ибрагимовна. Паздравляю вас с законным браком! Желаю вам, дарагие муж и жена, абразавать крэпкую саветскую семью! Желаю успехов в труде и счастья в личной жизни!
       Она сердечно пожала руки новобрачным и свидетелям: Райке и Исмаилу.
       - Харошую жену берешь, таварищ Казанов Иван Афанасьевич! Замэчательную жэнщину. Да, товарищ Казанов, паздравляю! - заканчивает она брачную церемонию.
      
       Ваня ошеломлен и растерян. Он не успел еще осознать всей важности и необратимости про-исшедшего. Как случилось, что эта, в сущности, незнакомая ему женщина вдруг стала законной женой? На всю жизнь! По собственному легкомыслию попался в сеть, как муха в паутину.
       Лицо Вани в тот момент выражало такое смятение и растерянность, что Умка, когда они вышли из ЗАГСа, спросила:
       - Тебе плохо, Ваня? Ты много выпил или не рад?
       - Дак не плохо. Я рад, - соврал Ваня, - но только все так неожиданно. Ага...
       - Привыкай, дорогой. У нас, на Кавказе, люди деловые, горячие. Зачем тянуть время. Жизнь такая короткая. А молодость - еще короче. Надо спешить, а то, упустишь свое счастье навсегда.
       - Кагда свадьбу справлять будем, маладые? - спрашивает Райка, - Я тагда атпрошусь у начальника поезда. Гавари, хозяин.
       - Ну-у..., - мямлит Ваня. - Мне через три дня уезжать нужно. Командировка кончается. Не знаю даже, как быть...
       - Ничего страшного, - успокаивает его Умка, - за день все устроим. Нельзя позориться. Давай, Ваня, деньги. Побольше. Надо много чего купить.
       - Дак я же не знал, что будет свадьба. У меня всего 120 рублей, ага.
       - Двадцать тебе на обратную дорогу хватит, - говорит Умка - Остальные давай сюда. А еще займем у соседей. Ты сразу пришли, а то неудобно тянуть с отдачей. Понял?
       Делать было нечего: отдал Ваня деньги и сам отдался в руки судьбы.
       Дома Умкина мать, узнавшая о новом замужестве дочери, посмотрела на зятя осуждающими глазами и, явно волнуясь, сказала нечто невразумительное, что Ваня воспринял, как поздравление с женитьбой. Потом она быстро отвернулась, вышла на кухню и там утирала кончиком полотенца обильные слезы. Не такого мужа, - русского шофера, - хотелось, видимо, ей для своей дочери - умницы, образованной пианистки и, к тому же, редкой красавицы. "К чему такая спешка, Умханум? Ты с ума сошла!". " Мама, ты забываешь, что я уже давно взрослая женщина! Мне надоело одиночество. Он красивый, добрый! Чего тебе надо?"
       Возврат к прошлому был невозможен, и от этого у Вани на душе даже немного полегчало. Все! Дело сделано. Поставлена точка, и ничего уже изменить нельзя.
       В дом заглядывали какие-то соседи. Они улыбались, подходили к Уме, к ее маме, к Ване, жали руки, поздравляли. Ваня натянуто улыбался и сдержанно благодарил. Временами он любовался Умой. Ему даже не верилось тогда, что эта прекрасная женщина - отныне его законное личное достояние.
       После обеда целой компанией отправились в фотографию. Снялись на память в различных сочетаниях: и вдвоем, и с тещей, и с соседями.
       Наконец, поздно вечером молодые супруги остались наедине и принялись обсуждать семейные дела. Ваня попытался разложить все по полочкам: работа у него хорошая, но по лимиту; постоянно же он прописан у своей матери в подмосковном городе Подольске; у нее там свой большой частный дом с огородом и садом. Конечно, Ваня постарается прописать Уму в Москве и получить там хотя бы отдельную комнату. А если не удастся закрепиться в Москве, то придется уезжать к матери в Подольск. Таков его простой и очевидный план жизни на ближайшее время.
       Умка же убеждена, что жить нужно только в Махачкале, ибо здесь у нее отличная работа, какой в Москве не найти, почет и уважение, свой дом, большая родня. Только отца нет: чеченцы зарезали в молодости за любовь к чужой жене. Кровная месть была тогда общепринята. Они долго обсуждали возникшие проблемы, но так и не смогли ни до чего договориться и ушли спать в ту комнату, где промаялись всю прошлую ночь.
       Умка не спеша, вдумчиво раздевалась, поворачиваясь к Ване то спиной, то боком, то нагибаясь, то прогибаясь. Смотреть на это было приятно и увлекательно. В прошлом у Вани водилось немало мимолетных подруг. Он называл их, подражая дяде Грине, "жУчками", хотя и понимал несправедливость этого прозвища. Внешне Умка выглядела лучше, эффектней всех его "жУчек". Однако при более близком знакомстве, в постели, она его несколько разочаровала. Ни большого умения, ни особой страсти Умка не проявила. В этом смысле некоторые его московские и даже подольские подруги были куда интереснее и зажигательнее. Об этом он как раз думал рано утром, проснувшись после достаточно утомительной и нескучной ночи.
       Умка тихо посапывала, повернувшись к нему спиной. От нее исходили приятный домашний
       запах и ощущение покоя. Ваня нежно погладил ее мягкое плечо и подышал в копну черных ароматных волос на затылке. До его сознания дошло: он стал уже солидным, женатым мужчиной, обрел семью и надежную опору в предстоящей жизни. Значит, надо отбросить страхи и сомнения. Теперь все у него будет как у людей. С этой приятной мыслью он снова задремал.
      
       * * *
       Умка встала первая, приготовила завтрак, помогла Ване умыться, погладила по щеке:
       - Хорошо тебе было со мной? Ты доволен, что женился?
       - Дак. Хорошо. Ты красивая. Ага.
       - Ванюша, дорогой, не могу я ехать к тебе в Москву. Работы там нет, квартиры нет. Моя мама переживает, что ты навсегда увезешь меня.
       - В Москве всегда лучше жить, чем здесь или в Подольске. Ага. Я наперед думаю. Мало ли, что может быть. На всякий случай, сегодня поразузнаю, как здесь с работой.
       - Вот это правильно. Узнай.
       По совету Умы Ваня сходил к Исмаилу, и тот привел его к живущему неподалеку шоферу Магомеду. Он оказался приветливым малым и со вниманием отнесся к Ваниной просьбе:
       - На наша автобаза хароший шафер очэн нужэн. А ты в стройбате работал и на автобаза. Ты и на бульдозер умеешь, и на самосвал, и на легковая. Канэчно, тэбя сразу бэрут. Никакой сомнэние. У нас и слэва можна харашо подработать. Я тэбя научу. Прыхади, дарагой. Работать вместе будим, друзья будим. Все будит харашо!
       Они выпили чуть-чуть за знакомство и стали обниматься, как братья, хлопать друг друга по спине и радостно улыбаться. Ваня догадался пригласить на свою, назначенную на завтра свадьбу, Магомеда, где тому предстояло стать единственным гостем со стороны жениха. Под конец визита выяснилось, что у младшей Магомедовой сестры через два дня тоже состоится свадьба. Конечно, Ваню и его жену Умханум Магомед от всей души, по-братски пригласил на предстоящее семейное торжество.
      
       * * *
       На Ваниной свадьбе гостей было немного: три преподавательницы музшколы, Райка с мужем, Исмаил и Магомед с женами, а также одетый "с иголочки" франтоватый, очень смуглый и усатый "национал" средних лет, о котором Ума сообщила мимоходом, не вдаваясь в подробности: "Из отдела культуры. Будет тамадой". И, действительно, щеголь-усач стал "ведущим", то есть, произносил длинные, не всегда понятные Ване, тосты, умело перемежая их русскими и кавказскими поговорками, пословицами и байками о верной и послушной красавице-жене, о преданных друзьях-кунаках, об ожидающихся многочисленных детях, о любящих и заботливых матерях, мечтающих растить предстоящих внуков и прочими соответствующими случаю премудрыми народными сентенциями.
       Специально для Вани гости время от времени кричали "Горько!", что в Дагестане, в общем, не принято. Из-за Вани же строго следовать известным сугубо кавказским обычаям было невозможно, но и чисто русская традиция оказалась бы неуместной, поскольку ее здесь никто и не знал. Поэтому, несмотря на весь, видимо, богатый опыт и старания бывалого тамады из отдела культуры, свадебная церемония получалась скучноватой. Подвыпивший Исмаил по наивности не сдержался и свое неудовлетворение высказал откровенно и во всеуслышание:
       - А-а, скучный свадьба. У нас нэ так. У нас болшэ инртерэсно бивает.
       А свадьба, направляемая усатым тамадой, между тем, продолжалась. После положенных поздравлений и тостов начались танцы. Играли попеременно Умкины товарки-музыкантши и старенький проигрыватель. Ване танцевать не хотелось. Не было того душевного подьема, что в памятный мартовский вечер у Клавки, когда он увлеченно отплясывал "летку-йенку", держась за обольстительные Умкины бедра. Не было ни тогдашнего задора, ни той свободы, легкости и беззаботности.
       Все же, уступив требованиям гостей, молодые открыли танцы и немного потоптались в центре темноватой комнаты. Гостей, видимо, не вдохновляла европейская музыка, и поэтому массовые танцы практически не состоялись, увяли. Танцевали одна-две пары. Большую часть времени гости уделили напиткам, закускам и застольным разговорам.
       Только Умка была весь вечер возбуждена и много танцевала с веселым и разговорчивым тамадой. Ее просили что-нибудь сыграть и спеть, но она, сославшись на якобы существующее поверье, играть и петь на собственной свадьбе отказалась.
       В перерывах между танцами Ума на минуту подсаживалась к Ване и просила его не напиваться, а соблюдать приличия, беречь честь и достоинство. Ваня твердо обещал блюсти свое доброе имя. Он время от времени выходил из душной комнаты во двор, курил и обсуждал с Магомедом профессиональные проблемы: особенности содержания машин в местных условиях, технологию ремонта, оплату труда, снабжение запчастями, особенно резиной...
       Магомед был расположен к беседе и с удовольствием рассказывал о своем автопарке: больше всего у них машин ЗИЛ-110, но есть также немного МАЗов. Дефицитные запчасти приходится покупать за свои кровные, а "на лапу" нужно давать всем - и слесарям, и диспетчерам, и, само собой, - начальнику. Порядок подношений у них обычный, как везде. Ничего особенного: приходится отстегивать половину своих "левых" доходов.
       Гости разошлись под утро. Утомленные свадебным гуляньем, молодые быстро уснули и не выходили из спальни до самого обеда. В доме было тихо, только теща бесшумно скользила по комнатам, наводя порядок после вчерашнего.
       Ваня проснулся в полдень. Он лежал тихо, не желая тревожить прижавшуюся к нему жену. Глаза его были закрыты, и он думал о будущем. Через день-два он возвратится к ожидающему его хозяину, потом - в Москву. А там сразу начнет выбивать себе однокомнатную квартиру или хотя бы комнату в семейном общежитии. А когда Умку пропишут, найдется и для нее работа. Москва большая - пианистки, наверняка, где-то да нужны. Жить пока можно и с временной пропиской... Ему не хотелось оставаться здесь, среди чужаков, "чернорожих" или, как говорили в Москве, - "черножопых". Но еще больше его страшила перспектива оказаться в положении "примака", что недостойно уважающего себя мужчины.
       После обеда супруги продолжали рассуждать и спорить о том, где им жить. Умка находила все новые аргументы в свою пользу: в России непривычно холодно, в Москве кавказцев не любят и на работу берут неохотно; там у нее не будет, как здесь, полезных знакомств и совершенно необходимого блата. Как же жить?! Ума спорит убежденно, горячо, почти срываясь на крик. А Ваня не изворотлив, не убедителен, косноязычен, но, тем не менее, упирается, не поддается Уме. Это, глупое, наивное, как она считает, Ванькино упрямство нервирует ее, раздражает и заводит. Она с трудом сдерживается и начинает даже угрожать:
       - Ты, Ванька, тупой какой-то! Не хочешь оставаться - не надо! Потом пожалеешь еще!
      
       * * *
       Вечером следующего дня неожиданно прибегает возбужденный и совершенно разобиженный "кунак" Магомед:
       - Ты что же, Ваня, брэзгуеш на наш свадьба хадыть? Нэ пайдеш, - всэх абидыш! Нэхарашо дэлаеш. Какой же ты кунак? Такой друг нэ бывает!
       Ваня вздрогнул, как от пощечины: он совершенно забыл о приглашении, а Умка, возможно, умышленно промолчала - не хотела идти к Магомеду, человеку незначительному и постороннему. Ваня, остро ощутив свою вину, извинялся, как мог:
       - Извини, друг! Закрутился я. Такие дела! Мне ехать надо. Счас мы придем. Пойми и извини!
       Ваня кинулся к жене:
       - Собирайся! Надо сейчас же идти. Свадьба уже началась. А что мы понесем? Не знаю даже. Дай немного денег, Ума! Ну, хоть полсотни. Магомедовой сестре. Я сразу же отошлю тебе, ага. Почему не напомнила? Давай, быстрее!
       - Нет у меня денег. Обойдутся! Ты что, забыл, сколько дал мне?
       - Ну, дак нельзя же с пустыми руками! Зазорно! Дай хоть сколько есть. Я отошлю тебе!
       Нашлось у Умки всего две десятки. Стыдно, конечно. Так и пошли к Магомеду с нищенским подарком. А свадьба уже в разгаре. Шум, гам и дым коромыслом!
       Женщины с невестой сидят в одной комнате, а мужчины с женихом - в другой, отдельно. Женщины подносят мужчинам еду, вино и сразу уходят. Умка велела Ване отдать деньги и села к женщинам. Ваню приняли в свои объятия мужчины во главе с виновником торжества - женихом, приземистым толстяком с одутловатой физиономией, в розовой, распахнутой на волосатой груди рубахе. Пили и ели еще часа два. Потом кто-то сказал, что на сегодня надо кончать. Время пришло.
       Жених громко рыгнул, вытер рот полотенцем и крикнул что-то в открытую дверь. Через минуту в комнату, согнувшись под тяжестью большого медного таза с водой и испуганно озираясь по сторонам, вошла девочка-подросток, на вид - лет пятнадцати, не больше. Это и была невеста. Низ ее лица был прикрыт черным платочком: видны были лишь большие черные заплаканные глаза.
       Она опустила на пол у ног жениха таз и, присев на корточки, маленькой ручкой потянулась к его туфле. И в этот момент жених ногой сильно толкнул невесту в плечо. Она вскрикнула, неловко упала на спину и отползла к стенке. Жених с усилием поднялся, и всем стало видно, какой он низкорослый и пузатый. Он опять рыгнул, вытер ладонью жирные губы и, пьяно ухмыляясь, сказал:
       - Выпьем, друзья, паслэднюю рюмку!
       Все выпили, задвигались, загалдели. Жених, переваливаясь с ноги на ногу, как утка подошел к стене, снял с гвоздя плетку, сильно вытянул ею по спине невесту. Она содрогнулась, охнула, закрыла лицо ладошками, а жених, так же переваливаясь с ноги на ногу, сел на свое место. Через минуту невеста на коленях подползла к нему, сняла с его ног туфли, вымыла ноги, вытерла их полотенцем и, согбенная, жалкая, унесла таз.
       Магомед подтолкнул Ваню:
       - Сматры, Ваня, как нада жэну васпитывать. Тагда жэна хароший будит, тэрпэливый, малчаливый. Жалко, что адын. В горах можно имэть тры жэна. У кого канэшна, дэньги есть. А в городе - толка адын жэна. У русских нэт такых хароших жена. У вас женщины тоже красивый бывает, но многа бляди...
       Прошел еще один заполненный суетой день. Медленно рассеивался свадебный угар.
      
       * * *
       Ване предстояло принимать ответственные решения. Не хотелось, но пришлось ему понемногу ожесточаться. На следующий день он сказал Умке:
       - Ну, все! Завтра уезжаю. Хозяин ждет меня. Собери мне в дорогу чего-то.
       Прощание оказалось коротким, будничным:
       - Дак. Вот, Умка. Ты - жена, нитка, значит. А я, того, иголка, ага. Поняла?
       Умка обиделась, но промолчала и поцеловала его в щеку. А в глазах ее стояли слезы. Ване стало жаль Умку. Он прижался к ней, похлопал по спине и пониже:
       - Ну, дак, до встречи! Ты, Умка без меня, того, не дури здесь, ага. Все!
       И он уехал со смешанным чувством жалости и облегчения.
      
       * * *
       Через неделю Ваня был уже в Москве, с головой в работе - весь день при Кирилле Петровиче. Шоферил он теперь в охотку, ибо работа как-то отвлекала от навалившихся тяжелых мыслей и успокаивала. События последнего месяца - встреча с Умой и женитьба - казались ему теперь каким-то странным сновидением. Однако штамп в паспорте неопровержимо подтверждал объективную реальность всего случившегося именно с ним, а не с кем-то другим. Поэтому следовало что-то предпринимать. Но что?
      
       Ваня, взял отгул, приехал на день к матери и рассказал ей о своей женитьбе. Она не осудила его, только просила поскорее привезти невестку, а пока хотя бы показать фотку.
       В конце сентября он написал письмо Уме: "Добрый день или вечер дорогая жена Умханум! У меня все хорошо, чего и тебе желаю. Я буду добиваться комнаты в семейном общежитии. Некоторые наши семейные шофера получили. Может и мне помогут начальники, потому что я работаю хорошо. Все знают. Таким шоферам, которые борются за звание коммунистического труда, иногда делают поощрения. Надеюсь, что и мне помогут. А, нет - уеду к матери в Подольск и тогда затребую тебя. Пропишу тебя к матери, и будем жить вместе, как другие люди. А работу ты найдешь. Не в Москве, так у нас, в Подольске. С горячим приветом. Твой муж Иван Казанов. Жду ответа".
      
       Потекли нудные будни. На просьбу Вани помочь ему с комнатой в общежитии Кирилл Петрович ответил уклончиво: "Надо еще подождать. Учти - переезд в Москву людей из других регионов считается нежелательным, потому что бывают случаи фиктивных браков". Такой ответ
       уязвил Ваню. Он не сразу даже понял, в чем подозревается, а поняв, совсем разобиделся и стал еще менее почтителен с хозяином, какового теперь считал человеком двоедушным и непорядочным. И оснований для этого у Вани было немало.
       Недавно, доставляя Кирилла Петровича на очередной партхозактив, Ваня обратил внимание на огромный кумачевый лозунг, натянутый поперек улицы: "Партия - ум, честь и совесть нашей эпохи. В.И.Ленин".
       - Брехня это,- решительно сказал Ваня хозяину.
       Тот аж взвился от такой наглости, а Ваня принялся перечислять многих известных ему по Подольску коммунистов - хапуг и горлохватов. Кирилл Петрович переспорить его не смог и просто велел замолчать.
       Еще один подобный случай не заставил себя долго ждать. Привез Ваня хозяина к любовнице. Дожидаясь возвращения хозяина, Ваня немного почитал толстую книгу "Щит и меч", но из-за грустных мыслей и без того нудное чтение не шло. Хозяин почему-то задерживался дольше обычного. Ваня долго маялся от вынужденного лакейского ожидания и от скуки. Уже по дороге домой он набрался смелости и ехидно заметил:
       - Ну, дак, скажите, Кирилл Петрович, Вы тоже совесть нашей эпохи?
       - Иди ты, Ванька! Учить меня будешь! Ты ведь женился, а к девкам, знаю, бегаешь.
       - Ага, бегаю. Но я не совесть нашей эпохи. Мне это можно. Мне жену некуда взять. Вы же мне комнату не даете. А как без жены? У меня положение безвыходное. Приходится. Вот привезу жену и со всеми жУчками завяжу. У меня совесть в порядке. Ага.
       Одним словом, пробежала между ними черная кошка...
       Смотрит Ваня на полученные недавно из Махачкалы фотки, и все больше тяготит его неустроенность жизни. Да и мать постоянно журит его и донимает: "Ванюша, сынок! У тебя есть жена. Красивая. Зачем ты ее оставил одну? Она там, бедняга, мается. Отпиши ей, вели приехать. Я буду любить ее и помогать. Пускай не боится меня".
       В конце-концов, Ваня решил действовать активно и поставить начальству "вопрос ребром", то есть, официально потребовать жилплощадь для своей семьи.
       В один прекрасный день прямо в машине он вручил хозяину заявление с просьбой выделить ему, семейному человеку, отдельную квартиру или хотя бы комнату в общежитии, так как не может он больше жить в разлуке с законной супругой.
       - Ты зачем мне суешь это заявление? - замахал руками Кирилл Петрович, - У меня квартир нет. Обращайся в свою профорганизацию. Окольными путями добывать тебе квартиру не стану. Честь коммуниста я марать не хочу. Лозунг читал? Вот так!
       - Вы, Кирилл Петрович злой человек. Сравнили. Мне всего-то комната нужна. Я знаю, другие шофера через своих начальников полные квартиры получили. Ага. Не буду я больше возить Вас! И на блядки не повезу. Не положено коммунистам в рабочее время в служебном транспорте по бабам шастать! Ага.
       Так у Вани с жильем в Москве ничего и не получилось. Не помог ни завгар, ни профком. Пришлось уволиться и возвращаться в Подольск, к матери.
      
       * * *
       Мать обрадовалась, конечно, возвращению сына. На ее вопросы о жене Ваня отвечал коротко: красивая, культурная, кавказкой национальности да еще - пианистка. Добавить к этому ему было практически нечего. Выход был один - возвращаться на прежнюю работу.
       Родная автобаза встретила Ваню тепло, по-дружески. Начальник, слава Богу, хорошо помнил его, как исполнительного и трезвого передовика производства. Поэтому и устроил отлично: посадил на междугородный автобус московского направления и положил высокую зарплату - 200 рублей. Ваня немного отошел душой, расслабился и успокоился после всех пережитых приключений последних месяцев.
       Жизнь продолжалась, интересная и многоликая, загадочная и неизведанная. Где-то далеко, на Кавказе, имелась у него юридически законная жена, как бы неотъемлемая часть его самого, почти его личная собственность. А жил он один, одинокий и свободный. В те минуты, когда он думал об Уме, - это бывало довольно часто,- вынужденная разлука с ней и одиночество тяготили его. Когда же вспоминались все обстоятельства женитьбы, устроенная ему ловушка, собственные глупость и мягкотелость, сердце его ожесточалось и хотелось мстить. Поводов и возможностей для этого было предостаточно.
       Парень он был видный, на него заглядывались женщины, ему делали авансы и часто "клеились" разнообразные мимолетные девочки и дамочки, некоторые очень даже обаятельные и совершенно бескорыстные, притом.
       Одна красоточка, горячая и самоотверженная, приходила к Ване в Москве на конечную станцию, где полагался "отстой" более двух часов. Они устраивались либо в автобусе, либо, чаще, - на квартире вполне приличного старичка, которому Ваня давал пятерку и ставил пару пива за ключ от комнаты на два часа. Новая московская дамочка была во всех отношениях преотличная подруга: добрая, страстная, денежная. У нее обнаружился единственный, однако весьма существенный недостаток: она оказалась женой подполковника госбезопасности. Ваня узнал об этом с опозданием. Но, узнав, всполошился и, предвидя опасные последствия, не стал их дожидаться и испытывать судьбу, а немедленно расстался с подполковницей. С большим, правда, сожалением. Вскорости ей нашлась замена, впрочем, увы, не равноценная.
      
       Жизнь текла своим чередом и учила восприимчивого Ваню без задержки приспосабли-ваться к текущим изменениям условий жизни, в частности, - к особенностям работы на рейсовых автобусах. Он довольно легко приноровился "левачить", то есть, получать "левую" прибыль. "Навар" доходил до 80 рублей за смену. Фактически, если судить непредвзято, "левые" деньги сами шли в руки.
       Вот, к примеру, на обочине дороги стоят под дождем и "голосуют", то есть просят подвезти, люди, обремененные корзинами скоропортящихся продуктов: ягод, грибов, овощей и фруктов, предназначенных для продажи на московских рынках. У Вани доброе сердце - жаль этих людей: "Садись, бабуля, довезу". Благодарная бабуля сует рубль или даже трешку. Ваня не отказывается, ибо на ходу усваивает азы реальной экономики.
      
       * * *
       Так прошло четыре месяца. Ваня, устав от тревог и мимолетных радостей холостой жизни, созрел для воссоединения семьи. Поэтому после Нового года он отписал жене решительное письмо, а, по существу, ультиматум: "Либо ты со всеми шмотками едешь ко мне на пээмжэ, либо же, дорогая мадонна, - прощай любовь, завянут помидоры! Срок на все, про все - две недели. Ответ отбивай телеграммой. Твой муж Иван Афанасьевич с приветом. Жду ответа".
       И ответ пришел незамедлительно: "Увольняюсь тчк. Приеду 26 января тчк. Целую тчк Твоя Ума"... Прибыла Ума точно в назначенный Ваней срок.
       Евдокия Петровна приняла ее тепло и душевно, всячески ухаживала и угождала. А невестка оказалась, действительно, хороша собой, хотя уже и заметно пополневшая: яркая, статная, разговорчивая. Она обошла город в поисках работы, но тщетно: кому нужны беременные работники?
       Свекровь в душе своей ликовала: молча радовалась и возвращению невестки в семью, и будущему внуку, ибо начинала сбываться ее заветная мечта о том, чтобы у Ванюши все было, как у добрых людей: пригожая жена, крепкая семья, дети, достаток, совет да любовь! Слава Богу, дождалась! Внуков попестует.
       Шестого июня благополучно родился мальчик. Нарекли его по предложению Умы Эдуардом, и все сразу привыкли к этому имени: Эдик, Эдичка. Свекровь была счастлива. Она с готовностью взяла на себя разнообразные заботы об Эдике и его матери. В августе Ума в поисках работы снова обошла все школы и даже детские садики - напрасно: как только узнают, что просительница - кормящая мать, сразу отказывают.
       Весь день Ума со свекровью крутятся в четырех стенах, а Ваня - в разъездах с утра до позднего вечера. И затосковала Ума по любимой работе, по своей матери и старым друзьям, по привычному теплу, по своей малой родине. И запросилась Ума к матери, хоть в гости, на время, ненадолго. Мать, мол, очень просит внучка показать, да и самой ей хочется туда, где может себя уважаемым человеком почувствовать, учительницей музыки. Хочется ей в школе и частными уроками денег подзаработать. "Кроме того, - убедительно разъяснила она Ване, - уже год я не садилась за инструмент - так можно и квалификацию потерять". Для чего тогда училась? Ума настойчиво, по-доброму и по-всякому убеждала, уговаривала да пилила Ваню: "Отпусти меня, хоть на время к матери!" А он все не соглашался...
       * * *
       В мае 1971 года у центрального продмага Ваню окликнула улыбающаяся полнотелая румяная тетка, в которой он не сразу узнал свою соученицу Веру Шелякину. И не удивительно: после школы пролетело столько лет! Вера, явно обрадовалась встрече. Она сразу заговорила о своей жизни: как после школы пыталась поступить в мединститут, но не прошла по конкурсу, как затем окончила медучилище и стала операционной сестрой в больнице, как внезапно, в каком-то угаре, вышла замуж и одну за другой родила двух девочек и как забросила мечту стать врачом. А теперь жалеет обо всем. Всё, считает она, пошло не так, вкось и вкривь, и даже фамилия у нее стала смешная: Уткина. Она говорила торопливо, не останавливаясь, как бы боясь, что Ваня не дослушает ее до конца. Но он слушал внимательно, не перебивал и даже поощрял к разговору заинтересованными вопросами. Это была их первая встреча после окончания школы.
       - Помнишь, как я учила тебя танцевать? А как на ногу мне наступил и убежал?
       Вера призналась, что была влюблена в Ваню. Смешная была та детская любовь.
       - Жаль, Ваня, что забываем своих школьных друзей. Они самые близкие. Вот в других школах выпускники чуть не ежегодно устраивают встречи. А мы аж десять лет не встречались. Давай соберемся. Хочешь?
       - Да я не против. Но как устроить встречу выпускников, не знаю, потому что потерял связь с нашими ребятами. Так получилось. Ага. Жаль, конечно.
       - А я кое-кого видела. Аркашу Поджарова, рыжего, помнишь? Встретила его как-то в Москве. Он там теперь живет. Большим человеком стал, в НИИ работает то ли главным, то ли старшим инженером. Есть его адрес. Могу дать. Он сказал мне, что дружил с тобой и помнит, как ты агитировал его заниматься гимнастикой. Ему могу позвонить. А, вообще, многие наши разъехались, кто куда. Кое-кто завербовался на Север, девки замуж повыходили в другие города, кто-то перебрался в Москву, некоторые ребята пошли в офицеры, покончали училища, теперь служат в армии. Ну, собрать несколько человек можно. Раз ты согласен,- она улыбнулась,- я постараюсь.
       Прошло несколько дней. Вера энергично взялась за дело и, в основном, договорилась о встрече. Теперь нужно было обо всем проинформировать Ваню, и она в хорошем настроении направилась к нему, чтобы сообщить приятную новость: "Встреча состоится"...
       У калитки стояла Ума с ребенком на руках.
       - Здравствуйте,- сказала Вера.
       - Здравствуйте. Вы к кому?
       - К Ване Казанову. Меня зовут Вера Уткина. Мы с ним в одном классе учились. Наш класс собирается отметить десятилетие. Хочу передать, чтоб связался со мной. А вы, кто?
       - А я его жена. Он на работе. Но я передам, что Уткина хочет связаться с ним. Все?
       - Все. Только мой рабочий телефон возьмите. Я сейчас запишу. До свидания.
       Ума взяла протянутую бумажку и, ничего не ответив, направилась к дому...
      
       * * *
       Прошло несколько дней, и Ума все же "добила" Ваню. Он сдался, согласился отпустить ее к матери. Выписалась Ума от свекрови, иначе, объяснила, ни на какую, даже временную работу не возьмут. Затем она вежливо попрощалась и укатила с Эдиком в свою Махачкалу...
      
       * * *
       Через три дня после отъезда Умы, вечером в двери Ваниного дома постучала Вера Шелякина:
       - Добрый вечер, Ваня. Почему же ты не позвонил мне, как я просила?
       - Да если б ты дала мне свой телефон, обязательно позвонил бы. Своего телефона у меня-то нет. Ко мне можно только на работу, через диспетчера позвонить, если срочно. Ага. Дай-ка мне свой телефон и адрес. Я не знаю даже, где ты живешь теперь. Ага.
       Вера от удивления прикусила губу, но о встрече с Умой промолчала:
       - Я, Ванюша, тогда так обрадовалась, что и не сообразила. Вот тебе мой рабочий телефон. Днем звонить можно. А пришла я, чтоб напомнить тебе, если забыл, о нашем юбилее. Решили устроить сходку на следующей неделе. Не передумал?
       - Дак. Конечно, не передумал. Ага. Заходи в дом, обговорим это дело. Идея хорошая, правильная. Скажи только, что мне лично нужно сделать? Ага.
       - Заходить не буду, домой спешу. Давай только посидим минутку здесь, на крыльце. Поговорим чуть-чуть. Помнишь, в восьмом классе я приходила к тебе за уроками? А, по правде сказать, просто хотела повидать тебя. Глупая была. Ужасно.
       Они посидели, помолчали. Каждый думал о чем-то своем. Оба впервые ощутили нутром быстротечность жизни, лёт неумолимого времени.
       - Тебе, Ванюша, - тихо сказала Вера,- делать ничего не надо. Слушай. Нас будет всего десять человек. Больше не собрать. В ресторане и дорого, и не очень удобно на людях детство вспоминать. Поэтому решили устроить у меня дома, без жен и мужей. Тогда вполне поместимся. Наметили на следующую субботу, на три часа дня. Мой муж как раз на дежурстве будет. А свою мамашу с девочками - к тетке спроважу, чтоб не мешались.
       - Согласен. Ты, Вера, деловая, оказывается. Ага. Молодец. А с меня, что причитается?
       - С тебя только тридцатник и больше ничего. Мы прикинули, хватит. Еще фотографа возьмем, пусть приличные карточки на память сделает. И музыка будет, есть радиола.
       Вера немного порасспросила Ваню о его жизни, не решаясь, однако, задать главные вопросы. Ваня чувствовал это, но любопытство собеседницы удовлетворять не захотел..
       На этом переговоры закончились. Ваня отдал свой тридцатник, с удовольствием подержал в своих ладонях протянутую Верой мягкую и гладкую ладошку, добродушно улыбался и обещал придти на юбилейную встречу без опозданий.
      
       * * *
       В следующую субботу, как и было договорено, собрались у Веры пятеро бывших соучеников и столько же соучениц. Оказалось ли такое рациональное "равновесие" случайным или было устроено преднамеренно, установлено не было.
       Жила Вера в стандартной сорокаметровой трехкомнатной квартире на последнем, пятом этаже рядовой хрущевки. В центре небольшой общей комнаты были накрыты круглый стол и две придвинутые к нему тумбочки. У одной стены стоял продавленный диван, а у противоположной - телевизор "Рекорд" и небольшой буфетик с "выставкой" столовой посуды.
       Ваня пришел первым. Он обнял Веру и поцеловал в щечку. Потом вытащил из сумки фотоаппарат, вспышку и подключился к розетке: "Буду снимать". Ровно в три вошел совершенно не изменившийся высокий ярко-рыжий и веснушчатый Аркаша. Он вручил цветы хозяйке, обвел взглядом присутствующих:
       - Привет, братцы-однокашники! Поздравляю вас с успешным окончанием первой молодости и желаю дальнейших успехов в труде и счастья в личной жизни!
       Он увидел у окна Ваню, протянул ему руку:
       - Хорошо, Ваня, что ты пришел. Я давно хотел повидаться с тобой и поговорить.
       - Дак и я хочу, Аркадий. Давай, наладим контакты. Ага
       Они подошли к столу. Вера суетилась. Она по-хозяйски рассаживала гостей, приговари-вая: "В тесноте, да не в обиде". А гости улыбались, смеялись, жали друг другу руки, обнимались и восклицали: "Сколько лет, сколько зим!" или "А ты почти не изменилась!".
       Когда все уселись, Ваня оказался между Верой и Аркадием. Самый "старый" из мужчин, один из второгодников, самоуверенный и неунывающий Федя Щупин, старший лейтенант-танкист, объявил себя тамадой, приказал всем налить и дружно выпить за встречу. Федя сразу вошел в образ инициативного тамады и не давал гостям расслабиться. Он возглашал один тост за другим. Выпили "за наших девочек", за всех отсутствуюших, за родителей, за "порядок в танковых частях" и "за все хорошее". Пошли разговоры: "А помнишь, как на Пахре ночью купались?", "А помнишь, как Машке-барабашке мышь в портфель подкинули?" и пр., пр., пр.
       Ваня между тостами сделал несколько групповых, парных и индивидуальных снимков. Он попросил щелкнуть его в обнимку с Верой и другими "девочками". Все это было весьма кстати, ибо приглашенный профессиональный фотограф почему-то не явился.
       Пока "мальчики" и кто-то из "девочек" курили на лестничной площадке, Ваня успел выяснить немало интересных обстоятельств из жизни Аркаши Поджарова. Главное, он убедился в том, что Аркаша остался другом. Это было приятно сознавать, ибо его Иван уважал больше других соучеников. Оказалось, что Аркадий окончил приборный факультет МАИ и получил назначение на АПЗ, то есть, на - арзамасский приборостроительный завод. Там он три года проработал инженером в гироскопической лаборатории. Завод тот, несмотря на свою "провинциальность", оказался все же достаточно передовым, да и работа была интересная. Но город ему не понравился: грязный, нищий и пьяный. Люди темные и забитые.
       Рассказал немного о себе и Ваня. Он вспомнил и о своем арзамасском дяде Грине, который, как в воду канул, не отвечает на письма.
       - А он, случайно не в Арзамасе-16 живет? Там, конечно, есть сложности с почтой, заметил Аркадий.
       - Вообще-то, дядя жил близко от Арзамаса, в селе Выездном. И город ему нравился.
       - Дело вкуса. А в Выездном я неоднократно бывал. Большое село, совсем рядом с Арзамасом. У меня на АПЗ друг остался из Выездного. Он живет в Арзамасе, а его родители по сей день- в Выездном. Хочешь, я попрошу разузнать о твоем дяде? Как ты говоришь? Григорий Силыч Казанов? Замётано. Тебе, Ваня, могу посоветовать: "Поступай в автодорожный институт, в МАДИ. Они абитуриентов со стажем работы на автотранспорте очень приветствуют. К тому же, в МАДИ есть, кажется, вечернее или заочное отделение".
       - Дак. Не одолеть мне. Вообще-то, не выбрал я в жизни правильную линию. Ага.
       - Почему ты так мрачно настроен? Зря. Думаю, многие хотели бы быть на твоем месте. Ты интересный мужчина. Женщинам очень нравишься. Мне точно известно. Уже неплохо.
       - Дак. Я о другом. Старый я начинать учебу. Забыл все. Ну и женился я. Жена, ребенок. Мать больная. Всю жизнь уборщицей вкалывает. Сколько можно! Надо и ей помочь. Нет, мое время прошло. А зарабатываю я побольше иного инженера. Ага. Конечно, хотелось бы чистую работу и чтоб время оставалось на что-то интересное. А так вокруг одни рвачи, пьянчуги да хитрецы нахальные. Редко хороший человек попадется. Ага.
       - Вот видишь. Значит, есть смысл учиться дальше. Стать инженером. Не плыви по тече-нию. Не ленись. Потом сам себе спасибо скажешь. Ты толковый. Займись образованием, пока молодой.
       - Дак. Трудно уже начинать учебу. А если честно, то не очень и тянет. Еще и люди говорят, зачем корячиться? Инженер, мол, отвечает за все, а получает меньше простого водилы. Ага.
       - В принципе, всем бывает трудно. Потом расскажу, как с помощью жены-москвички я выбрался из Арзамаса. Трудно! Поучительная история. Прописка в Москве для некоторых, вроде меня,- проблема почти непреодолимая. Мать болеет, теперь живет в Подольске одна. Я тоже женат, но дети пока не запланированы. Подумай о будущем - еще не вечер.
       Все были уже навеселе. Завели музыку. Вера оторвала Ваню от приятной беседы:
       - Лови момент! Могу подучить тебя танцевать. Знай - я буду лучше других учительниц!
       Она положила руки ему на плечи, и Ване приятно было прижать к себе это ладное, упругое тело. "Красивая пара - Ванька с Веркой!",- послышалось замечание одной из "девочек".
       - Жаль, Ванюша, что мы в компании, - прошептала Вера,- а то замечательно могли бы догулять этот вечер. Я рада, что встретились сегодня!
       - Ты верно сказала, прямо в точку. Но я-то женатый. Ага. Понимаешь?
       - Ну и что же? Я тоже замужем.А настоящей радости в жизни нет у меня. Где твоя жена?
       - Дак. Уехала к своей матери на время. Ага.
       - Значит, ты практически свободный мужчина. Позвони мне на работу. Придумай вариант. Я же давно призналась тебе, что люблю. Ты-то сообразил?
       - Дак. Хотя я не очень понимаю, что такое любовь, но ты мне очень нравишься,- Ваня провел рукой вниз по ее спине.- Я тебе обязательно позвоню. Ага. Последние слова он прошептал, наклонив голову и касаясь губами ее щеки. И ощутил при этом такой же восторг, как когда-то, касаясь бедер Умки в танце "летка-йенка".
      
       Расходились уже в темноте, как только возвратились домой Верины девочки с бабушкой. Ваня улучил момент, когда Вера вошла в спальню, обнял ее там и поцеловал в губы. Затем он догнал Аркашу, проводил до самого дома матери, где тот собирался переночевать. Там Аркаша успел мимоходом познакомиться Ваню со своей мамой Линой Яковлевной и сестрой Ритой.
      
       * * *
       Через несколько дней Ваня, как и обещал, позвонил Вере. Он сообщил, что хотел бы встретиться с ней в каком-нибудь уютном месте, но конкретных вариантов у него нет.
       Тогда за дело взялась Вера и, хотя не без труда, договорилась со своей одинокой подругой Любкой. Она приносила подруге коробку конфет и билет в кино, а взамен получала ключ от комнаты в коммунальной квартире. Три раза воспользовались любовники любезностью Любки. А в четвертый раз подруга отказала, поскольку соседка заявила, что не позволит превращать приличную, хотя и коммунальную, квартиру в дом свиданий!
       Веру, не только испугала перспектива публичного скандала и разоблачения, но, кроме того, несколько разочаровали недостаточные рвение и пылкость партнера. А Ваня, дей-ствительно, довольно быстро охладел к Вере, чувство новизны притупилось, и пышные формы перестали вдохновлять. Любовники поняли друг друга и смирились с этим.
       Не сговариваясь, они приняли простое и мудрое обоюдное решение: прекратить, ради собственного душевного спокойствия, дальнейшие встречи. Скоротечный роман исчерпал себя, а оба они, к счастью, оказались на высоте и, подобно настоящим аристократам духа, сохранили добрые отношения и признательность друг другу за нечаянно пережитую мимолетную радость.
      
       * * *
       Через неделю после юбилейной встречи одноклассников Ваня позвонил Аркаше. Сообщил, что фотки уже готовы. Как их переслать? Аркаша посоветовал передать карточки через сестру или через маму, с которыми он встречается в Москве по разным делам. Кроме того ему, Аркадию, подвернулась оказия в Арзамас - знакомый отправляется на днях туда в командировку, в филиал МАИ для чтения лекций. Через него Аркадий собирается передать своему другу Анатолию из Выездного устную и письменную просьбы побыстрее разузнать все о Ванином дяде Григории. Ваня оценил обязательность Аркаши, и тем же вечером передал Лине Яковлевне фотокарточки для Аркаши. Она поблагодарила Ваню и пригласила заглянуть как-нибудь в гости.
       Еще через три дня Ваня нашел в своем почтовом ящике конверт с запиской от Аркаши:
       "Привет, Ваня! Спасибо за фотографии. Хорошо получились. Останется память. Кроме того, может быть тебе будет интересно прочитать впечатления об Арзамасе одного из маёвских преподавателей, который уже несколько лет подряд ездит читать лекции студентам арзамасского филиале МАИ. Автор - интересный человек, доцент 4-го факультета, но это другая история. Как-нибудь расскажу. Всего наилучшего. Аркадий. Не пропадай, выходи на связь.
       Р.S. Заодно подтверждаю: просьба о розыске твоего дяди выполняется. Оказалось - сложная работа".
       В конверте находился еще сложенный вчетверо листок со стихами.
      
       ОДА АРЗАМАССКОЙ ГРЯЗИ,
       навеянная посещениями филиала МАИ во славном городе Арзамасе
       Сухо. Солнечный шквал
       Опалил Арзамас.
       Он куда подевал
       Его липкую грязь?
       Но вот дождик прошел,
       Как сквозь сито трясясь -
       На дорогах, как шелк,
       Арзамасская грязь.
       От нее не уйти,
       Не избавиться враз.
       Там у всех на пути -
       Арзамасская грязь.
       И куда ни спешу,
       За спиной жижи вязь.
       Я ногами мешу
       Арзамасскую грязь.
       Я на поезд спешу,
       Я на рынок хожу,
       Я к студентам лечу -
       Грязь ногами топчу.
       Пьяных воплей и драк
       Неизбывная связь
       Каждый третий - дурак.
       Арзамасская мразь.
       На душе моей грязь,
       И вокруг меня пыль.
       Вездесущая грязь -
       Арзамасская быль.
      
       Внизу была приписка: "Старик, не принимай близко к сердцу те стихи чистоплюя из МАИ. Поговорим с тобой при встрече. В Арзамасе я жил и честно подтверждаю: что там есть кое-что интересное и даже поучительное. Надо только объективно посмотреть на людей и на вещи вокруг. Звони. Аркадий".
      
       * * *
       Потянулись наполненные незначительными событиями дни. Ваня стал чаще задумываться о своей жизни, о женитьбе, сожалел о своих прошлых глупых поступках. Это было больно сознавать, и он старался гнать от себя нехорошие мысли, волнения, подозрения. Он пытался убедить себя, что все как-то устроится, что Ума верна ему и со временем вернется. Однако, беспокойство не проходило, и он все сильнее тосковал по жене, по Эдику и даже написал, как умел, о своей тоске в Махачкалу.
      
       В один из тех неприметных дней нежданно-негаданно получилось письмо для Вани. Передала то письмо в руки Евдокии Петровне Рита поcредине дня, когда Ваня был еще на работе, за рулем. Вечером Евдокия подала его сыну:
       - Вот, сынок, письмо. Без марок, безо всего. От твоего товарища Аркадия. Сестричка евонная принесла. Сказала, что Ритой ее зовут.
       Внутри конверта находилось запечатанное письмо с арзамасским обратным адресом. Ваня вскрыл его. На разлинованных листках из ученической тетради четким "учительским" почерком было написано: "Добрый день, Аркадий! Мне еще в середине сентября передали твое короткое письмишко и устную просьбу выяснить судьбу Г.С.Казанова. Я попросил об этом своего отца. Он всю жизнь обитает в Выездном, до пенсии работал в местной школе и всех там в селе знает. Отец взялся за дело и провел его, как заправский Шерлок Холмс.
       Он со многими переговорил, побывал "на месте" и, по-моему, добросовестно все выяснил. С его слов я и составил для тебя и твоего школьного товарища нижеследующий подробный отчет.
       Итак, Григорий Казанов постоянно проживал в Выездном, в доме своего отца Афанасия. Этот Григорий - участник и инвалид ВОВ. После войны он много лет служил в милиции и в какой-то железнодорожной охране. В последние годы много пил. Бывали у него и запои. За это его отовсюду уволили, и он жил на случайные заработки. Подрабатывал грузчиком, уборщиком, колол людям дрова, вскапывал огороды. Имелись у него сожительницы, тоже пьющие. Жены и детей не было никогда. Родители, братья и сестры Григория давно умерли. Мой отец побывал в его доме и доверительно разговаривал с его сожительницей. Дом Григория в действительности оказался развалиной, а сожительница - спившейся, почти совершенно глухой старухой по имени Марфа Никаноровна Черноусова. Она уверяла моего отца, что приходится Григорию какой-то дальней родственницей, но какой именно, объяснить не смогла. Сказала, что с хозяином, то есть, с Григорием, жила "дружно" и помогала ему во всем по хозяйству.
       В марте (возможно пятого числа) позапрошлого года Григорий утром ушел в Арзамас, на станцию подработать на разгрузке вагонов, или на расчистке снега. В том году весна была морозная и снежная - рабочих на уборку не хватало. К вечеру Григорий домой не возвратился. Так уже бывало. Он часто ночевал на вокзале или у каких-то случайных знакомых, если задерживался в городе. Не пришел он домой и на следующий день. Только через три дня Марфа забеспокоилась и пошла на станцию. Там его не оказалось. Она помнит, что все время шел снег. Знакомый рабочий, убиравший снег у вокзала, сказал ей, что, действительно, три дня тому назад Григорий ночевал на вокзале и собирался наутро в винный магазин, который недалеко от Воскресенского собора. В магазине продавщица припомнила, что утром Григорий разгружал у них товар, в том числе ящики с вином, и получил за работу бутылку "Московской" и буханку хлеба.
       Она же посоветовала Марфе Черноусовой искать Григория вблизи от собора.
       Марфа вспоминала, что когда она ушла из магазина, уже темнело, и продолжал идти снег. Она долго ходила вокруг собора, заглядывала во все закоулки. Под одной из скамеек в скверике перед собором она нашла припорошенную снегом бутылку из-под "Московской", а немного поотдаль - шапку Григория. Марфа заплакала и отправилась искать милицию. На улице Ленина она заметила милиционера и попросила его помочь ей найти Григория. Милиционер долго не мог понять, в чем дело, потому что "был сильно выпимши". В конце концов, он успокоил ее, объяснив, что, скорее всего, Гриша загулял в какой-то компании, а завтра проспится и вернется домой. Целый и невредимый. А уж, если не вернется, тогда пусть Марфа засветло идет в милицию и пишет заявление на розыск. А пока, мол, не надо зря паниковать и людей беспокоить по пустякам. Все равно ночью никто этим заниматься не станет.
       Григорий домой не вернулся, как обнадеживал милиционер, и через несколько дней Марфа с утра пошла, наконец, в милицию. Она взяла все документы Григория: паспорт, справку о ранении, удостоверения к медалям "За боевые заслуги" и "За победу", трудовую книжку и еще что-то. Все это, для большей надежности, Григорий хранил в конфетной коробке и прятал дома под своей кроватью.
       Дежурному милиционеру Марфа представилась, как знакомая Григория, обо всем подробно рассказала и подтвердила, что с собой Григорий документы не носил - боялся потерять в нетрезвом состоянии. "Плохо, - сказал дежурный милиционер, - что при Григории не было документов. Это, мол, затруднит поиски". Затем Марфа подписала какой-то протокол и заявление. Дежурный оставил у себя все документы и велел придти через день к следователю. Следователь допросил ее, составил протокол допроса и пообещал объявить Григория в розыск.
       Затем ей велели сходить в морг при арзамасской "областной" больнице на опознание. Смотритель завел ее в мертвецкую и показал пять мужских и, непонятно для чего, - два женских трупа (видимо, тоже был пьян). Среди тех трупов Григория не было. Тогда смотритель посоветовал сходить на кладбище. Директор кладбища долго вспоминал что-то, смотрел в книгу и затем сказал, что "третьего дня хоронили неизвестных мертвецов, но среди них Григория Казанова точно не было, потому что у тех "жмуриков" на руках и на груди имелись другие наколки. Однако, кого именно закопали, директор не знал. ( Между нами, Аркакдий, похоже, что и директор был не совсем трезв.) На следующий день Марфа опять пришла в милицию, но дежурный был занят - писал какие-то "протоколы на фулюганов".
       Он записал Марфин адрес и велел не приходить, пока не вызовут. С чувством исполненного долга она вернулась домой, решила помянуть покойного Гриню, достала водки и по этому случаю "немного выпила".
       А потом ее никуда не вызывали, она ничего больше не узнала и даже не помнит, ходила ли еще куда-нибудь. Из Гришиного дома ее сперва хотели выгнать, но потом оставили в покое, поскольку свидетели доказали судье, что она много лет прожила в том доме и вела с Григорием общее хозяйство. Сейчас Марфа очень болеет и, похоже, долго не протянет.
       Объявленный розыск никаких результатов не дал. Прошло больше двух лет, так что Григория можно считать без вести пропавшим. Такая печальная, к сожалению, история.
       Будь здоров. Не забывай. Привет твоей лучшей половине. Анатолий ".
       Мать напряженно смотрела на помрачневшее лицо Вани:
       - Чего тебе пишут, сынок? Почему так хмуришься?
       - Дак, вот. Я просил товарища поискать дядю Грнню в Выездном. Он там через своих друзей разузнал. Вот, написал, - язык не поворачивался рассказать матери обо всем.
       - Ну и что тебе отписали? Здоров ли?
       - Никто толком ничего не знает. Третий год, как дядя пропал без вести. Может и жив где-то, но не хочет людей видеть. Исчез дядя Гриня...
       Ване не хотелось больше говорить. Он потер влажные глаза и вышел на крыльцо...
       Такой бывалый и разумный человек, его дядя! А вот, не смог достойно прожить жизнь. Все понимал, мог правильный совет дать другим, но не себе. А собственная жизнь не удалась. Собачья жизнь. Чего-то ему недоставало. Конечно, он мало проучился и приохо-тился к вину. А служба в трибунале не прошла бесследно. Жаль, что дядя не стремился к правильной, чистой жизни, не устроил себе нормальной семьи. А ведь мог ... Почему человек так слаб?
       Думай, Иван, как жить! Это - тебе урок. Вот у Аркаши жизнь получится, все будет ладно. Он ученый, культурный, глупостей не допустит...
      
       Евдокия вышла на крыльцо, обняла сына, прислонилась к нему:
       - Не плачь, сынок. Все умирают. Бог дал, Бог взял. Он ить ишшо не такой старый был. Вдруг объявится?! Кто знает...А если нет,- царствие ему небесное! А жена, детки были у него?
       - Да в том то и дело, что никого не было. Тяжело он жил. Ага. В какой-то темноте. В грязи.
       - А и ты, сынок, подумай, как со своей женой да с детками жить будешь? Только не надо жить врозь. Забери их к себе. Под свое крыло. Не бросай на произвол.
      
       * * *
      
      
       Через месяц из Махачкалы пришло любезное письмо: "Здравствуй, мой милый Ванюша! Получила твое доброе письмо. Все складывается отлично. Я работаю на старом месте: в музыкальной школе по классу фортепьяно. Получила даже больше учебных часов, чем прежде, потому что здесь меня очень уважают. Не то, что в России. И для тебя есть хорошая работа, денежная. Наш сынок Эдичка подрос и очень хочет видеть своего папу. Приезжай, любимый, поскорее. Мы тебя очень ждем. Твоя тоскующая и навсегда преданная жена Умханум".
       Слова любви и верности так умилили и утешили Ваню, что важный смысл письма не сразу дошел до него. Ведь Ума вообще и не собиралась возвращаться! Он задумался, насторожился, но, перечитав письмо еще раз, отогнал прочь дурные мысли. Таких нежных посланий он никогда не получал! Очень уж оно тронуло его, развеяло сомнения, вдохновило и подтолкнуло к решительным действиям - к перемене судьбы. Был в глубине души еще один немаловажный для него аргумент: Ваня опасался, что рано или поздно кто-нибудь настучит Уме о его многочисленных увлечениях и, таким образом, порушит семью. А этого ему теперь совсем не хотелось. И решение созрело почти мгновенно: "Сделаю доброе дело. Поеду к Умке - пусть работа будет ей в радость. Пианистка ведь! Не простая же сельская девка. В другом месте ей, наверно, работу пианистки не найти. И сын не останется сиротой. Да и мне неплохо. Мамка моего сына, красивая баба, ученая, культурная, лучше шальных жучек". От добра, добра не ищут!
       приняв такое разумное, смелое, даже самоотверженное решение, Ваня по-быстрому уво-лился и выписался от матери, несмотря на ее просьбы и увещевания не делать этого,- на всякий случай. Не надо выписываться! Мало ли что может случиться в жизни!
       А он уезжал с доверчивой и открытой душой, надеясь на ответную искренность и доверие.
       Когда все к переезду было готово, Ваня устроил "отвальную" и отбыл на ПМЖ по месту проживания семьи - в далекий город Махачкалу.
      
       * * *
       Ума встретила мужа улыбкой, жаркими поцелуями и объятиями. Эдик через час уже привык к отцу и смело дергал его за нос. Заходили соседи, улыбались и приветствовали Ваню: "С возвращением домой!". Такое приветствие Ване не понравилось, да еще неприятно было, что теща ходила хмурая, как сыч, хотя Ваня был приветлив и по совету матери привез теще в подарок красивое цветастое платье.
       На следующее утро, разбирая чемодан, Ваня вытащил свой большой черный конверт с фотографиями. Он подал его Уме. Она, как и ее мать, тоже почему-то помрачнела. С самого утра уже была не в духе, выглядела утомленной и чем-то озабоченной.
       - Смотри, Умка, я привез фотки. У меня их много набралось. Давай свой семейный альбом заведем. Как у людей. Ладно?
       Ума начала рассматривать карточки и наткнулась на отдельный черный пакетик от фотобумаги с "юбилейными" фотографиями. Она отложила две карточки с обнимающимися Ваней и Верой и рассмеялась:
       - Хочешь меня порадовать? Показал свою любовницу? Мне противно на это смотреть!
       - Ну, что ты зря говоришь. Моя одноклассница Вера Шелякина. Устроили встречу выпускников в честь десятилетия. Ничего особенного. Чуть выпили, но не допьяна. Вот она шутя и обняла. Не могу же я ее отталкивать! Ага.
       - Ну, ты ее, допустим, не отталкиваешь. Наоборот, тянешь к себе. Ты зря время не терял! Хорошо повеселился! Я вижу.
       Ваня подошел к Умке, обнял ее и поцеловал:
       - Дак. Чего ты на пустом месте обижаешься. Не заводись. Если бы мне нужна была Верка, я не приехал бы. И эти фотки порвал бы. Поняла? А я все бросил: дом, хорошую работу, мать. Вот, приехал к тебе и к сыну, чтоб семья была нормальная. А ты? Не гони черную волну. Я ж люблю тебя. Ага. А ты глупости городишь. - Ему очень не хотелось ссориться.
       Ума промолчала, никаких примирительных слов в ответ не произнесла, но и пламя ссоры не раздувала. Как бы согласилась на перемирие.
       Весь остаток дня Ваня гулял с Эдиком по двору, бегал с ним и носил на руках.
      
       * * *
       Работу Ваня, действительно, нашел без задержки - шофером на автобазе, где трудился его друг, можно даже сказать, кунак Магомед. Работа оказалась нелегкая и пыльная - на цементовозе. Однако, хорошо, что машина Ване известна - на базе ЗИЛ-110; добавлен только спецбункер на 8 тонн цемента. Цемент же, как известно,- материал не только сыпучий и пыльный, но и очень вредный для здоровья. Он забивается в нос, рот и в горло, вызывает кашель и разные легочные болезни. Вредность работы с цементом компенсируется высокой зарплатой. Кроме того, из своего служебного положения любой здравомыслящий шофер всегда может извлечь некоторую дополнительную, "левую" прибыль.
       И начал Ваня развозить цемент от железнодорожной станции на городские и загородные стройки и базы стройматериалов. Зарплата, - и это для Вани очень важно - побольше Умкиной, аж 300 рублей. От новых дружков-сослуживцев Ваня быстро научился извлекать барыш: он наладился продавать дефицитный цемент частникам. Таких индивидуальных застрой-щиков, как заметили шофера и другие местные жители, в последние годы развелось много, как "сабак нэрэзаных". И всем позарез нужен был дефицитный качественный цемент.
       Обнаружив такую золотую жилу, Ваня не мог удержаться, и скоро совсем обнаглел. Он отдавал "налево" иногда весь бункер - 8 тонн - и, таким образом, набирал в месяц по две-три зарплаты сверх основной. При этом он, конечно, как было заведено, делился с завскладом и другим начальством. Однако, недолго музыка играла, недолго фраер пировал: попутала его, зарвавшегося и еще неопытного водителя цементовоза, родная милиция. Не успел Ваня в очередной раз разгрузить бункер, подлетел к нему мотоцикл с двумя ментами на борту. Улики - налицо, свидетели есть. Один мент сел к Ване в кабину, другой - сзади на мотоцикле.
       - Поехали, дарагой, в милицию. Попался, наконец, ворюга! Давно следим за табой.
       Очень запаниковал Ваня. Душа в пятки ушла, всего трясет. Что делать? Решил попробо-вать известный ему из дружеских разговоров, кем-то испробованный прием.
       - Слушай, товарищ капитан, я конечно, не прав. Бес попутал. Ребенок малый, жена больная, ага. Виноват. Больше не буду химичить. Вот все деньги, что хозяин дал. Бери!
       Иван протянул капитану 440 рублей.
       Однако, жалко стало денег. Он замялся и тихо добавил:
       - Давай по-честному, пополам, ага?
       Капитан не спеша пересчитал деньги:
       - Верно, все здесь. Ладна. Вот тэбе 180, хватит. Болше нэ пападайся. Пасадим на пять лет, минимум. На пэрвый раз пращаем. Считай, павэзло тэбе.
       - Ну, дак. Будь здоров, капитан! Тогда я поехал, ага.
       После этого случая Ваня стал действовать скромнее, осмотрительнее, надежнее. Теперь он развозит цемент только по законным объектам, однако, как бы по невнимательности, недоразгружает бункер, оставляя себе около тонны "пыли". Технология операции проста: и достаточно надежна.
       Подъезжает Ваня к частнику и говорит:
       - У меня тонна цемента. Я открою люк. Пусть пацаны пошуруют палками, вроде бы пыль выбивают. А ты, давай, ведрами, тачкой быстро отвози. Я посижу у тебя, чайку попью, устал я. И учти, я ничего не знаю. Согласен?
       Конечно, хозяин согласен, потому что для частника другого способа приобрести очень дефицитный цемент не существует. При такой технологии сбыта "левого" цемента также бывали неприятные инциденты. Залетает как-то мент в дом. Там сидит Ваня, чай пьет.
       - Там твоя машина? Ну!
       - Где? А там? Моя машина. Ага. Поставил на минутку. Надышался пыли, дышать не могу.
       А что, нельзя стакан чаю выпить? Кашель у меня. Видишь, работа какая вредная! Цемент проклятый дыхалку забил. Я же живой человек. Чего пристал?
       - Ты голову мне не дури! У тебя же цемент воруют!
       - Какой цемент? Я свой цемент сдал по назначению. Ага. Вот расписка прораба. Видишь? Разгрузился в 11-15. Вот подпись. Чего придираетесь ко мне? Чего надо?
       - Да там же ведрами цемент таскают!
       - Ты, командир, путаешь. Это, может, пыль осталась. Строители поленились пыль вы-бить, которая на стенки налипает. Ага. Ее же положено вычищать. А им не хочется. Вот, разгильдяи! Сачки. Ну, пошли. Посмотрим, что там случилось?
       Они выходят во двор. Ваня громко кричит:
       - Ах вы, хулиганы! Брысь оттуда! Ноги вам повыдергиваю - спички вставлю!
       А менту он добавляет: "Не страшно. Все равно надо бункер чистить от пыли. А строители - сволочи, не хотят дышать пылью, как я. Очень вредная она. Ага. Теперь, вот чайку я попил - легче стало дышать. Ну, будь здоров! Поехал я".
       Существуют и другие способы "подработки". Пока есть дефицит, будет и навар. Все в порядке, все нормально - жить можно. Система засасывала. Смешно и глупо было бы не извлечь пользу из того, что валяется ногами и само идет в руки.
      
       * * *
       Быстро приспосабливался Ваня на новом месте, усвоив расхожую мудрость: "курочка по зернышку клюет и сыта бывает". Риск минимальный, а денежки текут исправно. Он и матери посылал немного и дома изрядно накопилось. В Ване проснулся настоящий хозяин. Он построил сарай, беседку, купил новую мебель, поменял оконные рамы, покрасил полы и двери. На все нужны деньги: на материалы, на мастеров...
       А тем временем Эдик ходить и бегать научился, уже бойко и забавно лопочет. Своя семья, свое гнездо. Все как у людей. Все это достается нелегко: работа тяжелая, грязная, вредная. Однако, и результат его трудов налицо - дома достаток!
       Устает теперь Ваня и Умке не может уделить должного внимания. Мысли чаще о другом: о деньгах, о полезных знакомствах, о подстерегающих его опасностях, о необходимых предосторожностях. Заботы, хлопоты. Сны его теперь не безмятежны, а беспокойны и тревожны.
       Прошел год, второй, третий... Умерла Умкина мать. Без нее стало труднее, ибо раньше именно она тихо и незаметно справлялась с неизбежными и нескончаемыми бытовыми проблемами. Ума делать этого не умеет и не хочет. Она не следит за порядком в доме, не встает, как прежде, по утрам к Ване, а сквозь сон сердито бурчит:
       - Возьми что-нибудь в холодильнике. Может, суп остался...
       Зато она стала покупать себе больше тряпок и украшений. То панбархатное платье, то сережки, то колечко с камешками. "Видимо, все бабы от природы тряпичницы и щеголихи" - наивно утешает себя снисходительный Ваня. Он, конечно, недоволен: "Зачем она, не сказав мне ничего, отрезала свою красивую черную косу и купила этот нелепый белый парик?" Белая Умкина голова кажется Ване чужой и некрасивой. Он недоволен этим, переживает, но молчит, хотя в последнее время Умка стала заносчивой, часто раздражается, грубит и умудряется устраивать скандалы безо всякой видимой причины. Ваня не хочет ссориться, хотя, отчетливо понимает, что сам себя перестает уважать, что становится презренным подкаблучником.
       Хотя Ваня хорошо зарабатывает, не пьет, по бабам теперь не ходит, денег почему-то стало не хватать. Ума же твердит, что одета хуже всех. У одной есть то, у другой - это, а у нее ничего такого нет, и ей стыдно на люди показаться. А ведь она должна присутство-вать то на выпускных концертах учеников, то на совещаниях учителей, то на встречах музыкантов и даже на совещаниях работников культуры. Такая у нее ответственная работа. Приходится всегда быть на виду, на людях. Не понимает Ваня, почему ей носить нечего, когда шкаф забит лишь ее одеждой?
       Ваня стал замечать, что Умка теперь старается избегать его общества и уклоняется от близости с ним. Она теперь торопится лечь в постель и побыстрее уснуть. Пьет на ночь какие-то успокаивающие капли; говорит, что устала за день,- ученики донимают баловством на уроках; часто жалуется на головную боль. И Ваня осунулся, похудел, помрачнел, постарел даже; всегда неухоженный, часто небритый, в старой застиранной сорочке и засаленном комбинезоне. Домой теперь его не тянет: тошно стало смотреть на угрюмую, постоянно раздраженную и чем-то недовольную жену.
       Однажды после получки, в пятницу вечером, когда возвращаться домой не хотелось, заглянул Ваня к Магомеду, у которого по таким дням собирались обычно друзья и сослуживцы для неспешной мужской беседы. Посидели, немного выпили. Среди гостей был высокий красивый аварец Расул. Под конец беседы, уже в подпитии, он обнял за плечи Ваню и с грустью в голосе медленно, по одному слову выдавил из себя:
       - Ты, Ваня, нэ вэр жэнщинам. Твой жэна в балшом пушку ходыт. В балшом.
       Как Ваня ни добивался, так и не смог выяснить, каков этот "пушок", что на Умке? Ничего больше не сказал Расул. Мужчинам сплетничать не пристало. Тем более о женщинах.
       Забеспокоился, занервничал Ваня, места себе не находит. В конце концов не выдержал и попросил Магомеда выяснить, что имел в виду Расул? Очень, мол, нужно для семейного спокойствия. Помоги, Магомед, будь другом. И Магомед выяснил, помог другу Ване.
       Оказывается, у Умки давно есть любовник, и все люди знают об этом, но молчат: у горцев говорить об этом не принято, потому что в их среде последствия таких романов всегда трагичны. Проще говоря, - смертельны. Друзья разъяснили Ване, что на Кавказе измена жены - не шутка, она не прощается никогда.
      
       * * *
       Ваня серьезно задумался. Стал присматриваться к мелочам, на которые раньше, вообще, внимания не обращал. Кажется ему, что Умка теперь более тщательно одевается, чаще смотрится в зеркало, больше красится, каждый день меняет белье. Появились у нее красивые черные, голубые, красные кружевные рубашки и трусики, какие-то узорные колготки. Он почувствовал вдруг, что Умка, действительно, пренебрегает им, стесняется пройтись по улице, даже в кино сходить. И Эдик стал суше, на руки не просится, как раньше. И соседи, кажется ему, за спиной сплетничают: "Вот он идет, - этот русский, Ванька-рогоносец". Жалкий, ничтожный мужчина...
       Так познал Ваня все муки ревности, униженности и одиночества среди близких людей. Он был подавлен, избегал разговоров с Умкой, раздумывал, как поступить. Стал понемногу пить.
      
       * * *
       В один из тех печальных дней остановил Ваня машину у рынка, сигарет купить. У входа, прямо на земле сидела, протянув руку, оборванная и изможденная старуха, по виду - русская. Она всегда, сколько помнит Ваня, сидела на этом месте. Раньше он проходил мимо нее, не обращая никакого внимания. Сегодня же это одинокое, заброшенное существо почему-то тронуло его.
       Рядом с грязной старухой, положив голову на вытянутые лапы, лежала такая же грязная лохматая старая собака. Ее язык вывалился из пасти, она натужно, с присвистом дышала, от чего бока раздувались, как меха. Иван, увидев старуху, медленно подошел к ней, наклонился, почувствовав внезапно в этом жалком создании родственную душу:
       - Вот тебе, бабуся, рубль. Держи. Ага.
       - Спасибо, сынок. Благослови тебя Господь!
       - А чего ты сидишь тут? У тебя дом-то есть?
       Старуха прижала к груди темные от грязи кулачки и вдруг расплакалась - от неожиданного, давно не слышанного ею человеческого обращения.
       - Ой, спаси тебя Господь, сынок, что не побрезговал говорить со мной. Я давно с людьми не говорила. У меня один товарищ, - этот кобель. Больше никого нет. Прибился ко мне. Привык. Вот лежит рядом. А дома спит рядом на полу. С ним и разговариваю, а он себе слушает. Только вот ответить не умеет, а понимает все, как человек. Я ему когда поесть подам, когда воды. Он старый уже, больной. Я зову его Тимоша, как покойного мужа. Видишь, посмотрел на меня, как назвала имя. Он добрый, только блох много. Кусают. Его б помыть надо, но не могу. Да и воды боится... И зачем я тебе эти глупости говорю? Глупая старуха. Обрадовалась, что не погнушался постоять около меня.
       - А как звать-то тебя, бабуся?
       - Настей звали раньше. А теперь никак не зовут. Разве что бабкой или старухой, да и то редко очень. Такое звание у меня. Но я т тому рада.
      
       Ваня постоял еще немного, поговорил со старухой. Оказалось, много лет тому назад ее дочь уехала куда-то. Оставила на бумажке адрес. Бабка писала, ждала ответа. Но так и не дождалась. Потом бумажка с адресом затерялась. Голодная старуха отважилась попросить милостыню. Стыдно было. Потом привыкла. Люди понемногу подают. Жаль, что о дочери ничего не смогла узнать. Пропала, видать. А когда-то они с мужем Тимофеем жили под Белгородом. Хорошо жили. Было у них пятеро детей. В голод, в 32-м году все померли. Только они с дочкой, когда остались одни, из последних сил уползли сюда, на Кавказ. Здесь было сытнее, вот и выжили. А потом дочь, единственный близкий ей человек, исчезла. Возможно, надоело со старухой-матерью возиться. Бог ей судья. Знать бы только, что дочь жива, - ей больше ничего не надо. И на что ей такая, никому не нужная жизнь? Поэтому она давно мечтает помереть. Сама предпринять ничего не смеет, - грех ведь большой, ну, а Господь никак не призывает...
       Так и живет теперь побирушка бабка Настя одна, затерявшаяся в этом непонятном мире.
       - Спасибо, сынок, за хорошую беседу. Приходи когда-нибудь слово сказать. Дай Бог счастья тебе, и жене твоей, и деткам.
       Дома Ваня вспомнил о старухе Насте, и подумалось, что он тоже одинок и мать его одинока, что нужно написать ей письмо. Давно не писал. А ночью, посреди бессонницы в его воспаленном мозгу из череды шальных и печальных размышлений об утерянной любви, о предательстве, о крушении надежд, о праведном суде и законном отмщении, из множества сумбурных, отрывочных мыслей сложилось, наконец, как будто ясное, единственно верное решение.
       * * *
       На следующий день Ваня выкроил время между рейсами и снова подъехал к рынку. Бабка Настя сидела на своем месте и поглаживала приткнувшегося рядом Тимофея. Он все норовил лизнуть ей лицо, а бабка отворачивала от себя его морду.
       - Дак. Здравствуй, баба Настя! Как жизнь?
       - А-а. Это ты, сынок? Здравствуй! Жизнь хорошая сегодня.
       - Дак. Хочу спросить тебя. Хочешь денег подзаработать?
       - Да кто же не хочет? Чего ты, сынок, спрашиваешь? Хочу. Но я же старая. Ничего уже не могу. Ни стирать, ни прибираться, сил нет. Да и побрезгуют люди в дом меня пустить.
       - Дак. Бабуся, стирать не надо. Дело легкое. Ага. Беда у меня, понимаешь, случилась. Жена изменяет. Люди говорят, а и сам чувствую. Ага. Вот, не знаю, что делать?
       - Ну, а я, старая, подавно не знаю. А детки-то у тебя есть?
       - Дак. Сын есть у меня. Малый еще, седьмой год ему. Ага.
       - Тогда терпи. Жену-то попугай, а сам терпи. Ради сына своего. Нельзя ему без отца.
       - Дак. Не могу я этого больше терпеть. Сил нет. Посмотри, бабуся, с кем она, жена моя, гуляет? Хочется посмотреть и морды им начистить. Душа горит. Ой, как!
       - Ну, я же не видела ее, жену-то твою. Принеси, болезный, хоть карточку ейную.
       - Так я приведу жену сюда. В шесть часов. Ты и посмотришь на нее. Ага. А когда шесть часов, у людей спросишь. Сама ж ты сиди вон на той лавке. Я пройду с женой близко к тебе, а ты хорошо присмотрись! Поняла?
       - Поняла, сынок. Поняла. Но не смогу я за ней ходить. Ноги болят.
       - Дак. Ходить за ней не надо. Она работает в музыкальной школе на Кирова. Да, что объяснять! Садись в машину. Это совсем близко, покажу. Ага.
       Ваня усадил старуху в машину и через пять минут показал, откуда наблюдать.
       - Поняла? Вот и хорошо. Если к жене подъедет машина, запиши номер. Вот тебе бумажка и карандаш. Даю тебе трешку. Это аванс, задаток. Всё сделаешь, - много денег дам! Ага.
       Отвез Ваня бабку обратно, к рынку. Тимофей сидел на прежнем месте. Увидев бабку, он поднялся и завилял хвостом. Обрадовался...
       Дома Ваня долго уговаривал Умку сходить с ним в кино "Авангард", что возле рынка. Там, мол, сегодня хорошая картина, заграничная. Кое-как уговорил. Отвели они Эдика к соседке и к шести часам были у рынка. Медленно прошлись. Бабка сидела на условленном месте. Глянула она на Ваню, прикрыла глаза: дескать, замётано.
       Через день Ваня кинулся к бабке.
       - Жену твою видела. Ушла одна. Мужчин не было. Приходи, сынок, если хочешь, другой раз, поглядим еще.
       - Держи еще три рубля. Погляди, погляди. Ага.
       Затем Ваня ездил в дальний рейс, в горы, и к бабке не успел. А еще через два дня бабуся доложила, что жена часа, может, в три зашла за угол школы, там ее ждала маленькая белая машинка, из которой навстречу жене вышел черноусый мужчина в сером костюме и темных очках. Они сразу уехали прямо по дороге к хлебозаводу. "В горы, - заметил про себя Ваня". Номер машины бабка кое-как разглядела, но не запомнила.
       - Ну, ты и глупая, баба Настя! Номер надо же сразу записать, но осторожно, чтоб не заметили. Поняла? Ладно, не обижайся. На, бери десятку. Я приду еще. Спишешь номер,- дам еще пятнадцать.
       Через три дня Ваня получил бумажку с номером белых "Жигулей", а баба Настя - честно заработанные деньги, даже больше, чем ожидала. Принимая из рук Вани свой гонорар за проделанную работу, - 20 рублей, - Настя вдруг заволновалась, запричитала:
       - Ой, сынок, вот я выследила твою жену. А вдруг нельзя. Чтой-то боюсь этого. Не убивай ее. Грех ведь на тебе будет и на мне тоже. Мальчишечка твой малый сиротой останется. И тебя в тюрьму засадют. Не убивай. Лучше поколоти жену малость, поучи ее, как положено, и все... Ты вон какой здоровый: ударишь посильнее и убьешь. А с мужчиной тем не связывайся. Чечены, - они горячие очень и злые. Враз могут и подколоть.
       Ваня, как мог, успокаивал старуху:
       - Не-е. Убивать никого не буду. Поговорю только с хахалем, чтоб от жены отстал и семью не рушил. Может только морду ему немного вправлю. И все. Ага.
       - Приходи, сынок, опосля. Расскажи, чем дело кончилось? Вот увидишь, как только жену поучишь, она сразу покается и станет послушная.
       - Как же, как же! С подскоком! Держи карман шире. Ага.
       Еще через день коварный Ваня заявил жене, что в четверг предстоит ему дальняя поездка в Хасавюрт, под Гудермес. Вернется поздно, может даже, заночует там.
       - Ну, дак, приготовь мне поесть, фляжку с чаем. Дай еще полотенце. Ага.
      
       * * *
       Наступил четверг. Явился Ваня утром к начальнику, попросил отгул на полдня после обеда. Домашних дел, мол, накопилось много. Начальник без лишних слов подписал заяв-ление. Ваня сделал короткую ходку от базы стройматериалов на ближнюю стройплощадку. Разгрузился. Помыл из шланга скаты. Решил, что, в случае чего, скажет: "Движок забарахлил. Ну и пришлось, мол, менять свечи, то да се. Вот немного и подзадержался в городе".
       Время тянулось медленно. Болела голова. Наконец, к часу дня Ваня на своем цементовозе добрался до облюбованной заранее тихой улочки, к которой примыкала ограда музыкальной школы. Он не мог сосредоточиться, мысли путались: душевная боль, ревность, горькое разочарование, страх и сомнения терзали его. Он посидел в кабине, сгрыз яблоко, покурил, чтобы успокоиться. Успокоение, однако, не приходило. Смириться с жалкой ролью обманутого мужа, отказаться от принятого уже решения он не хотел ни за что. Пришло ожесточение. Жгучая ненависть и жажда мести переполняли его. Прощать обиду и ломать себя не будет! Ни за что!
      
       Он подогнал машину к музыкальной школе, к дальнему концу ограды и стал в тень акации за какие-то щиты, так, чтобы в правое зеркало заднего вида попал выход из школы и площадка за оградой, где бабка-нищенка видела белые "Жигули".
       Ваня ждал долго. Впрочем, может быть, это ему только показалось. Разгоряченное воображение рисовало ему любовные сцены одну пронзительней другой. Он передумал всю свою жизнь и попрощался с ней, ибо уже был готов ко всему. Прав был дядя Гриня. Тысячу раз прав. Предупреждал ведь: ничего не обещай бабе, тем более по пьянке, не торопись жениться. А он, дурак, по своей глупой тряпичности погубил свою жизнь. А что с Эдиком? Чей сын он в действительности? Тоже мука! Ваня блондин, а пацан черный, как ворон. И на черного хахаля вроде похож..
       Ревность мутила сознание. Волнами накатывала злость. Внезапно он увидел, как на площадку у школы въехали белые "Жигули". Скоро появились Умка с подругой. Подруга попрощалась и ушла. Умка надела свой бежевый плащ, подтянула чулок и направилась к "Жигулям".
      
       У Вани дрожали руки, он с трудом повернул ключ зажигания. Затем, воткнув скорость, он по-ученически резко отпустил сцепление, и двигатель заглох. Пришлось опять заводить. Когда, наконец, машина тронулась, он увидел, что белый "Жигулёнок" уже выезжает на главную дорогу. Пока Ваня разворачивался и выбирался на улицу, вперед проскочили еще две легковушки. Белая машина виднелась уже далеко. Она явно направлялась в горы, где тяжелому цементовозу ее не догнать ни за что. Надо спешить - не дать им уйти в горы! А тут, как назло, ему "подрезал нос" какой-то шальной самосвал...
      
       Ваня упорно разгонял свою громадину. Нарушить правила обгона он не решался - слева двигался плотный встречный поток, кругом милиция. Приходилось подтормаживать. Все же ему удалось обставить самосвал. Потом свернула вправо шедшая впереди "Волга".
       Водитель белого "Жигулёнка" не гнал. Теперь его отделял от цементовоза только красный "Москвич". Поскольку "Жигулёнок" продолжал идти ровно, не спеша, Ваня понял, что он себя еще не обнаружил. От нетерпения он нервно засигналил, требуя от "Москвича" уступить дорогу. Тот в конце концов уступил, и тут Ванины глаза резанул номер "Жигулей". Да, именно тот самый, от бабы Насти! Через мгновение он заметил через заднее стекло "Жигулёнка" бежевый Умкин плащ и надавил на педаль, чтоб быстрей набрать скорость.
       Теперь любовники уже заметили погоню, - "Жигулёнок" рванулся вперед. Ваня продолжал жать на газ. Мотор заревел, как злобный зверь. Еще чуть-чуть и огромный цементовоз всей своей тушей навалится и расплющит "Жигулёнка", как жалкую консервную банку. Невыразимая тоска, обида и жажда мести туманили сознание...
       Ваня уже ничего, кроме режущего глаза бежевого плаща, не видит. Вот они близко, его мучители. Еще мгновение, и он избавится от этой пытки! Сейчас - и будь, что будет! Ваня напрягся и приготовился к удару. И тут "Жигулёнок" резко на правых колесах свернул на встречную полосу и вильнул на уходящий вправо по ходу движения грейдер. Ваня, поглощенный погоней, не заметил сьезд с шоссе, проскочил вперед еще метров сто и остановил свой танк. Нарушая все правила, он развернулся на 180 градусов. Слава Богу, милиции поблизости не было. Позади сигналили возмущенные водители ...-
       Да, Умкин любовник лихо увернулся от неминуемой гибели. Просто ковбой какой-то! Когда Ваня съехал на грейдер, "Жигули" уже скрылись из виду. Запал злости и азарт погони иссякли. Он обмяк и почувствовал страшную усталость. Выключил зажигание, долго курил и думал о своем унижении, о разрушенной жизни, о коварстве Умки, об Эдике, который, теперь уж точно, останется сиротой при живом отце.
       Затем Ваня, ничего не замечая вокруг, вернулся на базу, привычно поставил машину в бокс. Медленно, шатаясь, как побитая собака, он направился к выходу. На проходной сидела знакомая вахтерша Макаровна, немолодая русская женщина с круглым рыхлым лицом, в зеленой гимнастерке и с пустой кобурой на боку. Сидит, вяжет что-то.
       - До свидания, Макаровна.
       - До свидания, Ванюша. Ты больной, что ли? Шатаешься даже. Или выпил? Так ведь не видела никогда пьяным. Неужели керосинить стал?!
       - Нет, не пил. Устал я. Жизнь противная пошла. Блядская жизнь. Ага.
       - Молодой, красивый, зарабатываешь, жена есть, дитё. Всё есть А ты смурной да кве-лый ходишь. Пошто не живется? Пошто противно?
       - Напасть меня донимает. Вот и противно жить. Ага.
       Ваня прислонился к стенке и инстинктивно, от одиночества, от остатков сидевшей еще в нем детской доверчивости, облегчая душу, рассказал вахтерше о своей беде. Нести в себе весь груз обид оказалось невыносимо, и он, чтобы немного облегчить душу, открылся ей. Больше говорить было не с кем. А Макаровна охала и вздыхала, слушая Ваню:
       - Ох, Ваня, Ванечка, шальная твоя головушка. То-то вижу я, - ты сам не свой. Счастье твое, что не догнал их. Слава Богу, никого не убил и себя не сгубил. Бог оградил тебя. Не заводись с этими кумыками да чеченами. Боюсь я их. Никому ничего не говори. Даже жене, язви ее, стерву. Она чужая тебе. Молчи. А то увезут ночью в горы и зарежут, как барашка. Никто виноватых не найдет. Да и разыскивать не станут. Они тут все свои. Друг за дружку держатся. Не горюй, ничего. Другую жену себе сыщешь. Лучшую. Из наших бери. Они подобрей да поласковей бывают. А ты парень завидный: красивый, большой да ладный и непьющий к тому же. За тебя любая пойдет и рада будет без ума. Не горюй!
       Макаровна утешала Ваню, как могла, не сознавая, какой естественный и великий акт милосердия совершает.
      
       * * *
       Ваня побродил немного по улицам. Потом, деваться некуда, поплелся домой. Превозмогая отвращение, вошел в дом, молча сел за стол и через силу выдавил: "Дай поесть чего". Умка хлопотала у плиты, Эдик стоял рядом. Она молча поставила тарелки на стол. Сама не садилась, держалась на расстоянии. Все окна были раскрыты. "Боится, что убивать буду. Приготовилась кричать соседям. Хитрая, - подумал про себя Ваня".
       Потом он кое-как поскидал с себя одежду и, не умываясь, лег в постель.
       На следующий день Ваня говорит:
       - Ну, значит, так. Возвращаемся в Подольск. Здесь теперь делать нечего. Ага.
       Первый испуг у Умки, видимо, прошел и она спокойно отвечает:
       - Все будет хорошо, Надо привыкнуть. Люди здесь нормальные.
       - Не крути хвостом. Я сказал - увольняйся! Дом продадим и уедем. Все!
       - Никуда я отсюда не уеду. Здесь жить лучше. Мне твой Подольск и даром не нужен.
       - Тебе лучше, а мне хуже. Ага. Не хочешь ехать и черт с тобой! Тогда развод. Не нужна ты мне. Много сала залила мне за шкуру. Блядь ты! Ага.
       - Развод, так развод. Только никаких разделов имущества. Чтоб было тихо, спокойно, без скандалов. Чтоб без стыда перед людьми. Бери чемодан и уезжай! Твои алименты мне не нужны. Обойдусь без тебя.
       - А Эдику, что отец не нужен? Сама подумай! Ага.
       - Смешно даже. Какой ты отец? Уезжай и больше не появляйся на глаза!
       - Ну и хрен с тобой, сука!
       И развелись они без "имущественных претензий". Отдал Ваня все нажитое, отдал сберкнижку на 9 тысяч рублей. Себе взял только 300 рублей на дорогу.
      
       * * *
       Через Магомеда и Расула Иван выяснил, что Умкин любовник - большой начальник: заведую-щий отделом культуры республиканского совпрофа. Большая птица, в разных президиумах сидит, по заграницам даже ездит, много денег имеет, а еще больше - важных родственников.
       - С ним, - объяснял Магомед, - шутки плохи, он очень уважаемый человек. А уважают потому, что прокуроры и судьи - его друзья. Они думают, что русским мужьям выгодно, если с их женами спят наши начальники. И еще я скажу тэбе, Ваня, что твоя красивая жена Ума, вообще-то, блядюха. Ее за это пэрвый муж сильно побил и выгнал из своего дома. Никто нэ брал ее, так она рэшила за тэбя пайти. Русские мужья, говорят у нас, нэ строгие. В горах таких жен сразу убивают, а здэсь нэльзя. Говорят, что нэ по закону. Дошло до того, что обманутого мужа за убийство жэны могут даже в тюрьму пасадить! Это савсэм нэправильна, если жэна - блядь!
      
       * * *
       Уволился Ваня с работы и выписался из Умкиного дома. И появилась у него в эти дни еще одна важнейшая забота. В одном из последних писем мать сообщила, что ее дом предназначен на снос. Все частные дома вокруг уже сломали. С домом же матери дело затянулось, потому что временно отложили расширение находящегося по соседству НИИ, которому отходил участок Казановых. Взамен всей усадьбы матери обещали дать, не коммунальную, а отдельную квартиру. Об этом мать постоянно мечтала последние годы. На старости лет дом и участок стали ей в тягость: трудно уже работать в огороде, топить печь дровами и одной обихаживать большой дом. Впрочем, об этом мать не раз уже писала Ване.
       Сожалеет теперь Ваня: зачем перед отъездом в Махачкалу выписался от матери? Хотел казаться благородным. И еще тогда побоялся он, простофиля, что не пропишут его к Умкиной матери, паспортистка напугала. А сейчас из-за этого нужно поспешить в Подольск, не то дадут матери однокомнатную квартиру, а его, неровен час, вообще, не пропишут. Все знают, что накануне сноса в дом не прописывают никого. Таков строгий закон. Понимая опасную перспективу, Ваня очень заторопился с отъездом. Поэтому купил билет на самолет - так экономились сутки!
      
       * * *
       Накануне отъезда, под вечер собрал Ваня на автобазе своих приятелей, чтобы попрощаться по-людски, по-дружески. Купил вина, закуску, накрыл два стола в красном уголке. Так, обычно, делали многие до него. Потом, когда все для проводов уже было готово, и даже принесены два чемодана, - все его вещи, он сказал собравшимся:
       - Ребята, подождите меня чуть-чуть. Я на одной ноге смотаюсь попрощаться с пацаном. Ага. Да, вот игрушку купил ему на память - самосвал. Еще осталось у меня 80 рублей. Отдам ей, чтоб пальто сыну купила. Я мигом. А после - спокойно посидим на дорожку, и я - прямо в аэропорт.
       - Я с тобой пойду, - сказал Магомед, - так тэбе лучше будит.
       Во дворе, около Умкиного дома бегал Эдик. Ваня подозвал сына, дал ему подарок и поднял на руки. Машинка Эдику понравился, и он засмеялся: "Папка, смотри, - настоящий самосвал!".
       Тут из дома выскочила Умка, а за ней - Райка. Умка прямо от дверей заорала:
       - Оставь ребенка, свинья вонючая! Уходи со двора! Вон отсюда!
       - Что ты, Умка, одурела? Я только попрощаюсь. Я уезжаю. Ага.
       - Уходи отсюда, сволочь пьяная! Не хочу видеть тебя!
       - Замолчи! Я не пил, вообще. Вот я деньги принес тебе. Купи Эдику пальто.
       Ваня протянул деньги: "Бери, у меня осталось от билета". Эдик убежал в дом, а Умка вцепилась ногтями в Ванино лицо, прямо глаза норовит выцарапать, - до крови разодрала ему скулы.
       Райка отозвала в сторону растерявшегося Магомеда, а сама закричала:
       - Зачем ты, Ванька, скандал устраиваешь? Зачем пришел?
       Ваня отдирает от своего лица Умкины руки, а та орет на всю улицу и по-своему, и по-русски:
       - Зачем ты бьешь меня?! Не издевайся! Ты жизнь мою погубил! С ребенком бросил! Спасайте, люди! Помогите! Убивают!
       Ваня, отбиваясь от Умки, нечаянно ухватился за кофточку и надорвал ее. Умка тут же левой рукой порвала ее до конца, а правой цепко держит Ваню за ремень, не отпускает и при этом изо всех сил вопит: "Отпусти меня! Отпусти! Не трогай!".
       Собравшиеся вокруг соседи бегают, что-то кричат. Из общего шума слышно: "Милицию вызывай! Быстро!". "Уже вызвали. Едут, едут".
      
       Ваня потрясен, растерян и совершенно не может осознать происходящего. Вдруг послышалась милицейская сирена и, откуда ни возьмись, подскакивают три мента. Заломили Ване руки за спину, скрутили, согнули и вывели к поджидающему у забора воронку: "Ты зачэм бэдная женщина убиваешь?! Бандит!" Ваня прерывающимся голосом умоляет:
       - Отпустите меня! Я не бил ее. Только с сыном прощался. Не бил я никого!
       - Нэ абманыаай! Мы видели, как ты бил этот женщина.
       - Отпустите меня! Я в четыре утра улетаю! У меня билет. Пустите. Я покажу вам билет. Ребята, поймите. Мне уезжать нужно. Срочно!
       - Ты судье расскажешь эти сказки. Ты бил жэнщина! Ты бандит!
       Все бесполезно. Ваню с размаху кинули в воронок, и ловушка захлопнулась.
       Всю ночь промаялся он в милиции, точнее, в "обезьяннике" с пьянчугами и наглыми оборванцами и хулиганами. За эту ночь успел Иван передумать всю свою несуразную жизнь. Столько глупостей наделал. Зачем женился на этой ведьме? Ведь понимал умом: нельзя! И дядя предупреждал! Не поверил, не послушал. Всю жизнь поломал себе. Сына потерял. В Подольске мать, одинокая, старая, ждет его - с ума сходит. А вдруг к матери не пропишут: куда податься? Ой-ой!
       Утром пришли дежурный со следователем и увели Ваню на допрос. Началось, пошло-покатилось следствие по делу "Об избиении и попытке убийства гражданки У.И. Масха-новой ее бывшим мужем И.А.Казановым и о нарушении им общественного порядка".
       Через три дня начались допросы свидетелей. Свидетели Райка и ее подруга Гульнара устно и письменно поклялись, что своими собственными глазами видели, как "этот чэлавэк" зверски избивал свою бывшую жену в присутствии ребенка и пытался убить ее. Если бы прибежавшие на крики избиваемой соседи не заступились, то "этот бандит", безусловно, убил бы пострадавшую. Слава Богу, милиция приехала вовремя и спасла мать и ребенка от верной гибели.
       Магомед давал устные показания путано и неуверенно: "Он лично не видел, чтобы Иван сильно бил жену, но, с другой стороны, жена громко кричала, что ей больно. Он знает, что Иван намеревался подарить мальчику игрушку, попрощаться, дать жене еще 80 рублей на паль-то сыну. А потом он собирался выпить и попрощаться с друзьями в красном уголке".
       Тут прокурор особо возмутился и решительно потребовал записать в протокол, что гражданин И.А.Казанов организовал коллективную пьянку на территории предприятия, причем, - в красном уголке! Этот зафиксированный факт впоследствии многократно упоминался и на суде. Против Вани давали показания многие соседи. Магомед же в своих показаниях записал: "Иван был очень злой на свою бывшую жену и хотел наказать ее. А своего сына он как будто любил".
       Полтора месяца продолжалось следствие, и все это время Ваня находился в следственном изоляторе, в ДОПРе. А затем состоялся суд, скорый да неправедный.
      
       * * *
       Все происходящее в суде Ваня воспринимал, как в тумане. Он нутром чувствовал подвохи в вопросах прокурора и судьи, но не понимал, как избежать расставляемых ему ловушек. Перед судом казенный адвокат уверял, что Ваня получит год условно, ибо серьезных улик нет. Правда, Умка добыла медицинскую справку о побоях и представила суду разорванную кофточку.
       Прокурор и адвокат потерпевшей упорно настаивали на том, что имело место избиение женщины, покушение на ее убийство на почве неприязненных отношений и, конечно, грубое хулиганское нарушение общественного порядка, включая организацию коллективной пьянки на предприятии. Прокурор особо подчеркнул, что подсудимый так и не раскаялся в содеянном. Следовательно, "мы имеем дело с закоренелым преступником, и нужно оградить общество от подобных опасных элементов".
       Суд продолжался час. Затем судья и заседатели удалились на совещание. Через полчаса огласили приговор: "Два года заключения в колонии строгого режима!" Вот и все...
      
       Ваня был потрясен. Это полный крах - такого удара он никак не ожидал. Подошли конвоиры, заломили ему руки за спину, надели наручники и вывели во двор к черному воронку.
       Проклял Ваня Умку, всех баб, собственную мягкотелость и глупость...
       Через два часа затолкали Ваню в камеру с осужденными. А там - кошмар. Камера переполнена. Он насчитал 35 уголовников, в основном, - "националов". На вид - бандиты: убийцы, воры, насильники, грабители. О чем говорят, непонятно. Русских в камере лишь восемь человек. Все они раздавлены, избиты сокамерниками, "опущены" и изнасилованы. Трое из них лежат у самой параши, как загнанные звери, а остальных затолкали под низкие нары.
       Все ожидают отправки на этап: кто-то пойдет в тюрьму, кто-то в колонию - ИТК.
       "Националы" чувствуют себя хозяевами положения. Никого не боятся. У многих из них, несмотря на строгий запрет и обыски, в шапках, подметках, рукавах и прочих укромных местах спрятаны острые стальные пластинки, иглы, гвозди, заточки и даже финки, которыми они режут непокорных.
       Не только милиция, но и надзиратели русских не любят. К тому же, надзиратели подкуплены
       вольными родственниками и друзьями осужденных "националов" и поэтому потакают им. Неугодным, особенно русским, камерная шпана устраивает шмоны и отбирает всю передаваемую с воли еду - так называемые "куски и бациллы". У этой шпаны все отработано: несколько заключенных загораживают собой глазок в камерной двери, а остальные творят в камере все, что хотят. Истязаемому при этом затыкают рот тряпкой из-под параши, чтоб не вопил. Руководит шпаной находящийся в камере вор "в законе" или его помощник. Ему, сидящему в камере вору "в законе", надзиратели оказывают явное почтение.
       От скуки блатари устраивают иногда сравнительно безобидные развлечения. Например, русских ставят на колени и заставляют выть по-волчьи на висящую под потолком лампочку. Если "волки" воют недостаточно старательно или не глядят при этом на лампочку, то на них мочатся все, кому не лень. Иногда спящим устраивают довольно старомодный уже "велосипед": у спящих поджигают воткнутые между пальцами ног бумажки. Однако часто, бывают более "забавные" представления, то есть, более изощренные глумления и издевательства.
       Многие осужденные получали письма и передачи "с воли". Получил и Ваня передачу: старый вещмешок, в котором нашел: свое пальто, две пары носков, полотенце и, что обрадовало - его больше всего, записку.
       На тетрадном листе было неумело выведено: " Добрый день или вечер. Тебе, Иван, пишет знакомая тебе вахтерша Макаровна. Тебя засудили зря. Я даже плакала, когда узнала и сказала ребятам. Они тебя тоже жалеют и уважают. Твои вещи у меня на сохранении. Чемоданы. Две штуки. Отдам, когда придешь. Не пропадут. Чтоб в лагере не мерз, посылаю твои теплые вещи. Еще конфеты и печение. Не убивайся, Ваня! И не горюй. Перетерпи. Христос терпел и нам велел. Храни тебя Господь и спаси душу твою праведную. На этом кончаю. С приветом к тебе Анфиса Макаровна Цветкова".
       Послание Ваню как-то утешило: нашлась все-таки эта Макаровна - бескорыстная и добрая душа... Он чувствовал, хотя и не мог определенно сформулировать простую мысль: "Пока такие добрые люди существуют, мир не рухнет".
      
       В камере Ваня поначалу осторожно попытался выяснить, нельзя ли склонить русских к дружному отпору? Однако быстро понял, что это не только бесполезная, но и весьма опасная затея. Русские были окончательно сломлены, деморализованы, до смерти запуганы. Стремясь заслужить снисхождение, они немедленно выдали бы Ивана сокамерникам - "националам", а также надзирателям, как подстрекателя к бунту. Тогда Ване - конец. Замордуют. Поняв это, Ваня испугался, затаился и оказался, таким образом, один на один против всей камерной
       "шоблы". Оставалось лишь смириться и ждать отправки на этап.
       Он, стиснув зубы, терпел, когда с него снимали новые туфли, когда отнимали законную пайку. Когда же начались гнусные домогательства, он дошел до предела покорности, не выдержал и поклялся себе отстаивать свое человеческое достоинство любой ценой, даже ценой собственной жизни. Он был еще не совсем изнурен и ослаблен, не опустился в собственных глазах и при всех, во всеуслышание пообещал убить любого, кто хоть пальцем дотронется до него. А там - будь, что будет! Его на время оставили в покое и не "опустили".
      
       * * *
       После суда Ване, правда, с задержкой, дали законное свидание со своим адвокатом. Хотя этот защитник был "национал", и на него давили "свои", он, по мнению Вани, защищал его, в общем, толково. На встрече адвокат сказал, что сам удивлен строгостью приговора и считает необходимым подать апелляцию в Верховный суд Дагестанской АССР. Ваня уже успел усвоить важную тюремную мудрость: "Надейся, зек! Всегда надейся!" и, естественно, согласился послать апелляцию. Судебная машина, однако, не спешит. Улита едет, когда-то будет.
       Тюремное время в ожидании этапа на Восток или на Север тянулось мучительно медленно. Теперь, из этой гнусной камеры лесоповал стал казаться Ване избавлением, и он с надеждой ожидал отправку "в зону".
      
       * * *
       Наступил Новый 1978 год. Зеки-националы из блатных уже отобрали у всех русских, кроме Вани, теплые вещи, переданные близкими с воли, - сапоги, пальто, шапки, носки, свитера, - и бросили им свое вонючее рванье. Этот грабеж сопровождался побоями и словесными издевательствами:
       - Вы, русские, привыкли к холоду. Всю жизнь живете в снэгу и в грязи, как свиньи, как чушки. Мох и траву, как зайцы, жрете. Вам в Сибири нэ холодно и нэ голодно. А мы, люди южные, к такой жизни нэ привыкли. Поэтому отдавайте все по-хорошему. Все равно отбэрем и еще раздэлаем вас, как сидоровых коз. Давайтэ сами. На лесоповале вы же все стараетесь харашо работать, нормы пэрэвыпалняете, чтоб лишнюю пайку заслужить. Значит, вы там патеете, и теплая одежда вам нэ нужна. А мы в нэволе нэ работаем и к свинской жизни нэ прывыкли. Сразу давайте все по-харошему, нэ абижайте нас!
       Один из русских попытался, было, воспротивиться. Тогда его избили, раздели догола, уткнули головой в парашу и чуть не утопили в дерьме. Он сильно нахлебался и потерял сознание. Затем, когда он задышал, на его избитое тело напялили чужое грязное тряпье и пригрозили:
       - Пыкнешь, - утопим в параша! Скажэм, что умер ат сердца. Ты нэ первый умрешь ат сердца и нэ паследний. Уже много так замочили. А будишь молчать, - паживешь, сабака, еще нэмного. И нас падкормишь. А сам гавном нажрешься и сытый будишь. Зачэм тэбе пайка? Сам отдавай и с паклоном! А то много хуже будит.
       Так блатари заблаговременно, методично подавляли сопротивление непокорных и гото-вились к предстоящему этапу.
       Наконец, шпана добралась-таки и до Вани:
       - Давай, Ванька, пальто. Оно теплое. Тэбе жарко будит в Сибири. Нэ панимаешь? Да?
       - Ну, не дам. Сам мерзну. Простуженный я, кашляю. Ага.
       - Нэ придуривайся и не вылупляйся. Все ужэ атдали, и ты отдашь.Нэ тяни рэзина - хуже будит. Зарэжем или в параша утопим. От нас ты все равно нэ уйдешь. Нигде. Зачэм тэбе лишний беспакойство? Ты дурачок, да? Или такой жадный?
       И Ваня решил окончательно: "Умру, но не поддамся. Тогда совсем заездят меня черножопые!" Не так уже теперь ему пальто жалко, как самого себя. А в ту пору он все еще оставался крепким, матерым мужиком.
       Теперь по ночам укрывается он своим пальто, а палец левой руки просовывает в петлю для пуговицы, чтобы не могли блатари во время сна внезапно сдернуть его. Ваня совер-шенно уверен, что именно во время сна на него и навалится камерная шпана. Тогда ...
       Самое опасное время - ночь под утро. Ваня настойчиво приучает себя поменьше спать ночью, постоянно быть начеку. Он чутко дремлет, вздрагивает от едва слышного разговора, от посторонних ночных приглушенных шумов.
       И вот, наступила та самая, опасная ночь. Ваня дремлет беспокойно, настороженно. Вдруг толчком проснулся от странных шорохов и шепота. Кто-то в дальнем углу слез с верхних нар и почти неслышно, босиком направился к параше.
       Ваня лежит тихо на своем месте, на нижних нарах, притворяется спящим, только чуть-чуть веки приоткрыл. Левой рукой крепко держит пальто. Видит: крадется к нему черномазый Хафиз-шестерка. Подобрался Ваня, напрягся. "Вот, - думает, - всадит мне заточку в бок - и все".
       Подполз Хафиз к самому краю нар и начал тихонько тянуть к себе Ванино пальто. Затаил Ваня дыхание, напружинил правую руку, растопырил указательный и средний пальцы. Только бы не промазать, - тогда конец: навалятся всей шоблой, не отобьешься. Только бы попасть, воткнуть поглубже пальцы в гнусные зенки!
       Потянул шестерка пальто посильнее, а Ваня не пускает. Тогда подполз Хафиз совсем близко и поднял голову, чтоб посмотреть, в чем дело? И тут Ваня изо всей силы отчаяния и ненависти всадил свои пальцы в глаза врага! Не промазал. Прямо в буркалы попал! Потекло по руке что-то вязкое, теплое. Взвыл Хафиз, закрыл лицо ладонями, приподнялся. И тогда Ваня резко и мощно ударил его ногой в грудь. От такого удара Хафиз отлетел от нар и глухо ударился головой о стену камеры. Кричать он уже не мог, только жалобно выл и катался по полу. "Националы" кинулись к нему, поволокли в угол и замотали голову полотенцем. Хафиз продолжал жалобно скулить. Ваня схватил пальто, отскочил к параше и прислонился спиной к стенке, чтобы как-то обезопасить тыл. Он готов был драться до конца.
       - Ну, подходи, сволочи! Кто следующий? Щас пасть до ушей порву! Ну, иди сюда!
       - Кто шумит? Всем спать! - крикнул надзиратель в кормушку, не поняв, в чем дело.
       Ваня стоял у параши, озверело глядя на врагов. Лежащих у параши русских он предупредил:
       - Лежать тихо, трусы позорные, не шевелиться, а то башку разнесу!
       Русские молчали, а "националы" окружили хрипящего Хафиза, о чем-то тихо тараторили. Ни надзирателя, ни доктора не требовали и на Ваню не кинулись. Так Ваня простоял у параши до утра, бдительно наблюдая за сокамерниками в ожидании нападения.
       Днем куда-то увели Хафиза-шестерку. А потом, на Ванино счастье, вызвали на этап нескольких блатарей. А он не спал и в следующую ночь, и еще. "Националы" вслух поклялись "зарэзать" его, если не здесь, то на этапе. Он поверил этому и теперь уже с ужасом ожидал отправки на этап. Но его пока не вызывали. В камеру подсаживали вновь осужденных и увозили старых. А Ваня все томился в камере, не понимая уже, где безопасней:в СИЗО ли, на пересылке, на этапе или в "зоне"?
      
       * * *
       Через месяц после описанных событий пришел, наконец, ответ на апелляцию: "Дело направить на доследование". Появилась какая-то надежда. Возобновились допросы, писались протоколы, Одним словом, дело пересмотрели, и суд изменил квалификацию, оставив только "Нарушение общественного порядка". Наконец, судья огласил новый приговор: "Три месяца условно". Ровно столько, сколько Ваня уже отсидел в тюрьме.
       "Что же ты натворила, Умка, сука подлая! Ах, вы, бабы, бабы - "жУчки" лживые и хищные!"
       Первый порыв, испытанный Иваном в день освобождения, был прост и понятен: отомстить
       Умке за все причиненные ею страдания и унижения, задушить ее, подлую, прямо сейчас! Тогда, может быть, на душе полегчает, - и будь, что будет!"
       Он стоял у тюремных ворот под холодным зимним дождем, одинокий, разочарованный, мстительный. Жить было противно, страшно и не для чего. Он промок, продрог и неудивительно: на голове - кепка, на ногах - рваные босоножки какого-то блатаря, на плечах - намокшее пальто. Нащупал Ваня в кармане справку об освобождении, подумал, сплюнул и, опустив голову, медленно побрел на вокзал. Ему хотелось теперь одного: поскорее уехать отсюда, никого не видеть и забыться. Он купил билет на ближайший поезд, в общий вагон, взял в привокзальном магазине черствую булку, полкило ливерной колбасы и бутылку молока, залез на верхнюю полку, сжевал почти все, запил холодным молоком, задумался и не заметил, как уснул.
       Он проспал одиннадцать часов кряду и прибыл в Подольск в настоящую снежную зиму.
       Мать, прижавшись к сыновнему плечу, беззвучно плакала. Она гладила Ванину заросшую щеку и тихо приговаривала: "Слава Богу, сыночек, ты живой. Слава тебе, Господи! Как жизнь-то тебя укатала, родимого. Вернулся, и то хорошо. Услышал Бог мои молитвы".
      
       * * *
       Боль души не утихала. Руки ни к чему не лежали. Все же надо было как-то жить, думать о хлебе насущном, о больной матери, единственном преданном и любящем человеке.
       Круг вновь замкнулся: пришлось возвращаться на "родную" автобазу, проситься на работу. Старых знакомцев почти не осталось: одни ушли по собственному желанию в более денежные места, других "ушло" начальство за общеизвестные, рутинные прегрешения - прогулы, пьянки или за чрезмерно острую критику недостатков, особенно, за критику "снизу" упущений руководства.
       Только начальник, Степан Павлович, как вечнозеленый кедр, незыблемо сидел в своем кресле, сохраняя неизменно суровое выражение каменного лица.
       Пришел к нему Ваня с поклоном, на работу проситься. Рассказал кое-что о прошлой жизни, не вдаваясь, впрочем, в особые подробности, могущие бросить тень на автобио-графию. Нисколько не постаревший начальник прошелся по Ване острым взглядом, задал несколько уточняющих вопросов и заметил, что помнит Ваню, как дисциплинированного работника, которому, несмотря на возникшие анкетные сложности, а также на сокращение фонда зарплаты и урезание штатного расписания, он лично все же пойдет навстречу и подберет приличную должность.
       Начальник заметил, между прочим, что его судимость, хотя, в общем, как бы и не очень серьезная, все же весьма усложняет трудоустройство. Поэтому Ваня должен понимать что от него требуется особая добросовестность, а, главное, - преданность руководству, которое, принимая его, Ваню, на работу, делает большую поблажку и идет на немалый риск для себя...
       - Главное, - сказал начальник, - не подведи руководство и, само собой, коллектив.
       Ваня благодарно кивал головой и обещал Степан Павлычу исполнять все в точности.
      
       Начальник свое слово сдержал: он связался с паспортным столом, и Ване восстановили прописку у матери. Это, само по себе, было чудо. Действительно, рядом уже началось строительство производственного корпуса НИИ, и дом матери со дня на день должны были снести. Поэтому прописку, в принципе, давно уже запретили, дабы пресечь попытки "махинаторов" незаконно урвать себе от государства побольше жилплощади.
       Ваня вполне оценил необычайно щедрый подарок начальника, поскольку даже не надеялся после тюрьмы получить нормальную работу и прописку. Такую заботу о себе Ваня однозначно и безошибочно расценил, как щедрый аванс за ожидаемую от него покладистость и преданность.
       - Ну, дак, Степан Павлыч, вы для меня прямо, как отец родной, все сделали - совершенно искренне благодарил Ваня. - Никогда этого не забуду. Ага.
       - Сочтемся, сочтемся. Ты водитель хороший и на бухгалтера или на счетовода учился и даже работал по этой линии. Я все знаю. Хорошую работу дам тебе. Будешь моим помощником по снабжению. Только, смотри, не подведи. Так что ступай и работай, старайся.
       Ваня смотрел на начальника преданными глазами и опять обещал не подвести. Никогда.
       Через неделю он был окончательно оформлен на вакантную должность агента по снабжению станции техобслуживания и ремонта. Вакансия же образовалась из-за того, что предшественник Вани за растрату был уволен без выходного пособия и с передачей дела в суд.
      
       * * *
       В новой должности задачи Вани были очень разнообразны и достаточно сложны. Прежде всего, требовалось установить личные связи с поставщиками. Без таких связей невозможно было добывать, выбивать, выпрашивать, вышибать запчасти, комплектующие изделия, инструмент, оборудование, краски, грунты и иные расходные материалы, необходимые для техобслуживания и ремонта автомобилей.
       Работа оказалась беспокойной, сопряженной с постоянными разъездами и требующей умения налаживать не только официальные связи, но и, особенно, неформальные контакты с заводами-изготовителями, базами снабжения и с простыми работягами. Ибо суровая реальность такова, что наличие заявок, фондов и разнарядок планирующих органов никак не гарантирует своевременных поставок, без которых производство останавливается, планы горят, а, следовательно, не начисляются премии, надбавки, благодарности, призовые места, награды различного достоинства, а также всевозможные блага по линии соцкультбыта.
       Необходимо было вникнуть и освоить сложную систему материального поощрения и стимуляции разных звеньев производства и системы снабжения.
       Ваня быстро понял, что его настоящая, в общем, неброская, в некотором смысле "интеллигентная" должность, хотя и весьма хлопотна, но зато открывает широкие возможности для творческой деятельности настоящего специалиста по автотранспорту и бухгалтерскому учету, каковым он себя постепенно начал осознавать.
       Период освоения Ваней основ реального снабжения и автосервиса как раз совпал с получением нового жилья. За подлежащий сносу дом Евдокии Казановой и ее сыну Ивану Казанову выделили... две комнаты в трехкомнатной квартире с "подселением".
       Ване сразу не понравились ни "подселенка", - наглая, болтливая старуха, - ни само жилье: две маленькие комнаты на первом этаже пятиэтажной "хрущевки", как говорили, - "хрущобы", на самой окраине города. Кругом стройка, грязь, рядом большая свалка.
       "Почему нам с матерью, вдовой инвалида войны, за большой дом с садом дают лишь жалкую коммуналку? Нет такого закона!" - был уверен Ваня, и в поисках справедливости отправился с жалобами "по инстанциям". "Мы не согласны на такой обмен и не уйдем из своего дома", - "качал права" Ваня в горсовете, в суде, в горкоме партии, у депутатов. Он обратился к юристу, и тот объяснил, как пишутся жалобы. Ваня сочинил несколько однотипных жалоб и разослал их по разным адресам, вплоть до Верховного Суда и Верховного Совета СССР.
      
       Генеральный прокурор РСФСР откликнулся: "Переселение с "подселением" незаконно!" Ваня обрадовался: шутка ли, сам Генеральный прокурор поддержал! А в Подольске от прокурорского разъяснения никто не вздрогнул: ни в горсовете, ни в горсуде - нигде! Только разводят руками:
       - Ну, нет у нас в данный момент отдельных квартир,- хоть стреляйте! Ну, просто нет! А ваш дом сносить все равно будем. Это государственный план! Давно уже есть решение, что ваш участок предназначен для военного НИИ. С этим военным институтом совладать не смо-жет, даже Москва. Ваш участок давно уже отошел к Министерству Обороны! Вы понимаете: О б о р о н ы!?
       - Дак. А мне без разницы, кому вы отдали наш дом. Мне нужно отдельную квартиру. По закону! За дом и сад квартира положена! Ага.
       - Раз вы, товарищ Казанов, такой несознательный, - сказали в горсовете, - так и быть: дадим вам гарантийное письмо о том, что когда у города появится возможность, переселим вас с матерью в совершенно отдельную двухкомнатную квартиру. Обещаем.
       Однако, никаким письмам Ваня не доверяет, понимает, что это - ловушка: стоит им въехать в эту "хрущобу", и они останутся в ней навсегда, до конца жизни! Ваня от гарантийного письма решительно отказался и снова кинулся в "инстанции".
       Между тем, "механизм обмена" материнского дома на коммуналку был уже запущен, и никакие усилия Вани остановить его не могли. В одно прекрасное утро, когда Ваня был на работе, к их дому подъехала милицейская машина, грузовик с грузчиками, понятые и судебный исполнитель. Исполнитель в присутствии понятых скороговоркой, невнятно зачитал гражданке Казановой важную бумагу: "Постановление Народного суда о принудительном переселении граждан Евдокии Петровны и Ивана Афанасьевича Казановых из старого (ветхого) строения на новую жилплощадь, выделенную им Подольским городским советом". Евдокия поняла: сейчас начнут силой выселять. И, действительно, исполнитель с крыльца прокричал:
       - Эй, бригадир, бери своих людей и приступайте! Выносите!
       Пока рабочие докуривали, Евдокия накинула на плечи свой плюшевый жакет, схватила ключ, замкнула входную дверь, и выскочила на улицу. Побежала к Ване, на работу. Не будут же посторонние люди без хозяев дверь ломать?!
      
       А грузчики не спеша поднялись на крыльцо и, ловко топорами сорвав с петель входную дверь, вошли в дом. Они быстро побросали все пожитки Казановых в кузов подогнанного к крыльцу грузовика и вывезли на окраину, на новую квартиру. Присутствовавший при выносе мебели представитель строящегося рядом военного НИИ тут же деловито перебил ломом все оконные рамы и стекла, отрезал проводку, расколол тем же ломом сброшенную с крыльца входную дверь и, в заключение, сломал крыльцо и даже скамейку, любовно сколоченную, отстроганную и покрашенную еще Афанасием. Все. С домом Казановых было покончено...
      
       Прибежала к Ване напуганная, совершенно убитая мать, и он тотчас кинулся в суд. Секретарь суда говорит, что выселение разрешил прокурор города. Ваня - к прокурору. А прокурор отвечает, что никаких разрешений не давал. Ваня летит обратно в суд, а там ему показывают бумагу, подписанную именно прокурором...
       Ни с чем вернулся Ваня домой, и сердце его заныло от вида разоренного родного очага.
       На обломках крыльца сидела рыдающая мать: "Погубили наш дом Ванюша. Изничтожили насовсем!. Дед твой еще до революции поставил! Какая беда!"
       Деваться некуда, - поплелись они в жилконтору, получили ключи и к вечеру добрались до своего нового жилища. Квартирка маленькая, окна у самой земли, вокруг грязь и запустение. Перебитая мебель и посуда свалены в кучу, а на крохотной кухне топчется чужая старуха. Присутствие постороннего человека травмировало больше всего, потому что Казановы привыкли жить отдельно, только своей семьей, без чужих людей.
       Много передумал Ваня в ту первую, бессонную ночь на новом месте. Он впервые отчет-ливо ощутил, что в этой стране правду найти невозможно. Внутри всё кипело и негодовало. И вспомнился подслушанный случайно - перед судом, еще в ДОПРе - разговор подследственных о том, как какой-то смельчак послал жалобу на Брежнева в американское посольство и, в конце концов, якобы, доказал свою правоту. К кому же теперь обращаться ему, Ивану Казанову, за справедливостью? Выходит, остается - тоже к тем же американцам, точнее, - в американское посольство.
       Задумано и сделано... Три вечера сочинял Ваня жалобу на советскую власть, которая отобрала у него с матерью собственный большой дом с садом и огородом и загнала в жалкую коммуналку с посторонней старухой. Сочиняя письмо в посольство и напряженно при этом размышляя о действиях различных администраторов, Ваня все больше убеждался в собственной правоте и явной порочности существующих в государстве порядков.
      
       * * *
       Запечатал Ваня письмо, взял отгул для обустройства на новой квартире и... поехал в Москву. Без труда добрался он до американского посольства. Понаблюдал немного издали, отдышался, осмотрелся и решительно направился ко входу. Однако, не успел дойти до ограды, как из стеклянной будки, стоящей сбоку, в нескольких метрах от входа в посольство, вышел навстречу старший лейтенант:
       - Минутку! Гражданин, вы далёко?
       - Ну дак, в это посольство иду. Ага.
       - А что случилось такого?
       - Ну дак, поговорить надо, письмо, вот, передать.
       - А о чем в письме пишете? Какую информацию хотите передать за границу?
       - Ну, мне поговорить с послом нужно. Вы не поможете. Ага.
       - Говорите прямо, в чем дело? Не темните. Мы сначала сами разберемся, а потом и решим, чем и как Вам помогать. Ясно?
       Старший лейтенант не пускает Ваню, оттесняя его от входа в посольство, а из будки, выходит старшина и становится рядом. Офицер ожесточается и начинает говорить жестко:
       - Гражданин! Отойдите сейчас же от ограды! Не нарушайте! Пройдемте со мной. Разбе-ремся сейчас, кто ты таков! Пошли!
       Они с офицером пересекли по переходу Садовое кольцо, вошли в неприметный пятиэтажный дом, поднялись на второй этаж. Старлей постучал в высокую без табличек белую дверь, услышал: "Заходите!" и завел Ваню в кабинет.
       За столом перебирал бумаги немолодой, угрюмый человек в штатском. Старший лейтенант, вытянувшись, доложил:
       - Этот гражданин пытался пройти в посольство с каким-то письмом.
       - Можешь идти, - сказал угрюмый человек старлею и повернулся к Ване. - Ну-ка, ну-ка, расскажи, какую провокацию задумал? Давай письмо!
       Ваня помялся немного и отдал письмо. Человек прочел и криво усмехнулся:
       - Ты зачем же, Иван Казанов, родину позоришь? Завтра ведь Би-Би-Си на весь мир гав-кать начнет. Ну, а теперь говори правду: кто тебя надоумил такую пакость настрочить? А?
       - Дак. Я сам решил и написал. Должна быть справедливость. А то меня с матерью власть из отцовского дома выкинула и в коммуналку запихала. Отец инвалид войны был. Сталинград защищал. Ему ногу там оторвало. Умер он уже. А нас насильно из дома выкинули. Ага.
       - Что? Так прямо на улицу выкинули?
       - Нет. В коммуналку с чужой старухой. Ага.
       - Прямо в одну комнату со старухой? Неужели?
       - Дали две комнаты. Ага. Но все равно не имели права.
       - Не морочь мне голову! Дали две новые комнаты на двоих. А он, видите ли, еще и недоволен! Писатель нашелся! Клеветник ты, вот кто!
       - Дак. Сам Генеральный прокурор написал лично мне, что нас незаконно переселять в коммуналку. Ага. Если вы письмо отберете, ничего: у меня копия есть. Выйду на Горького к телеграфу и все равно передам в какую-нибудь дипломатическую машину. Не в Штаты, так в Англию. Куда-нибудь за бугор. Ага. Найду правду...
       - Дай-ка паспорт! - потребовал угрюмый человек.
       Он полистал Ванин паспорт, спросил адрес, место работы, должность, служебный телефон; что-то записал в блокнот.
       - Посиди, - сказал он Ване и вышел в другую комнату.
       Было - по обрывкам фраз - было ясно, что он у кого-то справляется о Ване. Однако с кем и о чем разговор, не разобрать. Человек в штатском вернулся не скоро:
       - Слушай внимательно. Я пока не понял, ты в самом деле такой наивный или ловко придуриваешься? Выясним. Но предупреждаю: играешь с огнем! Мы внимательно понаблюдаем за тобой. Возвращайся домой и не дури! Ты живешь не на улице, а в двух комнатах, в новом доме. Зайди к городскому прокурору. Я позвонил, кому надо. Если есть основания, тебе помогут. И благодари меня, что не посадил тебя под замок до выяснения разных странных обстоятельств. Разберемся и в твоих прошлых делах. Гуляй покуда! Я сегодня добрый. Жизнь тебя еще не научила, так научит! Пока свободен!
       Возвратившись домой, Ваня сразу записался на прием к прокурору. Тот был вежлив. Он обстоятельно объяснил Ване причины временных трудностей с жильем в стране и в городе, посоветовал искать законный обмен или подождать пока НИИ построит себе новый жилой дом и выделит ему, Ване, отдельную двухкомнатную квартиру. Он также напомнил Ване, что тот имеет хорошую новую жилплощадь размером 24 квадратных метра, это - даже больше установленной государственной саннормы...
       Ваня окончательно убедился, что существующая система несправедлива, но, увы, незыблема.
      
       Вскоре на автобазу пришли двое в штатском, беседовали с начальником, кадровиком, очень интересовались, как Ваня работает, каков его моральный облик, не пьет ли, не заме-чен ли в антиобщественном образе жизни, не ведет ли разлагающих бесед в коллективе, не высказывает ли нездоровых суждений?
       Ваня порядком струхнул, особенно, после назидательной и жесткой беседы с начальником.
       Степан Павлович без обиняков напомнил Ване о всех выданных ему авансах, о предоставленной работе, прописке и других его неоплаченных долгах, об обещании не подводить руководство и родной коллектив, а также и о числящейся за ним судимости.
       Ваня струхнул немного и стал уверять Степана Павловича, что очень сожалеет о случившемся, глубоко все осознал и впредь не допустит ничего подобного. Получилось так от расстройства чувств, после сноса дома. Ну, как бы нечистый попутал.
      
       * * *
       Иван постарался убедить самого себя: нужно смириться с происшедшим, как с неотвратимой грубой реальностью. Буду жить, как есть, не надеясь на справедливость. Верно говорят: от тюрьмы и от сумы не зарекайся. Теперь он будет осмотрительней в личной жизни и покладистей со своим начальством, будет усердно трудиться, чтобы не подвести коллектив, а точнее, своего покровителя Степана Павловича. Иначе ему, простому человеку, не прожить.
      
       Иван целиком погрузился в работу. Она, помимо воли, засасывала его и была интересна тем, что давала некоторый простор его собственной инициативе и изобретательности, требовала сообразительности, живости ума, непрерывного внимания. Она в некотором смысле походила на азартную игру: была сопряжена с риском, но и сулила выигрыш. Надо "крутиться, шевелить мозгой", но только действовать обдуманно, не нарушать неко-торые неписанные, познаваемые лишь опытным путем, действующие неформальные законы и "соблюдать пропорцию", то есть, самому не зарываться и о начальстве ни в коем случае не забывать!
       Усвоенные Ваней особенности реальной экономики достаточно просты и понятны: на заводах-изготовителях себестоимость продукции (деталей, комплектующих узлов и пр.) невелика, но в продаже почти ничего нет, потому что им, изготовителям, дефицит полезен. Именно он приносит прибыль и запросто создается. Для этого продукцию нужно направлять не в свободную продажу, а распределять по разнарядкам планирующих органов. Скажем, пустяшная деталь - прокладка. госцена ей - 50 копеек. А в открытой продаже ее практически нет. Ее продают "из-под полы", на черном рынке по баснословной цене - за 10 рублей штука! Люди берут. А что же делать, если из-за такой ничтожной детальки машина на приколе стоит?
       На заводах-изготовителях "за так", то есть, без взятки, даже по фондам и разнарядкам, ничего дефицитного не отпустят. Впрямую, конечно, не откажут, но будут "мурыжить" и "тянуть жилы": пообещают через неделю, через месяц, пожалуются на отсутствие материалов, на необязательность смежников, изношенность оборудования, нехватку рабсилы и еще на сто причин.
       А план ремонта автотранспорта горит. Клиенты просят, требуют, жалуются. Начальник волнуется. Приходится Ване налаживать личные контакты с изготовителями, а попросту, давать "на лапу" нужным людям: заводским снабженцам, диспетчерам, заведующим производством, рабочим, а часто и вахтерам на проходных - иначе не вынесешь ничего.
       Многое теперь зависит от Вани, от его сообразительности, оборотистости, предусмот-рительности и осторожности. Он уже приспособился и справляется со своими сложными обязанностями, ибо человек он благоразумный, чуткий и умеренный. К примеру, за ту же прокладку он берет с клиента всего 5 рублей. Треть или половина этой суммы идет изго-товителю, остальное - Ване для покрытия его нерегламентированных расходов, в частности, для подношений и "смазывания" начальников, а также в качестве собственного "навара", то есть, - чистого дохода. При этом все довольны, - в том числе и клиенты.
      
       Постепенно образуется и функционирует самодостаточная система, в которой Ваня играет совершенно необходимую, очень важную роль стимулятора, организатора и регулятора. И он уже осознал свою значимость.
       Технология использования дефицита отработана. Все необходимое Ваня без задержки и сверх лимитов добывает через заводских снабженцев, цеховых мастеров и даже простых работяг. Эффективны, в частности, и "бартерные" сделки: в ход идут внеочередной "льго-тный" ремонт личных автомашин, запчасти к ним; естественно, водка, коньяк, торты, конфеты и кое-что другое. Часто, однако, приходится рассчитываться и наличняком. Дело это ответственное рискованное и тонкое, поскольку во всем нужно соблюсти разумную меру и пропорцию.
       Около Вани "пасутся" разные полезные люди, в том числе из ГАИ и ОБХСС. Им он время от времени подбрасывает то "четвертак", то пару бутылок, то дефицитную детальку.
       Например, капитану ГАИ Суровцеву, контролирующему дорогу на Москву, обеспечен бесплатный уход и ремонт личного "Жигулёнка". Таким образом, Ваня держит его в дружбе, что полезно обоим и, само собой, - производству и руководству.
      
       Начальнику хорошо известно о "дефиците" и о "неконвенциальных" методах его "покрытия". Однако, он, политично, помалкивает и делает вид, что ни о чем не догадывается, хотя время от времени обнаруживает у себя на столе определенные подношения. Ване же он ясно и зримо, с помощью премий и других поощрений дает понять, что его усердие по обеспечению планомерной деятельности предприятия замечено и по заслугам оценено. Таким образом, Ваня, стал полезным работником при дворе Степана Павловича и вписался в систему.
      
      
       * * *
       Так в суете и ежедневных трудах шло время. Надо было думать о будущем. Появлялись и исчезали у Ивана, не оправдав ожиданий, своекорыстные мимолетные "жУчки".
       Вместе с тем, непреложные законы природы, в частности, законы диалектики и теории вероятностей не могли не проявиться. Количество неизбежно перерастало в качество, а испытанный метод последовательных приближений позволил с высокой надежностью исключать ошибки. Поэтому статистически закономерно выпала, наконец, Ване удача: он нашел почти безупречную подругу по имени Галя, еще достаточно молодую, тихую и миловидную женщину, работавшую буфетчицей в горсовете. Она была добра и нетребовательна. Ни денег, ни подарков не принимала. От подношений она отказалась принципиально и решительно:
       - Ванюша, я люблю тебя больше, чем деньги, и выгоды от тебя не ищу. Запомни.
       Он вполне оценил ее высокое нравственное кредо, привязался и как-то спокойно, уважительно полюбил, хотя физически она существенно уступала иным прежним его "жУчкам".
       Жизнь Гали, по-настоящему, тоже не была устроена: двое малых детей и какие-то очень отчужденные, сложные отношения с мужем. Поначалу Ваня пытался вникнуть в сущность ее конфликта с мужем. Однако, Галя решительно отказалась обсуждать эту тему:
       - Ванюша, когда ты со мной, не думай ни о чем. Только обо мне. Ни о чем другом. Нам так редко выпадает поговорить, посидеть, полежать с тобой! Ох, как жаль, что мы не встретились раньше! Ну, да теперь уже поздно менять. Я, ведь, о детях своих думаю - им отец нужен. Уж какой ни есть, но родной. Обними меня, милый, покрепче и ни о чем другом не думай!
       Он проникся доверием и уважением к Гале, иногда рассказывал кое-что о своей прошлой жизни и о настоящей. Говорил также о том, как теперь донимает их с матерью наглая, нечистоплотная, даже вонючая, квартирная соседка, состоящая, к тому же, на учете в психдиспансере. Ей все дозволено, потому что она шизофреничка. И избавиться от нее невозможно, и жить с ней в коммуналке невыносимо тяжело. Галя внимательно слушала, сочувствовала. Прошло совсем немного времени, и она сообщила Ивану, что через знакомых ей горсоветских служащих, выяснила: свободные квартиры в городе всегда есть, ибо люди умирают, уезжают на ПМЖ в другие города и даже за границу, переезжают в новые дома. Да мало ли разных случаев! А освобождаемые ими квартиры поступают в городской жилфонд. Галя даже посмеялась:
       - А ты, Ванюша, оказывается, совсем наивный, ей-богу! Доверчивый, как ребенок.
       - Дак. Я всех начальников оббегал! Сто писем написал. В посольство пробивался. Ага. Бесполезно. Ничего не добился. Только себе хуже сделал. Ага. А что еще было делать?
       - Я вот, посоветуюсь с толковым мужичком из жилотдела и тебя познакомлю с ним. Он юрист. Может подсказать. Конечно, надо будет как-то отблагодарить. Все нормальные люди так делают. Понял? А ты, как танк, прешь в посольство. Смех и грех. Вроде умный, а дурной. Ведь не мальчик уже, - вон, на висках седина уже есть. В общем, посоветуйся с тем мужичком.
       И, правда, Галин знакомец оказался человеком разумным и опытным, а его старенький "Москвичок", как раз, нуждался в капитальном ремонте. Ваня позаботился, чтобы требуемый ремонт был выполнен быстро, качественно и по льготным расценкам. А мужичок из жилотдела подсказал Ване, как написать заявление в горсовет и взялся лично передать его по назначению.
       А через три месяца жилищная комиссия горсовета на очередном заседании постановила
       выделить отдельную двухкомнатную квартиру в старом жилфонде вдове инвалида Великой Отечественной войны гражданке Евдокии Петровне Казановой с семьей взамен сданного ею жилого строения с приусадебным участком.
       Именно о такой добротной отдельной квартире в центре города много лет и мечтали Казановы, мать и сын... А Галя от имени Ивана Казанова передала "мужичку из жилотдела" две бутылки армянского коньяка. И все остались довольны.
      
       * * *
       Жизнь шла своим чередом. Каждый день наполнялся не только привычными, рутинными делами, но, нередко, и неожиданными событиями. Часто Ваня бывал доволен завершенными делами. Однако, даже в этих случаях на душе оставался неприятный осадок, болезненный шрам, ибо почти всегда успех достигался с помощью обмана и иных безнравственных приемов.
       Конечно, к подобным действиям Ваню побуждало начальство и реальная ситуация. Однако это не могло служить ни смягчающим его вину обстоятельством, ни достаточным утешением, поскольку он, Иван Казанов, был активным соучастником и исполнителем вполне осознаваемых им противозаконных действий. Реальная действительность не оставляла Ване других шансов: иначе система функционировать не могла. А по существу, утешал себя Ваня, он хитрил, обманывал и приспосабливался к обстоятельствам не только и даже не столько ради собственной наживы, сколько во благо "родного" трудового коллектива", дабы не срывались производственные планы и, следовательно, чтобы помимо переходных знамен и наградных вымпелов, регулярно выплачивались прогрессивки, надбавки и прочие поощрения.
      
       Текущая жизнь из-за частых накладок, сбоев, ЧП и прочих случающихся нестандартных ситуаций, была, в общем, достаточно напряженной. Она требовала от Вани быстрой реакции и самостоятельного принятия разумных решений прямо "по ходу дела".
       Как-то, например, понадобилось получить на АЗЛК (в Москве) необходимые плановые кузова. Ваня пригнал на завод большегрузную бортовую машину с водителем и грузчи-ком. Пока оформлялись документы, между делом, Ваня успел пробежаться по цехам и набрать у знакомых заводских рабочих за три бутылки "Столичной" большую спортивную сумку остродефицитной мелочевки. Эту сумку он "заныкал" на машине между разным барахлом (трос, домкрат, покрышка, лопата, ветошь...) и накрыл брезентом. Туда никогда никто не заглядывал.
       Ваня получил кузова и спокойно выехал за проходную. Однако, у первого же поста ГАИ засигналили: "Стоп!" Подходит вразвалку молодой лейтенант-гаишник, козыряет:
       - Лейтенант Петров. Предъявите Ваши документы! Путевой лист, накладные!
       Лейтенант с ходу лезет за борт, откидывает брезент и тут же вытаскивает из-под барахла "заныканную" сумку:
       - Это что за детали? Почему не вписаны в накладную? Своровали?
       Ваня, конечно, заволновался, засуетился. Сразу понял, свои - шофер и грузчик - заложили. Они, гады, стоят сбоку, ухмыляются. Лейтенант вытаскивает из своей планшетки бумаги, морщит лоб - составляет протокол, подписать который Ване никак нельзя. А ухмыляющиеся "гады" обязательно подпишут. Ваня требует немедленно вызвать капитана Суровцева, ибо есть чрезвычайно важное дело. Услышав о важном деле, лейтенант прерывает составление протокола, направляется к своей будке звонить по трассе. Ваня идет следом и заявляет, что до прибытия капитана, он ничего не подпишет. Пока лейтенант звонит, Ваня жестко предупреждает своих: "Ничего не подписывать до приезда начальства! Иначе очень пожалеете!"
       Минут через сорок на патрульной машине прибыл капитан Суровцев. Он позвал Ваню в будку поговорить "тэт-на-тэт".
       - У тебя на какую сумму этих деталей?
       - Ну, дак рублей на сто, - не задумываясь, соврал Ваня, хотя было раза в три больше. У меня на базе плановый ремонт стоит и, вообще, план горит. Другого выхода нет.
       - Так, так. Что делать будем?
       Ваня молча положил на стол пять червонцев.
       - Ну, ладно, - говорит Суровцев, - считаем, что у тебя такая острая производственная необходимость. А своих людей проинструктируй, как следует, не то они запросто подведут тебя под монастырь. Схлопочешь.
       Капитан порвал протокол, скомкал клочки, бросил в урну с мусором, подмигнул Ване и вышел.
       Ухмылявшимся "стукачам" Ваня не сказал ни слова, но, по прибытии на базу, доложил начальнику о случившемся обстоятельно, со всеми необходимыми подробностями.
       На следующей неделе был уволен по сокращению штатов грузчик, поскольку внезапно обнаружился сверхнормативный перерасход фонда зарплаты, а должность грузчика оказалась при этом сверхштатной, подлежащей сокращению.
       Ездивший с Ваней шофер Конопко, уже не молодой человек, добросовестный, в общем, работник, не имевший ранее замечаний по работе, тем не менее, тоже был удостоен внимания руководства. Обстоятельства вдруг сложились таким образом, что его новую машину пришлось передать в соседнее отстающее автохозяйство в порядке оказания технической помощи. Полученную взамен подержанную, порядком побитую машину вручили, естественно, опытному водителю Конопко, который с ней затем вдоволь намаялся. Он, конечно, понял правильно, почему нужно было срочно помочь отстающим. И молчал, ибо своим местом дорожил.
       На этом неприятности водителя Конопко не закончились. Руководством автохозяйства было замечено, что день рождения указанного водителя выпадает на второе воскресенье января. Естественно, как раз утром следующего понедельника Ване потребовалась машина: для срочной поездки в Москву за фондовыми фильтрами и аккумуляторами. Об этом Ваня доложил начальнику, получил "добро", после чего диспетчер распорядился нарядить на этот рейс именно водителя Конопко. Когда наряд был оформлен, Ваня подошел к Конопко и натурально поинтересовался:
       - Тебя, что ли посылают? Ну, дак, ладно. Поехали тогда. Ага.
       У ближнего поста ГАИ из общего потока на Москву выдернули почему-то именно их машину. Сняли шофера и повели в будку на проверку.
       - А ну-ка дыхни, товарищ водитель, в трубку. Так, так, так. Да у тебя алкоголь навалом!
       - Я ничего не пил! Честное слово, товарищ капитан!
       - Прибор не врет. Утром не пил, значит, ночью пьянствовал. Все равно - алкоголь в крови есть. А сел за руль. Мог бы аварию устроить, и человека убить! Давай права! Сейчас повезем на медэкспертизу. А там - в суд! Все! Ступай, отгони машину на площадку!
       Конопко не на шутку испугался, занервничал, руки дрожат, язык заплетается. Бросился он к Ване, взмолился:
       - Иван Афанасьевич, выручайте! Меня ведь уволят и в трудовую книжку запишут статью "по пьянке". Потом на порядочную работу никуда не возьмут. А мне детей и жену кормить надо! Помогите, Иван Афанасьич! Прошу!
       - Ну, да. Как плохо, так: "Иван Афанасьич, помоги!". А чуть что - мать родную заложишь. Вдруг вспомнил меня. Ага. Сядь в кабину и жди, пока приду! Теперь из-за тебя надо унижаться, кланяться, просить инспекторов. И неизвестно, чем кончится. Ага.
       В будке Ваня дал капитану пятьдесят рублей и сказал, что тот шофер уже все осознал и, что, вообще-то он водитель аккуратный. Давайте, мол, поверим товарищу. Потом они покурили, поговорили о новой резине для капитанских "Жигулей", о последних ДТП на трассе...
       У Конопко было достаточно времени поволноваться, подумать о превратностях жизни, о добре и зле и о своих прошлых прегрешениях...
       - Иван Афанасьевич, ну, что? Удалось?
       - Ну, вот. Бери свои права. Думаешь, легко было?
       - Спасибо Вам! Не забуду Ваше доброе дело. Да, наверно, еще и потратились?
       - А то. Потратился, конечно. Но удачно, - всего 150 рублей. Ага.
       На следующий день отдал Конопко с благодарностью Ване эти деньги.
       Теперь Ваня время от времени "подкармливает" Конопку то трешкой, то пятеркой, чтобы держать "в дружбе".
       * * *
       Конечно, реальная экономика и текущая производственная практика весьма разнообразны. Соответственно разнообразны и внутренние связи, и технологические приемы управления этими процессами, а также источники возможных доходов. Например, заметное место в производственном процессе занимает плановый капремонт "личного автопарка".
       В частности, заранее составляются списки очередников на замену кузовов: инвалидов, персональных пенсионеров, ветеранов партии и ветеранов войны ("ВОВ") и других категорий. Очередь огромная, многолетняя из-за всеобъемлющего дефицита, естественно.
       Привозит, например, Иван долгожданный кузов, коробку передач или движок. Однако он сообщает об этом "блатному", то есть, внеочередному клиенту и делает заманчивое предложение:
       -Хочешь вне очереди новый кузов? Тогда неси завтра утром 4 тысячи (госцена - 2,5 тысячи).
       "Внеочередник", конечно, в восторге от такого предложения. Очереднику же официаль-ную открытку отправляют с задержкой, в последний момент. Эту открытку, конечно, как положено, регистрируют и записывают в книгу учета. К законному клиенту приглашение приходит накануне вечером, когда сберкассы уже закрыты и даже занять некогда.
       Кузов сразу ставят взяткодателю. А через день прибегает очередник:
       - Вот, принес деньги. Ставьте кузов.
       - Вы опоздали, дорогой товарищ. Кузов - дефицит, и мы не имеем права держать его при себе.
       Строжайше запрещено. Поэтому отдали следующему клиенту.
       - Как же так! Я два года в очереди простоял! А вы...
       - Мы не виноваты. Не надо опаздывать! Но все же постараемся вам помочь. Потерпите и не грубите. Мы специально для вас пошлем своих людей на завод-изготовитель кузовов. Будем просить сверх лимита и фондов. Понятно?
       - Когда же это будет? Сколько же еще ждать?
       - Вот составим внеплановую заявку, выбьем дополнительный лимит, с нового квартала получим фонды на командировки, пошлем своего специалиста и большегрузную машину специально для Вашего кузова. Предстоят сверхплановые расходы...
       - Я согласен оплатить часть этих расходов.
       - Идите к начальнику снабжения (так величают Ваню) товарищу Казанову и выясните с ним наши реальные возможности.
       И тогда Ваня доводит нетерпеливого клиента до нужного состояния, обещая "разбиться в лепешку" и все добыть лично для него.
      
       * * *
       Обращались к Ване, главным образом, автолюбители. Число таких клиентов автосервиса росло с каждым годом. Соответственно повышались роль и престиж "начальника снабжения". Автовладельцы попадались разные: бывали люди наивные, но чаще - "тертые калачи", знакомые с изнанкой производственных и экономических отношений. Поэтому одни клиенты просто и грубо предлагали взятку за ускорение или хорошее качество ремонта. Другие прикрывали свои неправедные поползновения фиговыми листками, то есть, облекали их в более или менее элегантную, но совершенно прозрачную обертку. Третьи без стеснения предлагали бартерный обмен: ты мне - ремонт, я тебе подписку на Пикуля или пыжиковую шапку по госцене. Женщины иногда нескромно шутили, заигрывали и даже почти откровенно предлагали продолжение знакомства.
       Поначалу подобные поползновения клиентов Ваню смущали и даже возмущали. Со временем же он к ним привык и начал смелее пользоваться открывающимися возможностями. Однако действовал он осторожно, осмотрительно, опасаясь провокаций, подвохов и "подсадных уток" ОБХСС и ГАИ. Ваня сразу усвоил важнейшее правило: со всеми держаться предельно корректно, не давать никаких формальных поводов для обвинения в грубости или вымогательстве.
       Изо дня в день Ваню продолжала засасывать новая иллюзорная жизнь, в которой множество обстоятельств принуждали его подчиняться неписанным, сложным и непостоянным правилам.
       Ваня ощущал шаткость своего положения, полную зависимость от расположения начальника и ясно понимал, что при первой же опасности тот "сдаст" его, не задумываясь. Приобретенные опыт и изворотливость вряд ли помогут. Поэтому нужно как-то позаботиться о своем будущем.
       Ванины доходы трудно контролировать. Он осторожен и делится прибылью в соответствии с намеками и иносказаниями своего покровителя и руководителя. Степан Павлович всегда строго официален, не откровенничает, не допускает никакого панибратства или амикошонства.
       Свои постепенно возрастающие личные доходы Ваня поначалу хранил дома в потайных местах: за шкафом, на антресолях. Когда же накопления превысили десять тысяч, он завел для надежности сберегательную книжку "на предъявителя". Затем и вторую книжку...
      
       * * *
       Как-то Ваня выразил желание приобрести личный домашний телефон. Дело это сложное, добиться такой привилегии может далеко не каждый. Люди стоят в очереди на телефон многие годы. Степан Павлович все устроил наилучшим образом. Он направил письма заместителю председателя горсовета и начальнику узла связи: "Прошу установить телефон на квартире тов. Казанова И.А., которому для исполнения своих служебных обязанностей по материально-техническому снабжению производства необходимо поддерживать связь со смежниками, находящимися в разных часовых поясах страны. Поэтому отдельный телефонный аппарат тов. Казанову И.А. совершенно необходим для производственных нужд".
       Кроме писем Степан Павлович имел и личный разговор с ответственным человеком. В результате, заместитель начальника узла связи по развитию телефонной сети получил четкое указание: "Установить!" и без промедления исполнил данное распоряжение.
       Как только телефон заработал, Ваня позвонил в больницу Вере. Ему ответили, что Уткина давно уже уволилась. Жаль...
       Затем Иван легко соединился с Аркадием и очень обрадовался, услышав знакомый голос:
       - Здравствуй, Аркадий! Вот хорошо! А это Иван Казанов. Не забыл? Сегодня мне телефон поставили. Вот я и заторопился с тобой поговорить. Хочу наладить связь. Ага.
       - Ты, Ваня? Где ж ты пропадал столько зим, столько лет? Почему не писал? Рита узнала у твоей матери, что ты подался на Кавказ. Я написал тебе, но ответа не получил. Молодец, что не забыл. Теперь не пропадай из виду. Что у тебя случилось?
       - Дак. Много чего случилось всякого. Сразу и не расскажешь. Ага. Я ушел от жены. Блядь оказалась. Теперь один живу, с матерью. Работаю на старом месте, но не шоферю, а по материально-техническому снабжению. Если честно, то стал я снабженец. Не мое это дело. Однако же лучшего места не нашел. Так я молодость свою и просвистел. Бабы были, а настоящей, душевной жены не нашел. Были и друзья, но таких, которым доверять можно и поговорить интересно, тоже не заимел. Только ты из друзей и остался. Честно говорю. Ага. А тебе доверяю. Вот, на тебе свой телефон и обновил. Обкатал, значит. Ага. Ты-то сам, как живешь?
       - Я тоже работаю на старом месте. Но перестал инженерить, а имею звание и должность старшего научного сотрудника. Нет, я не стал большим ученым, но понял, что теперь в науку "пошел середняк", как написано в "Кратком курсе истории КПСС". Мои знакомые защитили диссертации. А я чем хуже? И решил я действовать по поговорке: "ученым можешь ты не быть, но кандидатом стать обязан". Живу с женой. Проблем много, а душевных друзей тоже маловато. Телефонный разговор - хорошо, но личная встреча - лучше. Давай свяжемся и хорошо посидим в тихом месте при ясной погоде. Бывай здоров, старик! А за звонок - большое русское мерси.
      
       * * *
       Через неделю Аркадий позвонил и пригласил Ваню к себе на ближайшее воскресенье:
       - Дома никого не будет. Жена - на даче у родителей. Посидим, как старые друзья - приятели.
       Ваня звонку очень обрадовался. Сходил в магазин - с пустыми руками ехать негоже, - купил бутылку "Плиски" и коробку конфет. Ничего лучшего не придумал...
       Жил Аркадий в трехкомнатной квартире на седьмом этаже "точечного" кооперативного дома в тихом переулке за Рижским вокзалом.
       Оба обрадовались. Были рукопожатия, объятия и обычные "вступительные" восклицания:
       - Здорово!", "Привет, старик!".
       Квартира показалась Ване богатой: стильная мебель, люстры, ковры, картины и даже напольные часы. Все вокруг блестело и сияло чистотой. Ваня порывался даже снять ботинки, но Аркадий пресек эти попытки, усадил его на диван, а полученные бутылку и конфеты отнес на кухню.
       - Дай поглядеть на тебя вблизи. Смотришься отлично, только глаза почему-то грустные и усталые. Ты получил мое письмо о судьбе твоего родственника? Дяди, если не ошибаюсь.
       - Да, про дядю получил. Тебе спасибо за работу. Дядя был, в общем, хороший человек в молодости, когда еще не пил. Он не всегда правильно поступал. Наверно. Но ко мне был добрый. Жаль его. Ага. Сам он жизнь прожил очень плохо. Мне умные советы давал. А я, дурак, не послушал его. Теперь очень жалею. Правда. Ага.
       - Мы, Ваня, часто получаем советы. Иногда очень разумные. А в это же время гены и инстинкты будоражат нас. В мозгах возникают разные желания и соблазны. Толкают черт-те куда. Гормоны играют, и общество, друзья тоже на мозги капают. Вот в головах шальные мысли и гуляют. А дорогу приходится выбирать самому. Опыта мало, к советам мало кто относится серьезно. Поэтому в молодости все делают глупости. Не ты первый, не ты последний. Не переживай.
       - Но есть же обязательные правила поведения, заповеди, что ли? Хотя бы в Библии. Вот, например, верующие,- их мало осталось, - те более совестливые. Когда-то в церкви учили: не кради, не убивай, уважай стариков, работай в поте лица и прочее. Такие советы, как закон, надо выполнять. Моя мать без образования, а заповеди знает. Может поэтому и совесть есть у нее. Ага.
       - Вот, куда тебя занесло. У нас религию давно прикрыли. Она умирает. Но те древние заповеди украдены нашими идеологами, переписаны как кодекс строителей коммунизма и внедряются в сознание людей. Потому что без общепризнанных моральных норм общество погибнет.
       - Дак. Правда. О заповедях не только в Библии сказано. И в газетах о том пишут. Недавно в "Литературной газете" или в журнале, не помню, я прочитал как бы заповеди какого-то ученого, кажется, Терентьева. Вроде бы в шутку, а. на самом деле - серьёзно, в самый раз. Я переписал себе и даже запомнил. Ага. Тех терентьевских заповедей, как и священных, всего десять. Могу перечислить, если хочешь. Интересно. Ага.
       - Ну, скажем, интересно. Давай, Ваня, перескажи.
       - Первая заповедь. Не лезь в чужие дела. Обязательно в грязь вляпаешься и морду тебе за чужие грехи набьют! Слова там немного другие, а смысл такой. Ага.
       Вторая. Не устраивай родственников и друзей на работу. Обязательно подведут под статью.
       Третья. Не болтай! Опасно у нас. Лучше слушай и мотай на ус. Два года человек учится говорить, а 60 лет - молчать. Умный человек говорит мало, потому что молчание - золото.
       Четвертая. Не давай в долг. Рискуешь врагов нажить и деньги потерять. Точно. Ага.
       Пятая. Не женись! Очень верно. Я проверил на себе. Ярмо на всю жизнь. Это в точку.
       Шестая. Никому не рассказывай о своих успехах. Обязательно позавидуют, будут вредить и врагами станут. А могут и сглазить. Хотя я, лично, в сглаз не верю. Ага.
       Седьмая. Не возвращайся к прежним женщинам. Ни за что. Тоже верно. Сам проверил.
       Восьмая. Не ревнуй! По злости, сгоряча обязательно наделаешь глупостей, можешь умом тронуться. И это я тоже прошел. На себе. Чуть, было, с катушек не съехал. Ага.
       Девятую помню не точно. Когда работаешь с людьми, нужно притворяться, что хорошо к ним относишься. Типа того. Это поважнее, чем сама работа. Вот так. Ага.
       Десятая, самая главная. Будь счастлив, потому что счастье внутри человека, внутри тебя. Если ты жив, то уже, значит, в чем-то счастлив. Мы с тобой, Аркадий, счастливые люди. Ну, вот и все... Ты согласен с этим? Мне не с кем поговорить про жизнь. Отца не знал. Он погиб сразу после войны. А с дядей Григорием говорил один всего раз за всю свою жизнь. Он был некультурный человек: ни образования, ни воспитания. И силы воли не было. Пил много. А все же умный был и родная душа. Ага. Думаю и я: как жить? Не понимаю. Темный я человек.
       - Не переживай! Это вечный вопрос, и у каждого свой ответ. Обсуждать бесполезно. Нужно просто жить. И, вообще, как жить - без "поллитры" не разберешь. Пойдем на кухню и выпьем за встречу. Пока я кое-что соберу на стол, посмотри газету. Недавно получил от дружка из твоего Арзамаса. При Хруще Арзамас на время сделали областным центром, и там собралась хорошая редакция.- наехали толковые журналисты. Евреи, которых погнали из Москвы, из Горького.
       Он протянул Ване сложенную вчетверо газету.
       - Почитай в дополнение к стишку об арзамасской грязи. Помнишь, я посылал тебе?
       Ваня прочел: "Арзамасская правда", суббота, 25 марта 1978 года". Внутри на развороте - большая статья. Красным карандашом обведен кусок текста:
       "Лето 1902 г пролетарский писатель Максим Горький провел в нашем городе. Великолепный мастер слова о нашем городе написал: "Славный город Арзамас - 36 церквей и ни одной библиотеки... По улицам ходят свиньи, полицейские и обыватели, имея вид существ, совершенно лишенных каких-либо активных намерений... Давно уж я не видел так много тупых и наивных людей в одном месте"...
       Аркадий позвал на кухню:
       - Садись, старик. Прочел? Вообще, Арзамас, по-своему, интересный и показательный город. Там осталось немного настоящих интеллигентов. Из детей старых, дореволюционных ссыльных,
       но больше - из наших, советских политзэков и лишенцев. Все они постепенно опускаются, дерадируют. А рядом построен Арзамас-16. Всесоюзный ядерный научный центр. Он напичкан профессорами и академиками под завязку. Тоже интеллигенты. Есть еще институты и КБ, современные заводы. Но вокруг жуткая отсталость, пьянство, темнота и бедность... Все это трудно представить себе, но так оно есть... Черт с ним. Не будем о грустном, а то накличем беду на свою голову - депрессия начнется. Не приведи, Господи! Поехали!
       - Дак. Ладно, Аркаша. Давай, выпьем чуток. "За встречу!". Ага.
       Ваня долго рассказывал о своей жизни. Аркадий слушал, потом заговорил о своей. Жена Фаина моложе его на пять лет. Они познакомились в Арзамасе, когда она, еще студенткой приборного факультета МАИ приезжала для производственной практики на АПЗ. Туда студентов - маёвцев присылают каждый год.
       В то лето Аркадий руководил группой практикантов в своей гироскопической лаборатории. Фаина не сразу понравилась ему: она была строптива и самоуверенна. К своей матери-еврейке относилась пренебрежительно, поскольку, по словам Фаины, мать, заведующая отделением детских инфекций районной больницы, больше всего на свете предана работе. Отца же, русского, известного московского адвоката и умнейшего человека, Фаина просто обожает. Сначала Аркадий с Фаиной встречались редко: в основном, когда он бы
       вал в командировках в Москве. Все же через два года они сблизились и поженились. Потом с помощью тестя и его друзей из коллегии адвокатов удалось воссоединить молодую семью не в Арзамасе, а в Москве. Теперь Фаина работает инженером рядом с Аркадием, в том же отделе, в соседней измерительной лаборатории.
       А Рита, сестра Аркадия, по специальности - "педик", ибо окончила в МГПИ факультет иностранных языков, английское отделение. Могла бы работать учительницей английского в Подольске, но не захотела. Провинция была ей не по душе и даже противопоказана прежде всего из-за проблемы замужества. Так она считала. Получив "свободный" диплом, "везучая" Рита без особого труда нашла себе в Москве солидного обожателя - немолодого уже архитектора и вышла за него замуж. Его же стараниями она устроилась чертежницей в Моспроекте.
       Еще через два года Рита стала секретаршей начальника этой мастерской и разошлась с мужем. Теперь она живет на Соколе в районе Песчаных улиц в однокомнатной квартире. Их мать осталась в Подольске, свою большую квартиру она обменяла на маленькую хрущевку, - иначе Рита не смогла бы оформить на себя по обмену квартиру в Москве, даже при содействии своего влиятельного начальника мастерской Моспроекта.
       Говорили "старики" долго, почти до самого закрытия метро. Аркаша выпил две рюмки, а Ваня был взволнован встречей и незаметно высосал почти всю бутылку "Плиски".
      
       * * *
       Недолго прожила Евдокия Петровна в новой квартире - отказало сердце. Смерть матери потрясла Ваню. Только теперь он по-настоящему прочувствовал сердцем, что лишился единственного неподдельно любившего его, всепрощающего и беззаветно преданного человека и осознал всю глубину потери. Как одинока и несчастна была его мать! А он, Ваня, не понимал, что был главным смыслом и единственной радостью ее безотрадной и самоотверженной жизни. Никто, как она, его не понимал. С ней всегда было легко и просто. Она грезила о "красивой и чистой" жизни, не для себя - для него, хотя и не очень представляла себе, в чем состоит эта красота и чистота. Она мечтала об одном: как украсить и сделать радостней не свою - его жизнь. В последние годы мать стимулировала приобретение новой мебели - это было красиво. Кроме того, ей очень нравилось, когда Ваня иногда по вечерам читал. Она советовала ему купить то новый костюм, то пальто, то шляпу, то "полботинки", то галстук.
       Себе же покупать ничего не хотела.
       - Зачем мне новое платье? Старое еще почти целое. А ты бедно не одевайся, а то не найдешь себе культурную жену. Теперешние женщины, которые культурные, они, наверно, встречают мужчин по одежке, с бедными знаться не хотят.
       Ваня посмеивался, но в душе ценил недокучливую заботливость матери и прислушивался к ее ненавязчивым, мягким советам, зная при этом, что она согласится с любым его решением. Такой у нее был кроткий характер.
       Евдокия Петровна умерла, как и прожила всю свою жизнь: тихо, незаметно, ночью, никого не побеспокоив. Как истинная праведница...
       Организацией похорон занялась Галя. Она же и устроила поминки. На церемонии присутствовало всего пять человек. В их числе, - и профорг базы, выполнивший свой, как он считал, профессиональный и общественный долг.
       Когда все разошлись, Галя прибрала в доме и подсела к Ване:
       - Теперь, Ванюша, ты остался один на свете. Никого больше нет у тебя. Вот только я. И всегда буду при тебе. Пусть и не рядом. Неважно. Даже если ты меня бросишь. Ничего. Я стала уже старая для тебя. Ничего. Что делать? .Ох-ох... Кроме девочек и тебя из родных у меня тоже никого нет. Тебя за родного считаю. Но девочки, что? Вырастут, уйдут к мужьям, к своим семьям. Дай, Бог, им счастья! В тещи к ним в семью не пойду. Не хочу. Сама проживу. И мужик абы какой мне не нужен. А, вообще... В конце жизни каждый остается сам. И помирает каждый сам по себе. В одиночку. Так всегда бывает. Держись, Ванюша.
      
       Свою мать похоронить, тяжело. Понимаю. Я тебя жалею и люблю, конечно. Покуда вместо мамки тебе буду. Мне все же повезло, что повстречала тебя. Не всю свою жизнь с постылым человеком промаюсь. Хоть немного да с тобой, желанным, побуду. И то счастье. Пусть малое, но мое, дорогое. Она молча погладила его по голове, поцеловала в лоб и ушла.
      
       Ваня выпил больше обычного. У него разболелось сердце и правый бок. Боли бывали и раньше, но быстро проходили, обращаться к врачу не хотелось. Теперь же боль долго не проходила. Из-за этого он почти до утра не мог уснуть.
       Пришлось Ване, в конце концов, сходить в поликлинику. Начались анализы, рентгены, зондирования. Непонятный диагноз - холецистит, желчнокаменная болезнь - поначалу расстроил Ваню. Врач, однако, успокоил: ничего страшного, многие болеют и до ста лет спокойно живут. Надо только попринимать таблетки, соблюдать диету, попить особую минеральную воду и, желательно, полечиться в санатории. На Кавказе или в Карпатах. В Прикарпатье есть целебная вода "Нафтуся" - она лучше всего. Но алкоголя - в рот не брать! Ничего! Ну, по праздникам - по 20 граммов. Но лучше завязать с этим вчистую!
      
       * * *
       Как-то в конце июня, под вечер, возвращаясь с работы, Ваня обратил внимание на приткнувшийся к тротуару салатный "Москвич". У поднятого капота в явном замешательстве стоял полный лысоватый мужчина лет пятидесяти. Он вытирал платком пот со лба и оглядывался по сторонам. Увидев подходившего Ваню, он нерешительно шагнул навстречу:
       - Извините, товарищ. Можно Вас? У меня неприятность с машиной. Не знаете ли Вы, есть поблизости автообслуживание? Мне нужен совет и помощь, конечно.
       - Дак. Есть автообслуживание. Не так и далеко. Но уже поздно. Завтра только можете подойти.
       - Ой-ой. А нам еще нужно до Москвы добраться. Попали а аварию. Правое крыло смяли, фару разбили. Что-то еще с аккумулятором произошло. Или еще замыкание, что ли?
       Ваня, конечно, еще издали заметил, что машина побывала в аварии.
       - Дак. Как это Вы вляпались?
       Из салона выбралась стройная молодая рыжеволосая женщина. Ваня привычно отметил про себя: замечательная фигура, интеллигентное лицо, едва заметная кокетливая улыбка, много моложе мужчины, очевидно, мужа. И еще Ваня обратил внимание (опыт много значит) на смелый оценивающий взгляд женщины.
       Она поправила юбку и улыбнулась, а ее муж начал не то объяснять, не то оправдываться:
       - Я человека чуть не убил, точнее, чуть не сбил. Пришлось резко свернуть вправо. А из-за этого я врезался правым боком в дерево. Ой-ой-ой!
       - Дак. Вижу. Ничего. Надо выправить крыло, сменить фару. Ага. А почему вы стоите?
       - Заглох двигатель. Не могу завести от стартера. А рукоятку забыл в гараже. Да еще вот эта железка чиркает по покрышке. Как бы не прорвала.
       - Да-а. Надо сперва движок прикурить. Мы с вашим мужем отойдем в сторону, а Вы, - обратился Ваня к женщине, - погуляйте около туда-сюда, поголосуйте. Вы красивая. Если мы рядом маячить не будем, кто-то обязательно клюнет, остановится. Попросите его по хорошему, мол, помоги. А тут я подойду, и уже об остальном договорюсь. Ага. Понятно?
       Они с мужчиной отошли на несколько шагов и стали за дерево у стены ближнего дома. Издали женщина смотрелась замечательно - просто картинка. Особенно стройные ножки из-под коротенькой юбки.
       Минут через десять остановилась машина. Вышел молодой человек и весело спросил:
       - Что случилось, красавица?
       - Машина заглохла, не заводится.
       Подошедший Ваня добавил:
       - Помоги, друг. Прикури движок. Провода есть? В долгу не останусь. Ага.
       Молодой человек оказался отзывчивым. Искру проверили, мотор завели, крыло кое-как подогнули. Молодого человека Ваня отвел в сторону, объяснил, где работает, пообещал, в случае чего, посодействовать с дефицитом и пожал на прощание руку.
       Женщина благодарно и даже восхищенно смотрела на Ваню:
       - Вас просто Бог послал. Я сразу угадала: Вы добрый человек.
       Муж тоже произнес какие-то благодарственные слова и несмело предложил деньги. Ваня серди-то отвел его руку:
       - Дак. Уберите кошелек. Денег я не возьму. А ваша машина нуждается в серьезном ремонте. Сами понимаете. Нужно отрихтовать борт, сменить фару, проверить аккумулятор, трамблер не в порядке и, наверно, жиклера засорились. Движок не выключайте, а то не заведете с таким аккумулятором. Ага. До Москвы, может быть, и дотяните, но не уверен. А не уверен - не обгоняй!
       - Ой, спасибо Вам за все. Нам нужно ехать, а то уже темно, - женщина, очевидно, вполне сознавала свою привлекательность.
       Она протянула Ване руку и долго не отнимала.
       - Давайте, на прощанье познакомимся. В жизни всякое может случиться. Гора с горой не сходятся, а... Меня зовут Елизаветой Михайловной, мой муж - Матвей Исаевич Кравиц. А Вы?
       - Дак. Ну, меня звать Иван Афанасьевич Казанов. Называйте просто - Ваня. Ага.
       - Согласна. Тогда мы будем: Лиза и Матвей. Договорились? Очень приятно, а нам еще и очень полезно было познакомиться с Вами,...Ваня.
       "Какие благожелательные и культурные люди, особенно, конечно, Лиза. Надо поддер-жать знакомство, твердо решил Ваня". Ему не хотелось отпускать их. Точнее - ее.
       - Знаете, а я, в общем, работаю по таким делам, по автообслуживанию. Ага. Хочу вам помочь. Чтоб ремонт быстрее сделать и по совести, качественно, то есть. В принципе, нужно все проверить, профилактику провести, подрихтовать, подкрасить, отрегулировать, заменить кое-что. Ага. Но, жаль, - сегодня уже поздно.
       Лиза глянула на мужа. Тот еще раз молча вытер лоб платком, и тогда она добавила:
       - А нам, как раз нужно привести машину в полный порядок, потому что мы собираемся через неделю в отпуск, на Юг. Мотя давно говорил, что с машиной не все в порядке. Были какие-то проблемы с зажиганием. Нужен ремонт. Я правильно говорю, Мотя?
       - Да, да, Лиза. Правильно.
       - Тогда, давай, переночуем в гостинице. А завтра утром, если Иван Афанасьевич согласится, мы заявимся к нему на ремонт! Прекрасная идея! А? Как Вы думаете?
       - Дак. Я согласен. Давайте. Показать вам, где гостиница? Хотите? Тогда - поехали.
       Ваня уселся рядом с хозяином, и они медленно двинулись к центру. У входа в гостиницу остановились. Ваня объяснил, как его завтра найти и еще раз посоветовал не глушить пока мотор. Матвей Исаевич слабо пожал большую Ванину пятерню:
       - Пойду. Постараюсь снять номер. Благодарю Вас. Всего хорошего.
       - Дак. Я тоже пошел. До свидания, Лиза. А завтра заходите ко мне. Спросите начальника снабжения. Ага.
       Ваня с видимым удовольствием обнял своей ладонью протянутую Лизой руку, долго пожимал ее. Потом внимательно посмотрел ей в глаза и широко улыбнулся:
       - Тогда до свидания, Лиза. До встречи. Ага.
       - До завтра. Мне, Ваня, действительно, было приятно с Вами познакомиться.
       Матвей Исаевич скрылся за дверью гостиницы, а Ваня медленно зашагал домой. Он был почти уверен, что Матвею Исаевичу не удастся получить место в гостинице. Поэтому он замедлил шаг, потом остановился и повернул обратно.
       - Что случилось, Ваня?
       - Да ничего такого. Просто я подумал: а вдруг место в гостинице вам не отколется? Тогда приглашаю к себе. Ага. Поужинать и переночевать. Ладно?
       - Да, что Вы, Ваня! Совсем неудобно и даже неприлично было бы с нашей стороны.
       - Дак. Чего там! Я живу один. У меня две комнаты. Нормально. А утречком поедем в ремонт. Ладно? И еще, Лиза, есть предложение. Я бываю в Москве. По своим служебным делам. Выпадает свободное время. Дайте мне свой телефон. Я позвоню. Раз у вас есть "Москвичок" и довольно укатанный, то, скорее всего, Вам потребуется моя помощь. Зря звонить не буду. Ага.
       Лиза без колебаний дала телефон и разъяснила, что живет недалеко от Белорусского вокзала. Подошел Матвей Исаевич:
       - Не повезло, Лиза. Мест нет. Только бронь горкома. Такая ситуация.
       - Дак. Ситуация обыкновенная, - улыбнулся Ваня. - Вы Ильича им показали? Ну, десятку в в паспорт положили?
       - Как-то не сообразил. И неловко все же. Можно ни за что обидеть человека.
       Ваня рассмеялся. Бабье, слегка обрюзгшее лицо Матвея выражало обиду и растерянность:
       - Что же. Поедем, Лиза. Как-то доберемся домой.
       - Ты подумал о ремонте? Нет, конечно. Тут Иван Афанасьевич обещает помочь. А как мы в Москве устроимся? Всюду блат. И надо еще как-то доехать. А вдруг по дороге что-нибудь опять сломается? Так ведь? - Лиза вопросительно поглядела на Ваню.
       - Дак. Ваша жена дельно рассуждает, - подтвердил он, - и зажигание барахлит, и карбюратор чихает и все такое прочее. Ага. Если в дороге движок заглохнет, уж побегаете искать буксировку! Еще, на кого нападете. В копеечку влетит. Да и ночевать в поле тоже не сахар. Ага.
       Глядя на расстроенного Матвея Исаевича, Ваня думал, на кого же из известных людей тот похож? И вспомнил - на Маленкова или на Мао Дзэдуна. Точно! Еще бы френч надеть - копия!
       Ваня выждал немного и, почувствовав себя истинным спасителем этих наивных и непрактичных людей, снова ненавязчиво предложил:
       - Давайте ко мне в гости! Поужинаем, переночуете, а завтра я вам с ремонтом помогу. Нормально будет. Ага. Решайте, пока я не передумал - Ваня засмеялся. - Ага.
       Лиза вопросительно смотрела на мужа, тот молчал, а Ваня напряженно думал, как поступить?
       - Ну, дак, как хотите. Хозяин - барин. Можете и здесь, в машине заночевать. А завтра утром заедете ко мне. Ага. Ну, дак, я пошел. До свидания.
       Время близилось к двенадцати. Небо заволокло тучами. Потянул ветерок. Где-то вдали, на севере, над Москвой слабо блеснула молния. Все предвещало дождь.
       Лиза, в отличие от сникшего мужа, выглядела довольно бодро и решительно. Она, кокетливо улыбалась и с нескрываемым женским любопытством разглядывала высокого, стройного белокурого атлета с типично русским, приятным лицом. Его приглашение переночевать и поужинать нисколько не насторожило и не смутило Лизу, поскольку ничего, кроме естественного мужского интереса к себе и готовности доброжелательного человека помочь им, попавшим в беду людям, Лиза не усмотрела.
       - Ваня, мы сейчас отвезем Вас домой. Вы из-за нас весь вечер себе испортили. Правда ведь! А там...посмотрим.
       Через пятнадцать минут подъехали к его дому.
       - Спасибо, что довезли. Здесь я живу, - сказал Ваня, - Зайдете ко мне? Поужинаем, что есть. А там, как захотите. Вольному - воля. Ага.
       - Ваня, вы к нам очень добры. Мы, конечно, не откажемся от такого Вашего дружеского приглашения. Пойдем, Мотя.
       "Москвич" оставили у подъезда, мотор пока не заглушили, и он тихонько шурхал на малом газу, на холостых оборотах. Они вошли в темный подъезд. Московским гостям холостяцкое жилище почему-то представлялась обязательно грязным, запущенным.
      
       * * *
       Поднявшись же к Ване, они были приятно удивлены видом чистой и ухоженной квартиры, хотя и обставленной скромно, без претензий, простой стандартной дешевой мебелью.
       Через полчаса вскипел чай. Ваня достал кое-что из холодильника, даже бутылку вина. Лиза из своей сумки тоже выложила добротную снедь. Ужин, в результате, получился вполне пристойный. По предложению Вани выпили почти символически за встречу и приятное знакомство.
       Немного поговорили. Выяснилось, что гости заехали в Подольск по торговой надобности: купить надувные матрасы. В Москве таких не нашли, хотя и обошли все магазины спорттоваров. А в Подольске,- пожалуйста, есть в неограниченном количестве, просто навалом. Такие матрасы совершенно необходимы на отдыхе: в лесу полежать, в море поплавать, на даче поваляться. Очень удобно. По ходу разговора Ваня узнал, что Матвей Исаевич работает доцентом на кафедре теоретической механики МИИЖТ, а жена - ассистенткой на кафедре математики того же института. Состоявшееся знакомство с такими культурными людьми Ване весьма польстило.
       Лиза от вина не отказывалась и при этом энергично закусывала. Она раскраснелась, была немного возбуждена и весь остаток вечера проговорила практически одна. Выглядела она вдвое моложе мужа и вполне могла сойти за его старшую дочь.
       Ваня неплохо разбирался в людях, особенно, в женщинах, и поэтому сразу определил, что к мужу Лиза относится с пренебрежением, а, может быть, даже, - с презрением. Это было заметно по многим мелким, но выразительным деталям. Она перебивала мужа на полуслове, часто повторяла "я" или "я решила", она сама вела беседу, не давая высказаться мужу, называла его при чужих людях не по имени-отчеству, а только "Мотя". Муж же, когда Лиза начинала говорить, сразу умолкал, не перебивал и только смотрел на нее влюбленными глазами. По-видимому, существовало нечто, нарушающее нормальные супружеские отношения, делающее эту пару несчастливой, а, может быть, и непрочной.
       Свой интерес к Ване Лиза выражала достаточно прозрачно. Не только словесно. Пока готовили ужин, Лиза хвалила порядок в квартире и чистоту на кухне и, между делом, похлопывала его по плечу, подержала за локоть и за пуговицу рубашки. Наученный прошлым опытом, Ваня держался скромно и, конечно, заподозрил: не объясняется ли такое расположение к нему исключительно материальным интересом раскованной дамочки?
       Лиза сообщила, что у студентов заканчивается летняя экзаменационная сессия, и они с Мотей торопятся подготовить все необходимое, а, главное, машину к поездке в Крым.
       Она с восторгом описывала открытое ими прекрасное место для отдыха - поселок Форос. Это просто райский уголок: чистейшее море, что в Крыму большая редкость и огромный чудесный парк. Попасть же в Форос можно только по знакомству. Вот она, Лиза и сможет, если только Ваня захочет, устроить ему такое знакомство и, вообще, всячески содействовать. Через неделю они уедут в Крым и пробудут там до конца августа. Такой у них длинный преподавательский отпуск.
       Лиза говорила подробно, увлеченно, не останавливаясь. Ваня удивлялся, почему Матвей Исаевич не прервет ее? Однако, слушать эту красивую, раскованную и, в общем, толковую женщину было не утомительно.
       - Дак. Я понимаю, - сказал Ваня, - там хорошее купание, красиво. Ага. Но два месяца лежать на одном пляже и глядеть на море надоест же. Скучно ведь покажется. Верно?
       - Ничего подобного! Вы, Ваня, бывали в тех местах?
       - Нет. Я, вообще, на курортах не бывал. Не приходилось лечиться. Ага.
       - Мы не лечиться ездим, а отдыхать и набираться новых впечатлений. В Форосе и вокруг - красота неописуемая. Об этом не расскажешь, - надо увидеть! Но главное даже не в этом. Там собираются интересные люди, и давно образовались постоянные компании. Они встречаются там ежегодно, каждое лето. Наши знакомые приезжают в Форос уже двадцать пятый раз! Будем отмечать юбилей. Там скучать некогда: прогулки, купания, танцы, спорт и прочее.
       - Дак. Интересно живете. Я сам думал взять в профкоме путевку куда-нибудь. Ага.
       - А зачем куда-нибудь? Я предлагаю Форос. Лучшего места нет. А пока милости просим к нам в Москву. Будем рады. Только дайте знать накануне, чтобы мы успели помыть шею.
       - Ну, дак, если не шутите, подумаю об этом и позвоню. Ага.
       Ване захотелось в тот сказочный Форос, в ту интересную компанию. Хорошо, наверно, беззаботно лежать с красивой подружкой на белом песочке у теплого моря, загорать на солнышке, дышать сосновым воздухом. Посмотреть бы, как умные люди отдыхают! А я - темный человек. Добываю деньги неизвестно для чего? На свои, что ли, похороны?
       Было уже за полночь, когда Лиза спохватилась - надо спать!
       - Славно посидели. Пора бай-бай! Мы пойдем в машину. У нас есть плед, куртки. Будет нормально. Спасибо за гостеприимство. Выберитесь и приезжайте к нам.
       - Конечно, конечно, - напомнил о себе Матвей Исаевич. - Да, чуть было не забыл. Совсем рассеянный стал. Пожалуйста, запишите наш телефон.
       Ваня достал ручку и сделал вид, что пишет, хотя этот номер уже был записан со слов Лизы. Она сказала "Пока", улыбнулась и махнула ручкой. Ваня в ответ тоже улыбнулся:
       - Дак. Зачем Вам, Матвей Исаевич, ночевать на улице? Я вот мигом приберу диван и, пожалуйста, ночуйте себе с Лизой. А могу вас в спальне на кровать положить. Ага. А сам - здесь. Делов всего на пять минут - и готово. Ага.
       Лиза решительно отклонила такое предложение и направилась к двери:
       - Нет. Я уже сказала, - мы пойдем в машину. Нужно и честь знать! Не такие уж мы бессовестные нахалы. Спокойной ночи, Ваня!
       - Ну, дак, смотрите. В случае чего, поднимайтесь обратно. Пущу. Диван я все равно приготовлю. На всякий случай. А с вами было интересно поговорить. Ага.
      
       * * *
       В салоне "Москвича" было прохладно и неудобно. Жужжали комары. Матвей Исаевич выглядел очень усталым и хмурым:
       - Зачем ты ему столько всего наговорила и так настойчиво в Форос зазывала? Он тебе близкий друг? Неловко даже. С моим мнением ты, как всегда, считаться не пожелала. Я для тебя - пустое место. Хоть бы для приличия спросила мое мнение.
       - Да я ничего особенного не предлагала. Человек делает тебе добро. Совершенно бескорыстно. Весь вечер провозился с нами. Вот именно он отнесся к нам, как близкий человек. А ты принимаешь это, как должное. Ну, чисто еврейская неблагодарность. Сколько раз я просила тебя: не относись ко всем русским предубежденно, как к гоям каким-то. Ты бы хоть теплое слово сказал ему. Нет, не догадался. Зато меня вместо благодарности, грызешь. Просто Отелло какое-то не-благодарное! Всегда ты так. Надоело слушать одно и то же.
       - Мне кажется, что именно в моей благодарности он не нуждается. И неприлично даже многократно повторять это твое "большое спасибо". А ты, вообще, с него просто глаз не спускала. Гм-м. Произвел, видимо, неизгладимое впечатление?
       - Чепуху мелешь! Ревнивец несчастный. Ты на меня готов пояс целомудрия надеть!
       - Не распускайся. Мне все ясно. Ладно, заплатим ему - и все. Я твердо знаю: бесплатного угощения никогда не бывает. Всегда чем-то расплачиваются.
       - Он денег не возьмет. Я чувствую. Сразу видно, - порядочный человек. Одинокий. Поэтому ему и интересно пообщаться с людьми. Всем это очевидно, кроме тупых доцентов.
       Характер Лизы отличался неустойчивостью: она часто хандрила, бывала недовольна мужем, умела, а в периоды уныния и не упускала никакой возможности по любому пустяку устроить скандал. Отходила она не сразу и не без миротворческих усилий покладистого Матвея.
       Но теперь, после случившегося дорожного происшествия и накануне предстоящего путешествия в Крым, ей не хотелось ссориться.
       - Не нужно авансом ничего предлагать этому человеку. Лучше скажи ему доброе слово. Оно, как говорится, и кошке приятно. А меня ты опять обидел своими дурацкими подозрениями...
       Вскоре пошел дождь. Крупные капли стучали по крыше и капоту, мешая уснуть. Ко всему,
       стало холодно. Заснули Кравицы незадолго до рассвета...
       Утром, когда уже взошло солнце, потеплело, и пришел, наконец, настоящий сон, по лобовому стеклу постучал Ваня:
       - Подъем, сони! Подъем! Идемте в дом! Завтракать будем. Ага.
       Выглянула заспанная Лиза:
       - Доброе утро. Мы проспали?
       - Нет. Зря вы вчера не схотели в доме ночевать. Было бы много лучше, чем здесь. Ага.
       - В другой раз обязательно поступим именно так.
      
       * * *
       Ваня по быстрому оформил документы на ремонт. Начальник участка спросил:
       - А когда, Иван Афанасьич, должно быть готово. Работы много. Что давать этим?
       - Дак. Делай по инструкции, что положено, но по-людски. И не тяни. Понял?
       - Если очень расстараться, можно к вечеру.
       - Нет, не горячись. Делай по правилам. Срочные работы у тебя есть?
       - Есть, конечно. Как же без этого.
       - Дак. Срочные не откладывай, не нарушай, а этот ремонт сделай к послезавтрему, Ладно? Бери заказ и лишнего не записывай. Только по факту.
       - Понял. Все будет чисто.
       Ваня подошел к ожидавшим его за воротами цеха Кравицам.
       - Дак. Вот вам квитанция. Я договорился. Ремонт большой, сложный. Все, что нужно, я оформил и с мастерами переговорил. Будет сделано с хорошим качеством и быстро. Послезавтра утром. Быстрее нельзя, потому что есть трудности с комплектацией. Ага.- Не удержался Ваня от привычных преувеличений.
       - Ясно. А сколько это стоит? - спросил Матвей Исаевич.
       - Всего, думаю рублей где-то триста. Или даже поменьше. Ага.
       - Очень хорошо. У Вас, я думаю, будут непредвиденные расходы, - несмело заговорил Матвей Исаевич. - Давайте, я сейчас же оплачу! Вы понимаете, Иван Афанасьевич?
       - Дак. Я не жулик, не спекулянт какой-нибудь. Ошибаетесь,- с некоторым даже удо-вольствием разыграл оскорбленную невинность Ваня.- Вы должны оплатить все по калькуля-ции, точно по счету. Взяток я не беру. Обидно даже слышать. Я с вами по-человечески, а вы...
       - Извините. Я не хотел Вас обидеть, Иван Афанасьевич. Ни в коем случае!
       - Ладно. Приезжайте в пятницу часам к одиннадцати. А я пошел. Ага.
       Кравицы были несколько сконфужены, но, в общем, довольны. Подхватив свои сумки, они отправились к автостанции дожидаться автобуса до Москвы. Лиза не смогла удержаться:
       - Вот, видишь. Ты опять ни за что обидел доброго человека. Я же предупреждала тебя: он порядочный, взятка его обидит. Мы уже настроились на отпуск, а ты, как всегда, испортил мне настроение. Теперь надо думать, как загладить твой очередной ляпсус. Обязательно нужно сделать ему какой-нибудь интеллигентный подарок. Подумай хоть об этом. А то опять, как всегда, я должна обо всем думать сама и заглаживать твои глупости.
       Домой Кравицы добрались к полудню. Дел было невпроворот. Главное - подготовка к Форосу.
       Лиза по учебным делам давно уже "отстрелялась" и была завтра свободна. А у Матвея день предстоял трудный: последний плановый экзамен и прием "хвостистов". Этих "должников" набралось немало. С некоторыми из ленивых, наглых и недобросовестных "хвостовиков" иногда завязывались крайне нежелательные нервные переговоры об оценках и стипендиях. Уклониться от таких неприятных разговоров не всегда удавалось. Поэтому четверг обещал быть утомительным. А вечером в пятницу, как было уже давно условлено, подойдут приятели - "крымские отъезжанты". С ними, по традиции, предстоит обсудить дела, которые необходимо незамедлительно завершить дома и на кафедре, а также в Форосе: подтвердить по телефону дату прибытия, пообещать какой-нибудь дефицит из Москвы и убедиться, что хозяйки ждут их, готовы принять.
      
       * * *
       В пятницу, как и было договорено, Кравицы появились у проходной, где их встретил Ваня. Матвей Исаевич уплатил в кассу 278 руб. 53 коп. получил квитанцию и сел в кабину.
       Двигатель легко завелся, работал ровно, не чихал, не "троил". Ваня сел рядом:
       - Посмотрите, Матвей Исаевич, крыло отрихтовали, тормоза отрегулировали, зажигание наладили, нормальный развал восстановили, фару заменили, все подкрасили. Нормально. Ага.
       Матвей улыбался, а Лиза была в восторге оттого, что главное препятствие заплани-рованному путешествию в Форос удалось так удачно преодолеть. Качественно, быстро и дешево!
       - Ваня, Вы просто наш ангел-хранитель: сделали такой подарок, о котором мы и мечтать не могли. Большое Вам спасибо. От души благодарны.
       - Дак. Мы же теперь вроде друзья. Верно? Значит, в трудную минуту надо помогать друг другу. По-дружески. Ага.
       Ваня внимательно посмотрел на Лизу:
       - Дак. Гора с горой не сходится, а люди могут встретиться. Ага. Так что желаю вам хорошей дороги в Крым и обратно. Напишете или расскажите, когда вернетесь, как отдыхали в вашем Форосе? Мне интересно. Ну, учтите - ваша машина, как старушка после лечения: покуда она здорова. В полном, можно сказать, порядке. Ага. А что будет с ней через немного времени, ни один врач не угадает. Если приступ какой с ней случится, и начнет старушка барахлить, давайте ее ко мне. Дорогу уже знаете. Постараюсь помочь. Ага.
       - Конечно, конечно. Машина в порядке, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить, будем надеяться, что не подведет. А о Форосе мы Вам потом подробно расскажем.
       Лизе хотелось еще пообщаться с Ваней. Теперь он казался ей не только добрым человеком и красивым мужчиной, но даже и чем-то интересным собеседником.
       - Ваня, сегодня вечером у нас дома собираются друзья, отъезжающие вместе с нами в Форос. Нужно переговорить о некоторых вещах и попрощаться. Мы с Мотей приглашаем Вас посидеть немного с нами. Будут простые, доброжелательные люди. Мы у Вас в гостях побывали. Так? А теперь Вам по законам дружбы следует заглянуть к нам.
       Ваня призадумался. Он побаивался оказаться в чужой "ученой" компании, где на него будут смотреть свысока, пренебрежительно. Однако любопытство возобладало:
       - Дак. В принципе, спасибо за приглашение. С вами интересно. Боюсь токо: вдруг не к месту буду у вас. Ага.
       - Будете вполне к месту. Гостей ожидаем всего-то человека три-четыре. Запишите адрес. Впрочем, Вам удобнее было бы поехать с нами. Заодно проверили бы, как ведет себя машина после ремонта? Для нас, сами понимаете, это желательно.
       - Ну, дак , понимаю. Ладно. Но с работы уйти могу только часа через два. Есть дела. Ага.
       - Ничего страшного. Мы подождем. Даже найдутся здесь дела. Закупим, например, кое-что для предстоящего путешествия. Через два часа мы вернемся сюда. Договорились?
      
       * * *
       Ваня вышел из проходной почти через три часа. Кравицы ждали его. Лиза пересела на
       заднее сидение, а Ваня устроился рядом с Матвеем Исаевичем:
       - Посмотрим, как ваш аппарат фурычит. Только, давайте, сперва заскочим ко мне. Я по быстрому переодену токо рубашку и штаны. А то ваши гости засмеют. Ага.
       Кравицы не возражали "заскочить" к Ване, и через полчаса он уже вышел из подъезда умы-тый, в белой сорочке и наглаженных "парадных" серых брюках.
       - О! Вы выглядите безупречно. К английскому послу или даже на прием к королеве ехать можно,- заулыбалась Лиза, и они двинулись к Москве.
       "Аппарат" "фурычил" исправно. Пробок в дороге, к счастью, не случилось. В приятных разговорах они незаметно подъехали к дому Кравицов.
       У самого подъезда Матвей Исаевич остановился:
       - Как по-вашему, Иван Афанасьевич, машина экзамен выдержала?
       - Дак. Выдержала. Нормально работает. В штатном режиме, как космический корабль. Ага.
       Матвей Исаевич две дорожные сумки из багажника и ключи от квартиры передал Лизе:
       - Занеси, а я поставлю машину на место. На обратном пути заскочу в ближнюю "стекляш-ку", а то в нашем баре уже образовался дефицит. Я быстро.
       Ваня по-джентльменски взял у Лизы сумки и, поднимаясь следом по лестнице, любовался волнующим абрисом ее фигуры.
       - А где Вы машину держите?
       - У нас недалеко есть кооперативный гараж. Минут десять ехать. А назад - на автобусе или пешком меньше получаса.
       - А когда заявятся ваши гости?
       - Гости придут часа через два, так что я успею приготовить. И Мотя чем-то поможет.
       Квартира на пятом этаже произвела сильное впечатление размерами, а гостиная - еще обилием книг в многочисленных шкафах и настенных чешских полках.
       Лиза засуетилась, стала разбирать сумки и хлопать дверцами кухонных шкафов:
       - Ваня, пожалуйста, не обижайтесь! Я не могу уделить вам должного внимания. Мне, чтобы не опозориться, нужно срочно сделать кое-что на кухне и успеть переодеться. Ей-Богу, с большим удовольствием я посидела бы и поговорила с Вами. Есть о чем.
       Она погладила Ваню по плечу, увернулась от ответного движения его руки и убежала на кухню. Ваня сел в кресло и стал наблюдать за ней через открытую дверь.
       - Вы на меня не смотрите, а то я смущаюсь, и могу что-нибудь уронить, - она засмеялась, как совсем молодая девушка, хотя теперь было заметно, что ей далеко за тридцать, а, может быть, и полных даже сорок.
       - Дак. Я не хочу беспокоить Вас. Но Вы очень пригожая. Приятно смотреть...Ну, красиво на кухне работаете. Ага.
       - Красиво работаю или...
       - Конечно, или. Вы очень красивая. Не сердитесь. Если я чего ляпнул невпопад, не обижайтесь на меня. Я от души. Что подумал, то и сказанул. Ага.
       - Мне не на что обижаться. Хорошие слова любой женщине приятны. Давно я таких слов не слышала. Спасибо. Вы, вообще, симпатичны своей прямолинейностью. Ладно. Чтобы не было скучно, почитайте пока что нибудь или альбомы полистайте. Если хотите, я дам Вам сти-
       хи о Форосе. Мотя написал. Мы их поем иногда. Дать Вам эти стихи?
       - Ага. Дайте. Иногда я читаю стихи. Вот мне нравится Есенин и Маяковский. Интересно будет и про Форос почитать. Ага.
       Лиза вытерла руки о фартук, заскочила в гостиную, вынула из ящика и протянула Ване самодельную тетрадь, сшитую из машинописных листов. На обложке большими красными буквами было выведено: "Форосские песни".
       - Читайте. Не понравится, отложите и полистайте альбомы. Там хорошие репродукции. Ваня раскрыл тетрадку и на первой странице прочел:
      
       БАЛЛАДА О ПРЕКРАСНОМ ФОРОСЕ Посвящается Е.
       Я сижу у моря, на пляжу
       И в морскую даль задумчиво гляжу.
       Набеги быстрей, прозрачная вода,
       Смой печаль мою с бедою навсегда!
      
       Тот счастливым не бывал,
       Кто Форос не повидал.
       Вергилий. "Крымские каникулы".
       Перевод Самуила Сазонова
      
       Расскажу друзьям болезным
       И отвечу на вопрос:
       Почему им всем полезно
       Летом наезжать в Форос?
       Матвей ХVII
       А в Форосе благодатная земля,
       А в Форосе море чисто, как слеза,
       Там под жарким солнцем млеют загоревшие тела.
       И пускай не обижаются на нас
       Ялта, Сочи, Мухалатка и Мелас,
       Если только о Форосе мы расскажем в этот раз.
       Припев: Ах, Тессели, Кецавели.
       О, Форос, благословенный край!
       Приезжайте в Крым, ребята,
       Кто при жизни хочет в рай.
       О Форосе знали греки и Нерон,
       Первый Петр и Десятый фараон:
       Все в Форосе прожигали летний отпускной сезон.
       Развлекалось здесь немало рыцарей,
       Куртизанок, шулеров, богатырей,
       Все спускали у хозяек: марок, фунтов и рублей
       Припев.
       В отпусках бывало дел невпроворот:
       Развлечений и услад водоворот:
       Ели, пили, веселились дни и ночи напролет
       А с собой вельможи брали холуёв
       Для обслуги и устройства оргиёв,
       Но в Форос не допускали посторонних фраеров.
       Припев.
       Например, король Четырнадцатый Луй, -
       Знаменитый был во Франции буржуй.
       Он здесь тоже баловался с Помпадурой молодой!
       Но советские настали времена -
       Всех нацменов с Крыма вымели дотла
       И в Форосе основали санаторию ЦэКа.
       Припев.
       И теперь "цекуды" ездиют в Форос,
       Чтоб "козла забить" и обсудить вопрос:
       Почему с Китаем дружба раскололась вкривь и вкось?
       Контингент здесь - все мордаты молодцы.
       Развлекают их затейники, певцы,
       Филармония из Ялты и другие худспецы.
       Припев.
       День-деньской они на коечках лежат,
       О своем партийном росте говорят,
       Водку хлещут и, конечно, сионистов матерят.
       Обожают знаменитостей встречать,
       Куплетистов, космонавтов приглашать,
       Вечерами под гармошку песни века распевать.
       Припев.
       Приезжал сюда однажды на обед
       Знаменитый душелюб и людовед.
       Е.Сазонов врезал "Экстру", посетил их туалет.
       Душелюбовой жене на все плевать:
       Поплыла с "цекудой" в море погулять.
       Чтобы пьяного Сазона гнусной морды не видать.
       Припев.
       И пр., пр., пр.
       Все! Довольно вас от дела отвлекать!
       Будем мы свою балладу закруглять.
       На еврейский пляж, ребята, приходите толковать.
       ( О том, о сем и за жизнь)
       1966г.
      
       Дальше шли не совсем понятные оды, одессы, фильды, мильды, посвященные разным людям и датам. Он, не читая, пролистал тетрадку до конца, поглядывая попутно на Лизу, на ее волнующие формы... А на последней странице тетради стояло:
      
       ПРОЩАНИЕ С ФОРОСОМ (фильда)
      
       И опять сижу я на пляжу
       И печально в даль манящую гляжу:
       Наступает отпуска финал -
       Мне почудилось, что жизнь свою проспал.
      
       Отпуск ждем еще с великим нетерпеньем,
       Чтоб, забыв про все, купаться, загорать,
       Чтобы личные пополнить впечатленья,
       О красивой жизни даже помечтать.
       Повстречались мы в Форосе не случайно:
       Пятый пункт нас свел, еще еврейский пляж.
       И хоть кое-что пока осталось тайной,
       Все ж понятней нам душевный ваш багаж.
       Отыскали, к счастью, райский уголочек:
       Небо ясно, море чисто, как слеза,
       Днем и ночью дует свежий ветерочек.
       Есть в продаже яйца, хлеб и колбаса.
       Раньше были мы трусливей и глупее.
       Очень жаль, мой друг, что юность не вернешь.
       Позабудь печаль! Шагай вперед бодрее -
       Ничего туда с собой не унесешь!
       Почему так мало в отпуске мечтаем?
       Почему о смысле жизни всё молчим?
       Потому, друзья, что мы не понимаем,
       Для чего на этом свете все торчим.
       Как бездумно дни и ночи пролетели!
       Но окончен срок, - и вот, уходим мы.
       Покидаем горы, море и Тессели,
       Сосны, берег и накат морской волны.
       Что ж, прощайте, до свиданья, дайте руки
       Веселей на плечи вскиньте рюкзаки!
       Чрез годы, дни иль месяцы разлуки
       Может наши еще встретятся пути?
       Не тужите, вы прекрасно загорели.
       Вспоминайте иногда своих друзей
       На работе, в туалете и в постели
       Ваш Эм. И. Кравиц, - елки-палки, и о-кэй!
       1975г.
       Это стихотворение было понятно и, само по себе, тоже вызвало желание побывать в таком, видимо, чудном месте да в культурной компании.
       Читать дальше расхотелось. Стало неинтересно. Ваня отложил тетрадку и взял с полки большой альбом "Эрмитаж. Шедевры живописи". Он увлекся рассматриванием репродукций. Не заметил даже, когда возвратился Матвей. Затем он стал листать другой альбом: "Шедевры живописи Государственного русского музея". И этот альбом произвел впечатление.
       Хозяева тихо переговаривались на кухне. Потом Лиза подошла и спросила, не скучно ли?
       - Дак. Не скучно. Я такие картины в первый раз вижу. Красиво. Ага
       Затем он взял в руки тяжеленный большой альбом "Иероним Босх". Здесь картины его совсем потрясли: какие-то, гадкие, отталкивающие лица, мерзкие чудовища, чертовщина, гнусные истязания отвратительных существ. Все было необъяснимо и страшно. Непонятная фантастика. Зачем это? Что все это значит? Надо будет с кем-нибудь понимающим поговорить об этих картинах. Он пораспросил бы Лизу или Матвея, но они были заняты на кухне и не готовы, конечно, к просветительской беседе. Ваня задумался и даже расстроился оттого, что так мало знает. Из кухни вышел Матвей Исаевич:
       - Пока труженица плиты закругляется, я тут стол накрою.
       - Дак. А я хочу пока позвонить своему другу. Он в Москве. Можно?
       - Пожалуйста, Иван Афанасьевич. Телефон в прихожей.
       Ваня позвонил, и когда услышал: "Альо. Вас слушают", сообразил, что это Рита и назвал себя. Она любезно заговорила:
       - Я знаю Вас. Только отчество забыла. Аркадий скоро придет. Я передам, что Вы в Москве. Дайте Ваш телефон, он перезвонит. Мне, между прочим, точно известно, что он скажет Вам: "Приходи". Приготовьтесь к этому. Мысленно, конечно. Будем ждать. Всего.
      
       * * *
       Раздалась модная мелодия дверного звонка. В прихожую вошли, шумно здороваясь, двое нестарых мужчин и очень моложавая дама:
       - Матвейчик, привет! А где твоя Лизаветочка прячется? Давно с ней не общалась! Мы, как видишь, сразу откликнулись на ваш призыв. Держите. Хоть программа предстоит и сокращенная, но "Птичье молоко" все равно в наличии. А как же!
       Дама вручила подошедшей Лизе коробку, перевязанную голубой ленточкой. Мужчины по-целовали хозяйке ручку и передали Моте пузатую бутылочку "Наполеона". Мотя улыбался:
       - Заходите. А где же ваши "пушки заряжёны"?
       - Очень заняты сборами. Поэтому откомандировали нас. А где твоя барышня?
       - Барышня на даче, у бабушки. Они приедут завтра. Все! Идемте за стол.
       Все из прихожей перешли в гостиную. Лиза встала рядом с Ваней, взяла его за локоть:
       - У нас сегодня гость. Представляю: наш с Мотей новый друг Иван Афанасьевич. Редкий
       по доброте и бескорыстности человек. Прошу любить и жаловать.
       Лиза назвала пришедших и добавила: "Наши старинные друзья". Ваня молча пожал всем руки. Он не запомнил имен, чувствовал себя стесненно и не знал, о чем с ними говорить. Гости же были раскованны, словоохотливы и вежливы. Они быстро разговорили Ваню и за пять ми-нут выяснили, кто он, чем занимается, почему так быстро и крепко расположил к себе хозяев. Кроме того, гости поинтересовались: не намерен ли и он летом побывать в Крыму?
       - Дак. Еще не знаю. Нужно с этим делом разобраться. Ага.
       Пока Лиза с Мотей бегали на кухню и завершали подготовку стола, гости завели между собой специальный разговор, не обращая больше внимания на Ваню. Им, оказывается, предстояло по заданию завкафедрой разработать к зимней сессии методические пособия для нового автоматизированного компьютерного класса, который недавно оборудовали обучающими и экзаменующими машинами. Из разговора следовало, что эта работа засчитывалась им не только, как методическая, но и как научная, в чем они были крайне заинтересованы, Весной будущего года им предстояло переизбрание на следующий срок, и каждый, даже пустяковый, научный труд шел в зачет. Времени же до конкурса оставалось мало, научного задела не было, вследствие чего и возникло беспокойство, которого они не скрывали.
       Наконец, все успокоились и уселись за стол. Выпили за новое знакомство, за приятное путешествие в Форос: "Дай Бог, чтобы не хуже, чем в прошлом году". Языки развязались. Гости прикидывали, сколько и какие именно из старых знакомцев приедут в этом сезоне, как разместятся, как следует устраивать походы на Байдары, в Южное, Мухалатку, на Сарыч и в Севастополь. О Ване сразу забыли. Только Лиза наклонилась к нему, подышала в ухо и снова обещала написать о ситуации на месте, особенно о возможностях съема комнаты.
       Ваня заскучал, ощутил себя лишним в этой компании и раздумывал, как бы поскорее сбежать? И когда он совсем затосковал и был готов откланиваться даже без всякого повода или по причине, например, позднего времени, зазвонил телефон. Лиза крикнула из прихожей:
       - Иван Афанасьевич, Вас отследили и разыскивают.
       Звонил Аркадий и приглашал заехать на часок: давно ведь не виделись. Ваня обрадовался открывшейся возможности, ответил: "Сейчас выезжаю. Ага". Он заглянул в гостиную и махнул всем рукой: "До свидания. Надо срочно ехать".
       Лиза открыла дверь и, широко улыбаясь, протянула руку:
       - В любом случае мы еще увидимся. Правда, Ваня?
       Ваня утвердительно кивнул и, когда за ним закрылась дверь, с облегчением вздохнул.
      
       * * *
       Аркадий встретил Ваню по-дружески радушно:
       - Здорово, старик! Рад видеть тебя. Вот, как раз, мои женщины! Что постарше - Фаина - жена, а которая помельче, - сестренка Рита. Обе хороши. Одна другой краше. Что скажешь?
       - Тоже скажу, что краше. Риту я помню еще вот такой маленькой. Ученицей была. Здравствуйте, - Ваня заулыбался и пожал обеим женщинам руки.
       Фаина в ответ изобразила сдержанную улыбку, а Рита потащила Ваню в комнату:
       - Вы солидный человек и в то же время друг моего брата. Как мне называть Вас? Иван
       Афанасьевич или уважаемый товарищ Казанов?
       - Разрешаю вам, ну, тебе - называй, как хочешь. Но лучше: "Дорогой Ванюша!". Согласна?
       - Для начала неплохо. Что, Вас все женщины так называют?
       - Дак. Что ты!. Только те, кому сам разрешаю... После испытательного срока. Ага
       - А почему мне можно досрочно и без испытаний?
       - Дак. Это же ясно: я знаю тебя почти с пеленок. Только что на руках еще не носил. Ага.
       С Ритой говорить было легко. Она непринужденно поддерживала приятную беседу, придавая ей желаемый игривый оттенок. Аркадий мимоходом заметил: "Да у тебя, Ваня, оказывается,- все задатки разговорчивого Дон Жуана". Рита рассмеялась:
       - Какой там Дон Жуан! Он просто Джовани Казанова! Однако, имя обязывает!
       - Слушайте, ребята, вы что-то не то мне клеите. Я не врубаюсь. Еле же школу кончил. Ага.
       - У тебя, дорогой Ванюша, от природы - Божий дар. Я чувствую это.- не унималась Рита.- Ты скоро начнешь врубаться. Просто наша школьная историчка была плохая. Многого, к сожалению, нам недорассказала. Зато я могу в свободное от работы время прочесть пару-тройку полезных лекций на волнующие темы. Согласен? Между прочим, Ванюша, мне интересно, у каких таких знакомых ты прожигаешь вечера?
       Ваня подробно рассказал историю своего знакомства с Кравицами, о их ежегодных поезд-ках в поселок Форос, какое-то особенное место, где собираются культурные московские компании, об альбомах неизвестных художников, о чудищах какого-то Босха и о том, что его, Ваню, те знакомые, точнее Лиза, настойчиво приглашают в Форос.
       Фаина молчала, Аркадий и Рита слушали внимательно и задавали вопросы. Особенно интересовалась подробностями Рита:
       - Ваня, не обольщайся.- Не унималась она. - Те Кравицы интересуются тобой только потому, что их старая машина разваливается и, к тому же, хозяйка, видимо, достигла бальзаковского возраста, а отношения с мужем не складываются. Учти, мир держится не на чернышевских утопических идеях, а на личном интересе. Больше ни на чем! В этом уверены мои умные друзья, знающие политэкономию, психоанализ, разные передовые науки и модные теории.
       Аркадий развел руками:
       - Ты для чего заговорила так умственно? Почему в ударе? Что случилось?
       - А чего непонятного? Допустим и в ударе. А что такого? Меня Ванюша вдохновляет. Все в мире - чистый Фрейд. А конкретно: простая советская Галатея хочет вытесать Пигмалиона. Пусть русского. Из подручного материала. Вот она пытается произвести впечатление. Благоприятное, естественно. Иначе предполагаемый Пигмалион не откликнется на призыв Галатеи. и ничего не получится. А это меня расстроит, потому что я настроилась на творческую работу.
       Ваня смотрел на Риту с удивлением и восхищением. Какая умная девка! Хотя и говорит непонятно о чем. Она поумнее и поинтересней Лизы, а к тому же, молодая и заводная.
       - Рита, я в университетах не учился. Не гони волну. Ага. Говори понятно, без закидонов, по рабоче-крестьянски. Растолкуй мне по-простому, а то я давно забыл все, чего не знал. Ага.
       - Если захочешь, поговорим и по-простому. А пока, - о другом. Мы тут как раз перед твоим приходом размышляли об отпуске. Я хотела бы провести отпуск в красивом месте и в симпатичной компании. Может случиться, что именно Форос - правильный вариант. Мы уже наслышаны о нем. Мир такими слухами быстро полнится.
       - Не искажай, Рита, - неожиданно возразила Фаина.- Нам с Аркадием как раз хочется отдохнуть не "дикарями", а нормально, по путевке, в санатории или в хорошем доме отдыха. Чтоб никаких забот о кормежке и бытовых удобствах. Ну, а скучающую молодежь, любителей приключений и острых ощущений наверно привлекает Форос. Дело вкуса.
       - Мнения расходятся. По понятным вам причинам, - сказала Рита.- Я предпочитаю вариант типа Форос. Каждый выбирает для себя веру, женщину и меч для битвы. Ну, а кто - еще мужчину и лезвие для бритвы. Не хочу спорить об очевидных пустяках.
       Пока я успела сделать два полезных вывода. Первый, - Ване надо побывать в музеях и прочих общеобразовательных учреждениях, которые имеются только в Москве и Ленинграде. За чисто символическое вознаграждение предлагаю себя в экскурсоводы или гиды. Могу поговорить о классиках, импрессионистах, о Босхе, Ренуаре и прочих корифеях, если меня, понятное дело,- ха-ха,- прислонить к теплой стенке. Почему предлагаю? А потому, что Ванюша - благодарный и, по-моему, перспективный во всех отношениях слушатель. Второй вывод: мне захотелось познакомиться с той, форосской, компанией. Особенно с хозяйкой разбитого "Москвича". Обязательно. Спросите, для чего? А для того, чтобы либо примкнуть к интересным и полезным людям, либо бить врага на его же территории. Всего вы не осмыслите, это сверх вашего понимания. Прямо на глазах стареете и не воспринимаете новых мировых идей: ни житейских, ни социал-, ни национал-, ни либерал-, ни сексуал-демократических.
       Аркадий не выдержал и подошел вплотную к Ване:
       - Слушай, старик. Относись осторожно к трескотне этой болтливой малолетки, моей сестры. Она всадница лихая, скачет, не разбирая дороги, не оглядываясь по сторонам, и рубит с плеча. Слова летят впереди мысли. Наслушалась тлетворной западной пропаганды. Учти. А ты, Ритка, кончай свой треп. О тебе могут плохо подумать. Даже добрый Ваня решит, что ты легкомысленная, скажем, девица. Ну, все! Садимся за стол, чай в жилах стынет.
      
       * * *
       После чая Рита сразу засобиралась:
       - Уже поздно. Вам, старички, пора на покой! Аркаша, Фаиночка, вам время - в постельку, баюшки-баю, а я поплетусь в свое гнездо раз...чуть не сказанула, пс-с-с.
       Ваня тоже встал из-за стола:
       - Дак, И я пойду. Душевно поговорили. Ей-Богу. Я очень даже рад, что пришел. Друзей-то у меня, в общем, нет. Теперь приглашаю вас к себе. Обязательно приходите, когда сможете. Ага. Я к этому всегда готов, как юный пионер. Поглядите, как я живу. Ага. Ну, до свидания.
       - Будь здоров, старик. Хочешь для самообразования и расширения кругозора почитать приличную книжку? Вот, бери "Золотого теленка", если не читал, конечно.
       - Не читал. Но слышал где-то. Почитаю. Спасибо. Ага
       На улице Рита взяла Ваню под руку, и они пошли к проспекту Мира, к метро.
       - Дак. Ты умница, Ритка. Много чего знаешь. Я очень зауважал тебя. Ага.
       - Не лучший комплимент для женщины. Учти.
       - Не понял. Ты и вправду умная. Чего тут обидного? Ага.
       - Не понимай все прямолинейно. Заметь на будущее: женщины больше всего ценят в себе не ум, а телесную красоту! Красоту! Вот, что для них главное.
       - Ну, дак ты, в самом деле, умная да еще и красивая. Очень. Я правду говорю. Ага.
       Ваня притянул Риту к себе и поцеловал в щеку. Она рассмеялась:
       - Люблю натуральных людей, без притворства и хитростей. В действительности же я не умная, а просто восприимчивая, и, возможно, немного нахватанная. Всякую чепуху принимаю на веру и запоминаю. Что-то остается в голове из книг, а что-то и от умных мужчин. Они попадаются на жизненном пути, но, к сожалению, реже, чем хотелось бы. Мне, все же, везло. Попадались. Ну, пока. Пойду на метро, а там, дальше недалеко, пешочком.
       - Дак. Я провожу. Не хочется тебя отпускать. Ты не против? С тобой интересно. Ага.
       - Ванюша, пожалуйста, не талдычь все время свое "ага". Забудь. Ты засоряешь свою речь. Следи за речью. А мне с тобой тоже неплохо. Не могу пока объяснить, почему?
       Они поднялись из метро "Сокол" на поверхность, прошли мимо ларьков и свернули налево. Минут через двадцать, прощаясь с Ритой у ее дома на ул.Песчаной, Ваня со вздохом сказал:
       - Я не буду напрашиваться в гости. Робею немного. Смешно даже, но факт. Ты какая-то не, такая, как другие, Аг... Боюсь показаться тебе чукчей или черно...чушкой черномазым, что продают мимозу на переходах. Тогда у меня шансов на тебя не будет никаких. Покуда, Ритка-Маргаритка, побудь около меня немного, не уходи. Потерпи немного. Я постараюсь как-нибудь от тебя, ну, поднабраться. Вот уже стараюсь не "агакать". Заметила?
       - Скажи честно, чего бы ты сейчас хотел? Только не выдумывай ничего.
       - Чего бы хотел? Ну, взять тебя на руки, как ребенка, и унести в лес. Ходить так целый день и рассказывать про свою жизнь. Ничего не таить. И тебя слушать. Про то, что есть и что было раньше. По правде, без брехни. Потом найти зеленую полянку и залечь в обнимку с тобой. Ага.
       - Если ты сказал искренно, то это трогательно. Я поверила. Спасибо. Честно говоря, не помню, когда так просто, без тормозов разговаривала с посторонними людьми.
       - Дак. Я вроде бы и не совсем посторонний. Давно уже приметил тебя. Да.
       - И то верно. Выходит, хорошо, что встретились. Прислушайся к моим рекомендациям. Не поддавайся заигрываниям мадам Кравиц. И еще, познакомь нас. Подумай, как.
       - Дак. Чего там думать? Я попрошу ее объяснить Аркадию или его жене, как устроиться в Форосе? А ты позвони, передай привет, а дальше сообразишь. Номер телефона у тебя есть.
       Он обнял Риту, поцеловал в обе щеки и, не оглядываясь, быстро зашагал обратно, к Соколу. Его охватило легкое волнение, как бывает в ожидании чего-то нового и радостного.
       Позже, сидя в полупустом вагоне метро, он почувствовал себя одиноким и утомленным. Ощутил, как быстро, незаметно и неинтересно проходят его годы, как улетает жизнь. А для чего живу? Жду, когда счастье само свалится на голову? А в чем счастье? Не в работе же, которая зависит от начальника. Захочет, и в миг прихлопнет меня, как муху. Газетой. Теряю дни и годы ни на что. Не стараюсь достичь чего-то, как те же Аркадий или Рита. Остается одна радость - бабы. Неплохо вроде. Сами в руки идут. Но радость от них минутная. А потом пусто внутри. Мои бабы интересны на одну ночь, ну, - на месяц. И забываются. Остаются только печльные воспоминания о собственной глупости, еще обиды и унижения. Пройдет немного времени, и вся эта карусель надоест мне. Пропадает интерес. А бабы, что привязываются, имеют свои планы: захомутать и переделать в слугу подкаблучного. Тогда все, прощай, свобода! Умка чуть было не затоптала. А я, идиот наивный, верил ей. Наука на всю жизнь. Да-а, найти хорошую жену, - что иглу в стоге сена. По молодости лет влюбишься, дурак, в первую попавшуюся или в бывалую блядь, которая ловко арканит. Потом не расхлебать ту кашу. Ага.
       Говорят, человек не хлебом единым жив! Но и не бабой единой! А чем жить, не знаю. Плыву себе по течению, как щепка. Не стараюсь грести к какой-то своей цели. Потому что цели-то нет. Из-за этого я и попадаю в разные водовороты. Так жизнь и проходит, как весенняя вода. А на дне остается тина, мусор, разный хлам и отбросы. С этим и живу. И что делать, не знаю.
       Ладно. Пусть я, неуч, не уважаемый человек. Потому жизнь свою могу наладить не умею. Но ведь и ученые, солидные люди часто не могут. И ученый человек по жизни бывает полный дурак, слюнтяй и недотёпа. Вот, к примеру, Матвей Исаевич,- ученый, разные степени имеет, студентов учит, многого достиг, а ведь сразу видно: недотёпа и несчастный человек. Умные слова говорит, хорохорится, а под каблуком ходит. Жена не любит и не уважает его. Только вид делает, хитрит. Артистка. Сразу видно, - влюбчивая. С мужем ей не интересно, а как жить, сама не понимает. Зато точно знает, что красивая и что муж любит ее, а, все равно, с ним не счастлива. Потому, что не любит. Она боится мужу правду сказать, как бы хуже не стало. Ей нравится, что муж заботливый, бегает вокруг нее: тю-тю-тю. Унижается. А это вредно обоим.
       Рита,- она другая. С ней интересно будет поговорить о жизни. Похоже, со мной пока не хитрит, хотя все может потом случиться. Но, сразу видно, - смелая. Если разлюбит,- тут же скажет. Чем-то она притягивает меня. Непонятность в ней есть, загадка. А какая та загадка? Не могу пока раскусить. Одно решил: с ней хитрить не буду...
      
       * * *
       На следующий день Рита позвонила Кравицам. Трубку сняла Лиза:
       - Вас слушают.
       - Добрый день, Елизавета Михайловна. Вам привет от Ивана Афанасьича. Это Маргарита, сестра его друга Аркадия Поджарова. От Ивана Афанасьевича случайно узнали, что вы уезжаете скоро в Форос. Мы с братом и наши друзья давно подумываем об отдыхе в Крыму. Не могли бы Вы дать нам несколько практических советов?
       - Да. Я знаю. Иван Афанасьевич просил меня об этом. Форос - хорошее место. Мы приспособились ездить именно туда. А Вы давно знакомы с Иваном Афанасьевичем?
       - Да, мы знакомы с детства. Он школьный товарищ, точнее, одноклассник моего старшего брата. С ним у нас прекрасные, доверительные, но совершенно не деловые отношения. Я знаю,- он очень честный, обязательный и добрый человек. Во всяком случае, по отношению к нам.
       - Я в этом тоже убедилась, Маргарита. К сожалению, не знаю Вашего отчества.
       - Нет, нет. Я еще недостаточно взрослая и не заслужила столь вежливого обращения. Прошу называть меня просто и со вкусом - Рита. Так вот, у меня просьба. Не смогли бы Вы уделить мне полчасика? Разумеется, не в ущерб собственным планам? Готова приехать после четырех в любую точку Москвы.
       - Мы собираемся уезжать послезавтра. Дел, конечно, много. Но ничего страшного. Сегодня к пяти я приеду в ГУМ за покупками. Вас устроит?
       - Прекрасно. Буду ждать Вас там в пять, как рекомендуют, в центре у фонтана. Для удобства распознавания запомните: на мне будет полувечерняя форма, а именно, маленькое черное платье, красная сумочка и красная шляпка с черным перышком. Ну, что еще? Да. Агенты ЦРУ на встречи надевают, как известно, большие темные очки и размахивают газетой "Правда". Чтобы облегчить нам стыковку, я поступлю так же. Запомнили?
       - Вы заинтриговали меня. Я буду одета проще...
       Дамы явились на место встречи почти одновременно, без опозданий, сразу опознали друг друга и заулыбались, довольные собою. Через пять минут они уже легко и непринужденно беседовали, как давние подружки. Легкий и веселый нрав Риты, ее непринужденность и природный такт нравился всем, кто общался с ней. Между прочим, секретарская служба не только формировала рациональное мировосприятие и учила объективно разбираться в людях. Это работа также помогла Рите освоить и отшлифовать тонкое искусство привлекать к себе внимание и разумно пользоваться расположением посетителей и, особенно, собеседников.
       В настоящее время Рита не обладала ни высоким общественным положением, ни приемлемым материальным достатком. Она считала, что, в борьбе за достойное место под солнцем ей, кроме мимолетной девичьей красоты, можно рассчитывать лишь на собственную предприимчивость и сообразительность. Отличалась же она энергичностью, независимостью и достаточно либеральными взглядами на личную жизнь, которая была, по-видимому, достаточно насыщена. Ее свободное а, частично, и несвободное от работы время уходило, однако, не только на макияж, рациональное содержание и пополнение гардероба, но и, как писалось в газетах, - на культурный рост и расширение общего кругозора. Рита много читала, заинтересованно расспрашивала и внимательно слушала интересных людей. Услышанное же запоминала легко. Поэтому она всегда была в курсе последних внутренних и международных событий и веяний. Она обладала и другими достоинствами: например, искренне полагала, что приличную девушку украшают не только скромность, прозрачная кофточка и короткая юбка, но и знание светских новостей, тенденций в искусстве и в мире отечественной, а особенно, заграничной моды. Еще она умела толково вести личные, светские, а также деловые разговоры, легко переходя при этом с русского на английский и обратно. Поэтому ее высоко оценило руководство. Естественно, собеседников, особенно, мужин, проходивших через ее "руки" на прием к начальнику и в зал заседаний на плановые и внеочередные производственные совещания, привлекало и незаурядное женское обаяние Риты.
       Выходить замуж Рита не торопилась, хотя поклонники у нее имелись в достаточном количестве и не только по месту работы. Видимо, она была достаточно разборчива, раз достойный и окончательный претендент на ее нежную руку и верное сердце до сих пор не обнаружился...
       Итак, дамы, мило беседуя, направились к секциям нарядного женского белья и купальников: нужно было в связи с отъездом в Форос срочно приобрести кое-что из самого необходимого. Лиза была приятно удивлена необычайной осведомленностью новой знакомой с этой деликатной и важной областью товароведения. Впоследствии Рита не раз проявляла разностороннюю эрудицию и охотно делилась с Лизой своими удивительно глубокими познаниями и в других сферах, особенно, в сугубо женских. И это обстоятельство сближало их. Тем более, что в Рите всех с первых минут покоряли ее видимая искренность и постоянная готовность оказать поддержку.
       Вот и сегодня Рита помогла Лизе не только купить, но и довезти все многочисленные покупки домой. Там Лиза познакомила ее с Матвеем Исаевичем и договорилась о переписке и о будущей, после возвращения из Фороса, встрече. На прощание дамы обнялись, расцеловались и в заключение, протерли друг другу щечки от следов губной помады.
      
       * * *
       Проходя однажды в то лето по гаражу, Ваня столкнулся со своим старым знакомцем шофером Конопкой. Тот протянул руку и вежливо поздоровался:
       - Добрый день, Иван Афанасьевич!
       - Здравствуй! Как жизнь?
       - Как-то трудновато стало. Вот хворать начал. Шоферские болезни пошли: то радикулит донимает, то ноги болят. То да се. На пенсию уходить, наверно, пора. Скоро комиссуют меня и спишут вчистую или в слесаря переведут. Там не заработаешь. Ну, и жена сильно болеть стала. По старости. Такая вот жизнь пошла тяжелая. Че там зря говорить. Сами знаете.
       - Вообще, понимаю, хотя мне до пенсии далековато. Нужно еще служить да служить, как медному котелку. А знаешь, почему нам в старости плохо бывает? Не знаешь. А я скажу: потому, что смолоду много глупостей делаем. Ага. Потом не исправишь - время ушло. Не вернешь. Ага.
       - Это правда. Я говорил нашим ребятам: "Смотрите, Иван Афанасьевич - умный человек. Делает все по совести. Зла на людей не держит". Помните, давно дело было, я заложил вас. Глупость, конечно, сделал . Подговорили меня тогда. По совести сказать, давно должен был перед вами повиниться. Так что, простите, Иван Афанасьевич. Извиняюсь. Виноват тогда был.
       - Дак, что там извиняться. Я тогда тоже дров наломал по глупости. Хорошо помню. Разозлился я тада и лишнюю сотню с тебя взял. Зря взял.
       Иван умолк, задумался, понял, что лишнего сболтнул, но все же решительно добавил:
       - Свои долги надо отдавать. Кажется мне, есть даже такая заповедь в Писании. Ага.
       Иван достал бумажник, отсчитал две сотни и протянул Конопке:
       -Задолжал я тебе. Вот мой долг. Бери - твои это деньги. Ага.
       Конопко заколебался и с удивлением посмотрел на Ивана:
       - Что Вы! Зачем? Не знаю даже. Совестно брать просто за так. Пошто даете двести?
       - Дак, я с процентами и отдаю. Чтоб по справедливости. Так правильней будет. Трудно тебе, да с больной хозяйкой. Будь здоров, а я пошел. Ага.
       - Спасибо, конечно. Вы и взаправду совестный человек. А они говорят... Бывайте здоровы.
       Несмотря на сожаление о потерянных деньгах, Иван почувствовал некоторое внутреннее облегчение и даже немного зауважал себя: вот так, походя, поступил, как порядочный человек.
      
       * * *
       Рита произвела на Ваню сильное впечатление. Она не выходила из головы, и через несколько дней он позвонил ей, и договорился о встрече в субботу у метро "Сокол", напротив входа в большой гастроном. Ваня пришел рановато, оглянулся. Недалеко, у самой трамвайной остановки несколько женщин торговали цветами. Одна из них, самая развязная, упорно, но, впрочем, почти ненавязчиво предлагала проходящим мимо мужчинам "взять" у нее прекрасный подарок для любимой девушки. Ваня без колебаний, даже с удовольствием купил самый красивый на его взгляд букет неизвестных ему красных цветов. Вернувшись на "свое" место, то есть ко входу в гастроном, он сразу заметил идущую к нему улыбающуюся Риту. Как молода и красива она была! И одета в необычно яркое черно-красное короткое платье. Ване показалось, что все оглядываются на нее, а мужчины долго провожают взглядом. Она, безусловно, была красивей всех снующих вокруг женщин.
       Ваня протянул ей цветы и поцеловал в щеку. Она прижалась носом к его щеке и прошептала:
       - Ну, Ванюша, ты сразил меня. Спасибо. Люблю красивые цветы. А ты еще красивей!
       - Что ты, Ритка-Маргаритка. Вот ты красавица! Это да! - он обнял ее и слегка прижал к себе.
       - Давай, Ванюша, в кино с тобой сходим, как дети. Посидим рядом. Ха-ха. А серьезно: идет старый, но известный итальянский фильм. Ему тридцать лет. А я пропустила, но читала о нем. Режиссер,- может, слышал? - Ренато Кастеллани, получил первый приз на каннском кинофестивале. Короче, пойдем? Согласен?
       - Давай! Тем более, целых два часа побудем вместе. В смысле посидим рядом. Ага. Только я тебя за руку держать буду. Чтоб не убежала. Иначе я не согласен.
       - Покоряюсь. Так и быть. Жертвую своей рукой. Пошли.
       Рита, видимо, все спланировала заранее. Маленький кинотеатрик, в котором повторным показом шел фильм "Два гроша надежды", находился рядом в небольшом старом доме, отделенным от входа в метро несколькими ларьками, и был он больше похож на сельский клуб.
       Маленький зал оказался полупустым. Весь сеанс они просидели молча, рука в руке. Фильм был интересный, пронзительно печальный. Риту неожиданно взволновала извечная жизненная история о бедных влюбленных. Особенно тронули заключительные слова, и она нашептала их Ване, почти касаясь губами его уха:
       - Если Бог есть, он должен дать нам хоть на два гроша надежды. Без надежды нельзя жить! Это, Ванюша, может быть, и о нас. Ты понял?
       Свет в зале зажегся внезапно. Рита вышла на улицу, притихшая и взволнованная:
       - Ну, что, Ванюша, не жалеешь, что пошли сюда?
       - Хорошее кино. Интересное. Не жалею. Честно говорю. После такого кино хочется и о своей жизни подумать. О главном. Честно говорю. Аг...
       - А что же в жизни, по-твоему, главное?
       - Ты задаешь мне детский вопрос. Для проверки или на засыпку? Да?
       - Нет. Я серьезно. Скажи искренне, что главное в жизни?
       Рита взяла его за руку, и они направились к Песчаным улицам, потом свернули вправо, к большой клумбе на развилке Ленинградского и Волоколамского шоссе.
       - Ну, так скажи, что главное? - повторила она свой вопрос.
       - Дак. Скажу. Вот, посмотришь такое кино или почитаешь книгу, и покажется тебе, что главное в жизни - любовь, Верно? Там красивая девка. Да еще сама в руки идет. Ну, конечно, он полюбил. Обои молодые, кровь играет и все такое. Они ведь каждый день в обнимку голышом спят. Да вряд ли и спят. Конечно, у них любовь! Ну, поживут они какое-то время, привыкнут друг к дружке. Но человек же не машина. Проходит понемногу горячая любовь. Правда ведь. Но потом и в старости эту девку тоже любить надо. Он начинает замечать: то не так, это не так. И видит, что уже поднадоел ей. А дел у нее всегда много: по дому, с детьми. Устает, конечно. И начнет она его под свой каблук загонять, командовать да приказывать. Обои недовольны станут. И жить так дальше нельзя, и бросить жалко. Вот, я с женой развелся. Давно уже. Сперва вроде и любовь была. Честно сказать, дурная любовь, по глупости, но горячая. Точно. А потом осталась одна злость. Да. Правда, моя жена еще и хахаля себе завела, начальника богатого. Вот как бывает. Один умный человек, Терентьев его фамилия, написал свои "Заповеди", вроде бы шуточные: "Не женись", "Не давай взаймы", Ну, и другие. Я читал в "Литературной газете".
       - А ты читаешь "Литературку"?
       - Дак. Читаю. А что такого? Читать люблю. А то скучно жить.
       - Ну, ты вырос в моих глазах. Молодец.
       - Ты как-то обидно хвалишь. Я думал, - ты умнее. Ну, да ладно. Прощаю, потому что сказала без хитрости, не подумавши. Это, как раз, и хорошо.
       - Учти, "Заповеди" написал не какой-то Терентьев, а пророк Моисей. Слышал?
       - При чем тут Моисей! Я о другом тебе сказал. Об ученом, умном мужике.
       - И Моисей умный был мужик.
       - Слушай, Ритка, я так и обидеться могу. Чего ты со мной, как с дурачком, базаришь? Очень ученая, считаешь, да? Я постарше тебя и побольше в жизни понимаю. Насмотрелся. И все ваши бабские фокусы понимаю. Просто не умею по-ученому языком ляпать. А твой Моисей и не мог написать: "Не женись!". Ни за что! Поняла?
       - Ой, извини, Ванюша. Я не права, конечно. И хорошо, что ты так твердо поставил меня на место. Еще один плюс тебе. Я уверена, что мужчина, точнее, муж или близкий друг, должен быть старше, опытнее, мудрее. Это лучше, чем шнурок зеленый. И я, очень рада, что ты умней, чем показался поначалу. И характер... Слушаю тебя. - Она прислонилась к его плечу.
       - А что я хотел сказать? Да. Не понимаю я, какая она, эта настоящая любовь, и для чего человек живет. Мне бабы, извиняюсь, женщины, нравятся. Очень даже. В них большая приманка. Это хорошо, а то род человеческий переведется. Особо сильна та приманка для молодых да глупых.
       - А ты себя молодым не считаешь?
       - Да вроде молодой еще. Но кроме этой женской приманки, должно еще что-то быть. Для души. Вот, живут знакомые мои Лизавета с Матвей Исаичем. С виду все у них хорошо. Оба ученые, культурные и все такое. Грубого слова друг другу не скажут. Он ей по дому помогает даже. Продукты принесет, стол накроет. Ага. Сам видел. Но, по правде, они несчастные люди. Сразу видно. Только, думаю, они сами себе о том боятся сказать. Ну, не хотят признаваться. Вот присмотрись, если еще свидишься с ними. Он ей опостыл. Точно. По мелочам вижу. Аг...
       - Ну, ты, Ваня, просто прорицатель. Чего же им не хватает?
       - Знаешь, чего всем нехватает для счастливой жизни?
       - А ты знаешь, чего всем нехватает?
       - Дак. Многим не хватает откровенного разговора. Не хотят понять друг друга и с первого дня боятся говорить в глаза все, что думают друг о друге. По доброте ли, чтоб не обидеть, по глупости или по расчету, чтобы выгоду иметь. Ну и прощать друг друга не умеют. Ага.
       - Ты в жизни так и поступаешь? Прощаешь? Откровенно все говоришь? Скажи честно.
       - Ну, мы же еще мало знакомы, чтоб вывернуть душу изнанкой. Времени еще у нас мало было для таких разговоров. Но, если дружба наша станет настоящая, то, конечно, все тебе буду говорить точно и без брехни. Не сомневайся. Это трудно, но зато потом бывает легче жить. А почему мне трудно говорить? Да потому, что боюсь потерять тебя. Очень не хочется, чтобы ты прямо так, сразу, не разобравшись со мной, ушла. Ну, бросила меня.
       - За откровенность - спасибо. Хорошо объяснил.
       - Конечно, хочу казаться получше. Учти. Я больше твоего в жизни повидал, много горечи накопилось. Жалею, что учился мало. Хотя человеку ученому, жизнь может показаться еще горше, чем неученому. Он заране все знает. Вот, человек до самой старости работает, чтобы прокормиться, и от этого, в общем, радости мало. Потом враз помрет, свезут его на погост. И конец сказке. Как подумаю про все это, так тоска пробирает. Аг..
       - Так может быть жить нужно проще - сегодняшним днем?
       - Тоже плохо. Потому что после сегодня будет завтра. И что завтра делать, если вчера дурость cморозил? Я не понимал жизнь и лез в воду, не спросивши броду. У меня с детства советчиков не было. Отца не помню, мать школу не кончила даже. Вот ты со стариками советуешься?
       - Смотря с какими. Своих не очень слушаю. Например, Аркашу. Он наивный, хотя и старше меня. Тебя слушаю со вниманием, чтобы понять, как наладить открытые и честные отношения. Хотя это, мне кажется, не защищает от всех поражений и разочарований. У меня есть свой печальный опыт. Я не всегда была открыта. Естественные женские хитрости.
       - Почему хитрости естественные? Ты со мной сейчас тоже хитришь? Честно говори.
       - С тобой хитрить не хочу. Знай, что у женщины мысли забегают вперед и всегда дальние планы. Она хочет иметь успешного, любимого мужа, за которым, как за каменной стеной. Иметь хороший дом, здоровых детей. Конечно, мы еще не успели разобраться друг в друге. Нужно время. Но любая женщина мечтает, чтобы с мужем было надежно, интересно и радостно
       - Дак. Я, вроде, не могу быть тебе интересным. Ты знаешь намного меня больше, читаешь книги умные и знакома, конечно, с интересными мужиками...
       - Ты меня не совсем понял. Во-первых, ты красивый, и, как говорится, интересный мужчина. С тобой мы смотримся очень неплохо. Это для любой важно. Во-вторых, ты высказываешь нетривиальные мысли. А, в третьих, я получаю уникальную возможность положительно влиять на тебя и как бы "лепить" кое-что в соответствии со своими понятиями. По доброму, ненавязчиво, по-дружески и даже более того. И мне это интересно. Я расскажу тебе когда-то о Праксителе, Афродите Книдской, Фрине и, главное, о Галатее и Пигмалионе. Может и о чем нибудь другом, если на то будет твое желание. Мне это пока кажется увлекательным творчеством. Что я твердо обещаю - всегда буду с тобой говорить начистоту, "без выкрутасов".
       - Дак. На то надеюсь. А в теорию я не врубаюсь. Знаю только, что годы идут, человек стареет. Что вчера казалась красота, за что умереть был готов - сегодня уже не колышет. Что будет через год, никто не знает. И еще понял, что ты честная и за это уважаю тебя. Ага. Ну, дак, хорошо поговорили для начала.
       Впереди показался мост через железнодорожные пути, и они повернули назад, к ее дому.
       Шли молча, взявшись за руки, и это молчание было не в тягость. Затем обогнули старый корпус МАИ и оказались у автобусной остановки.
       - Ладно, Ритка - Маргаритка, хорошо разберись, кто тебе нужен. Боюсь все же, что скучный я для тебя мужик, малограмотный. Тебе, наверно, поважнее нужен. Если захочешь, пригласи когда-нибудь к себе в гости. Может, я и не откажусь. Ага.
       - Нет, Ваня, ты для меня умный, важный и... красивый. Приглашаю тебя в гости. Вот прямо сейчас. Окажите мне, уважаемый Иван Афанасьевич, честь: проведите этот вечер со мной!
       Она взяла его под руку, прижалась к плечу. А он приложился губами к ее виску:
       - Дак. Спасибо тебе, Маргаритка, за приглашение. Пошли. Первый раз в жизни вышел у меня такой разговор с женщиной. Правда. Ага. Много о чем еще нужно сказать.
       Он замолчал. Один вопрос был бы ему сейчас неприятен, показался бы очень неуместным: "А у тебя кто-то есть сейчас?" Такого вопроса не последовало. И он был за это благодарен Рите, да и сам ни о чем подобном сообразил не спрашивать.
       Так, молча, они шли дальше, к Песчаным улицам, к дому Риты. Никакого плана у Вани не было. Он плыл по течению, погруженный в свои неясные, запутанные мысли. Ему даже показалось, что начинается какая-то новая жизнь. Риту он никак не считал обычной "жУчкой". В ней явно не было той хищности, которую он так поздно обнаружил в Умке. Однако, не было и естественной простоты и прозрачности Гали. Рита оставалась непонятной, манящей, загадочной...
       Лифт остановился на последнем этаже. На полутемную лестничную площадку выходило четыре двери. Рита покопалась в сумочке, нашла ключ, долго возилась, пока вставила в скважину и одним поворотом открыла хлипкую стандартную дверь:
       - Добро пожаловать, Иван Афанасьевич! Вы добрый гость. А добрые гости, как известно, - хозяину честь! Такие таблички иногда в старину приколачивали над входной дверью, а рядом прибивали подкову. На счастье. Посиди чуть-чуть, включи телевизор, пока я устрою цветы, переоденусь и сориентируюсь в сложившейся международной ситуации.
       Из маленькой прихожей, отодвинув занавеску, Ваня вошел в гостиную, совмещенную со спальней. Вдоль стен стояли платяной и книжный шкафы, секретер, тумба с телевизором, диван-кровать, а свободные участки стен были заняты навесными полками
       Ваня вышел на балкон. На не очень темном из-за полной луны небе видны были звезды, а вдаль до самого Тушина - россыпь светящихся окон и многочисленные линии уличных фонарей.
       Казалось, дом бесшумно парит в ночи над городом, летит куда-то далеко, в бесконеч-ность...
       Планов у Ивана по-прежнему не было, и он продолжал плыть по течению. Вошла Рита:
       - Ну что, хороший вид отсюда? Ночью красиво, а днем не интересно, скучно. Особенно осенью. Пойдем на кухню. Самое удобное место для приема гостей именно там.
       Кухня показалась Ване уютной, хотя и очень тесной, метров шесть или семь. Не больше. Газовая плита, навесные шкафчики, холодильник, небольшой столик и угловой диванчик, бросающийся в глаза своей темно-вишневой обивкой под кожу. На плите посвистывал закипающий чайник, и уютно белел свежей скатертью небогато накрытый столик: немного тонко нарезанной колбасы, сыра и початая бутылка золотистого "Токая".
       - Извини, Ваня, бедный экспромт. Я не предусмотрела, не заготовила нужных кормов. Все получилось почти неожиданно. И крепкого ничего нет. И закуска хилая. Ты уж не осуждай меня.
       - Ну тушуйся, Маргаритка. Все нормально. Аг... Я бухать, вообще, не очень люблю. А посидеть с тобой так, тихо, по-семейному - это ж как хорошо! Можно мечтать про такое. Аг...
       - Тогда мы так тихо и посидим, и помечтаем.
       Они долго сидели рядом и говорили о разных пустяках. Каждый вспомнил школьные годы, старых учителей. Затем заговорили почему-то о родителях. Ваня, поощряемый Ритой, долго рассказывал о своей матери, о ее безмерной преданности, которую он лишь теперь по-настоящему осознал. Рита внимательно и поощрительно слушала; задавала к месту наводящие вопросы...
       Время пролетело быстро, и когда Ваня глянул на часы, было уже около трех часов ночи.
       - Дак. Слушай, Маргаритка, ты знаешь, сколько часов уже?
       - Догадываюсь. Засиделись мы, зато поговорили по душам. Так на работу ведь тебе не спешить. Уже воскресенье. Я тебя не гоню. Теперь только надо как-то устроить нашу личную жизнь. У меня на антресолях есть раскладушка. Давай, используем ее по назначению, чтобы переспать.
       Пока Ваня доставал и устраивал себе раскладушку (от предложенного ему дивана он решительно отказался) прошло еще полчаса. Рита улеглась на разложенном диване, погасила свет, отвернулась к стене и позвала сидевшего на кухне Ваню. Ветхое полотно раскладушки не выдержало, однако, веса большого и плотного Ваниного тела и с треском порвалось. Рита вскрикнула, а Ваня рассмеялся:
       - Дак. Сломал тебе мебель. Не повезло. Ха-ха. Теперь до утра буду сидеть на кухне. Пригласи меня за это еще раз. Привезу тебе взамен этой новую, крепкую раскладушку.
       - Все. Значит, нам судьба спать вместе. Иди ко мне. Только подушку свою бери.
       - А может быть, я нарочно порвал? Чтоб с тобой лечь. Я очень хитрый. Да.
       - Ну и правильно поступил. Значит, - настоящий мужчина!
       Ваня улегся рядом, повернулся к Рите лицом и положил руку ей на грудь.
       - Нет-нет. Отодвинься. Вот граница. Дальше ни шагу: граница на замке. А кто с мечом к нам придет, погибнет. На том все стояли и стоять будут. Верно?
       - А я далеко от тебя отодвигаться не могу, а то упаду на пол, ушибу голову и буду дурачок на всю жизнь. Учти, Маргаритка. Я рискую. Ладно. Маленько отодвинусь от границы.
       Все же граница оказалась достаточно податливой, замок раскрылся без особых усилий, без упреков и слез. Потом она крепко обвила руками Ванину шею, благодарно поцеловала и быстро уснула в его объятиях. Рано утром их разбудил телефонный звонок, но Рита трубку не подняла. Они лежали молча, улыбаясь друг другу. Потом он ее снова обнимал, целовал, и их лица светились восторгом.
      
       * * *
       Через два дня Рита сообщила Ване, что начальник отправляет ее в плановый трехнедельный отпуск, и, учитывая это, она согласилась съездить с матерью в Сестрорецк, под Ленинград. Там живет мамина любимая двоюродная сестра и можно "чудно", как они считают, провести время...
       А Ваню теперь все сильнее угнетала тяжелая мысль: "Как поступить с Галей?". Мужские чувства к ней угасали. Сохранилась лишь привычка и чувство благодарности. Он, конечно, высоко ценил ее человеческие качества: доброту, преданность и непритязательность. Но...
       С возрастом она изрядно раздалась, но еще хранила некоторые следы былой красоты. Встречались они с Галей уже, как заведенные, раз в неделю, по средам. Она бывала у него недолго, часов до восьми вечера, а потом уходила домой. Муж, а главное, дети ждали ее. Она не могла оставить их надолго без своей заботы. Давние их привычки и стереотипы изменялись медленно.
       Время же летело быстро. Ее девочки уже стали взрослыми девушками. Муж превратился в инвалида по болезни и состоял, к тому же, на учете в психдиспансере. А Галина голова была всегда забита нескончаемыми бытовыми заботами. Разговаривать с ней было не о чем: всё о пустяках каких-то. Опять же о болезнях, о ценах, о ремонте, о поиске продуктов, одежды, о школьных занятиях, экзаменах и пр. Обо всем этом много раз говорено-переговорено. Галя ничего не читает, даже телепередачи смотрит редко. Понятно: некогда ей, очень занята на работе и по дому. Словом, неинтересно стало общаться с ней. С возникающими время от времени мимолетными увлечениями Ване приходилось таиться. Она, видимо, обо всем догадывалась, но молчала.
       Тягостно и беспросветно было наступившее охлаждение. Нет у них ни общих друзей, ни общих детей. Нет ни регулярных простых бытовых связей, ни совместных воспоминаний, которые чаще всего сближают и удерживают рядом немолодых супругов. Теперь же, с появлением Риты, хрупкое здание их отношений бесповоротно рушилось.
      
       * * *
       Рита позвонила через пять дней после возвращения из отпуска:
       - Привет, Ванюша! Вот я уже дома.
       - Дак. Очень хорошо. А почему не позвонила заране? Я встретил бы, цветочки принес к поезду. По-хорошему. В самом деле, я очень рад, что ты приехала. Соскучился. Ага.
       - Опять "ага"! Не надо. Я не звонила о приезде, потому что знаю: ты занят, на работе. Не хотела нагружать тебя зря. Ты сказал мне, что рад моему возвращению. Я верю, и мне это приятно. Вот чуть-чуть наведу порядок дома, в своих делах, и мы встретимся. Хочешь?
       - Дак. Конечно. Очень хочу.
       - Тогда я позвоню тебе. Скоро. Жди звонка! Жди звонка! Целую. - И повесила трубку.
       К Рите очень тянуло, но Ваня решил терпеливо ждать, не форсируя событий, потому что перспектив их отношений он еще не представлял себе, и поэтому определенного плана не имел.
       Сентябрь начался дождями. Сразу почувствовалась осень. В одинокий тоскливый вечер, когда Ваня досматривал по телевизору скучнейшие "Новости", раздался звонок:
       - Ванюша, привет! Ты свободен? Можно с тобой поговорить?
       - Маргаритка! Хорошо, что позвонила. Заскучал я за тобой. А...
       - Я тоже по тебе соскучилась. Приезжай в следующую пятницу. Сможешь?
       - Смогу, смогу. А что у тебя?
       - Ничего особенного. Втянулась уже в работу. Ну, еще позвонила Кравицам. Они приехали и собираются звонить тебе. Естественно, не они, а именно Елизавета Михайловна. Если не звонила, то вот-вот позвонит. Обязательно, ибо с машиной у них что-то неладно. От своего Фороса они в восторге. Купались, загорали, развлекались, пели-танцевали. Даже мне захотелось поглядеть на их веселую жизнь без забот и раздумий. Давай, сьездим в тот загадочный Форос когда-нибудь.
       Хоть в будущем году... Вот только, что будет с нами через год? А тебе этого хочется?
       - Ой, Ритка, Ритка-Маргаритка! Ты же знаешь, про что я мечтаю. Забыла что ли? Взять тебя на руки и так, не выпуская из рук, гулять по лесу...
       - Да, да. Помню, как ты мне рассказывал о своей мечте. И ничего не изменилось?
       - Дак, Ничего, конечно. Мечта, конечно, детская, но хорошая. Не смешно тебе?
       - Не смешно. Хорошо. Значит, в пятницу. Ближе к вечеру. Буду ждать. Целую.
       А на следующий день Ване на работу позвонила Лиза:
       - Иван Афанасьевич! Здравствуйте! Это Ваша благодарная клиентка Лиза. Хочу отчитаться за поездку. Все было замечательно. Вам непременно нужно повидать Форос. Лучше всего - с нами. Я уже заранее кое с кем договорилась и прекрасно Вас устрою.
       - Ладно, Елизавета Михайловна. Как - нибудь в будущем году поеду.
       В трубке слышался неясный шум, обрывки чужих разговоров, что Ваню раздражало, поскольку означало, что секретарша директора через коммутатор в приемной, подслушивает. Такая возможность, - об этом многие знали,- у нее была. Лиза же, не понимая обстановки, продолжала:
       - Мы ведь уже договорились: называйте меня просто Лизой. Мы хотим пригласить Вас. Будет наша традиционная ежегодная отчетная встреча. Посмотрите фото, слайды. Вообще, поговорим. Кстати, сообщаю Вам, Ваня, что после ремонта наш "Москвич" вел себя прилично. Только на обратном пути, когда мы подъезжали уже к Москве, что-то случилось с двигателем. Я толком не знаю. Мотя расскажет. Когда Вам удобно заехать?
       - Ладно. Я перезвоню попозже. У меня тут дела. До свидания. Ага.
       Вечером Ваня рассказал об этой беседе Рите и заодно попросил ее без особой нужды на работу не звонить, поскольку начальник, служивший одно время в "органах", имеет привычку собирать на сотрудников любой "компромат".
       - А к Кравицам, давай, сходим в другой раз, попозже. Скажу, что пока занят. Бывай здорова, Маргаритка! До пятницы!
       * * *
       В четверг не по "расписанию" заявилась Галя. Была она сильно расстроена. На работе - неприятности, санинспекция составила акт о нарушении в ее буфете санитарных норм хранения пищевых продуктов. Будут штрафовать. Дома неприятности с мужем: он стал совсем псих, гонит ее из дома. Она вдруг расплакалась, обняла Ваню:
       - Как я устала! Все одна, да одна. Все на мне. Не к кому прислониться, хоть на денек. А дочки,- они уже все понимают. Знают, что у мамки хахаль есть и сердятся. Нет у меня места на свете. Никому я не нужна. Вот только ты меня не гонишь, слава Богу.
       Так они долго сидели. Ваня от души сострадал этой любящей и преданной ему женщине, но все же не мог ответить ей словами искреннего сочувствия и поддержки.
       - Дак ты не плачь, Галка. Все как-то утрясется-то. Не горюй ты так. Ага.
       Потом они пили чай. Давно стемнело. Галя немного успокоилась, поцеловала Ваню:
       - Хорошо, что ты со мной. Не уйду я от тебя сегодня. Побуду с тобой разок, как с настоящим мужем. Да. А они пусть без меня обойдутся. Не помрут, небось. Давай пораньше спать ляжем.
       То была первая ночь, которую они провели вместе. Ваня был заморожен. Отвечал на ласки скованно, вяло. Галя об этом ничего не сказала, хотя вряд ли не заметила. Скорее всего, великодушно не хотела огорчать его. А он в это время переживал, что не может позвонить Рите, как договорились.
       Рано утром зазвонил телефон. Ваня вскочил, аж запыхался:
       - Дак, слушает Казанов. Ага.
       В трубку подышали и бросили. А Ваня понял - звонила Рита.
       - А кто звонил?
       - Кто-то наверно ошибся номером, ничего не сказал. Ага.
       В тот день Галя прямо с работы пришла к Ване и пробыла у него до самого вечера.
       - Ну, Ванюша, пора мне и честь знать. У тебя есть свои дела. Будь здоров.
       Она поцеловала его в губы и ушла. А Ваня задумался. Надо было звонить Рите, но рука не поднималась. Что делать, как держаться с ней и на что решиться, он не знал.
      
      
       * * *
       Лишь утром в воскресенье решился Ваня позвонить:
       - Здравствуй, Рита! Добрый день!
       - Кто это? Что-то не узнаю голос.
       - Дак. Ты, что? Это я, Ваня. Иван Казанов. Ага.
       - Ага. Вот теперь узнала. Здравствуй, товарищ далекий. Что нового? Для чего позвонил?
       - Ты не поняла, что ли? Зачем эти выкрутасы? Говори по-людски.
       Ваня начал злиться, и от этого ему становилось даже легче на душе. Как ни вертись, проще всего было ему говорить правду. Все, как есть.
       - Слушай, Ритка. Ко мне в четверг пришла старая знакомая. Она мне много добра когда-то сделала. А теперь сама попала в беду. Ага. А у ней дети и муж больной, - псих к тому же. Выгнал ее из дому. Этой женщине не с кем было поговорить. Вот и пришла ко мне. Дак, не мог я ее погнать. Ей и без того плохо. Не мог я прогнать, как собаку. Не по совести. А ты как раз тогда и позвонила. Ага. Вот такая петрушка получилась. Ты уж прости. Я скоро разберусь с этим. Ага.
       - А почему вчера не позвонил?
       - По правде, тяжело мне с тобой про такие дела говорить. Как догола раздеться. Ага. Но мне
       другие бабы, кроме тебя, не нужны. Ты лучше всех. Не сравнить. Ага.
       - Да перестань ты агакать! А скажи честно, надолго ли я нужна тебе?
       - Скажу честно. Эту минуту, не сомневаюсь, что нужна мне по гроб жизни.
       - Что ты сказал? Говори громче! Какой гроб?
       - Да так говорят. Навсегда, то есть. Аг... А ты-то знаешь, что будет с тобой через год? Может, я тебе опротивею? Ты в том не будешь виновата. Ты человек. Тоже и я. Могу точно обещать: первый я тебя не брошу. Точно. Ага.
       - Я понимаю тебя. По-человечески. Но по-женски мне необходимо все это переварить внутри себя. Разобраться. Ты какой-то упрощенный. Поговорим позже, при личной, как говорится, встрече. Позвони мне вечером через неделю. А за откровенный разговор - спасибо.
       Хотя разговор получился довольно напряженный, Ваня, все же, остался доволен. Раз Рита хочет разобраться и понять его, то это, само по себе, хорошо.
      
       * * *
       На работе дела шли все хуже. Набирала силу "перестройка". Считалось, что она, эта перестройка, идет даже с ускорением. Реальная же экономика двигалась сама по себе, неизвестно куда.
       Для бесперебойного материально-технического снабжения требовалось все больше стимулов, главным образом, в виде денежных "дотаций". А где их брать? Приходилось Ивану всё энергичней "крутиться", то есть энергичней приспосабливаться к новым быстро изменяющимся, как бы рыночным условиям, а именно: брать и давать все бСльшие взятки. Не рынок, а смех один!
       Увеличивался риск вляпаться в какую-нибудь незаконную операцию (или махинацию), поскольку скрывать сущность реально действующих стимулов функционирования системы было уже невозможно. Через руки Вани проходило все больше денег. Основная часть "левых" денег уходила начальству, но немного оседало и в оформленных Ваней сберкнижках "на предъявителя". Давно уже он хотел приобрести себе автомобиль, хоть "Москвича" или "Жигулёнка". Покупать новую или незаурядную машину было опасно. Немедленно возник бы вопрос: "Откуда у агента по снабжению с месячным окладом 150 рублей взялись деньги на дорогую машину?". Оставался единственный разумный выход: купить подержанную машину и довести ее до хорошего состояния на своей базе, оплатив ремонт по всей форме, через кассу. А уж за качеством ремонта он присмотрит лично. Однако пока он даже и на это не решался, боясь "засветиться".
      
       * * *
       Заканчивался уже октябрь 1987 года. Однообразную повседневную жизнь скрашивал теперь необычный, увлекательный, хотя и непредсказуемо развивающийся роман с Ритой. Через неделю после недавнего "нервного" телефонного разговора Иван снова позвонил Рите, и они договорились встретиться утром в ближайшую субботу у почтамта на Кировской улице. Именно оттуда Рита почему-то должна была отправить несколько важных бандеролей.
       На свидание Ваня явился раньше назначенного времени. Чтобы согреться, он вошел в главный операционный зал и сразу заметил у окошка Риту. Он подошел не сразу, сперва полюбовался ею на расстоянии. Увидел, как она просунула в окошко несколько больших бандеролей. Девушка-оператор вынимала содержимое каждого пакета, тщательно проверяла, возвращала обратно в пакет, перевязывала его шпагатом и скрепляла сургучными печатями. Эта процедура продолжалась довольно долго. Ваня подошел ближе и стал ее спиной Риты.
       Она почти тотчас почувствовала его присутствие, обернулась и сразу заулыбалась:
       - Здравствуй! Давно следишь за мной?
       - Ну, здравствуй, Маргаритка! Дак я недавно. Хорошо, что пришла. А писем-то у тебя много!
       - Знакомым выслала заграницу. Просили. Кому словарь, кому справочник и еще кое-что.
       Они вышли из почтамта, повернули направо. Рядом, у Сретенского бульвара, на повороте пронзительно звонил и скрежетал колесами трамвай "Аннушка". На переходе толпились люди. Иван и Рита обошли памятник героям Плевны и присели на свободную скамью. На соседней скамейке старички-пенсионеры играли в шахматы и одновременно вслух осуждали группу стоящих рядом развязных юнцов, которые громко и с матерком переругивалась, мешая шахматистам сосредоточиться на игре.
       - Ты хотел мне что-то сказать, - начала Рита?
       - Дак. Я тебе по телефону и сказал, почему в срок не позвонил. Ты на меня не обижайся.
       - Я забеспокоилась тогда, поскольку считаю тебя человеком обязательным. И вдруг ты не звонишь вовремя. Потом сообразила: у тебя женщина. Из-за этого и возникли у тебя затруднения, понимаю. Теперь думаю о тебе, о себе, о будущем. Я на распутье и ты, понятно,- тоже.
       - Дак я скоро разберусь со своими "хвостами" ага.
       - Со своими женщинами? Или...
       - С одной только. Я скоро решу. Ага. Пойми: не могу я враз прогнать ее, как собаку.
       - Я уже слышала об этом. А других проблем у тебя нет?
       - Ну, дак. Скажешь! Есть, конечно. С работой проблема. Пока работаю. А выгнать или подставить могут за милую душу. В любой момент. Скользкая работа у меня. По сути, я просто снабженец. Это не специальность. Не знаю, что и придумать. Такая проблема.
       - Мое положение посложнее. Здесь, в Союзе, у меня перспектив - никаких. Ни семьи нет, ни надежной работы. Все тоже зависит от милости босса. Я тебе об этом вскользь говорила. Некоторые мои старые подруги и друзья уже свалили за бугор: кто в Штаты, кто в Израиль, а один - аж в Австралию. Страшно подумать. Пишут, что, в основном, довольны. Зовут и меня ехать туда. А я не могу решиться. И мама моя безнадежно больна, здесь останется, и Аркаша. Фаинка ведь русская. Отец ее человек влиятельный и состоятельный. Так она ни за что не уедет. Хотя выпускают, сам знаешь, не только евреев, но и их семьи. Аркаша всегда будет при ней. Понял ситуацию? А я и о тебе думаю. Ты сильный магнит для меня. Что делать будем? Что скажешь?
       - Дак ты же ученая. Захочешь - найдешь себе подходящую работу в Москве! Уверен! Ага.
       - Ты не замечаешь, что евреев притесняют? Мне устроиться найти достойную работу невозможно. Уже пыталась. И еще важная проблема: как стать любимой женой любимого мужчины? Желательно, состоятельного человека. Хи-хи. Как, по-твоему, что лучше: брак по любви или по расчету? Не вырваться из заколдованного круга сомнений! Ой, заморочила я твою и свою голову.
       - Давай, посидим еще, поговорим, может, разберемся по-спокойному. Ага.
       - Я пригласила бы тебя к себе. Но утром приехала мама. Ей плохо. И ОРЗ, и еще кое-что пострашней. Надо бы предупредить. Но, честно говоря, хотелось повидать тебя. Не сердись.
       - Дак. Я не сержусь. Чего там. Дело житейское. Я позвоню тебе и, давай, встретимся. Ага.
       - Хорошо. Звони, приезжай и зла на меня не держи.
       Они подошли к метро "Кировская". Она поцеловала его и направилась к эскалатору, а он стоял а вестибюле метро, смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду.
      
       * * *
       С Ритой Ваня договорился о встрече в ближайшую пятницу. А в среду Ване сообщили, что по его давнему заявлению профком "выбил" на ноябрь льготную путевку в Прикарпатский "печеночно-почечный" санаторий Трускавец. Время, конечно, "недефицитное", - четвертый квартал. Зато санаторий - подходящего профиля. Ваня никогда не бывал в санаториях, и ему давно хотелось испытать на себе прелести курортной жизни, оторваться от осточертевших текущих дел, по-
       забыть обо всех заботах, осмотреться вокруг, развлечься и отдохнуть, как другие люди. Ну и, заодно, полечить печенку, как советовал врач. Неиспользованный отпуск у него имелся. Таким образом, для поездки в Трускавец сложилась исключительно благоприятная ситуация. Но теперь, когда появилась Рита, ехать расхотелось. Затея показалась какой-то неуместной, даже смешной: лечить печенку! Что, он какой-то больной, немощный старикашка? Сгоряча он тут же, профкоме, чуть было не отказаться от путевки. Однако, чуть поразмыслив, решил сперва переговорить с Ритой. Интересно, как она к этому отнесется?
       В пятницу, когда уже начало темнеть, Ваня в парадном костюме, в белой сорочке, при галстуке, с коробкой конфет и бутылкой привычной "Плиски" позвонил в дверь Ритиной квартиры.
       - Заходи, Ванюша! Вау! Ты выглядишь очень элегантно.
       Ваня молча обнял Риту, прижался щекой к ее щеке, поцеловал в шею и долго не отпускал.
       Потом, переведя дыхание, он призадумался и сказал:
       - Дак. Незадача у меня. Врач советовал съездить в санаторий, подлечить печенку. Я давно подал в профком заявление и медицинскую справку. Забыл уже про это. Вдруг позавчера пришла путевка. В санаторий Трускавец. В Карпатах. А ехать-то расхотелось. Вот, если бы с тобой...
       - Ну, нет. Я еще не такая старая, и печенка, тьфу-тьфу, в порядке. Не верю в целебные воды и кишечные процедуры. Да у меня и отпуска нет. Использовала. Расскажи мне о своей печенке и вообще. Снаружи ты, Ванюша, как огурчик. Любо-дорого смотреть. А о твоей личной жизни я почти ничего не знаю.
       - Дак. Я все постепенно расскажу тебе. Конечно. Ну, про печенку врач сказал: ничего страшного нет, но подлечить стоит. А, вообще, ты права. Что мы знаем друг про друга? Да ничего!
       - Надо говорить: "друг о друге". А в санаторий обязательно поезжай. Это важнее всего.
       Они сидели на диване. Ваня обнял ее за плечи:
       - Дак. Чего ты сегодня такая невеселая? Что-то тебя, Маргаритка, гложет?
       - Гложут меня мысли разные. Нерешенных задач - полно. Слава Богу, не со здоровьем. А вот успехов в труде и счастья в личной жизни нет. Шутка. Нет подходящей работы. Все же я - филолог. Могла быть преподавателем английского языка и литературы, переводчиком в издательстве или даже в министерстве. Но на приличную работу еврейку не берут.
       - Дак. Не могу поверить. У тебя высшее образование. Ага. Почему не берут?
       - Ты, как с Луны свалился! Знаешь, с каким трудом я прописалась? А как квартиру добывала? На какие унижения шла? Как-нибудь расскажу. Но больше унижаться не хочу! Да. Для секретарши я стара уже стала. Скоро уйдет на пенсию мой босс, а новый приведет с собой молоденькую. Конечно, меня коробит такая ситуация. Бесперспективность моего положения. Да и во всей стране чем-то нехорошим пахнет. Умные люди говорят. Но не хочется сегодня о грустном. Успеется. Лучше поговорим о холере в Одессе.
       - Дак. Я согласен хоть о холере. Мы так редко встречаемся. Давай, о делах в другой раз поговорим. Не бери в голову сегодня. Пусть будет праздник на нашей улице. Ага.
       - Уместно ты заметил. Скажу, как старушка: "Жизнь так коротка!". Отбросим тоску. С тобой мне хорошо, уютно. Верю: ты меня никогда не прогонишь. А как должна поступить я, если мне станет плохо с тобой? Ладно. Хватит мне чепуху молоть. Пошли в постельку. Время позднее.
       Они лежали молча. Ваня обнял ее своими большими и сильными руками и крепко прижал к груди. Как драгоценный подарок судьбы. Он хотел защитить ее от всех земных невзгод и посягательств... То была лучшая ночь в жизни Ивана Казанова.
      
       * * *
       Ваня предупредил Галю, что уезжает на лечение, в Трускавец. Передал Кравицам, что готов приехать с Ритой на встречу с ними после возвращения из отпуска. Лиза опять подтвердила горячее желание встретиться, рассказать об отдыхе в Форосе, показать интересные слайды и фото.
       В санаторий Иван отправился без особого желания. На Киевский вокзал его проводила Рита. Прощание было теплым. Ваня нашел простые, несколько корявые, но "натуральные", душевные слова, по-настоящему растрогавшие Риту.
       Второразрядный профсоюзный санаторий в лесу на окраине Трускавца Ваню разочаровал. То был невзрачный и неухоженный трехэтажный дом старой постройки. Иван попал в четырехместную комнату на первом этаже. Сопалатниками оказались, как на подбор, работники сельского хозяйства из Западной Украины: агроном, тракторист и профсоюзный служащий районного звена. Все они разговаривали по-украински, но и русский понимали. Общаться с ними было просто, но совершенно не интересно.
       Назначили Ване печеночную диету, прописали минеральную воду "Нафтуся", промывания кишечника, душ Шарко и оздоровительную физкультуру. Погода стояла отвратительная, температура воздуха колебалась около нуля, то мокрый снег, то нескончаемый моросящий дождь
       По вечерам в красном уголке, называемом иногда клубом, устраивались развлечения: лекции и беседы на медицинские темы: о лечении пиелонефритов, колитов и гепатитов, а также на международные темы - главным образом, о борьбе за мир. По воскресеньям бывали, конечно, танцы. Раза два приходил массовик-затейник, то есть организатор развлечений. В те вечера участники с завязанными глазами метались по залу, пытаясь поймать кого - нибудь, потом бегали наперегонки с мешком на ногах и т. п. Все это было примитивно, неинтересно, но многим отдыхающим нравилось. Они охотно приходили, участвовали во всех массовых забавах и от души веселились.
       Курортники, с которыми пришлось Ване общаться, были людьми неинтересными: немолодыми, отягощенными разными недугами и житейскими заботами. Особенно скучными оказались женщины. Они не шли ни в какое сравнение ни с Галей, ни, тем более, с Ритой.
       Какие-то тетки даже приглашали Ваню на танцы и упрекали его: "Какой-то вы, мужчина, неразговорчивый. Ни в кино, ни на танцы не ходите". "Дак. Я танцую плохо. А эти кинокартины я давно уже видел. Ага". Действительно, эти женщины интереса вызвать не могли.
       Поэтому Ваня с нетерпением ждал окончания срока и с радостью возвратился домой. Правда, санаторные врачи в конце срока немного огорчили Ваню: обнаружили у него какую-то ишемическую болезнь сердца и посоветовали показаться доктору-кардиологу по месту жительства.
       Рита встретила его улыбкой и добрым словом: "соскучилась". С вокзала они поехали к ней, и там он подробно рассказал ей о лечении, а также о скучном и никчемном отдыхе в санатории.
       * * *
       За несколько дней до Нового года, поздно вечером позвонила Рита:
       - Привет! Ты не забыл, что приглашен в гости к твоим дорогим форосятам, Кравицам?
       - Дак. Нет. Помню. Они обоих нас пригласили. Ага.
       - Верно. Мне звонила. Лизавета. Она не могла днем дозвониться до тебя. Ты, оказывается, был в местной командировке, а она, дуреха, несколько раз попадала к директорской секретарше, и та под конец отчитала ее: "Не мешайте работать!"
       - Надо предупредить, чтоб больше туда не звонила. Пусть звонит сюда, ко мне. Ага.
       - Не в этом дело. Она просила передать, чтоб мы пришли в следующую субботу. В пять вечера. Может, кроме нас никого и не будет. У них своя компания. Мне показалось, что она очень хочет поддержать дружбу с тобой. Ты для них, в принципе, "полезный еврей", Потом объясню. Приезжай к четырем на "Сокол", на место наших встреч. Мы там чего нибудь подкупим для подарка и успеем на прием. А переночуешь, если нет других планов, у меня. Согласен?
       - Ты, Магаритка, конечно, мыслишь правильно. Согласен. Ага. Извиняюсь. Аг....Тьфу. Пока,
       - Целую. Чао, бамбино!
       В субботу все прошло по плану. Встретились у метро, купили три чахлых цветка и невзрачный торт. И то повезло, - посчитала Рита.
       - Ничего, - сказала она, - перебьются.
       Дверь открыла Елизавета Михайловна. Она выглядела возбужденной, какой и полагается быть радушной хозяйке дома:
       - Как я рада вас видеть! Замечательно, что вы пришли! Раздевайтесь. Мотя, гости пришли! Среди зимы раздобыли цветы! Это же надо! Большое спасибо.
       В гостиной был накрыт стол, ярко горела люстра. С кресла поднялась высокая девушка, как две капли похожая на Елизавету.
       - Это, ясное дело, наше дитя. Катерина, прошу любить и жаловать, - представил дочь Матвей Исаевич.- Познакомься: наши друзья Иван Афанасьевич и Рита. Отчества, извините, не знаю. По молодости лет ограничимся именем. Они, Катя, интересуются Форосом.
       Гости сели на диван, а хозяин решил объяснить ситуацию:
       - Мы решили, что описать Форос и объяснить, почему мы почти пятнадцать лет подряд ездим куда лучше тэт-а-тэт, без людей многократно там бывавших. Так мы сможем уделить вам больше внимания и принести больше пользы. И нам тоже так интересней. Мы ведь редко, к сожалению, видимся. Кроме того, у наших старых приятелей сейчас напряженное время - разгар экзаменационной сессии. А у нас с Лизой как раз образовался свободный день.
       Подошла Елизавета:
       - Я не уверена, что Иван Афанасьевич и Вы, Рита, успели пообедать. Да и мы как-то закрутились. Приглашаю за стол.
       Рассказывала о Форосе главным образом, Елизавета. Изредка и Матвею удавалось вставить несколько слов, которые она затем все же подробно комментировала. Оказалось, что привел Кравицев в Форос и помог там закрепиться Мотин друг студенческих лет.
       - В Форосе, - рассказывала Лиза,- расположен огромный, старый и самый красивый в Крыму парк. Внутри парка построены санаторий ЦК и отдельные виллы и дачи членов Политбюро. Все это - закрытая, пограничная зона крымского побережья. Проживать там имеют право лишь приезжие, которые снимают комнаты у обслуживающего персонала санатория ЦК. Хозяева сдаваемых в аренду комнат ставят об этом в известность местный пограничный пост. Таким образом, власти дают возможность обслуге получать дополнительный доход и укрепляют ее преданность. Над Форосом нависает гора. Там, на самом верху, - перевал "Байдарские ворота" и чудный ресторанчик, где можно отведать прекрасных чебуреков. А внизу - чистейшее море и сосны спускаются к самой воде. Недалеко от Фороса - несколько замечательных поселков: Мухалатка, Мелас, Тессели, Южный и пр., где проводит лето с чадами и домочадцами высшая знать. Вокруг - неописуемая красота и экзотика. Это надо видеть, а словами не передать. Мы привезли свежие слайды и фотографии. Мотя покажет. В Форос регулярно приезжают москвичи, ленинградцы и немного провинциалов. За много лет образовались отличные, дружные компании, на любой вкус. Они заранее сговариваются о приезде. Развлечения имеются на любой вкус: туризм, танцы, спорт. Все отдыхают и флиртуют, как хотят. И снабжение получше, чем у нас в Москве. Я буду рада познакомить Ваню с нужными людьми и договорюсь о сдаче ему комнаты на все лето или на месяц. Как ему будет угодно. Только скажите, - и я все устрою.
       Сделали небольшой перерыв. Потушили свет. Матвей включил приготовленный заранее проектор для слайдов. Елизавета же воодушевленно комментировала:
       - Это вход в парк. А этот красивый корпус - дом обслуги, где мы постоянно снимаем комнату. Милые хозяева. Вот центральная аллея парка. А это дом фабриканта Кузнецова. Был до революции фарфоровый магнат. У входа - скульптура "Ночь". Какая красота! Какой там цековский пляж! Мечта! Очень чисто, удобные лежаки. Тихо. Людей почти нет.
       - А почему людей нет? В Крыму, говорят, пляжи забиты. - поинтересовалась Рита.
       - Это ведь Форос, а не, вообще, Крым. Посторонних не пускают. - разъяснила Елизавета. А это - профсоюзный пляж. Лежаки есть. Тент. И людей достаточно много. Теперь смотрите: так называемый еврейский пляж. Совершенно необустроенное место. Неудобный вход в море, камни, валуны какие-то. Ни одного лежака, рванный маленький тентик. А народу вокруг полно, иголке упасть негде. Без тента сидят. Здесь собирается умный, интеллигентный народ и ведет интересные беседы. В основном, евреи. Точнее, - все евреи, но не все симпатичные. А обсуждают они в последнее время одну тему: "Нужно уезжать!" В Израиль или в Штаты. Диссиденты там разные и авантюристы. Я терпеть не могу пустых болтунов. А Мотя слушает их с удовольствием. Его хлебом не корми, - дай потрепаться с этими еврейскими отъезжантами. Своим трепом они только настраивают русских против себя. Не понимают, что русскому человеку неприятно и обидно слышать, что евреи из России бегут в Израиль.
       - Что же, евреи должны смиряться со злом и молчать? Ублажать русских? Ради чего?- закипела Рита. - Всем ясно, что евреев притесняют, и они отсюда уедут.
       - Рита, не все готовы бежать в чужие страны. Согласитесь, русские евреи становятся в Израиле людьми второго сорта. Вроде американских негров. Рассказывают, что именно так.
       - Большинство уезжает в Америку, ибо считается, что там настоящая демократия. С одним я согласна: жить в эмиграции трудно. Но все эмигранты устраиваются и, в основном, довольны.
       - Мы с Матвеем твердо решили: отсюда никуда бежать не будем. Хотя бы ради Кати. Мы здесь родились. Значит, это наша родина. И язык свой и обычаи. А как вы, Ваня, смотрите?
       - Дак. Безобразия у нас много. И евреев прищемляют больше других. Зря обижают. Поэтому
       они уезжают. Тем более, - их выпускают. А русским таких поблажек не дают. Несправедливо это. Я жить среди других народов, как чучмек, не желаю. Не хочу быть второй сорт.
       - Ха-ха! А евреи здесь третий сорт. - Рита нервничала.- Вот у них и выход один - бежать!
       - Я помню "Дело врачей" и кое-что еще, - сказал Матвей. - Это не забывается. Многие помнят и уедут. Не будем спорить, Время само рассудит. Поговорим о чем -нибудь менее грустном.
       Катя, которая за весь вечер не проронила ни слова, резко встала и вышла из-за стола. Получилось минутное замешательство, и Елизавета решительно сменила тему разговора:
       - У нас есть другой, более актуальный для нас вопрос к специалисту, к Ивану Афанасьевичу. После ремонта наша машина довольно долго работала исправно. А теперь с ней опять что-то происходит. Может быть разумнее продать ее, доложить и купить новую? Такая проблема. Что ты, Мотя, молчишь? Скажи же что нибудь! Ты же все-таки что-то понимаешь в авто.
       - Сейчас это не к месту, но я все же скажу. Машина стала часто глохнуть, не тянет даже на первой скорости. Плохо заводится. Поршни стучат. Одним словом - букет. Я склоняюсь к тому, что от нее надо избавиться, хотя пробег небольшой - семьдесят тысяч с небольшим.
       - Дак. Надо сначала проверить хорошо машину. Выяснить в автомагазине, сколько дадут. Стоит ли ремонтировать или лучше продавать. Позвоните мне домой. Только вечером. Ага.
       - Спасибо. Так и сделаем.
       Посидели еще немного. Попили чаю. Поговорили о том, о сем, - одним словом, ни о чем существенном. Поднялась вся какая-то отсутствующая и расстроенная на вид Рита:
       - Ивану Афанасьевичу предстоит еще дальняя дорога, так что мы откланяемся. Вечер провели весьма познавательно. Имеем теперь светлую цель предстоящей жизни - Форос. Спасибо.
       А Ваня еще добавил:
       - Приглашаю вас в гости, когда сможете. Интересно с вами. Ага. Пока до свидания.
       - Послушайте, Иван Афанасьевич, - решительно добавила Елизавета, - Мотя довезет Вас до метро или куда скажете, а Вы, заодно, попутно, если это возможно, определите, что с машиной?
       Все вышли во двор, к машине. Матвей сел справа, уступив Ване место за рулем. Тот включил зажигание, с трудом завел двигатель, переключил скорость, выехал на дорогу, проверил сцепление, оба тормоза. Минут десять поездил по шоссе и вернулся к подъезду, где стояли женщины.
       - Что Вы скажете? - спросила Елизавета.
       - Дак, в общем, плохо фурычит. Может даже развалиться. На вашем месте, если есть деньги, дешевле купить новую, чем эту без конца ремонтировать. Ага. Посоветуйтесь еще в своей мастерской. Для надежности. Потом позвоните, подумаем. Ага.
       - Риточка, не забывайте меня. Есть о чем поговорить. Жду. Ваня, скажите Моте, куда вам надо. Счастливо! - попрощалась Лиза.
       - Нам до Сокола. Оттуда уже просто, - ответила Рита и села не заднее сидение.
       Ваня подошел к Лизе и не сразу отпустил ее протянутую руку. А она дружелюбно и загадочно улыбалась. У метро Матвей быстро попрощался с гостями и уехал. А они, не спеша, молча, зашагали к дому Риты. У подъезда она спросила:
       - Зайдешь?
       - А что? - удивился Ваня.- Конечно, зайду. Дак. Я ведь соскучился.
       Рита была чем-то удручена, не расположена к разговорам, выглядела утомленной. Она приняла душ, улеглась в постель, отвернулась к стене и быстро уснула или притворилась.
      
       * * *
       Галя, конечно, заметила перемены, наступившие в отношениях с Иваном: его равнодушие и отстранение. Она собрала всю свою волю, сцепила зубы, помалкивала, виду не подавала. Разговоров на эту тему не затевала. Однако, в конце концов, молчать стало невмоготу, и она сорвалась.
       Однажды вечером, вскоре после Ваниного возвращения из санатория, собираясь уже уходить домой, Галя не сдержалась и проговорилась:
       - Что, Ваня, устал ты от меня? Приелась старушка? Не обманывай токо. Скажи правду. Тебе, может быть, легче станет. Скажи, как есть. Не мучь. Не надо старой кошке хвост по кусочкам отрезать. Ты ей от того только больней делаешь.
       - Дак. Что я могу тебе сказать? Не знаю, как и говорить. Не хочу обманывать. Оно и правда, что скучно жить стало. Скажу тебе правду. От души. Ты женщина хорошая. Ага. Много мне добра сделала... Много. Ну, что еще... Давно хочу какой-то хороший подарок сделать. Отложил в конверт, вот... А дать боюсь. Ты обижаешься. Вот головой я понимаю - хорошая ты. А вот остальное...не знаю. Возьми, Галка, деньги. Прошу тебя. Мне будет легче, если возьмешь. Купи себе чего-то. Чтоб память от меня была. Ага. Я ведь от души...
       Галя стояла уже одетая. Окаменевшая. В своей "болоньей" куртке. Он подошел к ней, обнял, притянул к себе. Потом открыл шкаф, вытащил обернутый в газету и перевязанный бечевкой пакет, осторожно впихнул его в карман ее куртки и осторожно погладил Галю по голове:
       - Звони когда-никогда. Не держи зла на меня. Ага.
       Обильные слезы текли по Галиным щекам. Она с трудом выдавила из себя:
       - Сердцу не прикажешь. Не суждено мне. Поздно мы встретились.
       Потом не выдержала, разрыдалась в голос, обхватила ладонями голову и, глотая слезы, прерываясь произнесла: "Ладно...может...позвоню. Прощай!" Она быстро повернулась и убежала.
       После ухода Гали Ваня долго сидел за столом и, не двигаясь, смотрел в одну точку. Он подумал о том, что, в действительности, эту квартиру добыла ему Галя. И еще она помогала ему держаться, не падать духом. Как родная душа, заботилась о нем. Пыталась украсить его жизнь. Она постоянно убеждала его, что главное в жизни не богатство, не нажитое добро, не должность, а эта непонятная, неуловимая любовь, которая сегодня есть, а завтра улетела, испарилась. Он не был убежден, что она права. Не все в жизни держится на этой самой непонятной любви. Мужчине помимо любви еще надлежит иметь достойную работу. Только тогда будут и деньги, и возможность исполнить свои желания, и жизненные удобства, и уважение от людей.
       Именно так, возможно, и живут другие люди. Тот же Аркадий, Фаина, Рита, Кравицы... А хорошая работа и достаток мужчине нужны не только для себя, но и ради детей, и той же жены. Конечно,- любовь - очень хорошо. Но этого недостаточно. Он вспомнил Умку. Страшно было сознавать, что он, в сущности, бросил Эдика, своего сына. Сделал сиротой. Ни разу не справлялся о нем. Не решился, боялся унизиться. Все из-за Умки. Сука! Да и сам - хорош гусь.
       Он достал из холодильника бутылку "Московской". Налил полстакана, выпил. Закусил кусочком колбасы. Потом еще выпил. Не раздеваясь, прилег не диван и не заметил, как уснул.
      
       * * *
       Встал поздно. Болела голова. Он выпил чуть-чуть, чтобы поправить голову. Опоздал, конечно, на работу. Как назло, прямо в проходной столкнулся с начальником:
       - Здравствуйте, Степан Павлыч, - вздрогнул Ваня.
       - Здравствуй, Иван, - остановил его Степан Павлович и с удивлением осмотрел с ног до головы. - Опаздываешь. Чего ты какой-то весь помятый. Вроде на вокзале ночевал. Или ты болен?
       - Дак. Нет. Я нормально. Здоров. Дома ночевал, не на вокзале. Ага.
       - Постой, постой. Да от тебя перегаром несет. Ты что, закладывать стал? Алкашом заделался? Этого еще не хватало. Не ожидал, не ожидал. Иди домой. В таком виде нельзя появляться на производстве и перед людьми. Нехорошо, нехорошо делаешь. Пиши мне объяснение и оформляй отгул на сегодня. Завтра буду разбираться с тобой. А сейчас спешу.
       - Понял, Степан Павлыч. Ага.
       Ваня растерялся, а еще больше расстроился от стыда и неожиданности, да так сильно, как с ним никогда не бывало. Даже сердце заколотилось и заболело. Какой же дурак! Не смог отбиться, толком объяснить и защитить себя. Свою честь не уберег.
       На следующий день Ваня явился на работу в совершенном порядке, при "полном параде": чисто выбритый, в подчеркнуто наглаженном костюме. Даже "Шипром" надушился. Он с самого утра зашел к Степану Павловичу и объяснил, что накануне у него случился "семейный спор", досадное недоразумение, и он из-за этого сильно расстроился, ночь не спал. А для успокоения нервов решил выпить немножко. Это, правда, ему не помогло. Но так случилось впервые. Теперь он все осознал, и больше с ним ничего подобного никогда не повторится!
       - Когда же ты женился? Чего скрывал об этом? На свадьбу, почему не пригласил?
       - Дак. Не женился я. Только собирался. Ну, так рассорились с ней. Такое дело. Вот с горя и выпил маленько. Не подумайте чего. Уже завязал. Ага.
       - Ну, ну. Не мое это дело, конечно. Но своему сыну я сказал бы строго: "Женись! Хватит кобелировать! Побесился и будет. Тебе же сорок. Верно? Пора за ум взяться. Ты с виду парень красивый, хоть куда. И пользуешься этим. Кончай с блядством. Попомни: твои случайные девки до добра тебя не доведут! Смотри. Если не одумаешься, переведу в слесаря. Серьезно.
       Иван молчал. Не знал, что ответить о женитьбе. Не мог же он объяснить, что пока не в состоянии остановиться на определенной женщине. Что до сих пор не нашел себе той единственной, чтоб навсегда. Ну, не встретилась ему такая! Попробовал однажды и ожегся на всю жизнь. А брать жену по холодному расчету он не хочет. Вот и перебирает.
       - Ну, чего молчишь? Обидел тебя, что ли? Подумаешь! Надулся, как пузырь. Тут уже разные разговоры про тебя ходят в коллективе. Нехорошие слухи. Смотри... Ну, ступай!
       Ваня всегда старался сохранить хорошее расположение начальника к себе, поскольку пони- мал свою полную зависимость от него и боялся потерять работу. Он дорожил ею, потому что давно отвык вкалывать за баранкой тяжелой машины и даже считал теперь такую работу ниже собственного достоинства. С годами Иван стал, конечно, меньше страшиться начальства. Но сейчас, хорошо уже изучив характер начальника, сразу почувствовал в его замечаниях зловещие нотки и явные угрозы, и его охватило чувство грозящей опасности.
      
       * * *
       Накануне Нового года Иван несколько раз пытался дозвониться до Риты, но не заставал ее дома. Настроение испортилось. Вечером 31 декабря вдруг позвонила Галя. Поздравила, пожелала счастья и сразу, не дожидаясь ответа, положила трубку.
       Вечером Ваня лежал на диване и без удовольствия наблюдал "Голубой огонек". Ближе к полуночи позвонил Аркадий. На его поздравление Иван отреагировал вяло. Пожаловался только, что не может дозвониться до Риты.
       - Она последнее время очень занята. Связалась с какой-то молодежной группой. Занимается с ними разговорным английским. И сама учит чуть ли не древнееврейский. Увлекающаяся девка. Не соскучишься. Я передам, что ты разыскиваешь ее. Не пропадай! Хорошо бы встретиться, но сегодня мы повязаны: приглашены сотрудниками. Ну, с Новым годом, старик, с новым счастьем!
       Под бой курантов Ваня выпил в одиночестве стакан водки и не заметил, как уснул на диване. Он проснулся от громкого звонка. По экрану телевизора под ритмическую джазовую музыку бегали полуодетые балерины. Уже наступил Новый год. Было около двух часов ночи. А телефон настойчиво трезвонил. Ваня не сразу пришел в себя:
       - Слушаю. Казанов. Ага.
       - Привет! Я не помешала? Поздравляю тебя и желаю. Ты понял, кто звонит?
       - Дак, Что ты, Маргаритка! Тоска мне без тебя! Смотрел "Огонек", да так и задремал. Почему не позвонила? Мы бы встретились. Я очень хотел, но не дозвонился. Ты дома-то бываешь?
       - Я теперь прихожу поздно. Занимаюсь языками. Хожу в интересную группу. А ты встречаешь Новый год в одиночестве? А где твои знакомые? Почему не с тобой?
       - Дак. Никого у меня теперь нет. Давно уже. Я ж тебе сказал, что разберусь. Значит, все: разобрался и завязал. Теперь я свободный, одинокий мужчина. Как обещал. Ага.
       - Ой, Ваня, я еще раз убедилась, что ты достойный человек, и не хочу тебя обманывать. У меня окончательно изменились планы. Решила уехать насовсем. В Израиль или в Штаты. Это выяснится позже. Недавно познакомилась с приличной компанией, и мы готовимся. Сложно все. Ой, Ванюша...Чувствую, что нравлюсь тебе, и ты мне нравишься. Но приглашать или соблазнять тебя ехать за мной в другой мир, в чужую страну и другое общество не имею никакого морального права. Я не хочу ломать тебе жизнь. Ты меня не поймешь. Я пообщалась с тобой и убедилась. По мелким деталям. Прости меня. Прости...Я поняла твой мужской характер и осознала, что разочарую тебя и стану в тягость. Я себя знаю. Я не идеал беззаветной женщины. Я быстро привязываюсь, а потом страдаю. Поверь, пойми и прости. Давай, чтобы меньше терзать мою и твою души, сразу попрощаемся. А потом - не знаю когда и в какой жизни - попробуем найти друг друга. - Голос ее пресекался, она всхлипывала. - Прости. Не могу сдержаться. Уже привязалась к тебе, хоть давно не девочка... Не могу удержаться... Прощай...
       И сразу послышались частые гудки. А Ваня не ответил. Растерялся. Перехватило дыхание. Такой удар - в самое сердце. Все. Закончилась, едва начавшись, самая красивая сказка его жизни. Не успела расцвести, возможно, настоящая любовь. Как же жить после всего? И для чего? А Ритка честно все объяснила. На нее не за что обижаться. Она знает себя и не сможет ломаться ради него. Не хочет притворяться...
       Печально начинался год, и не предвещал ничего хорошего. Рита больше ни разу не позвонила...Видимо, решила отрубить хвост сразу.
      
       * * *
       А окружающая жизнь шла своим чередом. Она день ото дня заметно менялась. Работать стало еще трудней. Явно, прямо на глазах, таяли надежды на самое скромное материальное благополучие, разрушался, пусть несовершенный, но законный порядок. Беднела страна, обесценивались деньги, нищали простые люди. Везде, за любой мелочью - очереди. Начали выдавать талоны на мизерные "нормы" мяса, масла... Наступил всеобщий дефицит. Исчезали самые ходовые отечественные товары. Пустели магазины, особенно в провинции. Это опустошение стало главной темой уже не только кухонных, но и уличных разговоров и обсуждений.
       Люди теперь охотились за любым товаром. Авось удастся что-то отхватить: молоко или импортную куру под названием "ножки Буша". К очередям подбегали "охотники" с сумками и "авоськами". Что дают? Кто последний? Я за вами. А если удавалось что-то "поймать" или "урвать", то человек получал большое удовольствие и радовался весь день.
       Пресса была переполнена разнообразными широкомасштабными и глобальными, но неубедительными и непонятными даже специалистам-экономистам проектами преобразований в промышленности, сельском хозяйстве, торговле, в сфере услуг. И в это же время элита прямо на глазах изумленной публики растаскивала достояние страны. Не стесняясь. Преступность и коррупция расцвели пышным цветом и опутали все участки и области экономической и общественной жизни, включая, конечно, правозащитные структуры. Народ, одурманенный пропагандой и запуганный властью, совершенно не понимал происходящего и, как обычно, безмолвствовал.
      
       * * *
       Вскоре после новогоднего праздника Ваню вызвал к себе Степан Павлович:
       - Слушай, Казанов. Ты что-то работать стал совсем плохо. Часто допускаешь перебои со снабжением. Перестал стараться. Негоже.
       - Ну, дак стало трудно добывать все, особенно комплектацию. Мелочевку даже. Поставщики нарушают плановую дисциплину и продают помимо разнарядок. И все у них идет нарасхват. А на план они плюют. И никто не может навести порядок и дисциплину. Как было раньше: план - закон! А поставщики жалуются, что нет сырья, оборудование устарело и все остальное. Ага.
       - Конечно, теперь по старинке работать нельзя. Повсюду начинается хозрасчет, семейный подряд и другое такое прочее. Новое время пошло. Надо уже в реальной экономике разобраться, а ты заснул и в ус не дуешь. Нам тоже нужно внедрять хозрасчет и самоокупаемость. Новые хоздоговора составлять и прочие прогрессивные методы управления.
       - Дак. Порядка не стало. Главное - дисциплины нету! Как действовать, даже не знаю!
       - Вот это и плохо, что не знаешь. Думать нужно, решения пленумов и литературу изучать.
       - Да газеты я читаю. Все равно не ясно, чего внедрять. Одна болтовня непонятная. Чепуха.
       - Конечно, по газетам трудно разобраться. Мало чего узнаешь. А перестройку все равно начинать надо. С экономики. Да. Значит, экономист нужен. Знающий, толковый. Вот что. Ладно, думай, как производство поддержать по линии снабжения, чтобы продукцию выдавать рентабельную и качественную, чтоб был на нее хороший спрос и нормальная цена. Вот задача...Ладно. Буду думать. Иди покуда. Работай.
       Было совершенно ясно: начальник что-то задумал, но пока приемлемого решения не нашел. Конечно, нужен знающий экономист, причем, со связями "наверху". Ваня понимал, что на такую роль он не годится. В лучшем случае, ему уготовано место "шестерки": учетчика, счетовода или агента по снабжению на побегушках, "чего прикажете?".
      
       * * *
       В конце января поползли слухи, что их автобаза преобразуется в акционерное общество "Автосервис" или "Автотранс". Слухи оказались верными. Вскоре снова вызвал Степан Павлович к себе Ваню. В кабинете сидел молодой, краснощекий, упитанный мужчина. Гладко выбритое, лоснящееся лицо, белоснежная сорочка, бежевые отглаженные брюки, коричневый с искрой галстук и какие-то, видимо, импортные, модные остроносые светло-коричневые туфли. Ваня в нере-
       решительности остановился в дверях:
       - Здравствуйте, Степан Павлыч. Вызывали?
       - Вызывал. Заходи.
       - Вот, Евгений Емельяныч Миронов, - мой заместитель. Будет заниматься экономическими вопросами и планированием. Хозяйство у нас стало сложное. Тебе не справиться. Будешь покуда подчиняться непосредственно товарищу Миронову. Мы начинаем реорганизацию. Состоится переучет, ревизия, перестановка кадров. Всё, как положено. Собери свои книги, гроссбухи по матценностям, по перевозкам, по ремонту. Сдашь все товарищу Миронову и получишь от него нужные распоряжения. Понятно?
       - А потом че буду делать?
       - Сперва отчитайся. А там, подберем тебе должность кладовщика. А если будет возможность, посадим на транспортную машину. Крутить баранку не разучился? Посмотрим погодя, как развернется дело. Торопиться, сломя задницу, не станем. Но линию будем держать правильную.
       Ваня молчал. Хотя неприятные предчувствия возникли у него давно, такого он все же не ожидал. Намерения начальника его ошеломили. Его назначат кладовщиком?! Любая девка справится с этим. Целый день сидеть на складе, выслушивать требования и ругань шоферни? После двадцати лет работы! Начальник должен бы ценить его, как ветерана производства, преданного и старательного работника. Ой, как ты, Ваня, ошибся! Теперь уж посмеются вокруг: "Дослужился, Иван Афанасьевич? Подай-ка мне прокладку. Да не ту. И побыстрей, давай! Некогда с тобой болтать".
       - Ну, так чего же молчишь, Казанов? Все понял?
       - Ну. Дак. Я пойду. Ага.
       - Приготовь всё и находись на месте. К тебе у комиссии вопросы будут, конечно.
       Ваня вернулся в свою конторку и долго сидел неподвижно, закрыв глаза, и вспоминал прожитые годы. Стало ясно, что прожиты они бесцельно, бестолково, зазря. Затем он начал собирать свои измятые и изрядно запущенные книги учета. В конце дня позвонила секретарша Света:
       - Евгений Емельянович приказал Вам к утру приготовить всю документацию.
      
       * * *
       Утром в комнату к Ивану зашли Евгений Емельянович и с ним какой-то незнакомый пожилой мужчина, представившийся Петром Яковлевичем. Они сели за Ванин, единственный в комнате, стол и начали копаться в книгах. Каждые две-три минуты кто-то из них обращался к Ване: "А накладные где? А заявки где? А фонды где? А графики ремонта? " И пошло-поехало...
       Петр Яковлевич оказался человеком дотошным и, похоже, хорошо разбирающимся. Он сразу обнаружил множество несоответствий между наличными ценностями, израсходованными и отпущенными по накладным изготовителей, заметил непомерные расходы по командировкам, на канцтовары и пр. Он записывал все в свой блокнот и тянул одно и тоже:
       - М-да-аа. Странно. Интересно. Шутники, ей-богу! М-да-аа.
       Так продолжалось три дня. А затем были составлены акты проверки и протокол заседания ревизионной комиссии. Ваня в числе других членов комиссии подписал все подготовленные комиссией документы. А на следующий день его снова вызвал Степан Павлович.
       - Садись, Казанов, - сказал он сумрачно, вышел из-за стола и запер на ключ дверь кабинета.
       - Вот, какая петрушка получилась, - продолжил он, усевшись в свое кресло. - Ты очень подвел меня и весь коллектив. Не ожидал от тебя. Весь учет запутал. Агромадную растрату устроил. На что казенные деньги тратил, непонятно. Тюрьма тебе светит. Вот, что получается по актам ревизии. Все подписали и ты в том числе. Значит все понимаешь и согласен. Такие пироги.
       - Дак я за это не подписывал. И я ничего не украл, Степан Павлыч! Я не согласен!
       -Ты меня-то сейчас не обманывай! Растрату устроил ты, вот и весь сказ. А кто ж еще?
       - Дак За дефицит, за нелимитные поставки я должен был платить, с заводами рассчитываться тоже надо было, и с ГАИ, и еще за разную мелочевку и еще много за что. Вы знаете. Ага.
       - Хватит. Не знаю, сколько и за что ты кому-то платил. Сам отвечать должен. Не я же!
       - Но Вы ж приказали доставать все для производства. Любой ценой. Чтоб планы не срывать. Я же Вам про все докладывал! И Вы сами хвалили меня за эту инициативу! Ага...
       - Повторяю: ничего о том не знаю, ничего не слышал и слышать не хочу! Все! - Степан Павлович сорвался на крик. - Ты меня в свои махинации не впутывай! В коллективе давно говорят, что ты химичишь, что для своих дружков даровой ремонт делаешь. Разлагаешь людей этим. Любимчиков, понимаешь, завел себе. Взятки им платишь и, вообще...
       - Дак Вы же, Степан Павлыч, все знаете, я ничего не украл и от вас ничего не скрывал...
       - А ты снова за свое. Упираешься и врешь! Я думал, что ты поумней, что все понимаешь. Я много добра тебе сделал, из ямы вытащил. А ты готов отца своего продать за свою выгоду! Все!
       - Дак. Я ничего плохого Вам не делал. Правда, правда. Ага.
       - Все! Рот закрой и слушай! Я как смогу, поправлю акт и задержу его на время от передачи в ОБХСС и в суд. А недостачу, да и то не всю, ты должен покрыть сам. Тихо и без звука. Это надо 30 тысяч минимум. И безо всякого шума и хипиша. Я знаю, что ты себе прибрал немало. Сроку даю тебе три дня. Об этом разговоре - никому ни слова! А то враз загремишь за решетку. За кражу в особо крупных размерах. Отхватишь 15 лет строгача с конфискацией. Мне больше не звони и не приходи. Если потребуешься, тебя вызовут. Может и органы. У них записано, как ты в американское посольство пробирался, и с квартирой темные делишки вытворял, и прочее такое! Имей в виду. Трепаться начнешь, себе же хуже сделаешь. Уволю по статье за растрату, за кражи госимущества и сразу передам дело в суд. Здорово ты подвел коллектив и меня. Да. Не ожидал.
       - Дак. Что же делать? Не понимаю.
       - Что я сказал, то и делай! Деньги передай. Тебе позвонит человек. Назовется Филимоном. Ему и отдашь деньги. Молча! Тогда я постараюсь кое-как закрыть акт. Главное, - дело твое в суд не передам. Чтоб спасти тебя, дурака! Не уволю, а пока устрою на другую, временную работу.
       - На какую работу?
       - Ты еще спрашиваешь? На какую - какую? Да на разнорабочего или слесаря! И то молись богу, чтоб я пожалел тебя, дурака, и чтоб не сорвалось! Все понял? Не ожидал от тебя! Ступай!
       - А как я узнаю того человека Филимонова?
       - Так и узнаешь. По словам да по усам! Уходи и ко мне не заявляйся, пока сам не позову!
      
       * * *
       Совершенно раздавленный, на ватных ногах Ваня вышел из приемной. Он всем своим нутром ощутил нависшую над ним угрозу тюрьмы. Без сомнения, Степан Павлович теперь захочет избавиться от него, как от нежелательно свидетеля. Только бы не отдал "органам" и под суд!
       Вспомнилась Махачкалинская тюрьма, беспредел блатарей и рецидивистов. Говорят, в тюрьмах стало еще хуже, чем прежде, ибо власть везде ослабела и перешла в руки бандитов. А он уже не тот крепыш, каким был в молодые годы. И сердце болит и печенка ноет. Не устоит теперь, себя не защитит. Тюрьму и зону ему уже не выдержать. Такой позорный получился конец жизни...
       Справедливости нигде не было, и нет. Ведь начальник прекрасно знает, на что он тратил казенные деньги. Знает, что без этого нельзя было ничего достать, нельзя было выполнить план. Ведь он сам понуждал его, Ваню, к этому: "Почему ты Ваня, такой ненаходчивый. Связывайся с изготовителями. Проявляй инициативу. Все тебя учить надо. Соображай!" А может быть он просто хочет ограбить меня, отобрать мои деньги? Я с таким трудом скопил на черный день. А он в сберкассе, наверно, узнал сколько у меня на книжках. Там сидят его дружки. Подошлет он ко мне бандитов. Придется все отдать. Останутся у меня копейки. То, что дома, в загашнике.
       Кое-как досидел Ваня до конца дня. Очень разболелась голова, колотилось и болело сердце: стало ему вдруг тесно в груди... Ваня медленно, с трудом передвигая ноги, поплелся домой.
      
       * * *
       Утром следующего дня, во вторник, на доске объявлений уже висел приказ: "Казанова И.А временно перевести в ремонтный цех на должность слесаря 2-го разряда с оплатой по штатному расписанию". Конечно, назначение было предельно унизительным. В этот цех отправляли чаще всего пьянчуг-"керосинщиков", злостных нарушителей дисциплины и неумех. А теперь посылают его, всеми ранее уважаемого человека.
       Ваня зашел к секретарше Свете, отдал ей ключи:
       - Отдай Степан Павлычу. Это от моей комнаты, а это от сейфа. Все.
       Сжав зубы, Ваня отправился в цех.
       У него не было спецовки. В своей светлой ковбойке и чистых брюках в темном, грязном бараке, где размещался ремонтный цех, он выглядел странно. Действительно, - белой вороной.
       Несколько работяг, устроивших перекур у верстака, прекратили разговор и с интересом уставились на Ваню. Навстречу ему направился бригадир, единственный, вызывающий у всех уважение ремонтник. Он слыл человеком непьющим, толковым специалистом и руководителем.
       - Здравствуйте, Иван Афанасьевич! - по старой привычке вежливо заговорил бригадир.- Мне передала Светлана, что Вас перевели сюда. Видать, с начальством ругнулись. Степан Павлович - мужик крутой. Ну, ничего, и здесь люди работают. Перемелется - мука будет. Пойдемте, дам Вам комбинзон. У меня есть запасной, а то измажетесь в масле. А потом скажу, чего делать.
       Ваня в душе был благодарен бригадиру за его нормальный, уважительный разговор, помогающий снести унижение. Все же это, пожалуй, лучше, чем кладовщик...
       Очень хотелось поговорить с близким человеком. Хоть душу отвести. Раньше была мама. Она всегда пыталась утешить Ваню. Была у него верная, обиженная и им же преданная Галя. В трудную минуту вспомнилась именно она. Как тревога, - так до Бога. Теперь и ей в одиночку приходится справляется со своими бедами. Вот с ней можно было поговорить открыто, ничего не скрывая. А он прогнал ее, близкую и преданную душу. Как плохо все получилось!
       А Рита? Ее он хотел, но не сумел удержать, хотя нутром и понимал, что ему - не пара. С ней хорошо, если ты силен и все можешь. Она из другого, далекого мира. И ее он тоже потерял.
      
       * * *
       Настроение было отвратительное. Весь рабочий день Ваня под наблюдением бригадира рихтовал помятый кузов старенького "Жигулёнка". Получалось плохо. Бригадир был недоволен. Слесаря - ремонтники наблюдали и посмеивались: "Откуда у него руки растут?" "Из жопы!"
       Поздно вечером позвонила Елизавета Михайловна:
       - Добрый вечер, Ваня! Я следую Вашему совету и надеюсь на обещанную помощь. Мы показали свою машину специалистам, и они тоже считают, что ее надо продать, но предварительно желательно подремонтировать, чтобы продать не совсем уж за бесценок.. Я давно не звонила Вам, потому что была занята по работе. А только что проводила Мотю на семинар в Ленинград и освободилась от всех домашних хлопот. Приезжайте ко мне в пятницу пораньше и объясните, что нужно делать дальше с этой машиной. Договорились?
       - Дак я не смогу, наверно. Плохо чувствую. Ага.
       - А что с Вами? Может, я помогу?
       - Дак. У меня на работе заморочки разные есть. Ага.
       - Очень жаль. Что же делать? Когда вы сможете конкретно оказать обещанное нам содействие с машиной?
       - Дак. Не знаю даже. Если честно, то не могу уже помочь вам. Сами решайте. Ага. Не до вас!
       - Не ожидала от Вас такого. Никак не ожидала. Все!
       Так завершился разговор и дружба с Кравицами, точнее, - с Елизаветой Михайловной.
      
       * * *
       Вечером в среду, Ваня долго сидел на диване, отрешенно смотрел по телевизору какую-то нудную "постановку". Сильно разболелась голова. Он немного выпил и задремал. Среди ночи проснулся. Не сразу сообразил, что уже глубокая ночь. Потом вспомнил, что утром нужно снова идти на работу. Как на пытку. Сердце бешено колотилось, и никак не мог уснуть.
       Опять слесаря будут злословить и надсмехаться над ним. На каждом шагу будут напоминать, что он никчемный слесарь. И действительно, Ваня плохой слесарь. Ему поэтому и поручают самую простую работу, на которую и расценки копеечные и, естественно, "навара" - никакого. Придется переходить на режим строгой экономии: брать в столовой щи суточные, котлеты с макаронами и компот из сухофруктов - что подешевле.
      
       * * *
       В четверг, в семь часов утра раздался звонок и сразу затем громкий, требовательный стук. Ваня вскочил и, не спрашивая, открыл дверь. В комнату решительно вошел странный человек. Из-под надвинутой на глаза кепки торчал крючковатый нос, накрывающий лохматые черные, как будто наклеенные, усы. Этого человека Ваня раньше никогда не видел.
       - Дак. В чем дело?
       -Ты Иван Казан?
       - Дак. Казанов я. Ага.
       - Казан, Казанов, Казанович. Какая разница. Ты?
       - Ну, я. А ты, кто будешь?
       - Филимон я. Слышал, небось? Давай свой долг!
       Ваня вытащил из шкафа, завернутый в газету и перетянутый бечевкой увесистый сверток.
       - Здесь все. Можешь пересчитать.
       - Считать не буду. Кому нужно пересчитает. Если там нехватка или кукла. Смотри! За тобой придут, но тогда будет плохо тебе. Очень плохо.
       Филимон вытащил из кармана черную матерчатую сумку, с какими обычно ходят на рынок, и небрежно кинул туда Ванин сверток.
       - Если что не так, к тебе придут и заберут все! И поучат.
       - У меня уже ничего нет, кроме долгов. Ваня вытащил из ящика стола сберкнижку и демонстративно порвал ее на куски. И еще добавил: "А расписку дашь?"
       - А от мертвого осла уши не хочешь? Щас дам тебе, потом догоню и добавлю!
       Филимон сильно толкнул Ваню в грудь, так, что тот сел на диван, и сказал: "Теперь полчаса сиди на месте, а потом можешь выходить. Смотри мне!" и быстро выскочил за дверь.
       Ваня поднялся с дивана, подошел к окну. Он видел, как Филимон быстрым шагом пересек улицу и повернул в ближайший переулок. Вслед за ним туда же направился высокий парень с большим желтым портфелем в руке...
      
       * * *
       В пятницу из-за головной боли Ваня с трудом досидел до конца рабочего дня. Ни с кем не попрощавшись, он ушел домой. Лег, не раздеваясь, на диван. К головной боли добавилась тошнота И под лопаткой болело. Мысли прыгали. Он не мог ни на чем сосредоточиться. Донимали чувства несправедливости и обиды. Ни за что обвинили в растрате, ограбили, унизили с работой. Никакой надежды на будущее: ни профессии, ни заработка. Потерял всех подруг. Во всем сам виноват. Светит нищета и одиночество. Головная боль не отпускала и сильно стучало в висках. Левые нога и рука и щека онемели, по ним пробегали мурашки.
       - Надо найти таблетки от головной боли, - подумал он.- В холодильнике есть.
       Он кое-как поднялся. Закружилась голова. Посидел немного, чтобы отдохнуть. Потом еле-еле доковылял до холодильника. Открыть дверцу левой рукой не смог: сил в ней не хватило. Открыл правой, отыскал и проглотил таблетку "Аналгина" и запил стаканом воды из крана. Сразу затошнило, началась сильная рвота, и так закружилась голова, что он потерял ориентацию и упал плашмя на пол, лицом вниз, в собственную рвотную массу. Он на четвереньках отполз в сторону и взобрался на диван. В голове мелькнула мысль: "Сейчас вызову "скорую помощь". Со мной что-то серьезное".
       Для этого нужно было добраться до телефона. Но стало трудно передвигаться: левая нога и левая рука очень плохо слушались. Напряглась, занемела и перекосилась левая шека. Его опять вырвало. Держась за стул, он все же добрался, наконец, до телефона. С третьего раза набрал "03". Долго ждал, пока дежурная ответила. К своему ужасу он почувствовал, что язык его напрягся, онемел и так раздулся, что с трудом ворочается во рту.
       Из трубки доносилось:
       - Слушаю. Говорите! Не молчите!
       А Ваня мычал что-то невнятное, неразборчивое.
       - Давайте адрес! Фамилия. Ты, что, пьяный. Перезвони.
       Ваня решил позвонить Гале. Ей надо было сказать одно слово: "Ваня", и она примчалась бы и помогла бы, спасла бы его. Но как он ни напрягался, не мог вспомнить номер ее телефона. Куда-то запропастилась телефонная книжка. Потом ему показалось, что вспомнил ее номер, и он правой рукой набрал его. Ответил мужчина:
       - Але. Это кто?
       - Да-аа. Вванннааая. Ваянаая.
       - Ты чего хулиганишь?
       - Мэенее Галллайяя.
       - Да пошел ты на фиг! Идиот.
      
       Ваня заплакал. Осталась последняя надежда: Открыть дверь на площадку и там постучать в любую дверь. Ваня, держась за спинку стула, встал на правую ногу. Левую он совершенно не чувствовал. Но сразу потерял равновесие и, поскользнувшись на рвотной луже, снова упал на пол, больно ударившись правым виском.
       Голова болела невыносимо. Сердце сжимал обруч. Потом боль утихла, и он, как бы со стороны, увидел себя бегущим, не касаясь земли, как в невесомости, по зеленому полю, усеянному красными маками. Среди цветов появилась улыбающаяся Галя, а в отдалении откуда-то возникли Ума с Эдиком. Обе женщины подняли в прощальном взмахе руки. А дальше, у самой границы зеленого поля, на опушке призрачного темного леса стояла, раскрыв объятия, мать. Она медленно отступала, заманивая Ваню в темную глубину леса: "Ванюша, иди ко мне! Бедная твоя головушка. Никто тебя не пожалеет. Иди ко мне! Я так давно жду тебя ...".
       На Землю постепенно спускалась с неба серая мгла.
      
       Сильная боль резанула грудь, и послышался пронзительный звон в голове. Кто-то стал заламывать ему правую руку и стучать чем-то по правому виску. Прошло совсем немного времени, боль притупилась и затем стала быстро исчезать. Теперь все происходящее вокруг уже не касалось его, ибо происходило в каком-то другом пространстве, в ином мире. Затем что-то больно лопнуло в голове, свет померк, и навалилась тьма...
      
       Через три дня по анонимному звонку милиция вскрыла Ванину квартиру. Он лежал ничком на полу рядом с диваном; у головы темнела засохшая лужица крови.
      
       Стараниями Гали Иван Казанов был похоронен в дальнем углу старого городского кладбища.
       Через год Галя поставила на его могиле скромную мраморную плиту: "Спи спокойно, дорогой друг. Галина" В последующие годы к его могиле никто не приходил и не убирал. Она поросла травой, плита провалилась, так что теперь ее почти невозможно отыскать.
      
       8.03. 2009 Моисей Дорман Реховот Израиль
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       104
      
      
      
      
      
       104
      
      
      
      
  • Комментарии: 1, последний от 02/04/2010.
  • © Copyright Дорман Моисей Исаакович (dormanmoshe@bezeqint.net)
  • Обновлено: 10/09/2009. 399k. Статистика.
  • Статья: Израиль
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта
    "Заграница"
    Путевые заметки
    Это наша кнопка

    Вы можете со скидкой купить мостовой кран на сайте завода изготовителя 24-kran.ru