Моисей Дорман
Мимолетные беседы
Ускоряющийся c годами бег времени сметает все: здоровье, надежды, память и саму жизнь. И лишь за порогом старости сознаешь, сколь хрупок этот бесценный дар судьбы - память. Пока она "исправна" и хранит дорогие сердцу воспоминания о былом, она остается последним истинным достоянием старости. На склоне лет прошлое кажется ближе, значимее и даже ярче, чем сиюминутная жизнь. Очень дороги мгновения улетевшей жизни: печали и радости прежних лет вперемешку с непот-ребным мусором, который тоже был частью прожитой жизни. Но ничего уже не выкинуть из той жизни, как не выбросить слово из спетой песни.
Пока мимолетный сон, называемый жизнью, продолжается и не угасли видения былого, наше существование на Земле не лишено смысла.
* * *
Вспомнились давние будни. Начало 1982 года. Пора "Высокого застоя". Страной еще правил товарищ Леонид Ильич Брежнев, власть из старе-ющих рук не выпускал. А ПиП (партия и правительство) всячески ограж-дали народ от любой свежей мысли, держали его в темноте, невежестве, в оковах допотопных предрассудков и диких догм.
Примета того времени: непреходящее внутреннее напряжение и раздражение, вызываемые несправедливостью и неустроенностью жизни.
Например, в нашей коммуналке утро начинается, обычно, военными дей-ствиями шизоидной соседки. Нас с женой она ненавидит и не боится, потому что мы - евреи, "гнилые интеллигенты" и морду ей не "начис-тим". К тому же, она защищена справкой из психдиспансера, что делает ее практически неуязвимой. В наш, стоявший в общей кухне холодиль-ник, она по ночам забрасывала мусор и нечистоты. В ответ мы решили запирать холодильник на ключ. Она немедленно сломала замок. Пришлось унести холодильник в свою комнату. Стало тесно и неудобно за каждой мелочью бегать из кухни в комнату. Решили подать на нее жалобу в товарищеский суд при ЖЭК. Адвокат отсоветовал: "Вы ничего не докажете, только себя опозорите". И мы терпим в надежде, что через год -два получим жилье в жилкооперативе на окраине Ленинграда, на Ржевке. Напряжение не спадает. Не успеешь придти в себя после утреннего пролога, начинается первый акт: пробежка до остановки и штурм автобуса. И понеслось...
* * *
В прошлом году я решил подать в профком заявление на путевку в санаторий желудочно-кишечного профиля, как рекомендовала участковая врачиха. Мне удалось предусмотрительно "забить" для себя в графике отпусков на 1982 г. дефицитный месяц июль. Больших надежд на успех предприятия я не питал. Однако же в середине марта мне позвонили из профкома: "Зайдите. Есть путевка".
Я зашел к зампредседателя, бывшему комсомольскому вожаку. Став профсоюзным лидером, он научился обращаться с посетителями подчерк-нуто доброжелательно, по-дружески, как принято среди перспективных общественников. Еще он набрался простых, доходчивых шуток, погово-рок и усвоил благосклонно-покровительственную манеру общения.
Итак, я был встречен улыбкой:
- Сколько лет, сколько зим! Чувствуешь, Моисей Исаакович, как профсоюз заботится о передовиках производства? Путевку тебе выбыли. Точно по нужному профилю, желудочно-кишечную. И время - в самый раз. Ты ведь не любишь теплого пива. Верно? А, тем более, потных женщин! Зачем тебе июль?
- Тонкий намек понял. Нашлась путевка на декабрь?
- Ну, зачем же грубить. Есть отличная путевка на апрель: профсоюзная, льготная, тридцатипроцентная, в Моршин. И санаторий очень приличный - "Прогресс". Бери, пока дают. А то передумаем.
Я, не сходя с места, мысленно перебрал возможные варианты и согла-сился. Таким образом, путевку я "застолбил".
Коллеги, достаточно искушенные в курортной жизни, сочли необходи-мым поделиться со мной своим личным опытом и дать полезные советы:
- Теперь "за просто так" по-настоящему не лечат. Надо стимулировать всех фигурантов: лечащего врача, процедурных сестер, нянечек. Прихвати с собой пару коньяка, коробку-другую конфет. Там, наверняка, со всем этим напряженка. Касательно же курортных развлечений, - место неперспективное. Лучше Сочей и ЮБК-Ялты ничего нет.
* * *
Путешествие в Галицию, точнее, в Моршин, началось с Варшавского вокзала 10 апреля 1982 г. Поезд до Львова был второстепенный, поэтому даже купейный вагон оказался грязным, неухоженным. Среди пассажиров было много гуцулов, завербовавшихся в леспромхозы Новгородской области, на строительство коровников, свинарников, жилых домов. Они ехали домой, в двухнедельный пасхальный отпуск.
-А почему русские мужики там не работают? - поинтересовался я.
- Бо руськи багато пьють и нэ хочуть робыты у лиси.
Симпатичный на вид сосед по купе Васыль говорит, что село у них бед-ное и, чтобы свести концы с концами, приходится ездить на заработки. Кроме заработанных денег гуцулы везут домой и дефицитные продукты. Снующая туда-сюда проводница всячески третирует и оскорбляет их: "Чего таращишься, бендерская морда?". Она требует, чтобы они не шуме-ли, не ходили по проходу и, вообще, не мешали ей работать. Конечно, гуцулы немного выпили, но они не ругаются, не скандалят, помалкивают.
Васыль рассказывает, что в своих леспромхозах и совхозах гуцулы научились поддерживать лояльное к себе отношение взятками. Берут все, включая участкового милиционера. Понимая, что проводница хочет отобрать у рабочих водку и только ищет повод, Васыль предложил дать ей две-три бутылки водки и, таким образом, обезопасить себя. Однако обиженные ее руганью гуцулы на этот раз давать взятку отказались.
Проводница скандал спровоцировала: сначала она, матерно ругаясь, потребовала не выходить из купе и не разговаривать. Ее поддержали две русские тетки, на вид - продавщицы, заявившие, что им вообще противны эти усатые бендеровские морды, мешающие спокойно ехать. Они и подписали какой-то протокол, по-быстрому составленный вызванным "на место" начальником поезда. Я вмешался и запротестовал против протокола. Глядя сквозь меня, проводница процедила: "Всюду вы есть и нос суете. Защитнички! Бендеровскую банду выгораживаете!"
Кто-то из рабочих оправдывался:
- Мы си нэ лаемо. Мы мовчымо. Горилку вэзэмо додому на свято. Немолодая гуцулка, повариха строительной бригады, уговаривает своих мужиков лежать тихо, не пить и никуда не выходить:
- Хлопчыкы, не ходить никуды! Спить соби. Нэ пыйтэ бильше, бо вы си напьетэ! Тоди бида будэ.
За окном непрерывный дождь со снегом. Совсем стемнело. Скоро Даугавпилс. На неприметной станции, недалеко уже от Даугавпилса в вагон стремительно вбегают начальник поезда и с ним два милиционера. Один из них со стуком раскрывает дверь соседнего купе и кричит:
- Кто тут фулюганил?
В купе все спят. Проводница показавает рукой:
- Вот этот усатый. Берите его!
Милиционер рывком ставит усатого на ноги:
- Это ты посылал проводника на буквы?
Усатый моргает. Он ничего не понимает:
- Нэ розумию, що вы такэ кажэтэ. Яки буквы?
Проводница не стесняясь объясняет сколько букв и какие именно.
- Ты, злостный нарушитель порядка,- кричит милиционер.- Давай документы. Быстро. Мы разберемся. А в Даугавпилсе всех вас высадим!
Усатый, шатаясь, протягивает бумажник с торчащей пачкой денег. Мент мгновенно прячет его в карман и выталкивает усатого в коридор.
Мой сосед Васыль быстро ныряет в купе, накрывает голову пиджаком и притворяется спящим. Он боится, хотя совершенно не пил и не ругался. Повариха падает перед милиционером на колени и умоляет не забирать усатого, потому что его, Пэтра, полгода уже ждут дома жена и дети. "Мы же не шумым, не курым, мы спалы. Берить з нас любый штраф".
- А почему у вас так много водки? Спекулируете?
- Выно мы вэзэмо для сэбэ, на свято. У сэли нэма. Мужчыны тяжко робылы у лиси. По шистьнайцять годын. Воны си втомылы.
Усатый вдруг встрепенулся, схватил милиционера за полу шинели:
- Виддай мои гроши и папэры!
Милиционер ударил его кулаком по лицу:
- Ты еще драться будешь, пьяная морда? Счас получишь у меня!
Усатому мгновенно скрутили руки за спину и потащили к выходу. Через несколько секунд послышался крик, и в окно я увидел, как пригнутого к земле Петра уводят в вокзал. Поезд тронулся. Повариха запричитала:
- Ой, бида! Та вин зовсим роздитый. Бэз пальта. Сниг падае. Вин си застудыть! Що я скажу його матери и жинци? Чоловикы', допоможить!
Однако "чоловикы'" не готовы помочь. Вернутья к Петру со следующей станции, чтобы передать ему одежду или дать взятку ментам они боятся. Все они немного выпивали, а у милиции есть специальный "прылад" (прибор), который это установит. Тогда посадят всех. Страшно.
Прошло немного времени, и в вагоне появились начальник поезда с проводницей. Они потребовали у рабочих открыть все чемоданы:
- Вы не только хулиганы и пьяницы! Вы еще и спекулянты. Всех вас за это судить будут. Дождетесь у нас!
И унесли с собою двенадцать бутылок водки. А тетки приговаривали:
- Так бендерам и надо. На голову нам садятся. Совсем распустили их.
Васыль тихо лежал до утра. Постели не взял то ли за ненадобностью, то ли из экономии. Утром мы разговорились. От Львова Васылю нужно автобусом доехать до райцентра Долына, а оттуда еще 20 км до своего села. "Сэло у нас вэлыкэ, майжэ тысяча нумэрив!". Васылю 44 года. Он необразован. Что за страна Австро-Венгрия, не знает. Любит телевизор и "колы духова грае" (духовой оркестр). Жене его 38 лет. У них четверо сыновей и дочь. Старшему сыну уже 22 года, а дочери 19 лет. Она учится в каком-то неизвестном ему училище. Младшим сыновьям 9,7, и 4 года. Жена работает "штыкатуром". Есть небольшое хозяйство. Раньше было 20 соток, но власть отобрала и оставила им всего семь. Мало.
- Е у нас коровка, - ласково говорит он, - поросята, 40 "курэй".
Раньше держали еще овечек, потому что были хорошие пастбища. Те-перь их нет, всё тракторами распахали. Стало труднее жить, поэтому он уже восемь лет ездит на "заробиткы". Жена была готова жить в бедности, лишь бы он не уезжал. Очень просила. Пришлось жену отлупить, и тогда она смирилась.
Собравшейся в селе бригаде работать на стороне понравилось. Живут в общежитии. Там дают чистую постель. Есть свет, радио. Привозят с собой повариху - она по хозяйству все делает. Работают по 14-16 часов, но и зарабатывают. Устраивают себе изредка выходные дни. Летом ходят по грибы и ягоды. Бывают в клубе, завели знакомства. Они не курят и пока почти не пьют. Начальники и местные женщины их, в общем, уважают, как людей трудолюбивых и малопьющих. Теперь в русских селах такие мужчины - большая редкость.
Васыль уже втянулся, привык. Такая жизнь кажется ему хорошей, интересной. Он не собирается возвращаться в село насовсем, хотя места вокруг красивые, особенно в это время:
- Вжэ вэсна. Файно тут. Пупинкы (почки) си розпустылы. До церквы пиду. Допоможу жинци горо'д посадыты. Тай си зверну до роботы знову.
Говорит, что в селе все верующие. Есть свой "пип". Дуже стары'й. Йому, мабуть, скоро симдейсят рокив будэ". Имени попа не знает. Называет его, как все - "отчэ". Церковная служба нравится своей торжественностью, порядком, но Библию Васыль почти не знает. Только отрывки молитв, которые слышит, бывая в церкви дважды в году.
Жена уже смирилась с такой жизнью. Немножко поплачет, попричитает при прощании, "як уси жинкы" и - все. А он привозит деньги, покупает детям "польта", ботинки, мелочи. Купил им телевизор, себе - мотоцикл.
Вот, кормить скот трудно. Жена "здае дэржави" 300 литров молока. За то дают немного силоса и сена, но мало. Приходится прикупать краденое у совхозного кладовщика. Об этом всем известно, но начальство делает вид, что не замечает. Немного сена косят в горах, за 40-50 км. от села, а потом шофера и трактористы привозят в село и продают мужикам из-под полы. Дорого все, но другого выхода нет. Так и крутятся. На Рождество колют кабанчика, припасают самогон или водку и весело гуляют.
- Ведь так в разлуке пройдет молодость.- вам не жалко?
Он не знает. Женился, когда Ганне не было шестнадцати лет. Она очень красивая и крепкая, работящая и аккуратная, Хорошо за детьми следит. Старшего сына родила почти в шестнадцать лет. Со всем сама управляется. Встает раньше четырех утра. Нужно сварить, скотину и де-тей накормить, отправить старших в школу, а младшего отвести в садик. И - бегом на работу. В обед она прибегает домой, опять кормит детей тем, что сварила утром. А вечером у нее тоже немало дел: во-первых накрутить сыновьям уши, чтоб учили уроки (другого способа домашнего воспитания они не знают), потом зашить детскую одежду, постирать, загнать "худобу" в хлев, подоить. И еще дела есть. Вам это не интересно.
- А как же молодые жены живут одни? Не уходят от вас, не изменяют?
Женам некогда гулять и изменять. Они работают. Сельские женщины не "разбалованы". Никто из них не пьет, не курит, как городские, не ходят в брюках. В селе, к тому же, все на виду. Если какая-то начнет гулять, родственники или соседи сразу сообщат. Это позор и несчастье для всех. Но, увы, такое случается. В прошлом году жена соседа, уехавшего на "заробиткы", загуляла. К ней стал приставать молодой, легкомысленный тракторист из их же села. Мужу сразу доложили, и он отписал жене: "Если правда - убью!" Накануне приезда мужа "вона си утопыла". Через две недели муж "взяв дру'гу", потому что возвращаться на работу нужно было непременно, а на кого же оставить малого ребенка?
До этого случая была явная измена в другой семье, и муж "сокырою одрубыв йий голову". Того мужа посадили в тюрьму на 12 лет...
Васыль говорит вдумчиво, спокойно. Его радует предстоящая встреча с семьей. Особенно довольны будут сыновья. И жена тоже. Приготовит баню, праздничный обед. Потом он накупит всем подарки.
В дороге Васыль ничего, кроме бутылки кефира, не ел, Задолго до при-бытия во Львов он замолчал, начал заметно волноваться, затолкал в свою большую, набитую какими-то кульками сетку-авоську пустую бутылку из-под кефира. Затем, натянув на себя потертое ватное пальто и рваную сол-датскую шапку-ушанку, он засмотрелся в окно. Мимо проносились телеграфные столбы, деревья, и пелена мелкого дождя застилала даль.
Когда поезд подкатил к львовскому перрону, Васыль, не оглядываясь и не прощаясь, вышел из вагона.
* * *
Маленький городок Моршин встретил волнующим призывом: "Выше знамя социалистического соревнования в честь 60-летия образования СССР!" и отвратительной ленинградской погодой. Шел дождь, перемежа-ющийся мокрым снегом. Санаторий "Прогресс" оказался состоящим из небольших 2-3-х этажных домов польских еще времен. У административ-ного корпуса на огромном плакате притаилась оригинальная мысль: "Здоровье - имущество государственное и беречь его нужно сообща. В.И.Ленин". Невозможно было не заметить и того, что к стене санатория "Мраморный дворец" в честь Великого полководца прибита мемориальная доска: "В этом здании в августе 1944г. находился штаб 18 армии, начальником политотдела которой был Леонид Ильич Брежнев". Интересно. Как раз в то время я служил именно в той 18 армии, но находился значительно западнее указанного санатория, у своих "сорокапяток", называвшихся на фронтовом сленге "Прощай, Родина".
Поселили меня в 4-х местной палате. Ближайшим соседом оказался Павел Иванович Ковальчук, человек общительный, 45 лет, инженер-технолог, работающий директором винно-водочного завода в поселке Ананьево, что на берегу озера Иссык Куль, в Киргизии. Держится он уверенно, говорит неспешно с чувством собственного достоинства. Раньше он работал главным инженером на большом заводе во Фрунзе. Директором там был еврей, записанный русским - Марк Ефимович Полищук. Этот Марк подобрал себе "грамотных" (нужно понимать,- знающих, опытных) русских помощников, Прежде всего,- главного инженера, естественно, его, Павла Ивановича, а еще главбуха, парторга и прочих. Ефимыч умело "прикармливал" местное и, что важнее, высшее министерское начальство, а также поставщиков сырья. Поэтому работа на заводе ладилась, премии шли регулярно, рабочие и итээровцы были довольны. И сам директор получал из Москвы весомые премии и высокие награды. Своих работников Ефимыч всегда защищал, никому в обиду не давал. А это достается трудно, зато людьми ценится высоко. На заводе его любили, но и побаивались. С провинившимися, особенно с пьяницами, бросавшими тень на моральный облик коллектива, Марк Ефимович поступал решительно и справедливо, как порядочный человек. Он вызывал провинившегося "на ковер" и тут же культурно выгонял его:
- Вот, что, дорогой. Я тебя уже выручал, а ты, оказывается, ничего не понял. Бери ручку и бумагу. Пиши заявление "по собственному желанию", и я уволю тебя по-хорошему. Вот у меня в руках порочащие тебя документы. Видишь?
- Вижу, Марк Ефимыч.
- Пиши заявление, подпиши, и я на твоих глазах рву эти бумаги. Иначе, я сейчас, при тебе, звоню прокурору. А дальше, - сам понимаешь. Прокурора ты знаешь?
- Знаю, Марк Ефимыч. Он ваш...
- Ладно, тебя не спрашивают. Подписал? Умница. Иди в отдел кадров. Приказ уже есть. А я, вот - рву все бумаги. Все честно?
- Да, честно, Марк Ефимыч.
- Ну, иди. Будь здоров. Впредь не зарывайся, дурачок. Все. Я занят.
"Я многому научился у Марка Ефимовича. - продолжает П.И. - Мудрый был человек. Да. Но в 1975 г. партийные органы "подняли вопрос" об ошибках в кадровой политике, что не растят национальные кадры. Тогда Марка Ефимовича, несмотря на безупречную репутацию, с работы сняли".
Павлу Ивановичу предложили не то повышение, не то почетную ссылку - пост директора периферийного ананьевского филиала, за 350 километ-ров от Фрунзе. Оклад у него небольшой, но зато дают еще пять месячных окладов в год. Есть у него штат: заместитель, главный инженер, главбух и др., персональная машина с шофером и множество разных преимуществ. Главное - он становится фактическим хозяином поселка, от него зависят все. Он сразу усёк это и согласился на перевод. Теперь у П.И. большой дом, есть живность: три коровы, барашки. Их пасут в колхозном стаде и обслуживают колхозные чабаны, зоотехники и батманщики во время окота. Есть еще, конечно, поросята, куры, "ути", даже индюки. Все это - не за спасибо и, естественно, не из собственного кармана.
Карьеру жены Павла Ивановича переезд в Ананьево немного порушил. Раньше она работала заведующей орготделом райкома партии. Свою должность использовала эффективно: всегда могла выручить Павла Ивановича. Однажды П.И. попал в очень трудную ситуацию. Спасти мог только первый секретарь райкома. А в то время шел обмен партбилетов, которым занималась лично жена П.И. Обмениваемые документы были очень строгой отчетности. Тогда жена намекнула секретарю, что если он не поможет ее мужу, то несколько бланков могут испортиться. К тому же у секретаря рыльце было в большом пушку по линии ОБХСС и Народного контроля. Поэтому он, уважая заворготделом, выручил Павла Ивановича.
Теперь жена работает завучем в поселковой школе и крепко держит в своих опытных руках весь учительский коллектив.
Между тем, Павел Иванович весьма недоволен кадровым зажимом, кото-рый творят киргизские чучмэки над русскими. Сволочи! Дело доходит до идиотизма.
Например, в Киргизский госуниверситет русских принимают с трудом. Приходят к ректору родители русских абитуриентов с жалобами:
- Мой сын хорошо сдал экзамены. Почему его не взяли?
- А вы, товарищ, читали, что написано над входом?
- Читал. Ну и что?
- А то, что это кыргызкий, а нэ русский университэт. Панятно? Кыргызов надо выводить из темноты. Вы нэ хатите, чтобы наш народ учился? Да? Все народы имеют одынаковые права. Жалуйтесь, что ваш сын не приняли в кыргызкий вуз.
Вот, что творят партработники в Киргизии. Русских выживают из всех учреждений, а евреев, - тем более. На должности киргизы тянут своих.
- У них панибратсво, кумовство и коррупция "очень развиты", - гово-рит П.И.- Есть секретные указания по кадрам,- жаловаться бесполезно.
Его дети поступили в московские институты, куда евреев не берут.
Еще П.И. недоволен тем, что его жена стала "огромная бабища: для нее восьмой номер и тот мал", и дочка вся в нее пошла. Плохо это.
В поселке все его уважают, а женщины очень даже любят и на шею вешаются, что, как известно, чревато большими неудобствами.
Человек он богатый, покупает дорогие вещи в комиссионке, процедур-ным сестрам вместо традиционного рубля сует в карманчик пятерку. Поэтому обслуживающий персонал полюбил его с первого взгляда.
П.И. - тертый калач, наблюдательный и подозрительный.
По-вечерам я читаю книжку или пишу письма. Он внимательно наблюдает за мной и, наконец, не выдерживает:
- Вы, как опер, по- вечерам куда-то пишете и книжечки посматриваете.
- Почему, как опер?
- А они весь день шныряют по городу, все выслушивают, высматривают, а вечером - быстренько на карандаш и - к прокурору.
- Да, я пишу письма домой, свою статью правлю. На работе некогда.
- Нет, женам письма часто не пишут. Я одно написал и хватит.
- Вот Вы, действительно, следите за мной, как сексот, - отбиваюсь я.
- Не обижайтесь. Шутки понимать надо.
Чтобы уйти от неприятной темы, я поинтересовался особенностями винно-водочного производства, продемонстрировав для завязки некото-рую поверхностную осведомленность в деликатном "винном" деле.
П.И "завелся" и стал рассказывать о своем заводе. Большая часть рабочих - пьяницы и забулдыги. Все крадут спирт и готовую водку. У каждой женщины под платьем есть "патронташ", куда она закладывает 6 бутылок готовой водки. На проходной она отдает вахтеру 10-12 руб. Иначе он ее не пропустит. Вынесенные бутылки женщина сдает продавцу магазина и получает за каждую бутылку на рубль дешевле госцены. Такие кражи считаются почти законными. Мужики тянут спирт десятками литров, бочками. На завод спирт приходит в пятидесятитонных цистер-нах. Если вино или водку от рабочих запирать, то они в ночную смену откроют кран и назло выльют всю цистерну спирта в канализацию или в выгребную яму! Поэтому особо строго бороться с хищениями нельзя. Приходится как-то выкручиваться. Самых злостных воров нужно уволь-нять. Они "качают права" и приходят к П.И с угрозами, а он отвечает:
- Ты, сволочь, мать твою так и так! Хочешь мне ночью нож всадить? Так я сам из тебя, падла, кишки выпущу и на них повешу тебя на дереве!
Если жалобщик пьян, то даю ему по морде, вызываю охрану, вывожу к воротам, добавляю пинка под зад и посылаю к той же матери...
* * *
Столовая. За столом нас четверо: две дамы и два кавалера. Одна дама - невзрачная, болезненного вида техник-инструментальщик из Днепропет-ровска. Она разговорчива, активно поддерживает беседу. Сразу сообщает обществу, что муж благодаря ее стараниям никогда ничем не болеет. Вторая дама - медсестра из Магнитогорска. Обе много едят, очень экономны: забирают с собой из столовой по 2-3 кусочка хлеба. Вероятно, в палате что-то подъедают. Время от времени они насмешливо повторяют о нелепом стремлении современных молодых женщин к похудению, хотя, как известно, женской красоты должно быть много. От разговоров о собственной жизни обе уклоняются. Ведут себя очень куртуазно: многократно за день здороваются и при каждом подходе и отходе от стола желают всем "Прыятный аппэтит". Хлеб берут только вилкой, а, набирая общий ксилит, свои ложки не облизывают, как другие. Рассказчиков уважают, слушают внимательно, не перебивая.
Напротив меня сидит Семен Гаврилович Белоконь, заведующий гор-пищекомбинатом в Тернополе. Он разговаривает на восточно-украинском русифицированном наречии, часто, "со значением" держит паузу, требует внимания к себе; не любит возражений и перебиваний. Чувствуется, что привык распоряжаться и находиться в центре внимания. По виду ему за семьдесят, но говорит, что шестьдесят. Носит орденские планки. Орденов и боевых наград, правда, нет. Есть только медаль "За победу над Германией" и еще три юбилейных. Мужчина он очень крупный с большой грушеподобной головой хвостиком кверху и румяным, бабским, "маленковским" лицом. Редкие седые волосы зачесаны назад, маленький, сужающийся кверху лоб и короткий острый крючковатый нос. Одет он, в соответствии с модой значительной части отдыхающего контингента: коричневый пиджак, зеленая капроновая рубашка, сапоги.
Насчет застольных манер Семен Гаврилович слабоват. Например, чайную ложку или вилку, прежде, чем воткнуть ее в общую вазу с ксилитом или салатом, тщательно облизывает.
Свои застольные рассуждения он часто сводит к тому, что совестливых людей становится все меньше, что дамам следует тщательно лечиться, чтобы не похудеть, ибо мужья будут недовольны и не простят им такого поведения. "Женщины на курортах, - говорит С.Г.,- ведут себя очень нескромно, даже вызывающе. Им интереснее было бы отдыхать не в Мор-шине, а на морском курорте, где легко смыть с себя все плохое и возвра-титься домой совсем чистой и незапятнанной. А здесь - "одни клизмы".
Дамы хохочут взахлёб. Они безусловно признают лидерство Семена Гавриловича, его общую компетентность и замечательное остроумие.
- Передайте мэни чайнык з чаем,- просит дама.
- Пожалуста, бэрить, я нэ жадны'й, як жинкы',- говорит он.
- Та, мы не жадни',- отвечает медсестра.
- Як жэ, як жэ. Я просыв поцилуваты, а ни одна жинка нэ дала.
- Ну, на цэ уси женщины жадни'. Ха-ха-ха!
За обедом С.Г. громко, чтобы слышали за соседними столами заявляет:
- Москва - столыця нашои Родины, а Моршин - еи мочовый пузыр!
Дамы в восторге и высказывают ему свое предельное восхищение:
- Вы моглы бы робыты кловуном у цырке.
Ясно, С.Г. принадлежит к номенклатуре и элите областного значения.
- Я тры разы був у Карловых Варах, чотытры разы на Кавказькых курортах. Но у Моршыни самая сыльная вода у мыре.
Ему об этом говорила чешка, лечащий врач в Карловых Варах.
Я поинтересовался, что производит его пищекомбинат. Он с гордостью сообщил, что: "хрин, гирчыцю, уксус, мармэлад, детское питание" и кое-что важное, отправляемое только в Киев. У него производство ответс-твенное. И важнее всего знать, как обходиться с большим начальством, чтобы люди регулярно получали премии. Подробностей не раскрывает.
Тернополь, хотя и небольшой город, но иностранцев в нем очень много.
- Почему они приезжают? - интересуюсь я.
- Так од нас же блызько самая вэлыка у мыре лавра. Почаивська. Чулы?
- Да, слышал. И об иконе "Почаевской Божьей Матери" слышал,- проявляю я эрудицию. - И еще монастырь какой-то там есть.
- Монастыр? Там комплекс, бильшый, ниж Кыивсько-Печерська лавра!
Ему известны, конечно, все подробности. Эту лавру посещают тысячи туристов из Канады, Германии, Америки, Японии и масса наших, советс-ких. Власть разрешает держать в лавре 50 монахов, точнее, пять десятков. Во главе каждой десятки поставлен "десятник" ("можэ якыйсь архыман-дрыт"). Простому монаху дают 300 руб. в месяц, два выходных в неделю и двухмесячный отпуск каждый год. А "десятникам" платят по 960руб.!
- Вот жизнь! - ахают дамы, зарабатывающие по100 руб.
Их возмущает, почему власти, вообще, терпят религию, содержат этих никому не нужных монахов, если от них нет пользы, а только вред один?
- За що тым бездельникам платют такии большие деньги?
С.Г. хитровато смотрит на них и, подняв кверху палец, разъясняет:
- Держави вид ных дви пользы. Главная: воны дурять головы иностран-цам, що у нас, хто хочэ, можэ ходыты до церквы. Бо американци пышуть, що у нас усих попив и монахив пострилялы або ж заслалы до Сыбиру.
Дамы согласны с тем, что дурить американцев нужно обязательно. Но зачем платить монахам и каким-то архимандритам такие бешеные деньги?
- А втора польза, - повышает голос С.Г.,- вымантяжыты з турыстов побильше денег! Воны дають лавре багато денег! За то для показухы важным турыстам настоятэль по вэлыкым празныкам сам правыть службу.
- Наши начальныки моглы бы в тых церквах устроить какие-то музеи, клубы или хотя бы пансионаты для трудящых, - не унимаются дамы.
- Нельзя правительству позорыться перед заграницей, - строго отвечает С.Г., - А еще лавра, монастыри и цэрквы получают больши подаркы от заграничных православных и от советских верующих старушек.
И С.Г., сообщает один из известных ему истинных поучительных фак-тов. В Новосибирске жила нищая старая старушка. Были у нее сыновья, которые померли и оставили старушке огромное наследство - 83тыс. рублей! И что делает старушка? Она идет в сберкассу и снимает все деньги. "Органы", естественно, сразу берут ее под наблюдение, для чего назначают специального кэгэбэшника с широкими полномочиями. Тот садится в машину и начинает следить за старушкой. И что же? Старушка идет на станцию, покупает билет на скорый поезд до Тернополя, а оттуда рейсовым автобусом устремляется в Почаевскую лавру. Там она просит настоятеля и главного бухгалтера взять ее честные деньги на монастырь и во спасение своей, в общем, и без того весьма честной и порядочной души. Тут к старушке подскакивает кэгэбэшник:
- Зачем ты, глупая бабуся, хочешь убухать такие деньги в церкву? Она же создает дурман для народа! Бога нет, бабуся! Это же точный факт! Одумайся и сейчас отдай эти деньги на пионерлагеря или в "Фонд мира"!
- Нет, сынок,- отвечает бабуся, - Бог есть, и душа человеческая есть! И каждый человек должен заботиться о спасении своей души! И тебе, сынок, оч-чень надо об этом подумать. Так что свою трудовую копейку я с радостью отдам на Божье дело. А тебе, раз ты такой жадный и глупый, так и быть, сделаю доброе дело - черт с тобой, куплю тебе за 10 копеек свечечку и поставлю для прощения твоих грехов. Скажи, как зовут тебя, раб Божий? Помолюсь за тебя, грешного.
Пошла бабуся в контору, сдала все деньги. Оставила себе только на обратный билет в жестком вагоне и 10 копеек на свечку кэгэбэшнику. Сдав все деньги, старушка не позабыла получить об этом соответствую-щую справку за подписью главбуха и с большой круглой архиерейской печатью с черным крестом посредине.
А кэгэбэшник ни с чем вернулся в Новосибирск, и был за свою нерасто-ропность и глупость разжалован и переведен в постовые милиционеры.
Дамы согласно кивают. Им жаль неразумных старушек, которые из-за непроходимой глупости тратят свои кровные безо всякой пользы. "А моглы бы купыть и ковры, и шубу, и телевизор. Да мало ли чого!"
Затем разговор незаметно переходит на очевидное важнейшее свойство человеческой натуры: чем человек беднее, тем он добрее, щедрее и порядочнее! И вообще - бедному человеку денег почти не нужно. А чем богаче человек, тем он жаднее. В подтверждение этой аксиомы С.Г. приводит убедительнейшие примеры из реальной жизни.
Вот веский реальный пример. Все дома нашего "Прогресса" и других санаториев - это бывшие частные пансионаты богатых людей, выжимавших прибыль, точнее - золото, из прекрасной моршинской воды. Хозяева сдавали комнаты за "дуже дорогу цину" состоятельным бездельникам, которые ездили сюда не столько лечиться, сколько сорить деньгами и "гулять з бабамы". А истинно больные люди при Польше никак не могли сюда попасть. Вы спросите, почему? А потому, что все эти дома построили богатые евреи. Поляки же не имели возможности строить, "бо у ных нэ було стилькы золота!".
- А у евреев было? - притворно удивляюсь я.
- Ха-ха! - поражается моей наивности С.Г.- у ных всигда е золото!
Евреи запретили украинцам даже приближаться к этим пансионатам, но полякам все же изредка сдавали комнаты за очень большие деньги.
Я опять удивляюсь: "Для кого же евреи понастроили эти дома, если украинцев и поляков не пускали?"
Директор, как учитель, раскрывает глаза своим неразумным ученикам:
- Смишный вопрос! Евреи построилы всэ для своих панив и буржуив!
Дамам все ясно: для кого же еще, как не для панов, можно строить такие виллы? Они снисходительно улыбаются, глядя на меня, неразумного.
Далее в разговоре обсуждаются особенности желудочно-кишечных процедур и повторяются примитивные сальности, что очень оживляет дамское общество, равнодушное к тонкостям высокой политики.
.
* * *
В агитпункте санатория устроили "Вечер танцев". В небольшом душном зале играет странный оркестр: электроорган, электрогитара, большой барабан с барабанчиками и еще что-то мелкое. К началу вечера я опоздал и прислонился к стенке рядом с другими мужчинами, высматривая "дичь". Наметил тетушку, которая танцевала по-старинке, без выкрутасов, чем меня и прельстила. Заиграли танго, и я пригласил намеченную жертву. Вблизи она оказалась сильно накрашенной, молодящейся старушкой, но танцевала легко, и воодушевленно. Она увлеченно разъясняла что-то плоское о пользе танцев для пищеварения, особенно для лечения запоров. Чтобы сгладить неловкость, я ответил, что ее мысль правильная и надо бы попросить врача заменить кишечные процедуры танцами. Приятно и полезно. Предлагаю по два танца за одну процедуру. В ответ тетушка так громко, как из пушки выпалила, захохотала, что я ошалел, а соседние пары в испуге остановились, оглядывая нас. Убежать я не решился. Только признался, что танцую неважно и ей, видимо, со мной не интересно. В ответ она очень громко и горячо согласилась со мной и заметила, что она - человек честный и правдивый. Я решил "завязать" с танцами и направился к выходу. Тут объявили вальс - танец, который, мне казалось, я танцую вполне прилично. В мелодии, несмотря на ощутимое несовершенство музы-кантов, угадывались "Амурские волны". Недалеко от меня стояла молодая симпатичная женщина. Я пригласил ее. Она молчала. Я спросил, любит ли она вальс. Она ответила: "Люблю" и протянула руку. Довольный качеством исполнением своей партии, я что-то рассказывал ей. Она же не проронила ни слова и безо всяких эмоций смотрела мне в глаза. В гробовом молчании, с тягостным чувством я доплясал заключительные па. Только чувство долга помогло мне достойно завершить начатое дело и отвести даму на место. Я утешал себя мыслью, что она просто стеснительная гуцулка из глубины Карпат и плохо понимает русскую речь. Загадка. Так или иначе, как Гарун, бежал я с поля танцев и больше на нем не появлялся. Забросив танцы, я освободил себе несколько вечеров и поэтому успел к концу срока доработать привезенную с собой статью. Достойное, мне казалось, утешение.
* * *
С.Г. находит все новые интересные для обсуждения темы. Он вдруг заявляет, что русские, к коим он причисляет и себя, глупы и расточи-тельны. Другие народы, якобы, довольствуются малым, они хозяйствен-нее, дисциплинированнее, трезвее и скупее. Русским всегда всего мало.
Дамы энергично подхватывают эту тему. Ведь раньше как тяжело жилось людям! Носить было нечего, дома были плохие, глинобитные, без туалетов. Телевизоров, магнитофонов, мотоциклов, дубленок - ничего такого у трудящих не было. Врачей тоже почти не было, дети в школу ходили босиком. Теперь разбаловались. Всего мало. А разные трудности и неурядицы, которые кое-где еще существуют, возникают именно от того, что родители балуют своих детей, потакают им, все покупают, не приучают к физическому труду. Особенно вредно это сказывается, почему-то, на молодых женщинах! Они теперь стали привередливы, совсем разучились работать и приспосабливаться к жизни и т.д. и т.п.
С.Г. с улыбкой добавляет, что лучшими женщинами становятся те, кого закалили мужья. Чем меньше денег приносит муж, тем выносливее стано-вится его жена, и тем менее опасны ей неизбежные жизненные невзгоды.
Дамы серьезно поддакивают. Им известна масса истинных случаев, подтверждающих эту важнейшую воспитательную мысль: чем лучше муж, тем хуже жена. Вот, муж любит, лелеет, балует жену и детей. Тогда дети вырастают балбесами, жена, не выдерживая первого же житейского испытания, становится шлюхой, либо накладывает на себя руки. Жил в том же Петербурге старый, заслуженный, весь увешанный орденами и медалями генерал с молодой, естественно, красавицей-женой. Он, дурак, до безумия любил ее и носил на руках. Она же изменяла ему по-черному. И вот, генерал от адьютанта узнает об измене, и у него, бац, - инсульт! Жена не ухаживает за ним: не умеет да и не хочет. Тогда у него, бац,- инфаркт, и он гибнет. Молодая вдова быстро прожигает наследство. Работать она, конечно, не умела. Скоро жить стало не на что, и она повесилась. Известны еще более жуткие случаи, когда у генерала две или три жены, куча избалованных детей, которые после смерти отца становятся тунеядцами, жуликами, ворами и даже шпионами. Они попадают в тюрьмы и все поголовно погибают, как и их матери...
Часто за столом возникают разговоры по национальному вопросу. В частности, - о равноценности народов. Дамы, руководствуясь своей из-вестной интуицией (а чем же еще?), предположили, что хорошие люди встречаются среди многих народов. С.Г., выслушав дам и выдержав необходимую паузу, решительно отверг саму мысль об одинаковой хорошести разных национальностей. Он взглянул на мой, не оставляющий сомнений профиль, убежденно сказал:
- Нэ трэба глупостив говорить. Уси знають, що е нэхороши нацио-нальности. Бильше всёго люды нэ любять цыганно'в та поляко'в!
Я недоумеваю и начинаю с конца:
- А почему поляков?
- Нэ смийтэсь! Вы знаетэ: вэсь свит бильше всёго нэнавыдыть поляко'в!
Выходит, миру антипатичны разные народы, но поляки - это вообще...Он пристыдил меня, посоветовал читать газеты и слушать радио. А тогда, кто помнит, во всю травили польскую "Солидарность" и лично Леха Валенсу. Все же, я оценил деликатность Семена Гавриловича, не упомянувшего евреев в перечне самых нелюбимых народов мира.
Цыган же не любят из-за единственного их порока: воровства, что также всем известно. В подтверждение этой аксиомы он рассказал абсолютно правдивый случай из своей собственной жизни. Дело обстояло так. Еще до первой Мировой войны, когда он был пацаном Сёмкой, на окраине их села кочующие цыгане как-то поставили несколько рваных палаток и устроили свой табор. В таборе проживало всего несколько мужчин, но много женщин и еще больше детей. Цыгане крутились на базаре и в соседних селах, нанимались на поденные работы. Но, в основном, зани-мались, как говорили взрослые, кражей лошадей и другой крестьянской живности. Однажды по селу пробежал мужик: отчаянно крича, что цыгане уворовали его поросенка. Он призывал помочь ему отобрать у цыган его "порося", пока те его еще не съели. Сёмка в это время находился около дома, рядом с отцом, который "лагодыв цэпа" для обмолота снопов. Цэп получился отличный: тяжелый, окованный железом.
Отец с толпой взволнованных сельчан бросился к табору, а Сёмка - за ними. Мужики были вооружены вилами, топорами, а отец - своим "цэпом". В центре табора, действительно что-то варилось в котле. Цыган было мало. Женщины и дети разбежались, кто куда. А мужчины собрались в кучку и оборонялись кнутами и оглоблями. Их быстро смяли и начали дубасить. Один из цыган как-то выбрался из свалки и юркнул в палатку. Отец Семена заметил его и подскочил к палатке, с угла которой выпирала спина согнувшегося там цыгана. Сёмка видел все это, спрятавшись недалеко в кустах. Отец быстро оглянулся вокруг, не видит ли кто и, убедившись, что никого нет, из всей силы ударил кованным цепом по выступу палатки. Послышался короткий вскрик, палатка в этом месте разорвалась, и наружу вывалилась расколотая спина, из которой торчали ломаные кости, мясо и лилась кровь. Отец оглянулся и убежал домой. А Сёмка с перепугу затаился в кустах. Когда он прибежал домой, то увидел: отец во дворе, спокойно курит трубку и расспрашивает мужиков о том, что же там случилось в таборе? Подошедшему Семену отец отвесил тяжелую оплеуху, чтоб "не шатался без спросу по селу" и погнал в дом, не дав раскрыть рта. Через час Сёмку отправили в соседнее село к тетке. Там он прожил две недели, пас весь день свиней за селом и сам сообразил, что о происшествии следует помалкивать. И молчал.
Разговоры о цыганах постепенно утихли. Стало известно, что делом об избиении цыган занимались урядник и следователь из самой Полтавы, но виновных не обнаружили. А цыганы' в одну из ночей исчезли, и кражи прекратились. Это доказывает, что лучшим средством от воровства является жестокость. Но, считает С.Г., важная причина воровства - безбожие, поскольку религия осуждает воровство. Тут возникает определенная неувязка, поскольку религия, как известно, опиум для народа, и Бога, конечно, нет, и попы пользы не приносят. Путаница. Но С.Г. все разъяснил. Он привел дополнительные неопровержимые факты и рекомендовал перенять лучший международный опыт в этом вопросе. Например, в Финляндии - потрясающая честность. Там дома совсем не запирают и, вообще, не знают, что такое замки. Продавцы там спокойно уходят из своих магазинов, а раскрытые двери перетягивают тонкой черной ниткой. Значит - обед. И все - никто в магазин не войдет!
У слушателей возникает естественный вопрос: "Каким же способом финны добились такого потрясающего результата?". А это, оказывается, тоже всем известно и очень просто. В Финляндии действует закон: "Украл что-нибудь, хоть одну спичину,- отрубают левую руку! Попался второй раз - рубят правую. А за третью кражу, то есть, за рецидивизм, рубят, конечно, голову с плеч. Дамы ахают: "А, если голодный стащил кусочек хлеба, то руку рубят? А как жить безрукому? Где работать?"
Но у финнов все предусмотрено: есть масса благотворительных организаций, даже специальная Армия спасения, помогающая не помереть с голоду безруким, но раскаявшимся ворам, не рецидивистам!
А в Китае, несмотря на более гуманные законы, тоже стопроцентная честность и - никакого воровства. Там воспитание осуществляется тоже с помощью топора, но сначала рубят отдельные пальцы, а уж потом все идет по финскому сценарию. Все ахают: как все разумно и справедливо!
С.Г, работавший одно время инструктором райкома партии, свои беседы ведет умело, с элементами юмора: "Хорошо, если бы подобные строгие, но справедливые законы ввели и в отношении нарушений общественной морали. "А каких именно? - интересуются слушатели". "Ясно каких. Для укрепления семейных устоев бабникам нужно отсекать соответствующие части организма. Как ворам руки. А то из загнивающего Запада на нас так и прет не только антисоветчина, но еще и разврат, даже порнография!
Дамы в восторге: "Якый вин смишный, алэж розумный чоловик!"
* * *
Мой палатный сожитель Павел Иванович - импозантный мужчина. У него загорелое волевое лицо, тонкие, сжатые в неопределенной улыбке губы, внимательный взгляд. Одет он стильно: серый костюм, белая сороч-ка, малиновый в серую полоску галстук, серый китайский плащ, серая шляпа. Одним словом, внушительная фигура настоящего директора.
П.И. - любопытная личность. То ли от скуки, то ли из-за интереса ко мне он инициирует наши беседы, удивляя при этом раздвоенностью своих суждений. Он хорошо знает и понимает реальную жизнь, когда речь идет о конкретных фактах. Однако, его выводы и заключения не увязаны с фактами, а как бы выучены отдельно неразумным начетником.
Из столовой мы, обычно, выходим вместе. Останавливаемся под специ-альным навесом. Там установлены доска объявлений, застекленные стен-ды с газетами "Правда" и "Труд" и можно укрыться от дождя. П.И. раску-ривает послеобеденную дорогую папиросу. Я, недавно бросивший курить, с удовольствием вдыхаю приятный дымок. Рядом, под навесом, собира-ются кучки отдыхающих. Слышится приятный гуцульский говорок:
"Ты выдив, якый дощ учора падав? Прыйихав новы'й москаль. Вин богатый, алэж чэмный (учтивый, укр.). У нэго тилькы пташыного (птичьего, укр) молока нэмае".
Трое молодых людей тихо "травят" анекдоты из "бендеровского" цикла.
"Одын хлопець вылиз из схрону (потайная землянка в лесу) и крычыть дру'гому через долыну:
- Мыхайлэ! Мыхайлэ! Москалив у космос запустылы!
- Що, усих?
- Ни, тилькы одного.
- Та чого ж ты си тишыш (радуешься)?
Да, тлеет здесь, не угасая, вековая неприязнь к москалям.
Подходит прилично одетый мужчина. Закуривает. Гуцулы умолкают.
- Рассказывайте. Мне интересно послушать, - говорит он.
- А вы нашу мову розумиетэ?
- Конечно. Я, хотя и кацап, но хохляцкий язык понимаю.
- А ну, перевыдить на нашу мову: "Я не хочу кушать хлеб".
- Это просто: "Я нэ хочу йисты хлиб", - произносит довольный кацап.
- Тоди йиж говно! - хохочут гуцулы.
Обиженный кацап уходит, и под навесом возобновляются анекдоты.
Некто Пэтро рассказывает своему другу:
- Взяв вуйко (дядя) Дмытро у кышеню гранат (гранату) и пойихалы мы з ным на вози до Коломыи. Бачымо на дорози фуру з москалямы.
- Кыдайтэ свий гранат, вуйку!
- Ни, ты кыдай, Пэтрэ!
- Я кажу: "Кыдайтэ швыдшэ, вуйку!" И вин кынув.
"И що дали трапылось? - спрашивает друг Петра.
- Та нас зосталось двое.
- ???
- Я та фура з москалямы.
П.И. украинский язык понимает, поскольку происходит из сосланных в 30-е годы украинских "куркулей" Он знает, что "москалей", насильно загнавших гуцулов в колхозы и разоривших этот край, здесь не любят. Однако, выводы его странные: "Если бы "чекисты" не вмешивались, гуцулы сами одобрили колхозный строй, как самую передовую форму сельхозпроизводства. Гуцулы не ушли бы в леса и "схроны", не стреляли бы коммунистов. Но этих бендеровских анекдотчиков нужно сажать, ибо они исподтишка гадят в карман советской власти и разлагают общество!"
Я говорю: "Украина всегда тянулась к православной России, чтобы спастись от католической Польши и от мусульманской Турции и Крыма, а москали своим насилием разрушили взаимное доверие.
П.И. переводит разговор на более волнующую его тему:
- Вы вчера смотрели программу "Время"?
Мне не хочется обсуждать с ним политические проблемы, и я хитрю:
- Смотрел. Наши хоккеисты красиво обыграли чехов.
- Я не о том. Израиль же опять бомбил Ливан и Сирию. Он снова готовит широкую агрессию против всех арабских стран!
- Не сгущайте краски! Израиль бомбил только позиции террористов в Ливане. На "широкую" агрессию это никак не похоже.
- Но он нападает не только на Ливан. Объясните, откуда у Израиля столько денег, оружия и солдат, чтобы непрерывно нападать на соседей?
- Израиль защищается. Деньги и частично, оружие дает Америка, верно. Но ведь Советский Союз помогает арабам и оружием, и деньгами, и советниками. А солдаты у Израиля свои. Да, евреи воюют хорошо.
- Нет! Евреи не могут так хорошо воевать! Израилю солдат присылают из Штатов и других стран. Об этом факте писали все газеты. Вы знаете, сколько евреев в Америке?
- Миллионов пять.
- Ха-ха-ха,- смеется директор.- Их больше 50-ти миллионов!
Теперь я рассмеялся: "Вы говорите че-пу-ху!"
- Зря смеетесь,- обижается П.И.- Еще и в Европе, и Южной Америке живут десятки миллионов евреев. Просто многие скрывают националь-ность. Это хитрая политика. Америка нанимает для израильской армии головорезов со всего мира! Вот Вам и ху-ху!
- В Европе уничтожили шесть миллионов евреев. Теперь во всем мире их осталось не более десяти миллионов, говорю я.
А он хитро улыбается:
- Это еврейская пропаганда. Погибло раз в десять меньше. Сионистов, ну - евреев, очень много. Их количество в мире скрывают, чтоб не пугать людей. А то начнутся еврейские погромы!
Мне не удается поколебать его дикую юдофобию.
Оказывается, у П.И. есть друг-еврей в союзном министерстве, бывший замминистра и очень "грамотный" человек. Мать этого еврея, живет в Израиле, а родной дядя-миллионер - в Америке. От друга-еврея, многократно бывавшего в США, директору доподлинно известно, что все американские евреи - миллионеры! Ну, если не все, то большинство. А остальные просто очень богатые люди. Во всяком случае - все миллионеры - евреи, хотя многие, начиная с Рокфеллера и Ротшильда скрывают свою национальность. Впрочем, не это главное. Главное - евреи держат Америку в своих руках, без них ничего там не делается.
Перед последними выборами президента США собралась руководящая еврейская "головка" миллионеров и ученых раввинов. Посовещавшись, они разрешили выбирать Рейгана. Поэтому он был избран и теперь, безусловно, делает все, что прикажут евреи, пляшет под их дудку.
- Что же, американцы ничего самостоятельно, без евреев не решают?
- Решают, но не в политике, а в экономике и лишь по мелким вопросам.
Директор продолжает идеологическое наступление на меня:
- Почему евреев из Союза выпускают, а других - нет? Что, только у евреев есть родственники за границей? Молчите! Я скажу: за каждого выпущенного еврея американцы платят большие деньги. Да, в Союзе евреев из-за их сионизма не берут на хорошую работу и в институты. За это они не любят Россию.
- Евреев притесняют, а они защищали страну не хуже русских. Среди них власовцев не было. Русских на работу берут, а многие из них уехали.
- Сравнили! Евреев уехало 50 процентов, а русских - доли процента.
Он доволен, что поставил меня на место. Мне же любопытно узнать, насколько извращены его представления о евреях и о мире. Если бы я не слышал собственными ушами его излияния, то не поверил бы, что в 20 веке возможно такое невежество. Но факт налицо - возможно!
Директору хочется говорить со мной и удивить знанием жизни:
- Вот Вы по вечерам читаете английские книжки. А почему еврейских не читаете? Значит своего языка не знаете. Вот скоро ваша Пасха. А еврейские обычаи Вы соблюдаете? Вряд ли. Да и в Бога Вы не верите.
Он не умолкает и продолжает "давить" меня:
- Религия, конечно, ослабела. Но в последние годы начинает брать свое. Церкви ремонтируют, службу посещает молодые, даже комсомольцы. А синагоги, тем более, отстраивают. Ваша религия всегда была крепче православной. От вашей же веры православие произошло. И, вообще, наш Бог Иисус Христос был же еврей!