Я сентиментален, если вы понимаете, что я имею ввиду,
Я люблю страну, но не переношу то, что в ней происходит.
И я не левый и не правый.
Просто я сижу сегодня дома,
Пропадая в этом безнадежном экранчике.
Леонард Коэн
Слишком много Лондона. Его предчувствие везде, и я задыхаюсь от этого. Словно стальные, плиты домов - это обычный двор в маленьком русском городе. Ароматы прошедших столетий, мысли и дым сигарет, смерть и жизнь - все есть в этих дворах. Я оглядываюсь, и мне становится страшно, но тут же внезапно охватывает дикая радость тех лет - предчувствие Лондона как-то оказалось здесь, в этом месте. Я стою, окруженная девятиэтажными домами, я остервенело вдыхаю воздух - мне плевать, чем здесь действительно пахнет, я вдыхаю жизнь - прошлую, настоящую, будущую... Люди, которые провели здесь много лет, должно быть, очень счастливы, ведь тут - голос чужой страны, сны другого города, нетронутого всеобъемлющей тоской и мыслями о скоротечности жизни... Я схожу с ума - я слышала, мне кто-то рассказывал об этом. Но если сходят с ума так, то я готова. Иду в магазин - я до сих пор помню тот неповторимый запах круассанов, которые здесь пекли, когда я была маленькой... Такой запах я нигде больше не встречала. Я поднимаюсь по ступеням, открываю дверь, втягиваю носом воздух... Обычный супермаркет. Пиво, чипсы, сосиски, хлеб... Я выхожу на улицу. Я плачу. Сжимаю кулаки. Неужели мир так изменился? Неужели больше никогда не вернется то ощущение непонятной радости?
Англия повсюду. Несмотря на серые улицы, несмотря на унылые лица. Школа с английским уклоном. Надпись на входе "We glad to see you". Росписи всевозможных неформалов. Вон там мой старый дом. Моя жизнь. Место рождения. Мне кажется, что люди говорят по-английски. А на крышах играют панк-рок "безупречные мятежники", молодые британские мажоры. Даже смешно. Нет, это не помешательство. Просто много лет назад я жила в этом районе города. Потом переехала. Прошло десять лет, как-то ужасно нахлынуло, что ли, и я пришла сюда, повинуясь непонятному чувству принадлежности. Каждый человек чему-то принадлежит, а я, по всей видимости, принадлежу этим затхлым дворам, где мне взбрела в голову эта чушь. Английская чушь. Весело.
Бродила до вечера - смотрела на новые дома, людей, магазины; старые гаражи, разбитые дороги, детский сад, который ненавидела всем сердцем. Там воняло кашей, а стены были выкрашены в сопливо-зеленый цвет. Еще престижным был, ха. Апельсины... тот сад вызывает во мне ассоциацию с апельсинами до сих пор. Не помню, почему. Кто выжил в детском саду, выживет везде. Это было моим твердым убеждением.
Я вернулась в свой район, где живу сейчас. Спокойно стало, исчезли слезы, все время подступавшие к горлу. Здесь Лондона уже нет.
Жаркий, душный июнь. Я лежу на диване, читаю "Котлован" Платонова, по литературе задали. Чуть не засыпаю. Глубокие размышления героя находят отклик, но слишком много советчины, и это угнетает. "Отцы и дети" понравились, несмотря на мое сильное сопротивление, я их, правда, еще в прошлом году читала, и теперь Тургенев - один из любимых писателей, да и вообще предубеждение - сильная вещь. Между прочим, делаю сразу две вещи: лежу на диване и сразу же чувствую себя ненужным элементом общества. Наверное, это и называется "кризис", когда думаешь, что ты - самый ужасный на свете человек, что только у тебя бывают прыщи и что только у тебя совсем нет друзей. Я вот, например, не тусуюсь в клубах и не гуляю с бойфрендом, и, конечно, у меня даже компании нет, с которыми сидят на скамейках в пыльной мгле, катаются на скейтах, играют на гитаре... Почему так, я даже сама не знаю, но как-то не довелось встретить нормальных людей, с которыми было бы интересно проводить время. Понимаете, интересно? Да, я могла бы подойти к ребятам, которые на скейтах неподалеку от моего дома стучат по асфальту, легко могла бы. Но с ними неинтересно. До такой степени неинтересно, что даже противно. Они годятся для, скажем, вечера, когда хочется выпить. Да, выпить, а может быть даже напиться, как скотина. Грубо, согласна. Но это так. Такие чуваки делятся на несколько видов: это обыкновенные придурки, гомики с длинными патлами и сладенькими мордашками и моральные уроды (здесь уже не лечится). Это среднестатистические посетители ночных клубов города, в котором я живу. Я пытаюсь уговорить себя, что это не так важно, что это пройдет, что будут еще в моей жизни люди...но дикая, жгучая тоска сжигает меня, и я задыхаюсь от одиночества. А вы знаете, каково это - задыхаться от одиночества, когда знаешь, что ничего не изменится? "Котлован" начинает раздражать, желтые библиотечные страницы помнят десятки рук их прочитавших. Я думаю об этом и не могу сосредоточиться на содержании. Об этом и о многом другом. Порой мне кажется, что если бы меня не мучили разного рода придурковатые мысли (о смысле жизни, например), я была бы гораздо счастливее и проще. А так я очень гордая. Мне сказали об этом не так давно... Но это же не так! Это самозащита. Это прикрытие, чтоб не лезли в душу! Очень трудно сказать окружающим то, что действительно хочешь. Я не могу, а иногда так хочется, ведь за обычными ежедневными словами и нарочито равнодушными взглядами кроется нечто большее - такое, о чем необходимо говорить, но очень непросто. Общество само много лет назад создало "неписаные правила", которым следует до сих пор, а я никогда не могла понять - зачем?! Я не могу сказать человеку каких-то слов, потому что я - всего лишь женского рода. Я должна красить губы и ресницы, потому что иначе - не принято и вызывает всяческое неодобрение со стороны окружающих. Я должна быть привлекательной для мальчиков, потому что... Да потому что так делают все! Но, бог мой, так противно смотреть на этих же самых мальчиков с уродливым пухом над верхней губой, которые боятся бриться, но уже думают о сексе! Ах, как прилично все в нашем обществе!
Очень часто хочется курить. Мне шестнадцать, и просто страшно. Но, думаю, когда-нибудь я обязательно сделаю это, потому что очень уж романтично.
А как-то я шла по улице и увидела толпу с флагами, в черных куртках, в банданах. Они против существующего уклада вещей. Общество против них. Но они имеют право на сопротивление и инакомыслие, потому что в конституции сказано, что у нас свободная страна, а конституция - основной закон, и ему нельзя не подчиняться. Они кричали, размахивали флагами и плакатами, а потом приехала милиция и куда-то увезла "зачинщиков". А казалось бы, конституция. В нашем мире все относительно.
Скучно. Идет дождь. Провинциальный город как мышеловка - поймает, и ты никуда не сдвинешься, его железные объятия заковывают тебя, связывают руки и ноги, здесь ты - пленник. Если сможешь, если у тебя хватит на это силы, ты сумеешь освободиться и уехать отсюда или просто найти какое-то равновесие, чтобы просто не упасть больше в эту черную бездну безысходности и страха. А если не повезет, то, увы, все кончено для тебя, ты так и останешься обычным жителем города Д., или О., или Б. Будешь смотреть вечерние новости каждый день, когда придешь с надоевшей и выматывающей работы, будешь ходить в соседний круглосуточный супермаркет, где все продавцы знают тебя и обычное содержимое твоих пакетов, наконец, будешь иметь два выходных в кармане, а ты не знаешь, как и с кем их провести, и от этого будешь сидеть в душной квартире без кондиционера, потому что на него у тебя попросту не будет денег. Вы будете правы, если спросите, зачем подростку шестнадцати лет писать о себе и потом выносить это на всеобщее обозрение. Я тоже долго думала об этом. Но когда ты понимаешь, что ты - одна из миллионов, такая же, как все, что ты сама по себе ничего не значишь - ни для кого в этом мире, ты начинаешь сходить с ума от этого. И еще когда понимаешь, что если ты сама не захочешь что-либо изменить для себя, то ничто и не изменится. Я расскажу вам о событиях, которые происходили этим летом - последним летом, данным мне на раздумья. Считайте, что я будто бы рассказываю вам об этом лично, будто мы сидим с вами в кафе за одним из маленьких деревянных столиков из темного дерева; вы, может быть, курите сигарету, я - пью свой любимый cappuccino. А вообще, не принимайте все это слишком всерьез - оно вам надо? Иногда я буду говорить не от первого лица, и это буду я и в то же время не я. Короче, решайте сами, что вы подумаете обо мне, ладно? А, еще забыла одну вещь - представиться. Я жму вам руку: зовут меня Маша Ивлева, но я терпеть не могу свое имя, поэтому обычно представляюсь Мари или Мэри. Мэри Джейн.
Решаю позвонить своей так называемой подруге Катьке - потрепаться. В принципе, ничего другого с ней делать нельзя - она характеризуется полным отсутствием мозгов и каких-либо стремлений.
- Алло! - раздается в трубке.
- Что значит "алло"? - спрашиваю. - Не "алло", а приветствую вас, Мария Антоновна,- выдаю несусветную пошлятину.
- А-а, Машка, ты-ыы...- говорит Катюха. - Здарова-а-а...
- Пойдем, погуляем?
- Пойдем! Ой, Мэри, пошли в магазин? Мне надо диск один купить. - Это "ой" у нее получается с каким-то украинским акцентом, вроде "уой".
- Давай! - с радостью соглашаюсь я, потому что чувствую, что сейчас сдохну вот прямо тут, в кресле, от одиночества. Какая разница, с кем идти.
Я выключаю абажур, погружаюсь в полумглу. Дождь... Он как напоминание об одном человеке... Это случилось несколько лет назад.
В тот жаркий вечер в июне я сидела на скамейке у дома своей бабушки, она жила тогда на другом конце города в пятиэтажном доме. Было около десяти часов, и небо ярко-красное с желтыми и фиолетовыми полосами - закат. Таким огромным солнце может быть только на конце города, где ничто не мешает ему прожить этот последний миг уходящего дня так ярко, так энергично. Ни машины, ни постройки, ни деревья: только феномен солнца. Я просто смотрела и растворялась в его всепрощающем взгляде. В обществе человека мне никогда не удавалось быть настолько свободной - люди всегда каким-то образом сковывали меня. И сквозь эти мысли, занимавшие меня в то лето не так уж редко, пробился тонкий сигаретный дух. На скамейку рядом сел Ванька, бабушкин восемнадцатилетний сосед. Он имел скверную репутацию в кругах местной пенсионерии и пользовался большим уважением окраинной (далеко не безобидной) молодежи. Но был моим приятелем. Я знала его, когда была совсем маленькой, и, поскольку жил он в квартире сбоку, то есть был непосредственным бабушкиным соседом, я была ознакомлена с некоторыми особенностями его быта. Ванька слушал тяжелый рок, играл на гитаре с многочисленными друзьями, обожал компьютерные игры (когда компьютеров еще не было, он "специализировался" на игровых приставках) и был владельцем шумного мотоцикла. Но когда никто не мог его увидеть, он читал книги, выносил мусор, играл с котом, писал рассказы и...рисовал. А еще разрешал мне приходить к нему в гости - не только когда никто его не видел, а вообще всегда. "О, Мэри Джейн пожаловала! - с шутливой улыбкой обычно говорил он. - Прошу вас, присаживайтесь, мадам, я налью вам чаю. Желаете с конфетами?" - он относился ко мне словно брат - добрый, насмешливый старший брат. Он был, пожалуй, единственным человеком, который воспринимал меня тогда всерьез, как взрослую, хотя и был старше лет на семь. Бывало, я приходила к нему, он наливал мне чаю, доставал конфеты, а сам садился на подоконник, открывал форточку и закуривал. Обычно мы молчали некоторое время, потом он начинал разговаривать, будто сам с собой, но слова его все же были обращены ко мне.
- Люди,- говорил он,- похожи на слепых котят - никто не понимает, что делает. Каждый создает видимость активности, иллюзию действия... Но на самом деле все стоит на месте. Наш мир сейчас очень напоминает несовершенство скошенного газона: невозможно скосить одинаково всю траву, все равно останутся куски, которые будут выше, они всегда будут в оппозиции всему газону - обществу, все будут пытаться сделать их такими же, обычными, посредственными. Но именно они-то всегда и будут править миром, Маша. Надо всегда стремиться быть таким человеком. Всегда нужно думать о том, что ты можешь сделать, чтобы перевернуть мир на голову, изменить его. А иначе и не надо. Иначе - зря.
Я слушала его, затаив дыхание, забыв про конфеты,- он рассказывал мне о религиях, о пилигримах, об испанских конкистадорах... Мои мысли уносились в далекие страны, и мне действительно казалось, что я была в Тадж-Махале, и на кофейных плантациях, и в толпе хиппи. А потом приходила с работы бабушка, я шла к ней, мы ужинали, смеялись, ели вдвоем конфеты, но мысли о моем загадочном друге с тоненькими черными усами не давали мне покоя...
Так вот, тем вечером в июне...Я не видела Ваньку несколько месяцев, и нашла его изменившимся, похудевшим, каким-то сломавшимся.
- Как ты живешь, Вань? - спросила я его тогда. - Чем ты занимаешься?
- Уезжал я, Маш. Уезжал. - Он опустил голову и как-то слишком горько сказал: "На столицу поглядел. Как люди живут, что думают, чего хотят. И ты знаешь, Мари,- потом в задумчивости и несвойственной ему растерянности развел он руки,- ведь там для человека все, для его удобства. Я убедился в одном: о нас никто и не думает там. Всем только кажется, что заботятся, суетятся. На самом деле - просто делают вид. С этим надо что-то делать. Что-то делать".
Он крепко стиснул зубы - так, что четко проступали загорелые скулы. Черные, коротко подстриженные волосы, блестящие на солнце. Больше я ничего не могу вспомнить из того вечера. Ровным счетом ничего. Только, пожалуй, еще то, что брошенная сигарета догорала на асфальте красным угольком: пронизывающим, пугающим, а солнце садилось за горизонт, освещая все багровым пламенем, и ничто не мешало ему: ни машины, ни постройки, ни деревья... Последний вечер его жизни.
А потом он погиб...Попал в аварию на своем мотоцикле.
Я тогда чуть с ума не сошла. Невозможно сказать...Я ходила ничего не замечая, почти не разговаривала... словом, чего рассказывать. Было очень хреново, скажу я вам. Меня тогда родители даже к психотерапевту отвели. Курс сводящих с ума уколов, таблетки, от которых невыносимо кружилась голова, ощущение пропасти и абсолютная темнота. И знаете, что я поняла? Что если ты сам не захочешь снова жить по-нормальному, никто тебе не поможет сделать это, никакой психотерапевт. Это уж точно.
Мы поднимаемся с Катюхой в прозрачном лифте большого магазина. Недавно в нашем городе отгрохали такой. Правда, "отгрохали" - это слишком громко сказано. Не очень большой, но довольно уютный. Четыре этажа: два с книгами, третий - с музыкальными инструментами, и четвертый полностью занимают диски. Стеклянный лифт - это хорошая штука, потому что я боюсь замкнутых пространств, ужасно боюсь, но тут мне даже нравится. Едем мы, значит, едем, и такой вид открывается! Так необычно, я просто не могу объяснить, даже дух захватывает! Это довольно старый район, и главный раритет здесь - старый корпус гуманитарного института, где учился еще мой дедушка, он учитель английского языка в школе. Нет, хвала небесам, не в моей школе. Я его очень люблю, но мне не очень хотелось бы, чтобы он был моим учителем английского.
Мы вышли из лифта, и мне сразу стало как-то хорошо, спокойно. Здесь всегда играет музыка, и на кассе стоит табличка, например: "Сейчас в зале звучит музыка..." - и пишут название исполнителя и композиции. Сегодня там была надпись "K-Maro, "Gangsta party". А мне он нравится, этот чувачок, K-Maro. Только не знаю, как он правильно читается, или так и читается: К-маро? Может быть, Кей-Маро? Да и вообще, какая разница? По-моему, гораздо важнее, если человек делает по-настоящему хорошую музыку, если она из самого сердца идет. Это сразу как-то замечаешь, из сердца она или откуда из другого места. У него, у этого Маро, из сердца - во всяком случае мне так кажется. Но если ты вдруг неправильно назовешь имя где-нибудь в "посвященных кругах", позор тебе! Это же будет кошмар просто! Это тоже выводит из себя, честно. Чувствуешь себя в таком случае полнейшим дилетантом.
Мы с Катькой ходим по рядам, смотрим. А Катька - она немного диковатая, взрывная такая. У нее в этом магазине глаза прямо-таки разбегаются.
- Машка, глянь! - кричит она почти во весь голос. - Машка, это новый альбом! Это Eminem! Yo! Клева-а-а...- ее возгласы привлекают внимание продавца, он подходит, интересуется, чем может помочь. Если бы вы знали, как мне действуют на нервы эти вопросы вроде: "Могу я чем-то вам помочь?". Так и хочется ответить что-нибудь этакое. Но обычно я просто спрашиваю, который час. Нет, ну они ведь действительно дают неточную формулировку вопроса: "чем-нибудь" - это чем угодно! Я понимаю, конечно, что им так надо по регламенту - вежливость необходима в работе с клиентами, конкуренция как-никак, и нужно к себе покупателей переманивать, но раздражает очень.
Обалдевшая от счастья Катька носится по рядам в надежде отыскать что-нибудь еще. Она очень любит рэп, тащится от него. Я остановилась возле вот этой штуки (не знаю как она называется) с надписью "зарубежный рок", разглядываю обложки действительно лицензионных дисков, и сгораю от желания оказаться сейчас в Британии. Серый город за окном становится бесконечно противным, слишком маленьким... Меня чуть не стошнило - эта жажда другой страны сильнее меня, она необъяснима, она затягивает. Эта жизнь, как на обложках пластинок - пусть она красивее, чем на самом деле, но и та, другая жизнь, пусть даже хуже - она нравится мне. Лондонские окраины или фешенебельные центральные районы - какая разница для русской девчонки из этого города? Ходить, просто дышать воздухом истории, наслаждаться архитектурой, улыбками, этими мохнатыми шапками стражей правопорядка... А правду говорят, что там почти всегда идут дожди и туман не рассеивается?
В зале начинает играть рояль... Откуда он здесь? Бог мой, какой звук! Я стою, простите за сентиментальность, зачарованная, я слушаю...
...My muscles feel like a melee,
My body's curled in a U-shape.
I put on my best, but I'm still afraid.
...
Tell me I'm a part of history.
Tell me I can have it all.
I'm still too tired to care and I got to go.
"Мои мышцы, словно после драки... Мое тело согнуто калачиком... - мысленно пытаюсь перевести я. Да, мой дед иногда говорил со мной по-английски, когда я была еще совсем маленькой. Только как-то выветрилось уже, а в школе английский выучить невозможно. - Я сказал самое лучшее, но все еще боюсь. ...Скажи мне, что я - часть истории. Скажи мне, что я могу иметь все это. Я все еще такой уставший, чтобы идти..."
Я подхожу к продавцу и, словно во сне, интересуюсь, кто это поет.
- Stone sour. Они обычно поют такой, знаете, трэш, а тут вот спели, и все удивились...
- Будьте добры, дайте мне этот диск. Сколько он стоит? - отсчитываю деньги.
И точно так же, как Катька, я сжимаю и чуть ли не целую этот альбом. Радостная, словно ребенок, когда ему покупают шоколадку, я ищу ее, подхожу, дергаю за рукав:
- Катюха, просто отлично, что мы сюда зашли, да?
- Ага! - широко улыбаясь, кивает она в ответ.
- Кать, а пойдем, кофе выпьем? С пирожными? На первом этаже тут ведь кафе есть, а? Я угощаю!
Мы пили с ней горький кофе, и каждая из нас хотела поскорее прийти домой, поставить диск и, блаженно закрыв глаза, наслаждаться музыкой...Хотя Эминема вряд ли можно слушать с закрытыми глазами.
А потом, когда я уже вернулась домой, мне вдруг захотелось, чтобы на стенах в моей комнате висели фотографии знаменитостей из прошлого века. Черно-белая Мэрилин Монро, Синатра, Клинт Иствуд... И так хорошо было в тот вечер сидеть в кресле в своей комнате и слушать эту странную песню. И даже то обстоятельство, что у меня совсем нет друзей, не огорчало меня. Я вышла на балкон, а на улице пахло свежестью - настоящей, какой-то пробирающей до костей свежестью, сотканной из воздуха. И мне захотелось изобрести метлу. Глупое, совершенно наивное желание. А еще как было бы здорово, если б у людей были крылья за спиной. И развитые спинные мышцы, чтобы летать - я где-то прочитала, что люди не могут летать из-за того, что у них не развиты эти самые мышцы так, как они развиты у птиц. Я даже себе представила, как полечу в первый раз. А потом моему воображению представилось небо, заполненное метлами и разными летательными приспособлениями, и я отказалась от этой затеи - это же надо воздушные коридоры для каждого разрабатывать, наверное.
Глава 2
Жаркая, изнуряющая ночь. За окном октябрь, но деревья не приносят ветра. Пыль. Окраина провинциального города. Слышится редкий гул машин. Луна набирает силу. Тишина... Открытое окно - совсем чуть-чуть, потому что все-таки страшно. Сон. Глубокий сон. Она чувствует горький привкус одуванчиков на своих губах, запах малины где-то рядом... Дорожка - узкая каменная тропинка... куда она ведет? Сад. Сад, полный малиновых кустов. Колючий сад. Она пробирается сквозь раздирающие ее кожу ветки, крапиву. Сыро... Что-то зовет ее в темно-зеленую, непроходимую глубь. Она боится, что не успеет, и опоздание будет означать смерть... Незнакомое, странное место. Или знакомое? Где она могла видеть это? Старый двухэтажный дом, вытертый временем блестящий красный кирпич. Башенки на крыше. Дом, полный тайн и... страха. Кто его хозяин? Она видит впереди человека, он медленно поворачивается... И она просыпается. Звенел будильник, а она никак не могла унять дрожь. Было десять минут седьмого. На цыпочках, чтобы не будить родителей, она пошла в ванную. Включила холодную воду, умыла лицо. Вкус зубной пасты подействовал ободряюще. Вытерла лицо полотенцем.
Кофе был крепким - в холодильнике не было молока, а сахар она никогда не сыпала. Всходило солнце. Верхушки домов от этого были желто-оранжевого цвета. Воздух, словно застывший в пространстве после душной ночи, был наполнен красным ароматом сухой листвы и терпким криком увядающих деревьев.
Она съела бутерброд с вишневым вареньем, оделась, подошла к зеркалу. Она глубоко вглядывалась в свои глаза некоторое время: насмешливо, разоблачающе. Надела плащ, завязала шнурки на черных ботинках. И тихо закрыла за собой дверь.
Утро неожиданно оказалось прохладным. Она шла на остановку, шаги ее были твердыми, широкими, уверенными. Сон постепенно забывался.
...Я часто люблю представлять себя со стороны, разглядывать все недостатки и немногочисленные достоинства. Словно кадры в фильме - знаете, как сейчас модно это делают? Показывают, например, бокал красного вина. Он стоит на столе. За окном - закат. Комната в багряных лучах. И вдруг - бах! Стакан разлетается на куски, распахивается окно. На столе появляется конверт. А на полу - капли такого кровавого цвета. Такой феномен изображения предметов. Сюрреализм какой-то. Мне это так нравится.
Шаги по серым бетонным ступеням. Один, второй, третий пролет. Гулко. Смех. Узкий светлый коридор с обоями зеленого цвета. Это было осенью, в прошлом году.
- Привет, ты в нашу группу? - радостно спросила девчонка, облокотившаяся о стену.
- Привет. Не знаю, мне в этот кабинет. - Я кивнула на дверь слева.
- Да, мы здесь занимаемся. Я - Рита.
- Мари.
Судя по всему, здесь учится довольно много народу. Все они стояли вдоль стен, по большей части молчали и недоверчиво поглядывали на меня - я же была "новенькой" на этих курсах английского.
- Тебе сколько? - спросила она.
- Мне пятнадцать. А тебе? - происходил обычный разговор, когда люди впервые видят друг друга и пытаются узнать какую-нибудь информацию друг о друге.
- Восемнадцать.
- О, так ты уже в университете учишься?
- Да, на юридическом. Надо немного подождать, сейчас откроют кабинет. Учительница опаздывает,- сказала она, заметив невысказанный вопрос на моем лице.
Вскоре открыли кабинет.
- Good morning, children,- сказал какая-то тетенька, посмотрела на меня и улыбнулась. И все хором закричали: "Здрасьте!". ("Это наша бывшая учительница" - шепнула Рита).
Большой стол, пластиковая доска, телевизор. Современно оборудованный класс обучения иностранным языкам. Рядом со мной села девчонка с густо накрашенными ресницами; на ней были широкие рэперские штаны, она коротко и деловито представилась: "Катя. Ты Маша, я знаю". (Это и есть та Катька, с которой мы ходили диски покупать).
- Hello, excuse me, I have come very late today. (Я со страху не понимала ничего). У нас новая девочка, да? Маша, если не ошибаюсь?
- Да, гуд морнин...г.
- What is "г"? - пошутила учительница.
Так начался этот первый урок, и никто не знал, какую роль он сыграет в жизни каждого из присутствующих. Не знал никто, но я поняла, что отсюда уже не уйду. Английский флаг на стене нашего кабинета, карта Лондона и фотографии королевской семьи слишком нравились мне. Это был виднеющийся берег той жизни, о которой я мечтала, в которой так хотела оказаться.
Это случилось в октябре. А сейчас уже июнь. Целый год! Целый год я наслаждалась возможностью приблизиться к своей мечте. После нескольких месяцев сеансов в кабинете психотерапевта и таблеток, от которых появлялись галлюцинации, это было заживляющим бальзамом для незатянувшихся ран после Ванькиной гибели. Обшарпанные и наводящие ужас коридоры "желтого дома", как это проще всего именуют в народе, стирались из памяти, боль отступала в эти часы здесь, в этом неприметном сером здании. Вы не поверите, но это было настоящим счастьем.
"...Я все еще такой уставший, чтобы идти...".
Еще у меня есть приятель. Это может показаться странным, но я не знаю, как его зовут, да и он сам, по-моему, не в курсе. Ему около тридцати и живет он в двухкомнатной квартире в старом пятиэтажном доме с высокими потолками. Он обитает будто бы сам по себе... как бы это сказать? Целыми днями он находится дома, хотя и говорит, что где-то работает, но вообще он хороший. И забавный - этого у него не отнять. Я называю его Зверобоем, как героя из книги Фенимора Купера, потому что он настолько загадочен для меня, что я просто не знаю. Он всегда носит широкополую шляпу из коричневой замши, как у ковбоев, даже когда находится дома. Ходит с тросточкой - не знаю, кажется, когда-то давно он попадал в аварию, и с тех пор немного хромает. Он носит старые джинсы и рубашку, даже дома. Он как... как человек, который остался где-то в юности, не знаю...Он часто сидит на деревянном стуле с прогнувшейся от старости спинкой и просто смотрит в окно: на людей, машины, дороги, а иногда взгляд его затуманивается, и он глядит вдаль, еще больше уходя в себя. Впрочем, я бы не сказала, что он слишком мрачный человек, но все же он больше молчит, чем говорит. Он высокий и действительно похож на ковбоя. Я познакомилась с ним в клубе авторского кино - знаете, как-то решила туда пойти, потому что там показывают довольно редкие и хорошие фильмы. Его кресло было слева от моего, так и познакомились. Еще забыла сказать о его "жилище" - у него там будто эпоха пятидесятых, этакая квартира кубинского шпиона - во всяком случае, мне так кажется. Маленький кожаный диван, местами чуть порванный и затертый от времени, ночник, "шифоньер", тяжелые грязно-желтые шторы, посредине комнаты - ковер, на котором рисунок уже стал исчезать, стеллаж, старый телевизор, перед диваном стоит столик, и на нем - вечно полная сигарами пепельница и бутылка коньяка. Это у него большая комната. Вроде гостиная, ну и спальня сразу. В коридоре висит вешалка, и там - черная кожаная куртка, два плаща, несколько шляп и зонтик. Хотя вряд ли он им вообще пользуется. В другой, совсем маленькой комнате, у него только книжные полки, и больше ничего. Но несмотря на неизменное присутствие бутылки коньяка на его столе, я никогда не видела его в непотребном состоянии - вообще никогда. Этим своим аскетизмом ему каким-то образом удалось сохранить атмосферу давно ушедших лет, старости, забвения, - но не ветхости. В нем, знаете, был какой-то стержень, и у его жилища тоже. Я не понимаю до сих пор, почему он выбрал такой образ жизни, кто он, и что с ним случилось много лет назад... Я к нему прихожу, и при мне он тоже молчит, иногда только скажет что-нибудь. Но уж если он начинает говорить, тут только успевай записывать, потому что он такие мудрые вещи говорит, заслушаешься. Иногда мне кажется, что и молчит он только для того, чтобы набираться мудрости и придумывать эти свои фразы. Или вспоминать, потому что я не знаю, откуда он их берет.
- Растопыренные пальцы - солнце. Мозоли натруженных рук. Семь часов вечера - идут... Дом с железной крышей, тепло. Синий океан, хрусталь, бирюза, растворяясь. Слово - смерть, слово - спасение. Только один выход, и слово - смерть. Красное дерево. Нервы - нет. Брови. Хмурясь, говорит. Улыбается. Снимая тяжкий груз с твоих никчемных плеч. Стрелки - вверх, вниз, вбок! Плевать хотела. Миром любовь не правит - она только жмет на курок. Не гонись за тем, кто не хочет тебя видеть.
И все это он говорит, глядя в одну точку. Глянет на меня - и снова задумается. Зверобой.
Я касалась пальцами кнопок клавиатуры, рядом дымился горячий земляничный чай... Слева от принтера лежали бумаги - статьи о Грете Гарбо и Вивьен Ли, и Марлен Дитрих. В подставке для дисков на самом верху лежал альбом P. Diddy. Ставлю I"ll be missing you, закидываю руки за голову. Фото двоюродного брата - на черном блестящем мотоцикле. Черная ручка. Блокнот. Закрываю глаза...
Иду в лондонском метро - романтично-грязная обшарпанность лоска. "Good morning, miss" - говорит мне кто-то, улыбаясь. Незнакомый человек идет мне навстречу, приподнимая шляпу. Он впервые видит меня, иммигрантку из России, но рад видеть перед собой это нездешнее существо в черной "кенгурушке" с капюшоном. Я тоже немного улыбаюсь ему, так смущенно: "Welcome, Mr. Unknown. Вы уж меня извините, я же не привыкла к такому общению"*. Выхожу на улицу, светит яркое солнце, и мощеная булыжником площадь источает серое тепло обычного столичного дня. Я достаю из кармана порванных джинсов бумажку с номером телефона, захожу в первую встретившуюся на моем пути телефонную будку, набираю длинный международный номер, жду... Гудки - тонкими полосками бегут через тысячи километров туда, домой.
______________________________________
* Благодарю вас, Мистер Неизвестный.
- Мама! Все у меня в порядке, мама! В моем рюкзаке за плечами целая папка эскизов и фотографий, да, мам! А сейчас я иду в гости к королеве Елизавете, тише, не волнуйся - пока просто так, она меня еще не пригласила. Ха-ха, да, мам... Иду на экскурсию в Букингемский дворец. Да, в Тауэре я уже была, у меня просто нет слов. А Темза!.. Ты не представляешь, каково это - быть здесь... Твоя дочь ступает по великой земле, мама...
Я вешаю трубку на аппарат, открываю красную дверь. Кафе со стеклянными стенами и маленький красный столик в углу - боже мой, я знаю, для чего я появилась на свет... Я первый человек из своего рода, из всей многолетней истории моей семьи, ступаю на иностранную землю... Бог мой, если бы вы знали, если бы знали... те, кого уже нет... Я раскидываю руки, пытаясь обхватить все это, никогда мной не виденное: этот день, и этот воздух, и этих людей. И эту жизнь... Лондон, прости мне мои слезы - слезы ханжи и, по сути дела, обыкновенной провинциальной сволочи...
Я открываю глаза, и сказки больше нет. За окном - мой город Б., или О., или Д. Или черт его знает какой. Ну привет, привет тебе, моя родина.
Октябрь прошлого года, шесть тридцать утра.
Где-то рядом пронзительно зазвонил будильник. Комната с обоями терракотового цвета и задернутыми шторами ответила на эту утреннюю его выходку глобальным молчанием. Мобильник звенел назойливо, противно и резко. Неожиданно из-под вороха одеял раздалось свирепое рычание, затем высунулась рука, безуспешно пытавшаяся что-то найти на полу в течение пары минут... и, наконец, тишина была восстановлена. Кто-то, лежавший на диване, беспомощно повернулся на спину и, с трудом открыв глаза, уставился в потолок.
- Вставай.
- Не хочу.
- Надо.
- Ты сходишь с ума.
- Почему?
- Потому что опять говоришь сама с собой.
- Ну и что?
- Вообще-то это не совсем нормально.
- С какой стати?
- Ты живешь в обществе, где быть другим - значит быть идиотом.
- Иди к черту.
Она резким толчком выпрыгивает с дивана, включает музыку и идет в душ. Потом идет на кухню, включает чайник, насыпает в кружку черный кофе, завтракает. Она сушит у зеркала волосы феном, красит губы розовым блеском, ресницы новой тушью, одевается и вновь подходит к зеркалу. Говорит отражению:
- Вот и настал новый день. Ты же так хотела этого - начать новую жизнь. Сегодня вполне подходящий день, а почему бы и нет? И что же? Действуй, Ксень! Хватит, все. Точка. Предел. Так больше нельзя. А что еще? Что ты можешь? О, я могу многое! Так делай! Ты сама пишешь свою биографию, забыла? Давай, впереди новый день и новые встречи. Когда же будет готова виза, черт бы их подрал!
Она пришла раньше, чем другие. Поднялась по гулким ступеням, вошла в коридор с зелеными обоями, открыла кабинет с привычной надписью: "Учительская"... Вешает куртку на вешалку, копается в сумочке, смотрит в зеркало. Доска с объявлениями и расписанием, стопка тоненьких журналов - все так же, как всегда. Она берет один из них, тот, что с номером группы "29" в правом углу и чужой фамилией. Э-эх... этот класс она никогда больше не будет приветствовать радостным "Good morning", входя в кабинет и закрывая за собой дверь, просто потому, что у нее его отобрали. Пришла новая учительница, видимо, чья-то знакомая, и ей отдали его, хотя она, Ксюха, уже вела там уроки английского пару месяцев. Как там у них успехи?
Она водит пальцем по строкам, улыбаясь, иногда хмуро сдвигая брови: "Ну что ты так, Семенов? Да-а, Виноградова, молодец. А это что? Сегодня новенькая будет? Надо бы поглядеть". И, положив журнал на место, она взяла связку ключей - чтобы открыть своим бывшим ученикам дверь и мимоходом глянуть на новенькую. Уже стоят вдоль стен, как воробьи. А чего они на скамейки не садятся-то?
- Здрасссьте! - хором выдали ее тинэйджеры.
- Good morning, children,- ответила она, напуская на себя серьезный вид и, заметив незнакомое лицо, улыбнулась. Нет, не будет она ничего менять в своей жизни до поры до времени. Смысл-то - он ведь в них и есть, в этих детях. Это адреналин, сила. Уникальная возможность влить на молодые умы. Она не найдет в себе смелости бросить все это, зачеркнуть все эмоции, потерять доверие. "Мы в ответе за тех...А я их приручила" - подумала она, и решила оставить все так, как есть. Пока.
Глава 3
Сегодня пятница, и весь город заполнен свадебными машинами. Как же меня раздражают эти церемонии бракосочетания, бог мой! Все, по большому счету, собираются только для того, чтобы поесть, а сами дарят всякую гадость: кухонные принадлежности, полотенца, стиральные машины... А когда жених с невестой целуются, все кричат совершенно абсурдное "Горько!". И целуются они у всех на виду, на виду у этой толпы дальних и ближних родственников: пьяных, сытых, наглых... Как это вообще может способствовать "укреплению семьи"? Ото всех воняет и играет старомодная музыка. Брр. Мне доводилось пару раз присутствовать на подобных "торжествах", и я с тех пор поклялась себе, что у меня такого никогда не случится. Нет, не свадьбы не случится, а такого праздника. Уж если я встречу человека своей мечты - такого, что дня без него не смогу прожить, то мы поженимся где-нибудь в Мексике, в какой-нибудь старой деревушке нас обвенчает падре, а потом мы убежим с ним далеко-далеко, туда, где небо встречает землю и они вместе болтают ногами, глядя на уходящее солнце, и никто не будет знать, где мы. Своим родителям я только телеграмму вышлю, и все. Вот это будет здорово! Никто за тобой не смотрит, и ты совершенно не скована взглядами этих противных родственников: троюродных бабушек, двоюродных дядей, их детей и внуков. Вот это жизнь!
А пока я такого человека не встретила, то и думать не стоит. Хотя, знаете, думаю, что он должен быть иностранцем, например, испанцем. Ну или мексиканцем. Они такие красивые! А иностранец - потому что другой менталитет. Образ жизни и вообще - сущность. У нас будет кофейная плантация и большой дом с просторной террасой, увитой зелеными листьями. Я буду встречать мужа на закате, стоя на горячей земле в легком развевающемся от ветра платье и глядя на раскинувшиеся сады и плантации, и солнце будет светить в наш дом через большие окна и оставлять на полу длинные желтые лучи. Наши дети будут играть на рояле (он будет стоять у нас в гостиной), и читать книги в огромной библиотеке, и бегать в саду с апельсиновыми деревьями. Двое детей...нет, трое - три мальчика. Черноглазые, темноволосые, забавные и умные - они будут знать, что их жизнь зависит он них самих, не то что их мама сейчас, сидя у окна и бесполезно тратя драгоценные часы. И время будет неспешно течь в этом краю, подарившем нам счастье, и наша жизнь будет спокойной и размеренной...
Да-а, похоже, так я останусь старой девой.
А когда я умру, меня похоронят под старым дубом, раскинувшим свои зеленые ветви в тихой зеленой долине, и закат каждый день будет согревать это место, и я буду чувствовать его радостное тепло, и всю любовь мира, и все. Все! Понимаете? Мексика... Боже, как это, наверное, глупо звучит - все эти слова - и напоминает мечты древней старухи. Может быть, я захочу такой жизни потом, когда состарюсь, буду нуждаться в спокойствии и тишине, но пока меня тянет туда, в туманную даль, в мой Лондон, покорять мир и быть независимой, сильной, энергичной. Я хочу битвы за свое счастье, черт подери!
...Тогда, много лет назад, в квартире у Ваньки был аромат черной смородины - и все пахло этой ягодой, и даже, мне казалось, сам Ванька весь был окутан этим ароматным облаком. Он когда на дачу ездил, растирал пальцами листки смородины, чтобы запах сохранялся - он сам мне рассказывал. Он и чай готовил из разных листьев и ягод - бабушка тоже так делает, но у Ваньки все было по-другому, со смыслом, со вкусом, понимаете? У них с мамой была двухкомнатная квартира, та комната, что поменьше, была Ванькиной. Она, если по правде, была совсем маленькой. На стене висел ковер, как раньше было принято, стоял обшарпанный письменный стол и высокий шкаф для одежды. На окне в его комнате висели обычные шторы, в углу стояла гитара. Ванька учился в техникуме, работал где-то на заводе - он все время, пока учился, там работал, получал какие-то гроши. И все время он хотел уйти - из техникума и с завода, уехать. Как раз тогда он вернулся из своей поездки в Москву. Как бы вам сказать... Ванька был из тех людей, которые слушают Цоя и боготворят Че Гевару, в его компании все были такими. Философы. Вот оно, где несовершенство всей системы - Ванька был слишком умным и способным, слишком... ему дорога была в университет, вот я про что говорю. А возможности не было.
***
Часы показывали 13:50. Она шла по проспекту. Девушка двадцати семи лет. Светлый цвет волос, острый нос, выдающиеся скулы. Почти подростковая сумка. Татуировка внизу на ноге, чуть выше сандалий. Походка - мягкая, будто у кошки. Взмахи рук - широкие, необычные. Она поднимается по ступеням невзрачного серого здания: "Представительство министерства иностранных дел" - золотые буквы на вывеске. Девушка выпрямляет спину, поднимает голову, делает взгляд более дружелюбным, лучезарная улыбка. Снова собеседование. Снова кучу документов. Открывает тяжелую деревянную дверь, выкрашенную в темный, почти черный цвет и покрытую лаком. Входит. Мельчайшие детали не ускользают от ее взгляда - она слишком напряжена и настороженно смотрит по сторонам, стараясь не показать своего волнения. Поцарапанная замочная скважина на двери слева. Треснувший каблук на чьих-то туфлях. Красный лак на ногтях у девушки на стуле. Коридор. Мягкий шелест ее кроссовок на полу. Сейчас кабинет направо. Стук.
- Здравствуйте, Иван Павлович. Можно?
- Проходите. - Говорит с кем-то по телефону, кладет трубку на аппарат. - Присаживайтесь. Добрый день.
Она садится в мягкое кресло, смотрит по сторонам - висят большие фотографии в рамах: море, пляжи. Сертификаты, стеллажи с толстыми папками, запах сухой бумаги и ксерокса. Сердце грохочет где-то в ушах. Она пристально смотрит на своего собеседника.
- Вы у нас... - он вопросительно глядит на нее.
- Килямова. Ксения Олеговна.
- Килямова... Килямова...м-м-м... - чиновник ищет букву "к" в картотеке, листает какие-то бумаги. Встал, достал толстую папку. Серый костюм, чуть коротковатые брюки, часы на правой руке. "Чистый выпендреж" - совсем по-детски подумала она. Снова сел в черное кресло.
- Что я вам хочу сказать, Ксения Олеговна... - тут он закашлял - громко, мокро, и седые волосы на его голове слегка колыхнулись. Ксения отметила это и улыбнулась. Про себя, разумеется.
- Значит, Ксения Олеговна,- снова начал он,- гм, гм, хммм, результат неутешителен. Но это пока! - он предупреждающе взмахнул ладонью, заметив ее разочарованный, беспомощный взгляд. - Пока. Но если вы хотите, то снова можете подать заявление, только с маленькой поправочкой. - Послюнив пальцы, он взял несколько листков. - Вот здесь, смотрите, надо что-то другое указать, потому что так ведь получается чистая эмиграция, вы понимаете, о чем я, да? - старец воззрился на нее хитрым взглядом. Ему было плевать, это его ежедневная работа, и таких, как она - сотни. Снова... Снова пришел отказ и значит, в ближайшее время визу она не получит, и значит, еще месяцы здесь, в этом городишке... Она глядела на этого Ивана Павловича несколько секунд. Потом взяла ручку и в четвертый раз заполнила эти чертовы документы. Почему в Великобританию так трудно получить визу? Политика, будь она трижды неладна.
***
Провинциальный город. Я никак не пойму, как могут люди посвящать свою жизнь жизни здесь? Никак не пойму. Заросшие бурьяном тропинки, некошеные газоны, разбитые дороги. Старье и ветхость. Затхлость и вонь дворовых помоек. Как можно быть среди этого и уважать себя, смотреть другому в глаза? Будто скотный двор. Чем лучше такая жизнь существования в деревне? Кулаки сжимаются сами собой - я среди этого одна. Одна. Мне некуда было пойти. Кроме того места, где меня, я знала, ждут.
На Ванькиной могиле растет рябина. Его мама посадила маленькое деревце когда он погиб, а сейчас оно большое, выше меня, и когда будет август, ягоды будут красивые, красно-желтые. Горькие ягоды. Это его любимое дерево. Я выкинула искусственные цветы - их вечно приносят старухи, которые жили с ним в одном доме. А он терпеть не мог такие цветы, вот я их и выкинула. Тут все очень чисто - его мама часто приходит сюда, до сих пор. Его фото, где он живой. Улыбается своей улыбкой, а зубы чуть-чуть желтые от сигарет. Здесь у него длинные волосы, до ушей примерно, такая черная шапка. Здесь он еще совсем молодой, ему где-то лет шестнадцать. Иван. Ивка. Он меня называл Мэри Джейн, а его - Ивка. Ивка... "Тсс, не плачь. Слышишь шепот осени? Скоро будут идти дожди, и желтые листья будут на моей могиле. Сначала сухие, будут шуршать под ногами, а потом - горькими, терпкими, как мы с тобой любим. Джейн, я рад тебя видеть. Ну как, как там моя гитара? Ты играла на ней? Ты хотела научиться, я помню, я все помню, слышишь? А ты все еще любишь те конфеты? Как ты живешь, сестренка? Не плачь, Машенька. Здесь совсем не так плохо, как говорят..." - это будто его голос звучит где-то рядом, за спиной. Я оборачиваюсь: лишь ряды угрюмых могил... "Ваня, Вань! - говорю я вслух, чтобы он услышал. - Братишка мой маленький! Как мне плохо без тебя, Ванечка! - я пытаюсь не заплакать, но слезы текут из глаз сами. - Я тебя не забыла, слышишь меня? Я буду приходить к тебе, и осень мы встретим вместе. Только не здесь. В нашем любимом саду, помнишь, да? В нашем саду, Вань! Ничего не изменилось с тех пор, как ты исчез, и все по-старому. Все так же плохо, Ваня. Несовершенство скошенного газона... как ты и говорил. Портрет Че Гевары висит у меня в шкафу, я достала его в нашем городе с большим трудом. Никто вокруг не знает, кто такой Че Гевара...Только мы - ты и теперь я..."
Я сижу на корточках и глажу руками теплую землю, будто бы так он меня точно услышит, и говорю вслух, и плачу, как сумасшедшая. Никогда это не пройдет, наверное. Эта боль. "Джейн, а ты дерешься за свое счастье?" - потом спросил он меня. Что я могла ответить ему? Что? "Ваня, я дерусь! Вань, я правда дерусь!" - и слезы текли у меня, проклятые слезы горечи и отчаяния, и кулаки снова сжались сами собой от беспомощности... "Беги, сестренка. Скоро, совсем скоро наступит осень..."
Глава 4
I"m here without you, baby...
Я в тысячный раз смотрю клип группы 3 doors down, сидя в глубоком кресле у себя в комнате. Задернутые темно-красные шторы и полная, глобальная темнота. Родителей нет дома - привычно-обычная командировка в Москву или куда-то туда, в "европейскую часть" - встречаются с инвесторами или с кем-то в этом роде, этот их бизнес - серьезная штука, ага. Они довольно состоятельные люди в нашем городе. Почему я говорю "они состоятельные"? Ну так не я же, согласитесь. Сколько уже времени? Час? Два? Ночью в доме очень тихо, слышно любой шум: кто-то из соседей сверху скрипнет на кровати или пойдет на кухню выпить стакан воды - все слышно. Клип... Это обаяние людей Нового Света (они же американцы, кажется?), и речь, и взгляды, и сердце через музыку - я схожу от этого с ума. Когда я смогу увидеть все это своими глазами, ощутить, вдохнуть полной грудью воздух свободы? Я закрываю глаза и вижу эти любимые символы другой жизни: Мэрилебон-роуд, улица, которую описала в своей книге "Исчезнувший принц" Френсис Бернетт и которая теперь превратилась в один из деловых центров Лондона... зеленые холмы в юго-восточных графствах Англии, вонзившиеся в небо крыши кенсингтонских высоток, предрассветные часы на берегах Темзы... А что, если все предрешено, и я никогда не увижу всего этого? Что, если не дано мне постичь этой красоты?
A hundred days had made me older since the last time that I saw your pretty face
A thousand lights had made me colder and I don"t think I can look at this the same
But all the miles had separate
They disappeared now when I"m dreaming of your face
I"m here without you, baby...
Эти сто дней с нашей последней встречи сделали меня старше.
Тысячи огней не согреют меня, и я не думаю, что смогу смириться с этим.
Между нами сотни миль,
но они перестают существовать, когда я думаю о тебе.
Я здесь без тебя, малышка...
Так ведь, да? Пытаюсь понимать английские слова. Только бы скорее закончить эту дрянную школу и уехать учиться, чтобы бежать - быстрее - к своей мечте...
Я уснула в кресле, укрывшись клетчатым пледом, купленным родителями по моей настойчивой и неоднократной просьбе - как у английских лордов...
Видимо, ночью я перебралась на кровать, потому что утро я встретила именно там. Приняла душ. Сделала себе крепкий кофе (кофеварка для меня - настоящее чудо техники и верх прогрессивной человеческой мысли) и пару бутербродов с колбасой и сыром и еще обнаружила в холодильнике несколько упаковок клубничного йогурта. Позавтракала, высушила волосы феном. Было около двенадцати. Собираюсь на улицу: несколько капель туалетной воды, надеваю безупречно-выглаженную полосатую рубашку, делаю мейк-ап почти как у Билла Каулитца из Tokio Hotel... Это, наверное, с возрастом приходит - тупое желание краситься и выглядеть "как следует". А впрочем, никакое это ни желание выглядеть как следует, а просто маскировка - за макияжем ты незаметнее, вот и все. "Аристократичная туалетная вода", черт вас всех дери! Безупречность в одежде и вкусах мама воспитывала во мне с детства, это уж точно! Белый носовой платок, сложенный так, что его края напоминают лезвие самого острого японского клинка, модные потертые джинсы, наичистейшие носки и кроссовки из московского спортивного магазина со стучащей от новизны подошвой. Это я, понимаете? Я! Это мои ногти - блестящие от чистоты и частоты посещения маникюрного мастера. Мои волосы, пахнущие самым приятным средством из самой лучшей серии средств для волос. Это я. Глупо, но мне всегда казалось, что все сразу думают: "Вот, идет напыщенная разукрашенная девица. А туп-а-а-ая, наверное!" Нет, теперь я понимаю, что никто не думает так: всем плевать на всех, кроме себя, и такие, как я, везде. Слишком гордые пофигисты, которые в магазине, выбирая одежду, вовсе не смотрят на этих молоденьких продавцов-консультантов, будто бы не замечая их, как примелькавшийся предмет интерьера. Подъем самой необразованной буржуазии. Буржуазии, которая раньше была самым гнусным пролетариатом. Но я не такая! Да, наша семья имеет достаточно средств, и машину, и отдых... Но мы - не такие! Честь и принципы - вот что у нас есть! У меня есть. То, чего нет у них, у этих "новых бизнесменов" и их отпрысков. И на продавцов я не смотрю только потому, что мне жутко неловко - я тут одежду себе выбираю, а они сами едва ли смогут позволить себе купить ее на свою зарплату.
***
Был слишком пасмурный летний день. При этом небо не было затянуто мрачными тучами, извергающими потоки дождя, не сверкали молнии, не было слышно грома - только временами моросил мелкий противный дождь и дул ветер. Обычный день в середине июля, когда совсем нет солнца. Но в самом воздухе чувствовалось что-то гнетущее и катастрофически тоскливое - что-то, что вызывало непонятное щемящее чувство безысходности и страха. Во всяком случае, так казалось девушке, которая шла по главному проспекту города, закутавшись в тонкий зеленый плащ, и время от времени хмуро посматривала по сторонам. Ее светлые волосы были собраны в тугой хвост, руки она держала в карманах и иногда поправляла спадывающую с плеча черную сумку. Внезапно оторвавшись от мучавших, казалось, ее мыслей, Ксения огляделась, словно соображая, где находится, и, повернув направо в переулок, отправилась к зданию с лаконичной вывеской "Кофейня".
...Приятная полумгла окутывала, мягко принуждая расслабиться, забыть все дурное и просто наслаждаться - музыкой, едой и интерьером. Здесь все располагало к отдыху - мягкие маленькие диваны, теплый колорит, цветы в массивных глиняных горшках, высокие окна, итальянские мотивы, картина во всю стену с венецианским пейзажем. Уверенными шагами девушка идет в самый конец зала, где темнее всего, и, бросив сумку на диван, а плащ повесив на вешалку, садится за столик и закуривает. Ее тонкие узловатые пальцы держат тонкую сигарету и чуть заметно дрожат, когда она, в очередной раз вдохнув дым, держит их у лица. Подошел официант. Что она будет? Вот этот салат с креветками и кофе, пожалуйста. На десерт? Вон то пирожное в витрине, будьте любезны. Она задумчиво глядит в окно. Ее синие глаза с изумрудным блеском внутри холодны, взгляд жесток и безразличен ко всему. Чего она добивается? В свои двадцать семь она не имеет даже бойфренда. Да и об этом ли были ее грезы в шестнадцать? Тогда о чем? О настоящей любви, о скитаниях по миру. О полной свободе без клерковских бумажек, офисов, факсов. О счастье... Вот она просыпается в маленькой квартире во Флоренции: маленький балкончик, развевается тюль, кофе в постель от любимого человека... Вот она - на набережной Сены, в Соборе Парижской Богоматери с рюкзаком за плечами, в стоптанных кроссовках, в порванных джинсах, и - свободная! А вот она - на высоком холме в Голландии, позади - ферма, где она ночевала, а утром пила теплое молоко и пробовала настоящий, свежий сыр. Ветер чужих стран бьет в лицо свежей струей, забирая все плохое и оставляя сказочное, сильное, доброе... Гитара в ночных сумерках и голос, поющий красивую песню... Ее голос.
По щеке катилась слеза. Она потеряла саму себя. А эти всё тянут с визой. Ей было одиноко, грустно и больно. "Да идите вы все к черту!" - в сердцах крикнула она, кинула на стол деньги и выбежала из ресторана.
***
Я стою на набережной. Взрываясь, 30 seconds to Mars играют "Attack".
Я держусь за поручни, стою высоко, и река так близко, грязно-желтые брызги от уходящего теплохода, вода бьется о каменные плиты. Запах будто бы моря и отвратительных водорослей. Запах неба и свободы - эта река когда-нибудь впадет в океан, на берегах которого живут люди, безупречно галантные и интеллигентные, люди, видевшие расцвет "Манчестер-Юнайтед" и молодого Бэкхема. На берегах, где стелется туман... Ветер стучится в рукава моей рубашки, в воротник, в спину, приносит аромат моей же туалетной воды, лохматит волосы. Эй, безупречный человек! - кричу я себе. - Ты знаешь, как смешно ты выглядишь в своих же глазах? Ты не знаешь, что тебе делать? Ты беспомощна, Машка! Возьми себя в руки! - мне кажется, будто я пытаюсь перекричать этот мокрый ветер, а он затыкает мне глотку. - Ирландский виски, говоришь? А ты сможешь выпить хотя бы одну каплю этого напитка, а? Ты же в раз охмелеешь! Кубинский ром? Да тебя с трех градусов разносит в разные стороны, а тут - сорок! Сорок, понимаешь? Крепчайшая выпивка! Сигары? А как насчет английской женственности и прочих атрибутов-эталонов красоты? Да плевать хотела! Я хочу своей жизни - свободной и мятежной, и даже если я буду жить там, в Лондоне, я буду жить так, как посчитаю нужным, но знай, что и там я не буду подчиняться правилам, которые мне не по душе! Да, я не против пить чай по звону колокольчика, но... Правилам? А законам? А законам - буду, потому что это гарантия свободы всех, и я не анархист. - Ветер - сильный, пьянящий, захватывающий, кружит голову. Рубашка чуть не рвется на спине от этой природной и самой естественной дикости ветра. Я спрыгиваю на землю, и здесь ветер чуть меньше, чуть спокойнее. Иду. Перехожу на бег. Летит автобус, останавливаю его. "Эй, мне как всегда!". Стремительно. Он тормозит на проспекте, я выхожу, снова иду, лечу, бегу. Ветер. Сильный, мой друг, мой ветер. Снова дождь? Крупные, тяжелые капли падают с неба, я останавливаюсь, закрываю глаза, поднимаю голову... Дождь. Дождь... Все сильнее, жестче, безудержнее. Шум дождя, и ничего вокруг. И никого. Рубашка липнет к спине, и волосы - мокрые, и лужи вокруг. Асфальт дышит - быстро-быстро, судорожно движет ноздрями, что-то неразборчиво шепчет. Красный "Chevrolet" рядом больно режет глаза, и полоски травы - ярко-зеленые, на сером асфальте, и цветы на клумбе источают неистовый сладкий аромат. Направо в переулке "Кофейня". Иду - уже спокойно и тихо, дождь успокаивает меня, гладит по голове теплой лапой. Открываю стеклянную дверь, и знакомые официанты говорят привычное "Здравствуйте!". Прохожу в самый конец, сажусь на маленький диван терракотового цвета. Жива.
Здесь полутемно. Играет музыка, кажется, этот трек называется "Jokero", чуть слышен сухой стук бильярдных шаров в соседнем зале. За окном идет дождь, ливень, бежит по стеклам вода. А здесь - уютно и сильно. Правда, сильно. А эта кофейня - она, знаете, так сделана, что стен из кирпича совсем немного, а много окон. Она довольно большая, такое отдельное здание, и несколько залов, но те - непрозрачные, а этот вот такой вот. Открытость, которой так не хватает. Итальянская кухня. Здесь даже поваров выписывали из Флоренции, представляете, это в провинции-то! Ко мне идет официантка Ирина, моя давняя знакомая - я часто прихожу сюда, и знаю многих из обслуживающего персонала. From staff.
- Маша, добрый день! Что сегодня будешь? - и наготове уже блокнотик и ручка.
- Привет, Ирин! Я показываю пальцем в меню - а вот этот, г...гл... "Глясе" есть?
- "Глясе"? - она делает ударение на "е", а я - на "я", как настоящий дилетант, едрить твою через коромысло. - Есть.
- А это что такое?
- А это холодный кофе, сверху там мороженое плавает.
- Ну это вкусно?
- Прилично.
- Ну давайте ваше "прилично" и пиццу с сыром.
- И все?
- Все.
- А как же жетон на партию в бильярд? - она улыбается.
- Не-е, Ирин, сегодня не хочется, спасибо. Как дела твои?
- Все в поряде,- она подмигивает. - Итальяно мафиози форевер!
Я начинаю дико хохотать, и она вместе со мной. Иринка очень забавный персонаж - красные волосы, ямочки на щеках, какой-то неместный выговор, совершенно, знаете, непосредственная манера общения, как у ребенка. Она учится в университете и увлекается итальянской историей, учит их язык и обожает этих боссов мафии - Аль Капоне и других, читает книги про них, фильмы смотрит. "Крестный отец", разумеется. Ирка считает, что их стиль жизни и ведения бизнеса очень прогрессивен, и я с ней согласна. Тем более что, по ее собственному выражению, учится она на "бизнес-woman", а значит, чего-то соображает в этом, я так думаю.
Начинает играть Panic at the disco. Я сижу - спокойно и уютно. Ну и что такого, что я прихожу сюда одна, ну и плевать хотела на друзей-приятелей. Можно было бы, конечно, прийти сюда с Катькой, но, во-первых, она бы все время удивленно озиралась вокруг, а во-вторых, "так далеко от дома она бы не пошла", это ее извечная отговорка.
Здесь даже сигары можно заказывать и кальян. Кальян, наверное, интересная штука. Хотя когда все курят из одной трубки - это не очень-то приятно, согласитесь?
Скоро мне принесли дымящуюся пиццу и "Глясе". Знаете, это очень вкусно - и "Глясе", и пицца, правда, вкусно. Так, как здесь, в нашем городе больше нигде не готовят. А еще больше мне нравится то, что ты можешь сидеть здесь сколько угодно, и никто тебя не будет напрягать, мол, давай, топай отсюда. Сиди, отдыхай, читай газету - делай что угодно, только расплатиться не забудь. Это как Джоан Роулинг в кафе писала первые части "Гарри Поттера", помните?
Понемногу темнеет. Я все-таки беру жетон в бильярд - только одна партия с каким-нибудь яппи-мажором из семейки с богатеньким папочкой, и все, домой.
Глава 5
Мужчина лет тридцати задумчиво потирает небритый подбородок. Он ходит по комнате заложив руки за спину. Снял шляпу, пригладил волосы, глянул в окно. Он немного хромает. Тянется к верхней полке стеллажа, но вдруг ногу прорезает резкая боль, и на пол с глухим стуком падает старый альбом. Он опускается на корточки, осторожно листает старые фотографии: там он совсем маленький, там его родители. Дед-моряк. Бабушка с маленьким Никиткой на руках. Никитка... Давно нет уже того забавного черноглазого мальчугана, не знающего забот и печалей. Есть только уставший от терзающих его мыслей, вмиг постаревший угрюмый мужчина. Когда он в последний раз представлялся Никитой? Тысячу лет назад. Забыл совсем свое имя. Когда он вообще в последний раз произносил больше двадцати слов сразу? Из альбома выпадает цветная фотография: девушка лет двадцати трех - улыбчивая, красивая. Что такое? Два года затворничества. Два года... Он с трудом поднялся, положил альбом на полку ниже. "Тьфу ты, черт!" - выругался он и, надев шляпу и ботинки, захлопнул за собой дверь. А все-таки иногда он снимает этот головной убор. Да, определенно снимает. Какой красивый у него цвет волос!
Я приехала домой. Открыла ключом дверь. На улице было холодно, я продрогла до костей. Стояла в полутемном коридоре, плечом прислонившись к стене. Холодно... Значит, скоро, совсем скоро осень, я чувствую, она уже рядом, она глядит на меня коричневым взглядом цвета темного чешского пива: глубоким, сильным, приглушенно-ярким. Ее волосы ветер раскидывает по плечам, а она смеется, и я чувствую всем своим существом приближение моей истинной сущности, моего "я"... своды готического собора, соединяющиеся вверху так высоко, что перехватывает дыхание от страха и радости... Темза и тихая улочка в Лондоне, где стоят дома с красными черепичными крышами... Я вижу камин и теплый свитер, и человека с темными лохматыми волосами, который улыбается и обнимает меня за плечи... и говорит по-английски... I love... love you... Этот день и этот дождь зовут меня в какой-то день, где я уже была тысячи лет назад, где я жила и чувствовала на своих ладонях эти режущие капли ледяного дождя...
I"m here without you...
Горячая ванна спасает меня от безудержного холода. Расчесываю мокрые волосы, надеваю халат. Я выпиваю чашку кофе на ночь - кто сказал, что после него не спится? Чистое вранье. Пью кофе маленькими глотками, а дождь идет, стучит о подоконник, эхом отдается где-то за окном... Я снимаю перед вами шляпу, господин Дождь. Снимаю шляпу. Вы - единственный, перед кем я способна это сделать. Поддавшись мгновенному порыву, я ставлю белую кружку на стол, распахиваю окно. Ветер, холодный и неприветливый, мой ветер, врывается в комнату, окуная мое лицо в чашку с мягкой, покалывающей кожу мглой, ревнуя и беснуясь... Ну-ну-ну... Я снимаю шляпу и перед тобой, мой друг Ветер, ведь только ты способен принести мне дыхание осени... и унести мои мысли прочь от меня, далеко - за горизонт... Я в распахнутом окне. Возможность быть одной в мире, когда ты на виду, но никто не может тебя увидеть. Эй, что же вы не смотрите на меня - те, кто столько раз осуждал мои слова и поступки? Вам темно? Да! Потому что этот кусок ночи - только для меня. И я понимаю в эти секунды, когда ветер бушует и терзает деревья, что всё, всё уже написано в наших сердцах - остается лишь найти и прочитать эти записки, собрать из них книгу и никогда, никогда не выпускать ее из рук.
...Мы познакомились с ней довольно странным образом. Было начало июня, пару недель назад, я сдала ежегодные экзамены и... В общем, расскажу по порядку. Это, конечно, глупо, говорить "я сейчас расскажу вам все по порядку", потому что так пишут абсолютно во всех книгах, но плевать я хотела на все книги.
Пару месяцев назад на наш этаж приехали новые соседи. Старшему сыну этих соседей около восемнадцати, зовут Мартином. В русской стране додуматься дать такое имя. И как отчество у его детей будет? Мартиновна? Или Мартинович? Красотища. Хотя это намного интереснее, чем Сережа или Вася. Но он сообщил мне, что никто из друзей так его не называет, а зовут Москалесом (ударение на "а") и еще сказал, что, мол, приходи, если хочешь, вечером в клуб "Дым", можешь подругу с собой взять. Это было пару дней спустя после экзаменов. "Подругу? - подумала я. - Какую, интересно? И "Дым" - это вообще где?". Но вечером мы с Катькой и ее бойфрендом Глебом уже стояли у дверей этого мрачного заведения. Клуб находится в том районе, где обитают неформалы нашего города, где большой музыкальный магазин и стены домов разрисованы граффити. Фейс-контроль я, помнится, прошла успешно. Удивили.
Пласты серого, тяжелого дыма нависли над народом и оборудованием. Ужасный шум, лица, перекошенные странными, пьяными улыбками, черный полуготический интерьер. Почему полуготический? Потому что на стенах висели черные подсвечники, а на полу были ярко-красные квадраты и зеленые полосы вытертого напрочь линолеума. Безвкусно. Я тогда еще подумала, какой дизайнер тут работал. Или тут вообще не было никакого "дезигнера"? Чистая импровизация, елки-палки. Глеб тогда ушел за напитками, и мы с Катюхой остались за столиком одни.
- Привет! - и рядом на стул прыгнул прыщавый индивид лет двадцати.
- Привет.
- Как зовут?
- Кого? - спросила я.
- Кого - тебя,- и нездоровый писклявый смех.
- Маша.
- А я - Вассёк! - он оскалил зубы в страшно привлекательной улыбке, протягивая руку. - Я в группе играю, мы щас тусовать тут будем.
- Да-а? - его сообщение вызвало во мне живейший интерес и желание смыться. - И как ваша группа называется?
- "Зеленый черви",- с гордостью брякнул он. - Все, я пошел, потом еще пересечемся, окей?
- Ага,- кивнула я головой, а про себя подумала: "Не дай бог!".
Оказалось, в группе играет Мартин, сосед. Оригиналы...
Глеб принес нам какой-то коктейль, совершенно противный на вкус, и пока пели "Зеленые черви", мы потягивали это пойло. Глеб, видимо, здесь не в первый раз. Да и Катька, впрочем, далеко не святоша в этом плане.
После нескольких песен "червяки" куда-то скрылись, а потом появились опять.
- Эй! Маш! - услышала я потом голос "Москалеса". - Давайте к нам! - Мы втроем потащились к столику, где сидело еще с полдюжины перцев. Нам с Катькой налили пива, Глебу - не знаю чего, не видела. И понеслось... Вы не представляете, но тогда я вдруг почувствовала всю анархическую безнаказанность действий, как это сказать? Счастье быть сволочью, вот так. Хотя бы на один вечер. Мы прыгали под провинциально-жуткий трэш "Зеленых червей", кричали что-то не совсем разумное и человечески, в принципе, неразборчивое, ели всякую дрянь - она, наверное, была вряд ли съедобной, и главное - много пили... Бог мой, первый раз в моей жизни случился такой кошмар! Играла дрянная музыка, и все было так глухо и дешево... Алкоголь заглушал боль одиночества, и вновь нахлынувшие мысли о Ваньке отступали, уходили в темноту, в небытие... Меня душили дикие слезы, и просто было страшно. Я помню свой истерический смех: была ли это я? Да, это была я. Я, кажется, разбила, какую-то посуду, но мне было плевать - я отдала деньги, у меня с собой было рублей пятьсот, или триста, или тысяча - я не помню... Слезы застилали глаза, и все.
Потом мы вышли из клуба, и вечерний ветер был так прохладен и спасителен... Фонарь освещал асфальт рядом с выходом. Из темноты выступали еще, кажется, мусорные баки и какой-то хлам.
- Не, ребят,- с трудом выговорила я,- я с вами не пойду, мне в другую сторону, я прогуляюсь еще тут немного. - На все уговоры продолжить шествие вместе я лишь, улыбаясь, отрицательно махала головой. Мне было дурно. Выпитое пиво и дым дешевых сигарет давали о себе знать моему - увы - неокрепшему для таких увеселений здоровью. Я села на скамейку. Все плыло перед глазами, голова раскалывалась, ужасно хотелось лечь. Я слышала, как кто-то еще вышел из клуба - три неясные фигуры. Они смеялись и разговаривали, и, дойдя до полоски, где кончался свет, остановились. Видимо, по мобильнику они вызвали такси, потому что стояли, будто чего-то дожидаясь. Я попыталась подняться, но все поплыло перед глазами, и я снова села на скамейку. Даже, честно говоря, грохнулась на нее. Наверное, в этот момент они заметили меня, потому что смех прекратился, и они направились ко мне.
***
Они втроем вышли из клуба.
- Наташ, я сюда больше не пойду! - улыбаясь, сказала одна из них.
- Ага, я с тобой, Ксень, солидарна,- это уже девушка лет двадцати пяти с волосами пепельно-белого цвета. - Фигня, блин.
- Не, ну девчонки, ну сходили, мы же здесь ни разу еще не были, ну теперь поняли. Я ж тоже тут не была еще, че вы на меня-то сразу? - обиженно поджала губы Оксана и все втроем начали хохотать. Ксения оглянулась - она услышала какой-то стук чуть поодаль от них. "Там кто-то есть" - сказала она, обращаясь к подругам. Жестом пригласив их следовать за собой, она пошла вперед, к скамейке, где явно кто-то был. Низко опустившиеся ветки дерева мешали ей увидеть лицо, она нагнулась, и, увидев, кто перед ней, резким жестом дала подругам понять, чтобы они остановились.
***
- Эй, что с тобой? - спросил меня тихий голос. - Я подняла голову и увидела перед собой лицо. Голос был приятный, свежий, терпкий. Мне так тогда показалось. "Где-то я вас видела" - сказала я.
- Тебе плохо? - она наклонилась, потом села рядом на скамейку.
- Угу. Немного, - я, наверное, улыбнулась загадочной улыбкой. Но загадочность, конечно, произошла от желания сбежать в кусты от подкатывающей дурноты.
- Где ты живешь? Давай я провожу тебя домой?
- Да-а... я далеко живу. - Я махнула рукой в сторону: "Там. Рядом с магазином большим".
- На Киндсфатера?
- Ага.
- И мне туда же, поехали, сейчас поймаем такси и поедем. - Я Ксения. Как тебя зовут? - она протянула руку.
- Мэри. Мэри Джейн. - И я смущенно улыбнулась, потому что видок у меня был еще тот, а новая знакомая внушала доверие. Она засмеялась:
- Мэри Джейн? Это в честь марихуаны, что ли? - И, наткнувшись на мой презрительный взгляд, она поняла, что сказала, видимо, не совсем умную вещь. - Ой, прости. Кстати, можешь звать меня Ксюхой, так проще.
- Не знаю, может, и в честь марихуаны, - буркнула я. - А почему "Ксюха"? Что, вам имя не нравится?
Подъехало такси.
- Эй, Ксень, ты едешь? - крикнула Оксана.
- Нет пока, езжайте, позвоните, как доедете! Все в порядке.
- Ну как хочешь.
- Нет, почему...- сказала она, поворачиваясь ко мне. - Просто... да, ты знаешь, не нравится. - Давай мы тоже такси вызовем. - Она набрала номер, сказала координаты. - А почему ты себя так называешь? - и убрала мобильник в сумочку.
- Ну-у...Давайте, я вам как-нибудь потом расскажу? - неуверенно спросила я, потому что лишние слова могли привести к непредсказуемым и скверным последствиям в адрес скамейки.
- А что, еще и потом будет? - усмехнулась она. - Держи платок, у тебя лицо мокрое.
- Мне показалось, вы хороший человек,- бормотнула я, протягивая руку за платком и на ходу замечая, как машина качнулась, а с ней и фонари за окном - мы уже ехали в такси.