Альберт родился в семье потомственных московских интеллигентов. Его бабушка Инга Вагнер, из обрусевших немцев, до революции преподавала в частной женской гимназии немецкий язык. Единственную дочь Луизу, будущую мать Альберта, она не только приучила к строгому порядку в доме, но и приобщила к классической немецкой литературе. С зятем Давидом Гурвичем, сыном московского провизора, она находилась в прохладных, можно даже сказать, натянутых отношениях, постоянно не сходилась с ним во мнениях, однако всегда держалась подчеркнуто учтиво.
Родители Альберта усердно и увлеченно трудились, свободным временем практически не располагали. Воспитанием же мальчика охотно занималась бабушка. Она была прирожденным педагогом. Годы работы в гимназии и нелегкие жизненные обстоятельства очень закалили ее, а также укрепили и без того решительный характер. Любимого внука и его родителей она крепко держала в руках, в разумной, по ее мнению, строгости. Нарушения общепринятых приличий или внутреннего порядка в семье она умела энергично и быстро пресекать надлежащими словами, переходя при этом с русского на более твердый немецкий язык, который дома тоже был в ходу.
Строгие бабушкины выговоры и назидания пугали маленького Альберта, ладони его при этом потели, а лицо по-девичьи покрывалось розовыми пятнами.
К десятому классу Альберт вытянулся, заметно раздался в плечах, возмужал, На него стали поглядывать девочки, даже признанные красавицы из числа соучениц. Он и сам уже не оставался равнодушным к женской красоте.
Шел 1943 год. Весной, незадолго до окончания школы и призыва в армию, Альберт влюбился в одноклассницу Таню, задорную, очень миловидную и, что нетипично, первую отличницу. Она неожиданно горячо откликнулась на его скромные знаки внимания. На их третьем, последнем свидании у Тургеневской читальни, что на Сретенке, уже после получения повестки из военкомата, Таня первой призналась Алику в любви, крепко обняла, смело и нежно поцеловала в губы, а также подарила свою заранее приготовленную фотокарточку. На обороте было каллиграфически выведено: "Люблю, буду ждать. Возвращайся с Победой! Навсегда твоя Таня. 5 июля 1943 года". Алик был безмерно счастлив.
А через два дня он уже стоял с сотней других новобранцев на плацу учебного полка под Калугой. Началась другая жизнь, армейская учеба: воинские уставы, строевая подготовка, "материальная часть оружия", стрелковая подготовка, физподготовка...
Альберта донимали не столько утомительные ночные марш-броски, сколько одуряющие своим однообразием строевые занятия и другие предметы курса молодого бойца. Однако, хуже всего оказались унижающая грубость и беспричинная придирчивость командиров, особенно, сержантов. Он панически боялся любых начальников, никогда не оправдывался, на вопросы отвечал тихо, неуверенно, к тому же не матерился, как другие, чем и вызвал устойчивую антипатию к себе. В результате, Алик не вылезал из нарядов вне очереди: изо дня в день драил полы в казарме, работал на кухне, чистил нужники. Вдобавок ко всему, он получил прозвища: "гурвич-хурвич" и "гнилой интеллигент".
От всего этого временами не хотелось жить. Спасала Таня. Ощущение ее незримого присутствия скрашивало в те дни его существование и помогало переносить тяготы армейской жизни. Он бережно хранил дорогую карточку у сердца, в нагрудном кармане, вместе с комсомольским билетом; в трудные минуты всматривался в прекрасное лицо любимой и перечитывал заветные слова. Тогда его охватывало чувство невыразимого счастья, забывались на время все обиды, и снова хотелось жить.
Незадолго до окончания обучения Альберт получил от командования звание "ефрейтор", а от сослуживцев - кличку "еврейтор".
* * *
На передовую Альберт прибыл с пополнением под вечер, накануне наступления, и был зачислен автоматчиком в стрелковую роту.
Перед рассветом дремавших в окопе людей вдруг разбудил грохот артиллерии по всему фронту. Рядом с Альбертом по-турецки сидел немолодой солдат. Он не спеша свернул "козью ножку", засыпал в раструб махорку, достал кресало, раскурил, глубоко затянулся и стал медленно выпускать дым сквозь вытянутые трубкой губы:
- А ты, парень, новенький видать. Как звать? В атаки уже ходил?
- Нет. Я первый раз пойду. А зовут меня Альбертом.
- Красиво назвали. Чего не закуришь? Так гораздо спокойней.
- Не курю я.
- Тогда сухарь погрызи. Помогает. Раньше я не боялся. А после ранения стало боязно. Честно говорю. Когда будет команда и побежим, значит, вперед, держись меня. Может помогу в случае чего. Меня Николаем звать. Бери, парень, вот сухарик. Погрызи.
- Спасибо Вам, Николай. Рад был с Вами познакомиться.
- Вот и ладно. А у тебя дома кто есть? Ну, отец, мамка?
- Бабушка есть, родители... и девушка есть.
- Это хорошо. Не вешай нос! Бог даст, свидитесь. Конечно. Вот вернешься с войны живой, женишься. Молодая жена деток тебе нарожает. Все путем будет. Думай про хорошее. Тогда лучше будет. Я завсегда стараюсь так делать.
Рассветало быстро. Когда закончилась артподготовка и поутихла канонада, командир роты громко, надрывно скомандовал: "За Родину! За Сталина! Вперед!" Тогда Альберт вместе с другими солдатами перелез через бруствер и побежал вслед за Николаем по картофельному полю к деревне...
Он не услышал, как рядом с коротким свистом шлепнулась мина. Взрывом его бросило на землю. Сильная боль резанула правую щеку и ухо. Разом все провалилось во тьму. Очнулся, когда кто-то перевязывал ему голову. Бинты закрыли глаза, лоб, уши. Стало трудно дышать. Голова раскалывалась от звона и боли, началась рвота...
Днем Альберта на подводе привезли в медсанбат.
- А ну-ка, попробуй встать! Сможешь? - потребовала невидимая женщина.
- Кажется, смогу,- тихо ответил Альберт.
- Руки-ноги целы. Сможешь! Держись за плечо. Поехали!
Ему воткнули болезненный укол, сказали: "От столбняка" и усадили на табурет. Быстро и грубо разбинтовали голову, резко сдернув прилипший к лицу остаток марли, и принялись мокрой ватой отмывать от запекшейся крови глаза и щеки.
- Алексей Петрович, - сказал кто-то, - посмотрите. Возможно, потребуется окулист.
Глаза промывали долго, попутно щеки протирали чем-то пекучим. Наконец, Альберту удалось разлепить веки, и он увидел медсестру в белом с пятнами крови халате и стоящую рядом женщину-военврача, которая медленно водила пинцетом перед его глазами.
- Ну, солдатик, - сказала военврач, - тебе, кажется, очень повезло. Удивительно: глаза целы! А кто это так замечательно забинтовал тебе голову?
- Я не видел и не слышал. Может быть, мой товарищ Николай или санинструктор.
Так выяснилось, что ранение легкое, точнее касательное, неглубокое, в правую скулу и ушную раковину, а, вдобавок, легкая контузия. Не страшно. После перевязки Альберту дали какие-то таблетки и отправили во взвод выздоравливающих при санбате.
* * *
Наступление на фронте продолжалось, раненых в приемном отделении становилось все больше. Врачи работали без отдыха. Сестры разрывались на части. На следующий день сестрам для помощи в заполнении медицинских карт послали Альберта, человека грамотного и выздоравливающего. Он очень старался и заслужил даже благодарность начальника приемного отделения.
На третий день утром к Альберту подошел старшина медслужбы:
- Слушай, ефрейтор! Пойдешь покуда ординарцем к капитану Пивоваровой! Она до вечера будет на операциях. А ты пока прибери ей комнату. Тут рядом. Набей соломой матрац. У сестры-хозяйки возьми постельные принадлежности, лампу, керосинку. Чай согреешь, приберешь. Вообще, будешь при ней - чего прикажет. И себе матрац набей, я дам. Все понял? А не понял, - ко мне подойдешь, объясню. Иди, выполняй!
- Так точно, товарищ старшина! - ответил Альберт.
Он тщательно подмел комнату в указанном доме, притащил кровать, приготовил капитану постель, отмыл стол и две колченогих табуретки, принес из полевой кухни котелок каши и чай. Потом постелил себе на полу у окна и стал ждать капитана Пивоварову.
Было уже совсем темно, когда хлопнула входная дверь. Альберт вскочил.
- Ну, здравствуй! Не спишь? - усталым голосом спросила капитан медслужбы.
- Здравия желаю, товарищ капитан! Не сплю!
- Без посторонних называй меня Анной Ефремовной. Уф-ф! Трудный был день.
Она постояла немного, осмотрелась вокруг, призадумалась. Потом сняла с плеча медицинскую сумку, вынула оттуда банку консервов, фляжку и мензурку.
Выглядела Анна Ефремовна очень усталой и строгой: черные круги под глазами, острый взгляд, поджатые губы. Алик увеличил свет в лампе. Стало видно, что Анна Ефремовна рыжеволоса, полновата, но стройна, невелика ростом и не так уж стара: на вид, не более сорока. Ладно пригнанная гимнастерка, стянутая офицерским ремнем, подчеркивала тонкую талию и широкие бедра. Алик даже загляделся. Статная женщина.
- Приготовь-ка чаю да открой консервы. Есть захотелось.
- Кашу из столовой будете есть? Подогреть?
- Ну, нет. Какая там каша!
Она расстелила на столе вынутое из сумки чистое полотенце и сказала:
- Бери свою кружку, чаю попьешь. А могу и рюмкой водки угостить.
- Никак нет, товарищ капитан. Я вина не пью. Спасибо Вам, я поужинал.
- Какой воспитанный мальчик! Ну, как хочешь. До армии ты учился или работал? На фронте давно?
- Я, товарищ капитан, только школу закончил. А на фронте был всего один день. И вот, сразу ранило меня. Так получилось, к сожалению.
- О чем ты сожалеешь, мальчик? Повезло тебе. Не убили, и будь доволен! Жизнь-то одна. Так радуйся, что остался жив и здоров! Дома тебя как звали?
- Алик. Бабушка и мама так называли. А вообще-то, я - Альберт.
Она налила себе из фляжки полную мензурку и залпом выпила. Закусила тушенкой из банки, еще выпила, посидела молча несколько минут и велела идти спать. Он встал за печку и отвернулся, пока Анна Ефремовна раздевалась и укладывалась. Потом он свернул обмотки, снял ботинки, гимнастерку и улегся в своем углу.
Альберт уже засыпал, когда услышал голос Анны Ефремовны:
- Слушай, солдатик. Иди-ка ко мне. Иди-иди. У меня очень разболелась спина. Весь день стояла за операционным столом. Сделай-ка мне массаж спины, а то завтра не разогнусь. А работы предстоит много. Иди.
- Я не умею, товарищ капитан. Никогда не приходилось.
- Опять - товарищ капитан! Анна Ефремовна я, Алик! Иди же! Я объясню. Ничего особенного. Поглаживай спину и поясницу. Вот и все. Не бойся, дурачок!
Она сняла рубашку и легла на живот.
- Отлей немножко из фляжки на руки и протри ладошки. Теперь начинай гладить круговыми движениями ладоней. Не очень надавливай. Мягче, нежней. Слегка пощипывай пальцами, но осторожно. Так, очень хорошо! Молодец. Не спеши, не торопись. Погоди-ка. Она расстегнула лифчик, сбросила бретельки и снова улеглась.
Альберт осторожно поглаживал гладкое, упругое, приятное на ощупь тело от завитков волос на шее до талии. На Анне Ефремовне оставалось только зеленое трико, плотно облегающее выпуклые, вздрагивающие при прикосновениях ягодицы и полные бедра. Он начал массировать более энергично, но Анна Ефремовна была чем-то недовольна.
- Да ты не так делаешь! Какой ты, право наивный или непонятливый!
Альберт, как заведенный продолжал поглаживать и разминать спину, думая при этом о своем. Перебрал в памяти свидания с Таней. Их было так мало - всего три! Вспомнил ее тоненький голосок, увидел золотистые волосы, почувствовал на себе ее ласковые губы. Перед глазами снова возникли прощальные слова на фотокарточке: "...навсегда твоя..."
Капли пота скатывались с его лица на спину Анны Ефремовны.
Она легла поперек кровати и спустила наполовину трико.
- Помассируй еще внизу, поясницу.
Ягодицы были большие очень гладкие, скользкие и прохладные. Альберт поглаживал поясницу и эти огромные, упругие полушария. Захотелось сжать их до боли. Кружилась голова и прерывалось дыхание. Он вдруг почувствовал сильную усталость и отвращение к этому распростертому перед ним белому, упитанному и податливому телу.
- Все! - неожиданно резко сказала Анна Ефремовна. - Довольно! Ступай спать!
- Есть, товарищ капитан! - машинально ответил Альберт и послушно побрел в свой угол.
* * *
Когда он проснулся, за окном ярко светило солнце. Анны Ефремовны в комнате не было. Он умылся и отправился с котелком в столовую - большую палатку рядом с полевой кухней. Войдя внутрь, Альберт сразу увидел сидящую спиной к нему в окружении нескольких офицеров, видимо врачей, Анну Ефремовну.
- И, представьте себе, никакого интереса! Несмотря даже на некоторое поощрение с моей стороны, - с игривостью в голосе рассказывала Анна Ефремовна.
- Не представляю. При ваших-то достоинствах! Невероятный случай, - откликнулся ухмыляясь один из собеседников.
- Нечто подобное случилось недавно у меня с одной из наших санитарок-ординарок. Чуть до скандала не дошло, - сказал другой из офицеров.
- Тихо, тихо, - зашипел кто-то, - он здесь.
Альберт понял, о чем шла речь. Он растерялся. Как всегда, лицо его покрылось розовыми пятнами, ладони вспотели. Он выронил котелок и убежал в дом.
Через полчаса явился старшина. Странно ухмыляясь, он сказал:
- Ты чего сидишь здесь, как шкодливый кот? Чужую сметану съел? Теперь пошли к начальнику. Вызывает. Счас тебя в штрафную отправит.
- За что?, - испугавшись спросил Альберт.
- Командир всегда знает, за что. Наверно "Устав внутренней службы" нарушил.
Они встретили майора около столовой.
- Старшина, санитарку Стрельцову, что у меня, отправь обратно в ДОП*. Я возьму этого ефрейтора.
Майор на минуту задумался и решительно добавил:
- Впрочем, не надо. Никого мне не присылай. А ты, ефрейтор, отправляйся во взвод выздоравливающих. Если понадобишься, старшина найдет тебя. Ступайте.
Когда майор ушел, старшина самодовольно рассмеялся:
- Здорово я разыграл! Верно? Ты, видать, из пугливых. Ничего, не теряйся, когда клюет, не зевай! Главное - держи хвост пистолетом, а то царство небесное проворонишь.
Через неделю, после очередной перевязки Альберта признали окончательно выздоровевшим, годным к строевой службе и направили обратно в свой полк...
На следующее утро к санбату подкатил потрепанный ЗИС, который должен был развезти выздоровевших по своим частям. У самой машины Альберт лицом к лицу столкнулся с Анной Ефремовной.
- Здравствуй, здравствуй, - она серьезно посмотрела, Алику прямо в глаза, потом чуть улыбнулась.- Желаю тебе уцелеть, мальчик!
И ушла быстрым шагом, как - будто убегала от кого-то.
* * *
Прошел месяц. Рота, где продолжал служить Альберт, окопалась в чистом поле перед селом. Так теперь бывало чаще всего: хитрые немцы выбирали рубежи обороны по окраинам сел, а нашим доставалось располагаться перед ними, в поле...
Альберт уже немного попривык к фронтовому быту. Несмотря на многочисленные физические трудности он обрел некое душевное равновесие. Его не донимали по мелочам командиры и не третировали, как в учебном полку, сослуживцы. Более того, после одного недавнего происшествия к нему начали относиться с некоторым даже почтением
...А дело было так. На участок их батальона возвращалась из ночного поиска полковая разведгруппа. Поиск оказался успешным: притащили ценного "языка" - немолодого уже немецкого майора. Он был порядком избит,- вся физиономия в кровоподтеках,- и едва держался на ногах. Когда у немца изо рта вытащили кляп, он долго сплевывал кровь и быстро что-то говорил. Оказавшийся рядом Альберт все понимал и был очень обескуражен грубым обращением разведчиков с пленным. Один из них при всех ударил немца по щеке и процедил сквозь зубы:
- Ах ты сволочь недобитая! Мы нихт ферштейн, что ты болтаешь!
И тут Альберт не сдержался и неожиданно для себя вмешался:
- Не бейте его! Я все вам переведу. Он сказал, что даст важные показания командиру полка или начальнику штаба. Он еще просил не бить его, потому что избивать связанного человека не благородно. И еще: ему выбили зубы, и он попросил воды.
Командир роты сказал, что майора сейчас отвезут в штаб, и приказал принести воды. Альберт, к удивлению присутствующих все быстро, без заминки перевел немцу, назвав его "герр официр". Немец при этом слегка поклонившись Альберту и сказал: "Данке". Таким образом, вся рота узнала, что ефрейтор Гурвич свободно разговаривает по-немецки и, естественно, зауважала его: "Молодой, а такой ученый!"
То происшествие стало уже забываться. Чаще вспоминался первый фронтовой друг Николай, погибший, как оказалось, в той самой атаке, когда Альберта ранило в щеку...
Время тянулось медленно. С короткими перерывами моросил нескончаемый холодный осенний дождь. Солдаты забились в наспех вырытые укрытия и ячейки.
Альберт лежал в землянке на сырой соломе между двумя немолодыми солдатами, которые похрапывали и ворочались во сне. Стоило немного согреться, как начинали изо всех сил беспокоить вши, тело зудело и нестерпимо хотелось чесаться. Он лежал, прижав к себе автомат, и вспомнил Таню, потом бабушку Ингу, маму и отца...
Он совсем уж было задремал, что-то начало мерещиться, когда его грубо растолкал часовой. Альберт вылез из-под шинели, одернул гимнастерку и, приподняв мокрую плащ-палатку, выглянул из землянки. Перед ним стоял ординарец командира роты:
- Иди, ефрейтор, комрот вызывает!
- А зачем, Вы не знаете?
- Знаем, конешно дело. В штабе полка, вот, дознались, что ты по-немецки понимаешь. А тут, в аккурат, языка пымали. Дак сразу и допрос снять хотят. А нашего переводчика вчерась в дивизию перевели. Теперь тебя, значится, в штаб переведут, на повышение должности. Ты грамотный видать, хотя и молодой.
Альберт от неожиданности растерялся, разволновался, но постарался взять себя в руки и успокоиться. Его вдруг охватило радостное предчувствие близких перемен к лучшему. Что же ждет его впереди? Интересно ведь быть военным переводчиком!
- Ну, чего застыл? Одевайсь быстрей, бери оружию, сидор и бегом на выход с вещами! Шевелись!
Альберт нырнул в землянку, засуетился. Не нашел в темноте глазами автомат. Тогда он левой рукой пошарил под шинелью и, нащупав ствол, потянул автомат к себе. Рукоятка затвора за что-то зацепилась. Альберт дернул ствол сильнее, услышал щелчок, и сразу раздался выстрел. Что-то сильно ударило в левое плечо над сердцем. Закружилась голова, и он упал на колени, уткнувшись лицом в постланную на полу солому.
Солдаты в землянке повскакивали, уложили Альберта на спину. Над левым карманом гимнастерки расползалось большое бурое пятно. Кто-то кинулся за санинструктором. Пожилой солдат достал из вещмешка индивидуальный пакет, задрал рубаху и приложил к ране томпон, чтобы немного унять кровь. Он погладил Алика по голове:
- Чего же ты, дурачок, на предохранитель-то не поставил? Вот беда какая...
* * *
Через два часа Альберта доставили в санбат. Он лежал на носилках с закрытыми глазами, тяжело, хрипло дышал, в груди булькало.
- На стол! Готовьте! - скомандовал властный женский голос.
Потом добавил: " Найдите Алексея Петровича. Быстро!"
Минут через десять Альберт, накрытый простыней, лежал уже на операционном столе. Над ним склонилась женщина в зеленом халате и такой же шапочке:
- Кто же тебя так, Алик? Ты слышишь?
Он молчал и только натужно дышал. Видимо, не было сил даже раскрыть слипающиеся веки. Прошла минута. Он чуть приоткрыл глаза. Его невидящий взгляд был направлен куда-то вдаль. Слабая улыбка мелькнула на обескровленных губах. Едва слышно он прошептал:
- Анна Ефремовна... Подойдите ко мне...Там...Таня...Мама моя...
Подошел майор, посмотрел на Анну Ефремовну, потом на Альберта:
- Как этот?
- Большая потеря крови, - тихо сказала Анна Ефремовна, - очень слаб.
- У нас сейчас ни капли. Привезут завтра. Так что действуйте по обстоятельствам.
- Алексей Петрович, прошу Вас! Никогда ни о чем не просила. А теперь прошу: вытащите его! Кровь я дам. Подойдет. Очень прошу.
- Анна Ефремовна, если каждый хирург...
- Нет-нет! Кровь дам именно я! Для меня это очень важно! Как грех искупить. Алексей Петрович, теряем дорогое время!
- Ну, коли так...Хорошо. Иду мыться. Давайте кровь, наркоз!
Анна Ефремовна подошла к сестре и протянула ей залитую кровью фотокарточку, на оборотной стороне которой можно было с трудом прочесть: "...твоя Таня 5 июля..."
- Сохрани. Найди адрес родителей. А теперь приготовься взять у меня кровь.
Над землей нависли тяжелые тучи. По-прежнему моросил холодный дождь. Надвигалась тьма.
_____________________
*ДОП - дивизионный обменный пункт (санэпидслужба): подразделение, подчиненное начмеду дивизии (дезинфекторы, прачки, санитарки, химики). ДОП располагался обычно неподалеку от медсанбата.