Аннотация: Фантастико-изотерический мини-роман в 5 главах.
С благодарностью Первому Настоящему Читателю
ГРИШЕ ЭСМАНУ
ГЛАВА 2
С Б О Р
*
Сегодня Лев, против обыкновения, проснулся рано.
Вчера Большая передала через Игната, что сегодня им будет "посылка" - надо пойти на Поляну и принять. Как они общаются между собой - Лева не понимал, Игнат объяснить это ему не мог, а Большая не разговаривала вообще. Игнат сказал, что он, Лев, "ещё не готов", что придет время и он, Лев, "все поймет" - если, конечно, захочет. "Если захочет! Кто ж не хочет?..".
Ответ на вопрос "где я?" до сих пор оставался для Гурина не найденным. Более того, с каждым днем шанс найти его, по понятию Левы, становился все более и более эфемерным. Время истерик и сомнений в своей умственной полноценности давно прошло, и Гурин почти успокоился - поэтому и вопрос уже не стоял так остро.
После того, как они с Игнатом сами хорошо освоили дорогу в Первый Мир - "они", это конечно громко сказано, Игнат освоил - ходили туда довольно часто. То - по делам, то - просто прогуляться.
Для себя Лев условно разделил оба, для него совершенно одинаковых Мира, на Первый и Второй. Игнат пытался объяснить ему разницу, и он вроде бы что-то и понимал Умом, но вникнуть в Суть так и не смог, наверное, "не догонял" чего-то самого главного.
Когда Игнат говорил ему, что на самом деле Второго Мира даже как бы и нет, что он не настоящий, что он только отражение Первого, иллюзия, мозг Гурина просто отказывался это воспринимать.
Давно прошли и те времена, когда Лев пытался все разложить по полочкам "своих" знаний. Постепенно он понял, что "его" знания не имеют никакого отношения к происходящему, что они ничего не могут объяснить. Понял и, где-то как-то, смирился с этим. Но принять "другое знание", которое полностью противоречило его собственному, он, ученый-физик, убежденный материалист, просто не мог. То ли упрямство мешало...
Второй, "ненастоящий" Мир, в котором они жили, был очень стабильным и статичным, в нем ничего никогда не происходило, в нем всегда было лето, хорошая погода, изо дня в день волны одинаково накатывались на берег, все время дул один и тот же легкий ветерок. Он был как объемная фотография, запечатлевшая миг, оживленная чьей-то волей. И в то же время это было не совсем так - день в нем сменялся ночью, расцветали и увядали цветы, и на берег озера волны иногда выбрасывали мертвую рыбу. Он жил какой-то своей жизнью, словно скульптура, сначала ожившая по воле творца, а потом вышедшая из-под его контроля.
Как сказал Игнат, Второй Мир был безопасным убежищем Большой - сюда не мог проникнуть "никто чужой".
Как ни странно, но Лев полюбил этот "ненастоящий" Мир, спокойный, ласковый и немного грустный, живущий как бы в тени Первого. Для него, Гурина, он был самым, что ни на есть, настоящим! Более того - чем-то, быть может, своей "закрытостью", он был ему очень близок...
Первый Мир был совсем другой. Он был "настоящий". Он был активный. В нем всегда что-то происходило. Он был полон неожиданностей и опасностей.
Но, не смотря на свою непохожесть, для Гурина оба эти Мира, и Первый, и Второй, были одинаковыми, "реально" существующими Мирами.
И был "ещё один". Главный Мир. Этот Мир был "нереальным", он существовал только в его воображении. "Там" была любимая работа, которая теперь казалась абсолютно ненужной, даже никчемной, лагерь, обнесенный тремя рядами колючей проволоки и единственный друг, почти брат, который его предал. Боль и обида от предательства тоже остались в другом, "нереальном" Мире, стали такими же "нереальными", ненужными и как бы почти стерлись в его сердце и памяти. Всё, что было в "том" Мире, ушло вместе с ним и уже просто не интересовало Гурина.
Ему было хорошо в его маленьком Втором Мире, в котором никогда ничего не происходило, в котором не было никаких неожиданностей...
Итак, сегодня у них было Дело! Лев потянулся и вскочил с лежанки.
Игната в хижине не было - опять ушел на "свидание" с Духом.
А вот Левин лучший друг, черный и лохматый, был на месте. Он уже ждал его у входа, радостно размахивая хвостом.
После взаимной неприязни - Лев никак не мог простить своему преследователю, что тот за ним гнался, а пёс - что так и не смог его догнать, между ними постепенно возникла крепкая привязанность, перешедшая в настоящую дружбу. Возможно, что причиной, их объединившей, было их прошлое, которым они были связаны. Оно, прошлое, хоть и было "лагерным", но все-таки было общим.
"Ну, Миша, идешь сегодня с нами?". Пёс отрицательно мотнул головой, развернулся и побежал купаться.
Настоящего имени своего друга Лев не знал и поэтому, по сходству с медведем, дал ему новое, которое тот принял без возражений и отзывался на него с охотой. По-видимому, свое старое имя, как и свое прошлое, он тоже, как и Лева, без сожалений оставил в Главном Мире.
Утренняя прохлада приятно бодрила, вода в озере была теплой, в меру теплой. Лев сначала поплыл, потом повернулся на спину и стал смотреть на звезды. Уже светало, но звезды всё ещё ясно просматривались на светлеющем небе. Гурин никогда не был силен в астрономии, поэтому звездный рисунок ему ни о чем не говорил. Он вроде бы узнавал знакомые созвездия и, в тоже время, вроде бы и не узнавал. Оставив это интересное, но бессмысленное занятие, Лев вернулся на берег.
Шаман уже возвратился (судя по хорошему настроению повара "свидание" не только состоялось, но и прошло успешно), и сейчас готовил на очаге, сложенном из камней возле хижины, своё любимое блюдо - макароны "по-флотски". Готовить это блюдо его научил Лев - оно было и его любимым блюдом. Простота Мишиных вкусов простиралась ещё дальше - он был готов есть тушенку даже без макарон! И сейчас он уже крутился тут же, заглядывая в котел и едва успевая подхватывать падающие изо рта слюни.
Увидев Льва, Игнат поднял руку в приветственном жесте и продолжил свои хлопоты, что-то мурлыча себе под нос. Босой, голый по пояс, он был одет только в синие брюки, сшитые из мягкой, плотной ткани, потертой на сгибах, с медными заклепками и странной металлической застёжкой вместо пуговиц. На заднем кармане брюк был пришит прямоугольный кусок кожи с надписью "Lee". Волосы Игнат не стриг - заплетал их в косу. На шее у него висели всевозможные талисманы и амулеты. Несмотря на возраст и "субтильное" телосложение, он не только был, но и выглядел очень крепким и сильным. Даже сейчас, при легкой работе, под кожей у него перекатывались тугие мускулы. Лев вдруг заметил, что друг стал почти совсем седой. "Сколько же мы "здесь"?..".
Гурин вернулся в хижину, натянул брюки, такие же, как у Игната, расчесал пятерней длинные светлые волосы, собрал не помытую со вчерашнего дня посуду и пошел "продраить" её песочком.
Положил тарелки в воду, чтобы отмочить вчерашние "флотские", сел на бережку и задумался. О чем? Он и сам не знал. Скорее, он вообще не думал, а просто сидел в каком-то "ступоре", в полном безмыслии, и смутные, расплывчатые образы и ощущения увлекали его.
Обычно такая задумчивость заканчивалась крепким сном, в котором образы и ощущения приобретали конкретный смысл, и он долго спал, а, проснувшись, ничего не мог вспомнить.
И на этот раз процесс пошёл стандартным путем, и Лев уже не слышал приглашения к трапезе, и уже был готов провалиться в сон - но тут сзади подскочил Миша и с размаху толкнул его в спину.
От такого толчка полусонный, вялый Лева упал лицом в воду. Застигнутый врасплох, насильственно выдернутый из своего состояния, он лежал, как мешок с мякиной, лицом в воде, и даже не делал никаких попыток подняться. Он не мог и не хотел. У него не было ничего, кроме его сознания - ни рук, ни ног, ни головы - у него сейчас вообще не было тела. Смутные образы и ощущения так далеко растянули его в Пространстве, что он слился с ним, стал его частью и ощущение общности с Бесконечностью вселило в его Душу и со-Знание мудрость и покой... Он не хотел возвращаться в свое маленькое, ограниченное, "бренное" тело, он, вдруг познавший великую мудрость Единения...
Но, как говорят, человек предполагает, а Бог располагает. Миша, представляющий на этот раз Провидение Божье, схватил его зубами за пояс брюк, приподнял, прополоскал в воде, и аккуратненько положил на песочек.
"Собирался" Лева постепенно - сначала вернулась голова, потом руки, потом тело и, в последнюю очередь, ноги. Он отстранил Мишу, лизавшего ему лицо, сел, потряс головой и осмотрелся. Что-то очень важное быстро-быстро уходило от него, что-то очень-очень важное, и он не мог удержать "это"...
Придя в себя, Лева почистил тарелки песочком, сполоснул их и, под внимательным взглядом Игната, прошел в дом.
Он чувствовал себя каким-то опустошенным и уставшим, есть совсем не хотелось, хотелось спать. Положил тарелки на стол, сел и стал ждать остальных.
Игнат пришел почти следом (Миша уже давно терся возле стола), поставил горшок с "флотскими" на дощечку-подставку и опять внимательно посмотрел на Леву. И, вдруг, размахнувшись, изо всей силы стукнул его ладонью по спине!
От такого удара и от неожиданности Гурин взвился к потолку, дыхание перехватило, и он, как рыба - вытаращенные глаза только добавляли сходства - принялся хватать ртом воздух. Игнат зашелся в смехе. И Миша, лучший друг Миша, по-своему, по-собачьи, вторил Игнату!
Продышавшись, Лева сначала хотел обидеться, но потом махнул рукой и начал хохотать вместе с ними. Спать ему больше не хотелось, настроение было отличное, самочувствие тоже, так что он был полностью готов к выполнению предстоящей задачи.
Вышли они сразу после завтрака, вдвоем, Игнат и Лева. Миша отказался - его право, а Большая - та никогда не посвящала их в свои планы. Она то появлялась, то исчезала, и они не имели ни малейшего понятия, в каком из Миров она находиться в настоящий момент.
Игнат объяснил Гурину, что Большая - очень занятой человек, что у нее очень важная работа и должность у неё тоже очень важная - "сторож на воротах". Когда Лева начал смеяться, Игнат очень грустно посмотрел на него и сказал, что мозгов у него, у Левы, нет и вряд ли когда-нибудь появятся. На все дальнейшие "высказывания" Гурина по этому "вопросу" он все так же грустно молчал и с большим сочувствием, даже с жалостью, смотрел на ученого-физика, доводя его своим состраданием во взоре до бешенства! В тот момент Лева готов был его убить, чего он, конечно, никогда бы не сделал, потому что был очень привязан к другу, даже можно, сказать любил.
Как относился к нему Игнат - дело тёмное, у него ничего невозможно было понять. Говорил он мало, а если и говорил, то какие-то странные, непонятные, временами очень тревожащие вещи. Лицо у него было невыразительно-непроницаемое, не лицо, а маска какая-то. Глаза у шамана очень часто были закрыты - он мог идти с закрытыми глазами и ни на что не натыкался, он мог даже делать что-либо с закрытыми глазами! На вопрос Гурина, почему он так часто держит глаза закрытыми, Игнат объяснил, что глаза, в принципе, ему не нужны, потому что "смотрит" он не глазами, и "открытыми" он их держит просто по привычке. Поначалу Лева даже было заподозрил, что шаман смеется над ним, но потом понял, что его спаситель человек чрезвычайно серьезный, начисто лишенный чувства юмора в общепринятом понимании и перестал на него обижаться.
Да и вообще, если сказать честно, Гурин даже не представлял, что бы он делал без Игната? Кто его спас? Игнат! Кто был с ним рядом в первое, такое тяжелое для него время? Игнат! Через кого они имеют контакты с Большой? Опять через Игната! И как бы он ходил без Игната в Первый Мир? Никак! Нет, как ни крути, а шаман был в теперешней Левиной жизни "человек номер один".
Они шли по "переходу" между Мирами спокойно и обыденно, два человеческих существа, два крохотных зернышка, только два из бессчетного количества семян, рассеянных щедрой рукой Великого Сеятеля. И все дороги были открыты для них, и они могли выбрать любую, но у них уже была своя, утоптанная собственными ногами, ставшая привычной, как мост через железнодорожное полотно, через который ты проходишь дважды в день - с работы и на работу.
Клубочек катился впереди, разматываясь, ниточка от клубочка тянулась в руки шамана и там снова сматывалась в клубочек... И хоть ниточка была все та же - клубочек был другой. И Игнат, получая каждый раз новый клубочек, радовался этому как ребенок, понимая, что таким образом с ним играет сама Великая Мать.
Путь, наконец-то, закончился, и путники вышли на солнышко через ту же самую дверь, через которую вошли.
Лев облегченно вздохнул. Не нравились ему эти переходы, ну не нравились и всё тут! Для этого было как минимум две причины, и ни в одной из них он никогда бы никому не признался. Во-первых, он боялся. Идя в кромешной темноте вслед за Игнатом, и даже держась за его пояс, он чувствовал себя очень одиноким, затерянным в Черной Пустоте, очень-очень маленьким, всеми брошенным и никому ненужным ребёнком, закрытом в темном чулане с привидениями. У Черной Пустоты был голос, сладкий и манящий, обещающий вечный Покой и Забвение. И от этого голоса становилось ещё страшнее. Изо всех сил он сжимал пальцы на поясе Игната и шёл за ним шаг-в-шаг, бессмысленно тараща глаза в темноту, как будто бы надеясь там что-либо увидеть. От этого, вдобавок к страху, он ещё чувствовал себя "полнейшим идиотом" - и это была вторая причина.
Но, как говориться, все, что имеет начало, имеет и конец. Неприятная часть пути кончилась и теперь начиналась приятная.
Первый Мир обрушил на них какофонию звуков. После тишины Второго - кроме шелеста волн, листвы и тех звуков, что они издавали сами, других там не было - обычные звуки обычного Мира звучали, как какофония. В их маленьком уютном Мире не было даже птиц - только бабочки. Бабочки летали бесшумно, не нарушая тишину и покой.
От избытка чувств Лев подпрыгнул на месте, потом встал на руки и на руках побежал по песку к прибрежным кустам, где была спрятана лодка.
Озеро было расколдовано - "Большая уже "подсуетилась"!" - отметил про себя Лева и столкнул лодку на воду. Вода играла, искрилась и казалась вполне безопасной, но он знал (это ещё раньше объяснил ему Игнат), что снята только "первая степень защиты". "Вторая степень" не снималась никогда, а были ли там ещё - этого не знал даже шаман.
По-видимому, понимая, что им "в жизни" не воспроизвести тот замысловатый узор, который каждый раз плела она сама, пересекая озеро в лодке, Большая проложила для них более простой путь, которым они двигались по определенным ориентирам.
Пересекать озеро по прямой, как сказал Игнат, могло быть смертельно опасным -"Там - Дыра" - "Что за "дыра"? Куда "дыра"?" - честный ответ -" Н знаю. Просто большая Дыра" - "А если берегом? Нельзя перейти на ту сторону берегом?" - "Нет. По берегу нельзя, только по озеру" - "А почему, Игнат?" - "Потому что попасть "туда" можно только по озеру! Только по озеру! Понимаешь?" - "Куда "туда"?" - "К нам!" - "К нам? Не понял! А от нас?" - "Тоже! Так сделала Большая - закрыла "проход" Дырой, а Дыру - озером! А на озеро поставила "защиту", чтобы никто не сунулся! Потому что там - Дыра!" - "Так это она проделала "дыру"?" - "Да нет же, Дыра была всегда! Теперь - понял?" - "Не понял! Но считай, что понял...".
Ради справедливости надо отметить, и Гурин это отмечал, что шаман никогда от него не отмахивался, всегда старался что-то Лёве рассказать, объяснить, но, то ли рассказчик он был неважный, то ли слушатель у него оказался туповат, но только от всех этих объяснений толку было немного. А, может быть, все дело было в том, что просто разговаривали они на "разных" языках...
Лодка тюкнулась носом в противоположный берег, Лева с Игнатом оттащили её в кусты и углубились в лес.
Почти сразу же, на тропе, лежал мертвый кролик, насквозь пробитый стрелой, чуть подальше - ещё один. Игнат наклонился и потрогал кролика рукой - тот был ещё тёплый. Он замер и закрыл глаза. И вдруг у Гурина возникло совершенно четкое понимание "для чего" - шаман хотел "осмотреться"!
"Осмотревшись", Игнат удовлетворенно кивнул, открыл глаза и продолжил путь. На вопрос - "Кто это?" - ответил - "Синие Охотники". На вопрос - "Кто они?" - "Не знаю". И все. И никаких лирических отступлений.
Через час хорошего хода они были на краю Поляны, ничего тревожащего им больше не попалось.
"Посылка" уже прибыла. На Поляне, лицом вниз, лежал грузный мужчина, одетый в полосатый банный халат. Лежал в неудобной позе, как-то странно вывернув руку. На затылке, ярко выделяясь на седых волосах, запеклась кровь.
Лев резко ускорился, словно кто-то толкнул его в спину, и последние десять метров преодолел одним прыжком. В каком-то непонятном волнении наклонился над мужчиной и перевернул его лицом вверх...
Перед ним лежал постаревший, сильно изменившийся, но, не смотря на это, легко узнанный сердцем, его лучший друг, почти брат - Изя Кац!
И светлая, легкая волна огромной радости и счастья подхватила его, но тут же отхлынула, уступив место другой, черной, ещё более огромной волне обиды и ненависти.
Лев отпрянул и оттолкнул его с такой силой, что тот несколько раз перекатился по Поляне. И теперь лежал, скрючившись, маленький и жалкий, как будто мертвый, и только сломанная правая рука, выброшенная вверх, словно голосуя за Партию, жила ещё какой-то своей, отдельной, прошлой жизнью.
Лев стоял над поверженным врагом, и новая волна радости заполняла его сердце. Но это была другая "радость", черная и тяжелая.
Придавленный этой "радостью", он отошел в сторону и сел, согнувшись, обхватив руками голову и спрятав лицо в коленях.
Подошедший следом Игнат уже хлопотал возле принятой "посылки" - накладывал самодельный лубок на сломанную руку, чем-то смазывал рану на голове. Он знал, что эта "посылка", в общем-то, не ему, но и ему тоже. И шаман спокойно делал то, что должен был сделать сейчас.
А на границе леса, наблюдая за ними, стояла Большая.
Закончив дело, Игнат сел и закурил трубку. Полная тишина и неподвижность накрыли Поляну.
Сколько прошло времени (никто не мерил), до того, как Гурин услышал приказ, прозвучавший в его голове: "Встань!". И хотя он раньше никогда не слышал "этот" голос, сразу же его узнал - это был голос Большой.
Лев поднял голову - враг все так же лежал на земле, Игнат, сидя рядом с ним, курил трубку, и над всей этой вполне мирной картиной возвышалась Большая.
"Встань!". Лев подчинился и встал. Вообще-то, он не любил Большую, все время пытаясь, так или иначе, выразить протест против её власти, которая, в общем-то, ни в чем не проявлялась. И то, что она не замечала эти попытки - не игнорировала, просто не замечала - делало его антипатию к ней ещё сильнее.
Надо сказать, что после того, как Большая доставила их во Второй Мир, она уделяла им не слишком много внимания. Да, она дала им безопасное место в своем Мире, кров, на первое время пищу и одежду. Но только на первое время. Даже в свой первый переход в Первый Мир они отправились самостоятельно, словно её совершенно не интересовало - дойдут они или не дойдут, вернуться или нет. Они дошли и вернулись, и после этого их пища и одежда стала их собственной заботой.
Лев почти никогда не встречался с ней случайно - все их встречи, очень редкие, были только "по делу" - когда "дело" требовало её непосредственного участия. Дела у них, у мужчин, как правило, были не очень важными, поэтому и встречи были редкими.
Гораздо чаще они встречались с Розовой Кошкой. Голубоглазое лукавое создание очень быстро завоевало все мужские сердца, особенно Мишино. Поскольку она была кошка - она гуляла, как и положено кошкам - сама по себе, и встречи с ней всегда были очень неожиданными, особенно в Первом Мире, куда розовая кокетка ходила, как только ей заблагорассудиться. Иногда, вечерами, она приходила к ним "на огонёк", задумчиво лежала рядом с костром и огонь, отражаясь в её огромных глазах, рисовал причудливые картины других миров. И, вообще, не смотря на всю свою "кошачью загадочность" и, не совсем обычную для кошки, внешность, она была какая-то "своя", близкая и понятная.
А вот её хозяйку Лева не любил. И в любой другой раз он бы никогда не подчинился её приказу, но сейчас он был просто раздавлен - и поэтому поднялся на ноги.
"Иди сюда!" - он послушно пошёл, подошёл и встал рядом.
"Бери и неси!" - кивнула Большая в сторону лежащего человека.
Это было уже слишком! Все свои оставшиеся силы Гурин вложил в сопротивление - он повернулся и побрёл к лесу.
И снова - "Стоять!" - как удар хлыстом, неожиданный и обжигающий - и Лев сломался. Он развернулся, побрел обратно, добрел до поверженного врага, поднял его на руки и понёс.
Они шли через лес, небольшая "компания" из четырех человек, волей Провидения собранных вместе.
Первым шёл Игнат, как всегда спокойный и собранный, без тени всяческого волнения, как будто всё происходящее не имело к нему никакого отношения.
Вторым, шатаясь, шел Гурин со своим врагом на руках.
Процессию замыкала Большая. Что уж там греха таить, она была недовольна. "Конечно, она просила помощников, но не таких же! Четверо, и все - мужчины!" И только один хоть что-то из себя представлял, во всяком случае, хорошо поддавался обучению и быстро двигался вперед. Большая видела, что он обладает Знанием, но Знание это было "другим", отличным от её Знания, но его хотя бы можно было "переучить".
Двое других - Худосочный Блондин и Лохматый Черный - пока что не годились ни на что! Лохматый был слишком молод и глуп, а Худосочный... тот залез из тупого упрямства в кокон, "окуклился", уперся в своем нежелании что-либо понимать! И кто знает, какая из этой "куколки" вылупится бабочка? И вылупиться ли? Пока что трудно было делать о нем какие-либо выводы, но много на него она "не ставила" уже сейчас.
"Ну а последний..." - Большая вздохнула. Жалкий и ничтожный, насквозь пропитанный Страхом, который превратил его в подобие студня. Однажды она, в какой-то безумной надежде, уже сделала попытку избавиться от него, напугав до смерти, "бросив" его обратно в его Мир - но, видно не судьба - он опять вернулся! "Всё в руке Провидения...". Она снова вздохнула. Раньше они с Большеглазой справлялись вдвоем, многие годы они справлялись вдвоем. Сколько времени это длилось - она не могла сказать точно - не знала, в этом Мире было "своё" время, отличное от времени её Мира. Но она знала точно, что очень долго. "Её" Мир... Давненько она не бывала там... У Большеглазой, её верной соратницы и подруги, вообще не было "своего" Мира. Давным-давно эти загадочные, даже для неё, существа жили во всех подходящих Мирах, слегка изменяя свой облик, не меняясь по сути, оставаясь всегда узнаваемыми и неизменно любимыми всеми.
Большая окинула грустным взглядом, идущую впереди процессию и снова вздохнула - "Да уж. Ну... что есть - то есть...".
На берегу озера она посадила их в лодку и, сняв с себя всяческую ответственность за их дальнейшую судьбу - отдав их в руки Провидению, спокойно, с чувством исполненного долга, отправилась на свою "основную" работу.
А на берегу другого озера, на теплом песочке, под ласковым солнышком и приятным ветерком, словно огромная шкура, брошенная для просушки, спал Миша. Лапы его подрагивали, он тоненько поскуливал, а из приоткрытого рта на песок стекала струйка слюны...
В который раз Миша смотрел "свой сон". Он опять был маленьким щенком и лежал рядом с матерью, уткнувшись носиком в её мягкий, так прекрасно пахнущий живот.
Рядом с ним, тесно к нему прижавшись, спала его сестренка, хорошенькая веселая толстушка. Она очень любила Мишу, и он тоже очень её любил и никогда не обижал, в отличие от брата, который тоже спал рядом с матерью, но отдельно от них. Он всегда был отдельно от них, большой, сильный и ловкий. И, хотя все они были ровесниками, Мише всегда казалось, что брат гораздо старше. Его он тоже любил. Любил и боялся. Часто во время их детских игр Миша видел, как в глазах брата загорался красный огонь ненависти - и тогда он убегал. Один раз брат сильно покусал сестренку, и мать задала ему хорошую трепку, а потом долго зализывала раны на маленьком дрожащем теле сестры. Толстушка плакала, и он плакал вместе с ней. После этого случая Миша перестал любить брата.
Но это будет потом, когда они уже будут постарше, а сейчас он, совсем маленький, лежал рядом с матерью, грелся в её тепле и вдыхал её неповторимый, незабываемый аромат. Это была первая, лучшая половина сна. За ней всегда следовала вторая, худшая и неизбежная.
Из раза в раз, изо сна в сон, он снова и снова погружался в кошмар, пережитый в далеком детстве. Из раза в раз, изо сна в сон, снова и снова открывалась дверь клетки, где они жили, и входил человек, в руке которого была палка с петлей на конце.
Вошел он и на этот раз, и брат, как и "тогда", сам пошел к нему, и мать даже не сдвинулась с места, чтобы помешать сыну. Второй человек надел на него ошейник, и брат ушел с ним. И больше никогда Миша его не видел.
Они остались втроем - Миша, его сестренка и мать, прикованная к стене толстой цепью, пытающаяся закрыть их своим телом.
Но они были маленькие и глупые, и его сестренка, доверчивая "игрунья", радостно виляя хвостиком, бросилась встречать гостя.
Человек взмахнул рукой - и она забилась, захрипела в петле, стянувшей ей горло.
И мать рванулась, и, вырвав крюк из стены, в прыжке выбила палку из рук человека. Она не хотела никому зла, она только хотела помочь своей маленькой дочери, Миша знал это - мама была очень доброй и ласковой! Но пришедшие люди, по-видимому, этого не знали.
Раздался выстрел, мать на мгновение словно замерла в воздухе - и мешком упала на пол. Человек выстрелил еще раз, подождал, потом подошел и наклонился над матерью, лежащей в быстро растекающейся луже крови.
А его маленькая сестренка, безобидная веселая толстушка, каким-то чудом высвободившись из петли, прыгнула и вцепилась человеку в горло.
И опять раздался выстрел. Стрелял от двери второй человек, уже успевший вернуться...
Так Миша остался один. Он сидел в углу клетки, в собственной луже, трясясь от страха. Боль утраты и тоска одиночества придут потом, а пока ему было просто страшно. Его взяли - он даже не сопротивлялся - и унесли в "большую" жизнь, обучать исполнять свое жизненное предназначение - рвать непослушных на куски...
Итак, Миша, в который раз, смотрел "свой сон". Не просто так, не из ностальгических побуждений он "входил" в него снова и снова. Миша знал, что "его сон" - это его единственный шанс совершить Поступок, что он должен, просто обязан совершить его - но каждый раз, парализованный страхом, он неподвижно сидел в углу, а на его глазах снова и снова умирали его мать и сестра...
А в это самое время, по "переходу" между Мирами, с тяжелой ношей на руках, шел Гурин. И Черная Пустота, густая и вязкая, наматывалась на его ноги и мысли, не давал думать и двигаться. Словно сотканная из липкой, ядовитой паутины, она пеленала его и пеленала, делая безвольным и неспособным к сопротивлению, как будто какой-то гигантский паук-мясоед забавлялся со своей жертвой, прежде чем набить ею свое брюхо. "Брось его, брось... сдайся... ведь он же твой враг... не мучайся..." - пела Пустота своим сладким голосом...
И Гурин почти сдался, обессиленный и одурманенный, и его уставшие, затекшие руки начали разжиматься...
...И на это раз все повторялось, как обычно - уже ушел брат, и сестренка опять бежала навстречу своей смерти, и человек опять взмахнул рукой, набрасывая петлю на её шею... И вот она уже захрипела в петле... и мать уже готовилась к прыжку... а он, как всегда, сидел, словно приросший к полу!
И вдруг все изменилось - Миша увидел, что в петле бьется, задыхается его лучший друг - Лева!
И человек, этот жуткий человек, ухмыляясь, уже подтягивает к себе, словно мешок с трухой, его почти безжизненное тело!
Ещё одной смерти - смерти своего единственного друга - Миша допустить не мог!
И, с громким лаем взвившись в воздух, опережая мать, он опрокинул на пол этого жуткого убийцу, который сразу как-то съежился, став маленьким и совсем не страшным!
...И когда руки уже почти разжались, в сознание Гурина, в клочья разорвав паутину, так умело сплетенную Черной Пустотой, неожиданно ворвался громкий собачий лай - Голос Друга!
И несостоявшейся ученый, "немецкий шпион" и советский заключенный, который однажды уже предпочел отдать жизнь за глоток свободы, поднял голову и распрямился. А Черная Пустота, напуганная таким решительным заступничеством, быстренько убралась восвояси - чинить свои разорванные сети...
На всякий случай Миша придавил врага лапой к полу и оглянулся - возле его друга стояли живые мать и сестренка и по очереди лизали ему бледное и безжизненное лицо.
Миша ещё не успел испугаться, как Лева открыл глаза - и впервые за все время, прошедшее с того страшного дня, счастье затопило его собачью душу!
И теперь Лев шел, все еще не до конца пришедший в себя, все еще со звоном в ушах и разноцветными кругами перед глазами, смертельно уставший, но - свободный!
А на не успевших разжаться руках, доверчиво, словно ребенок, положив голову Леве на грудь, лежал его враг, его друг, его брат...
И хотя впереди их ждал больший участок пути - это больше не пугало Гурина - вновь обретенная свобода дала ему новые силы, и Лев знал, что пройдет и донесет свою ношу, даже если это будет стоить ему жизни, потому что он должен пройти и потому что не имеет права не донести!
*
На этот раз дорога в райцентр показалась Виолетте Осиповне очень долгой и скучной. Даже совхозный бухгалтер, Иван Степанович, человек веселый и разговорчивый, не смог развлечь её и избавить от сильной тревоги, вдруг овладевшей ею с середины пути. В этой невероятной тревоге она была готова выскочить из машины, которая, как ей казалось, ехала слишком медленно, и бежать, бежать...
Виолетта очень боялась опоздать! Она не знала, "куда" она боялась опоздать, и от этого тревожилась ещё больше. И Степаныч, который не в первый раз вез языкастую находчивую односельчанку в район, был несколько обескуражен, когда в ответ на очередной рассказанный им - как он считал очень смешной и остроумный - анекдот, она не только не засмеялась, как обычно, сверкая своими великолепными зубами, а глянула так, словно хотела укусить. Он обиженно замолчал и остаток пути они, к великому облегчению Виолетты Осиповны, проехали в полном молчании.
В городе бухгалтер высадил её, как она просила, возле вокзала и, холодно кивнув на прощание, поехал дальше по своим бухгалтерским делам.
Подхватив поклажу, Виолетта почти бегом бросилась в здание и там, отстояв длинную очередь в кассу, на все свои сбережения купила билет в один конец на самый дальний рейс.
Поезд уже отходил, но она успела, с удивительной для её возраста прытью, запрыгнуть на подножку, оттолкнув пытавшуюся возражать грудастую проводницу.
В вагоне она нашла своё место (не смотря на полупустой поезд, ей продали билет на неудобное боковое), и, счастливая, с огромным облегчением плюхнулась на жесткую скамейку.
*
Наученный предыдущим опытом, придя в себя, Иван Иванович не спешил открыть глаза.
В голове шумело и гудело, раздавались какие-то приглушенные голоса, собачье поскуливание. Очень болела правая рука. Он попробовал ею пошевелить, но рука была неподвижная и тяжелая. Наконец, Иван Иванович собрался с духом и, словно прыгнув в холодную воду, открыл глаза.
Первое, что он увидел, было продолжение старого кошмара - склонившаяся над ним огромная негритянка!
Его испуганный взгляд метнулся в сторону и наткнулся - "Боже мой, вот "оно" и пришло!"- на лицо старого друга, почти брата.
Окончательно убедившись в том, что умер, Изя Кац смирился с этим и снова вернулся на пол туннеля, в конце которого стояла, ждущая его, недосягаемая мама.
*
Несмотря на близость воды, на открытом пространстве озера было довольно жарковато. Поэтому Лева с облегчением вздохнул, когда лодка причалила к берегу. Миша выпрыгнул первый и, с вожделением посмотрев на близкую воду, вздохнул и отошел в тенечек. Лев бы тоже с удовольствием искупался, но нельзя было купаться в "этом" озере! Так им сказал Игнат, а в этих делах они ему доверяли.
Да и с некоторых пор Гурин и сам что-то чувствовал, какую-то опасность, исходящую из глубины. Даже не то что бы опасность, а скорее предостережение, что ли... И в то же время какую-то притягательность. Он не мог точно определить те чувства, которые вызывало в нем "общение" с озером. Игнат сказал, что Большая специально ставит защиту, что бы ни одно живое существо не сунулось в воду - "Ведь там - Дыра". А она ответственная за очень многие вещи, происходящие в "этом" Мире.
Спрятав лодку (от кого?), они углубились в лес.
"Все-таки, как ни крути" - отметил Лева - "а весна - самое лучшее время года!". И действительно, денёк удался просто на редкость. Природа цвела, как девушка перед замужеством. Свежая, яркая, еще не утомленная своим владыкой - Солнцем, не покрытая толстым слоем пыли жизненного опыта, природа радовалась жизни, и у неё для этого были все основания - стояла весна!
Последнее время, с тех пор как он принес домой Изю и положил его на свободную лежанку в их хижине, Лева чувствовал себя каким-то уставшим, опустошенным.
Уже две недели гость, а он упрямо продолжал считать его "гостем", лежал, отвернувшись к стене и не вступая ни с кем в разговор. Игнат сказал, что тот чуть не умер со страху, и, если бы не вмешательство Большой, лежал бы он сейчас в совсем другом месте.
Какой исход предпочел бы он, Лев не знал - боялся заглянуть в себя, чтобы найти ответ, поэтому старательно гнал от себя эти мысли. Его апатия и равнодушие ко всему происходящему не были игрой или маской - это была естественная защита, выставленная подсознанием.
И сейчас он шел, расслабленный, безо всяких мыслей, открыв свои чувства природе, вдыхая её пьянящие запахи и слушая её ликующие голоса.
Рядом шли его друзья - Игнат и Миша. Вернее, "шёл" только Игнат, потому что Миша, в каком-то неописуемом "щенячьем восторге", носился за бабочками. Сверкающих, разноцветных бабочек было много, очень много, но он хотел поймать их всех! Миша был не просто неравнодушен к бабочкам - он их обожал. Охота за бабочками и последующее их поедание доставляли ему несказанное удовольствие. Обладая широким сердцем, он пытался втянуть в это занятие и своего друга, принося ему на пробу свои самые заманчивые охотничьи трофеи, но Лева не разделял его гастрономических пристрастий, поэтому Миша оставил свои попытки и наслаждался охотой в одиночку.
Необычный цветок привлек рассеянное внимание Гурина, и он резко наклонился, чтобы сорвать его и рассмотреть получше. И в это мгновение... над ним просвистела стрела!
Лев ещё не успел ничего понять, а Миша огромными прыжками уже несся к ближайшим зарослям. Он ещё не успел прийти в себя, а Миша уже несся обратно, неся в зубах что-то, похожее на синюю тряпку.
Через мгновение он был рядом, и стало понятно, что синяя тряпка вовсе не тряпка, а Маленький Синий Человечек.
Человечек был либо без сознания - либо мертв. Миша, не слишком церемонясь, бросил его на землю, сел рядом и, на всякий случай, придавил лапой.
Все они в первый раз в жизни видели Синего Охотника. Охотник лежал на земле, неподвижный и бездыханный, все ещё сжимая в руке лук. Лук был большой и красивый, украшенный резьбой и драгоценными камнями. Сам человечек был маленький и уродливый. Не больше метра-метра двадцати ростом, костлявый, с непропорционально большой головой, словно грубо вырезанной топором из куска дерева, он вдруг удивительно напомнил Леве Щелкунчика, каким тот был нарисован в его далекой детской книжке в несуществующем Главном Мире.
И что-то, старательно забытое стукнулось к нему в сердце, словно просясь войти, и Гурин, в приливе какой-то необъяснимой нежности даже протянул было руку, что бы погладить Щелкунчика (или своё далёкое детство?), по голове. Но тут же отдернул её, не открыл дверь на стук, не впустил непрошенного гостя, потому что в его сердце больше не было места для Главного Мира.
Итак, Щелкунчик лежал на траве, не подавая признаков жизни, и они могли как следует его рассмотреть.
Одет он был в набедренную повязку из какой-то оборванной грязной шкуры мехом наружу. Давно немытое тело покрывала замысловатая татуировка, такая плотная, что казалось, будто бы человечек синь от природы. Охотник был бос, и, по-видимому, никогда не носил никакой обуви, потому что кожа на его подошвах, сейчас выставленных на всеобщее обозрение, превратилась в некое подобие панциря.
Непомерно большая, какая-то квадратная голова, с огромным, почти безгубым, плотно сжатым ртом была откинута в сторону, открывая неожиданно красивое, ухо с серьгой, с вправленным в неё огромным, прекрасно ограненным, чистейшей воды бриллиантом.
Плоское, почти безносое лицо, тоже было покрыто татуировкой, но, в отличие от тела, разноцветной. Волосы на голове на вид очень жесткие, довольно короткие, напоминали длинную свиную щетину. В них запутался какой-то мусор. И, что самое неожиданное, судя по наличию груди, Синий Охотник был женщиной!
Игнат протянул руку, чтобы пощупать пульс Космической Амазонки, но в этот момент воздух заколебался, задрожал, и она растаяла в нем без следа.
*
Наконец-то все ушли, и он остался один. Изя уже сходил "по нужде" и теперь лежал, глядя в ненавистный плетеный потолок.
Он вспоминал свою жизнь и по щекам у него текли слезы. В последнее время, с тех пор как он встретился с мамой, Изя часто плакал. Тот Свет, что был в Коридоре, словно заново осветил всю его жизнь...
Иногда он даже не замечал слез, они лились и лились, как будто кто-то открыл невидимый кран у него в душе, и через него слезами вытекала, как он теперь считал, его "постыдная" жизнь.
Временами небесный сантехник, по каким-то только ему ведомым причинам, перекрывал кран, и тогда слезы, не находя выхода, скапливались, как вода в запруде, давили Изе на сердце и душу, причиняя нестерпимую боль.
Изя ненавидел себя. Ненавидел самой лютой ненавистью, на которую только способен человек. Он хотел умереть. Конечно, можно было решить эту проблему, он довольно часто оставался один, но Изя был слаб, нет, не физически, физически он был в порядке - он был слаб Духом. И за эту свою слабость он ненавидел себя ещё сильней.
И сейчас он лежал и горько думал о том, что он, "хозяин" своей судьбы, смог поменять в своей жизни всё - прошлое, родителей, национальность, имя - всё! Вот только одно он не смог поменять - свое "еврейское счастье". И это самое, знаменитое, незаменяемое "еврейское счастье", которое долго и терпеливо наблюдало за ним, как опытный рыболов за поплавком, дожидаясь, чтобы он, Изя, покрепче заглотнул наживочку, дождалось, радостно ухмыльнулось и - подсекло.
И вот теперь он здесь, один на один со своей совестью, которой он не может посмотреть в глаза...
Через потолок опять прорвался солнечный лучик и опять попал ему в глаз. Изя завертел головой, пытаясь от него избавиться, ненадолго отвлекся от своих мыслей и каким-то внутренним чутьём, нет, не слухом - ходила она совершенно бесшумно - уловил приближение гостьи.
Он быстро отвернулся к стене, а в хижину, держа в руках покрытую паром тарелку с едой, вошла Большая.
*
Происшествие с Синим Охотником, конечно, задержало их в пути - сегодня они шли по делу - но и напомнило об осторожности.
Во всем произошедшем Игнат винил только себя. Что с ним происходит, в конце-то-концов? Непростительно ему, опытному Воину Духа, так опростоволоситься!
Игнат был встревожен не на шутку. Не думал он, ой не думал, что так слаб! Но Дух, как видно, послал ему испытание, серьёзное испытание, "испытание отречением". Ещё раз показал, что Воин Духа не может, не должен иметь привязанности! Иначе он уходит в себя и теряет связь с Духом.
Игнат вздохнул. Ему, человеку, так редко испытывающему какие-либо эмоции, было сейчас очень-очень грустно! Шаман понимал, что должен, просто обязан, "принять решение"!
А дело было в том, что, не далее как вчера, Игнат осуществил давно задуманное - посетил свою родную деревню в Главном Мире!
Уроки Большой не прошли даром, шаман сильно вырос в Знании и Силе. И вчера сделал "прорыв".
Игнат, всегда очень спокойный и собранный, на этот раз сильно волновался - у него не было полной уверенности в том, что все получиться, как надо. Пока не рассеялся туман, и Игнат не обнаружил себя стоящим на краю деревни.
В первый момент шаман подумал, что всё провалилось, и он попал "не туда". Но потом понял, что это не так, наоборот, всё получилось - просто, по-видимому, "здесь" прошло гораздо больше времени, чем "там", у них!
Деревня изменилась до неузнаваемости. Она не стала больше, скорей она стала даже как-то меньше и выглядела какой-то запущенной и заброшенной, несмотря на деревянные и даже каменные строения, которых не было раньше. Теперь они стояли вперемежку, эти строения и чумы, традиционные жилища ламутов. Было прохладное весеннее северное утро. Кое-где в низинках и под деревьями еще лежал снег. Над чумами вился дымок, слышались голоса, собачий лай, всхрапывание оленей, посвист погонщиков.
Игнат стоял, оглушенный этими звуками, и полными легкими вдыхал дым Родины. Сердце его с такой силой билось в груди, как будто хотело вырваться наружу. На глаза навернулись слезы. Игнат, который уже давно считал себя человеком без рода и племени, "свободным гордым орлом", попался в силки, как глупая куропатка!
Вдруг дверной полог крайнего чума откинулся и на улицу, не обращая внимания на крики матери, выскочил ребёнок, мальчик лет пяти, босой и в одной рубашонке. Пулей перелетел пространство, отделяющее чум от леса и присел под кустиком рядом с Игнатом, не видя его.
Сосредоточенно делая своё важное дело, он одновременно жевал кусок вяленого оленьего мяса, зажатый в руке. Потрясенный этой простой картиной до глубины души, Игнат не мог оторвать от него взгляда. Малыш доделал свое дело, поднял голову и насторожился.
Весь шаманский опыт говорил Игнату, что мальчик не видит его, что он просто не может его видеть! А так хотелось, чтобы он увидел! И мальчик, словно уловив его желание, увидел! Глазенки его округлились, он вытащил изо рта недоеденное мясо и, улыбнувшись, протянул его Игнату.
Это уже было выше всех его сил! Шаман резко повернулся и, обхватив голову руками, побежал прочь от деревни, от мальчика, от себя...
*
Большая прошла в хижину, поставила на стол тарелку с едой - он съест её потом, когда она уйдет - и присела на топчан, в ногах у лежащего мужчины и вздохнула.
Теперь она довольно часто, изменив своим правилам, заходила в мужскую хижину. А что делать? Он был нужен ей живой, и для этого он должен был есть, а еду он брал только у неё, вернее после неё, после её ухода.
Она хотела посидеть пару минут и уйти, но задержалась. Большая чувствовала себя немного уставшей, и ей вдруг захотелось просто посидеть, ничего не делая.
Да, что уж говорить, тяжеловато приходилось им с Большеглазой в последнее время, тяжеловато... Раньше тоже случались непростые времена, но чтобы такое, как сейчас - "такого" на её памяти ещё не было... Давление Хаоса стало очень сильным, все труднее и труднее ему противостоять - даже пришлось обратиться за помощью. В первый раз! Обычно они всегда справлялись сами.
Сначала она, как и положено "по уставу", обратилась в Координационный Совет, но там ей отказали, сказав, что "сейчас трудно везде, а кое-где даже потрудней", чем у неё, что профессионала ей в помощь они выделить не могут - все "кадры" наперечет и "при деле" - и посоветовали обратиться в высшую инстанцию - в "Совет Что Над Всем".
Выбора у Большой не было, а опыт и знания позволяли это сделать - и она обратилась. И вот помощники прибыли. "Помощнички"! В её Родном Мире никогда бы не доверили столь серьёзное дело мужчинам, но там, наверху, видней... Она опять грустно вздохнула.
Уже давно надо было бы встать и уйти, а она всё сидела и сидела... а мысли её всё текли и текли... и притекли в её Родной Мир.
Давненько она не бывала там, с тех пор, как её маленькой девочкой забрали в Школу... Потом было обучение, и она была очень хорошей ученицей... Потом первое (оно же и последнее), назначение на Портал, назначение серьёзное и неожиданное для выпускницы. Но она справилась, и вот уже многие годы она здесь, в точке, где Миры соприкасаются своими нежными боками, где стираются резкие грани Реальностей, возле "калиточки", через которую можно пройти куда угодно, даже в такие места, куда соваться из праздного любопытства и вовсе бы не следовало...
И она, эта "калиточка", не одна, их много, очень много... известных и неизвестных. И на каждую такую известную "калиточку" приставлен Страж - Хранитель Портала, служитель Равновесия. "Калиточки" эти разного уровня, разной значимости, и служители к ним приставлены соответствующие. И за них, за эти "калиточки", все время идет битва, смертельная битва, и далеко не всегда победа достается им, силам Порядка, силам Света, на стороне которых выступала она, Большая, как прозвали её "помощники". И тогда на Портале меняется Страж, и уж кого он пропускает через свою "калиточку" - известно только ему и Богу, потому что Богу известно всё! Существуют способы закрыть "калиточку", "запечатать", но Закон запрещает это делать, а ему подчиняются все - как служители Порядка, так и служители Хаоса. Закон, он един для всех...
Занятая своими мыслями, Большая опять вздохнула, машинально протянула руку и положила её на голову лежащего рядом с ней лицом у стене, мужчины. Он плакал. Она начала, опять же машинально, тихонько гладить его по голове. Тихий плач перерос в бурные рыдания и вот тут-то она, стойкий, закаленный воин, вдруг по-настоящему растерялась. И что-то, давно и глубоко "запечатанное", вдруг шевельнулось в её женской душе, и Большая, неожиданно для самой себя, взяла его на руки, посадила к себе на колени, прижала к груди и начала укачивать, словно маленького ребенка.
*
Остаток пути до нужного места они прошли без приключений, повсюду натыкаясь на следы пребывания Синих Охотников - убитых птиц и мелких зверушек.
Игнат сказал, а ему, в свою очередь, "сказала" Большая, что Синие Охотники не едят свою добычу, они вообще не едят мясо - они просто убивают всех, кто им попадается. Ради чего они это делают - не знал никто, они никогда и ни с кем не вступали в контакт.
Загадочные существа внезапно появлялись и так же внезапно исчезали, и никто никогда не видел их мертвыми.
Они охотились не только на мелких зверушек и птиц, они без разбора охотились на все, что двигалось, в том числе и на крупных и опасных животных. И после таких кровавых схваток должны были оставаться убитые - но их не было, во всяком случае, их никто никогда не находил. И сегодня они сами были свидетелями загадочного исчезновения Синего Охотника.
Конечной целью их сегодняшнего путешествия было одно из Мест.
Путешествуя по Первому Миру, они нашли несколько таких Мест. Некоторые из Мест были "скрытыми", как та Поляна, на которую прибыли они сами и где недавно получили "посылку". Такие Места мог распознать только Игнат, но только распознать, не зная и не понимая их предназначения. В такие Места они ходили по заданию Большой, и по её же заданию, производили там какие-то действия, совершенно непонятные Гурину и потому казавшиеся ему полной бессмыслицей.
Другие Места были "явленными", но от этого они не становились менее странными и понятными. Их сегодняшней целью было Место "явленное".
Сюда они, как на склад, ходили по своим бытовым нуждам - за едой, за одеждой, ещё там за чем. Здесь, среди леса, занимая изрядную площадь, переплетались железнодорожные пути. И, на никуда не ведущих рельсах, как на новеньких и сверкающих, так и на старых и ржавых, стояли вагоны - пассажирские и товарные, старые и новые, знакомые и совершенно незнакомые Гурину.
Но самое странное и необычное было в том, что эта железнодорожная станция - если можно было назвать станцией это кладбище - была действующей! И не просто полузабытой тупиковой станцией, а, судя по звукам, которые все время тут присутствовали, активно действующей "узловой". Гудки паровозов, лязганье металла, стук колес, свистки стрелочников - все свидетельствовало о кипучей деятельности, происходящей на станции.