"Ма-нишма!" - радостно кричит старик Шимон со своей скамеечки возле подъезда.
"Аколь беседер" - хмуро отвечаю я и убегаю с балкона.
Каждое утро пока еще прохладно и каждый вечер, когда спадает жара, Шимон выползает из своей душной квартирки - "подышать воздухом" - и, сидя на скамеечке перед подъездом, пытается завязать разговор со всеми, кто оказывается в поле его зрения.
Хотя какой уж тут свежий воздух. Мусорщики Хайфы и окружающих кирьонов находятся в постоянной борьбе с правительством и времени на уборку у них нет. Дорожка перед домом загажена собаками, железные контейнеры на углу улицы полны вонючего мусора, утренний ветер разносит обрывки газет и целофановые пакеты по всему нашему Кирьят-Моцкину. Особенно впечатляет площадка перед нашими окнами. На третьем этаже над нашей квартирой живет молодая марроканская пара. Эти двое не признают промежуточных состояний между любовью и ненавистью. Они или страстно любят друг друга, тогда мы закрываем окна, чтобы не слышать их стонов. Или бешено ссорятся с криками, дракой и выбрасыванием наружу предметов домашнего обихода. Обычно начинает жена, моего знания иврита не хватает, чтобы разобраться - что она кричит мужу.
В конце ее обвинительной тирады обычно звучит - "Бен Зона!"- сын проститутки.
Это ее заключительный аккорд, после него раздаются глухие удары, плач и периодически что-то вылетает из окон. Недавно он выкинул из окна телевизор. Наверное, он метил жене в голову, но промазал и чуть не убил Шимона, чинно сидящего внизу и наслаждающегося скандалом. Ошметки телевизора, вперемежку с обломками мебели и мусором до сих пор валяются под окнами и служат поводом для наших шуток о том, как сильно сосед сверху любит свою маму, если не пожалел такой дорогой телевизор для защиты ее чести.
По утрам перед уходом на работу я выхожу на наш маленький балкончик - полить свои две розы в горшках. Я стараюсь действовать бесшумно, чтобы Шимон меня не заметил, но иногда вода капает ему на голову, как, очевидно, случилось сегодня и тогда от него приходится спасаться бегством. Я допиваю свой утренний кофе в одиночестве - муж еще на работе, он работает ночами на хлебопекарне. Когда-то, когда мы только приехали в Израиль, муж в поисках работы забрел к воротам хлебопекарни "Ахдуд". Там часов в десять вечера собиралась толпа безработных олимов. Толстый марроканец выходил наружу, тыкал волосатым пальцем: "Ты, ты и ты" - несколько счастливчиков проходили внутрь и получали работу на ночь. Муж несколько раз попал в число избранных, понравился марроканцам и остался на постоянную работу. Со временем стал менеджером. Теперь он выходит из ворот хлебопекарни, говорит: "Ты, ты и ты" - в сильно поредевшую толпу олимов. Такого притока эмиграции, как в нашем сумасшедшем 91 году Израиль больше не видел. Со следующего года мужа обещали перевести на дневную работу, ну а пока мы не слишком надоедаем друг другу. Он обычно возвращается домой через полчаса после того, как я ухожу на свою работу - ухаживать за очередной старушкой. Моя теперешняя пациентка - злобная, выжившая из ума бабка, которая, как мне сказали, во времена 2-й Мировой была узником Освенцима.
Детей у старухи нет, а родственники не отдают ее в дом престарелых, чтобы получить в наследство ее квартиру.
В дверях меня встречает моя компаньонка Ленка, которая сидит с бабкой по ночам.
Ленка, как всегда, трясется от негодования - это ее обычное состояние.
"Эта паразитка опять не хочет жрать и плюнула мне прямо в морду!"- Ленка трясет тарелкой с кашей.
"Можно подумать она тебе в первый раз в морду плюнула" - думаю я , беру у Ленки кашу и иду в комнату. Бабуля сидит в кресле и мои приветствия игнорирует, на шее у нее слюнявчик весь замазанный кашей. Бабуля, должно быть, думает, что она до сих пор в Освенциме и вокруг фашистки, которые хотят ее отравить, поэтому есть из наших рук она ничего не хочет. А мы с Ленкой боясь, что бабка помрет с голода и мы потеряем работу, пытаемся кормить ее насильно. Пока бабуля плюет в меня кашей Ленка усаживается напротив.
"Нет, ты скажи, почему это они тебе больше платят!" - заводит она обычный разговор -
"Я работаю ночами, они мне должны больше платить!"
Ленка не может мне простить, что адвокатская контора "Братья Злотник" действительно платит мне больше, чем ей. В свое время на одном из вечеров, устроенных для олимов конформистской синагогой, я познакомилась с мамой "Братьев Злотник" - Лайлой и сумела каким-то, непонятным мне образом, внушить ей доверие.
Она рекомендовала меня Ленарду- младшему брату, а уж потом они где-то нашли Ленку.
В нашей троице: я, Ленка и эфиопка, ухаживающая за бабушкой по шабатам, Ленард считает меня главной. Он выдает мне деньги на покупку бабушкиной еды, лекарств, на выплату жалованья Ленке и эфиопке. Я веду переговоры с бабушкиным врачом, родственниками и посетителями. Вначале в спорах с Ленкой я старалась доказать ей, что у меня больше обязанностей, чем у нее, но больше не пытаюсь.
"Иди, Лена, спать" - говорю я ей.
"Чего это я пойду спать! Я всю ночь дрыхла!"
И Ленка, воодушевившись, начинает рассказывать про очередного "классного мужика", которого она "подцепила" в кафе на Алленби.
"Мы с ним скоро уедем в Австралию!"
"И кому это вы нужны в Австралии?" - не удерживаюсь я от скептического замечания.
Но Ленка не обращает внимания на скептические замечания. Она рассказывает, что у "классного мужика" в Мельбурне брат, который спит и видит, чтобы братишка из Израиля переехал к нему жить и привез с собой Ленку, с которой познакомился 2 дня назад. Я не придаю большого значения рассказам Ленки. На прошлой неделе другой "классный мужик" собирался взять Ленку в Америку, где живет его бывшая жена, которая, почему-то, очень хотела подружиться с Ленкой. Он занял у Ленки деньги на покупку билетов в Америку и исчез. Должно быть его бывшая жена больше не нуждается в подругах.
Перед уходом Ленка старается заставить бабушку говорить по-русски
Выкупанная, одетая в чистенькую ночную рубашечку, бабуля сидела в кресле, как ангелочек, глаза ее были закрыты. Неожиданно она открыла один глаз, ядовито посмотрела на Ленку и скрипучим голосом на чистом русском сказала:
"Сама ты холера!" - мы обрадовались, кинулись обнимать бабулю, но, она, потеряв разум, сохранила твердость характера. На наши нежности отвечала отборными русскими ругательствами, пнула меня ногой, опять вцепилась Ленке в волосы.
Не добившись от бабули ответа Ленка ушла гулять по Алленби,
А я занялась домашними делами - поставила варить суп и сквош, вымыла оставленную Ленкой посуду, прибралась в гостиной. Бабуля лежала с закрытыми глазами, притворялась спящей, чтобы обмануть меня - проклятую фашистку.
Закончив с делами, я, в очередной раз, попробовала дозвониться дочке Тасе. Тася год назад уехала на север, в кибуц для художников. Там они рисуют картины, делают керамику - посуду, статуэтки на продажу. Я несколько раз ездила к Тасе в кибуц и всегда возвращалась с тяжелым сердцем. Вынести этот коммунистический строй жизни, когда правление кибуца решает - надо или не надо выделить деньги на новое платье - я не могла. Но моя бессеребреница - дочь, никогда ни деньгами, ни вещами не дорожившая,
полюбила свой кибуц и не хотела возвращаться домой. Не дозвонившись - Таська бросала свой сотовый где попало и примерно раз в месяц его теряла - я села у окна, стараясь осилить книжку на иврите, но чтение не продвигалось.Напротив дома, на выжженном солнцем пустыре, маршировал странный соседский мальчик Давидка. Он сам себе командовал: "Ахат - Штайм, Ахат - Штайм!", резко поворачиваясь отдавал кому-то, мне невидимому, честь.В это время бабуля, устав притворяться спящей, завыла. Я пошла ее уговаривать, сводила ее в туалет, принесла стакан сока, но бабуля, не будь плоха, изловчилась выбить стакан из моих рук и облить мне платье.
Все это время она продолжала орать, как будто я ее режу, и к дверям, как всегда, стали собираться соседи.
Иногда я открываю дверь и запускаю их проверить - не пытаю ли я бабулю горячими щипцами. Хотя это не помогает, они считают, что я бабулю не кормлю, всю еду съедаю сама и она кричит от голода. Что еще можно ожидать от русской?!
Сегодня я не могу открыть дверь, вчера, пока я ходила в магазин, бабка изловчилась стукнуться головой об железную спинку кровати и набить себе на лбу шишку.
Если соседи увидят шишку они решат, что я не только морю бабку голодом, но еще и бъю ее и опять начнут звонить Злотнику с жалобами..
Иногда у меня возникает нехорошее предчувствие, что однажды бабуля, назло всем фашистам, разобъет себе голову о подоконник и умрет, а меня посадят за ее убийство
А холера Ленка, наверняка, будет где-нибудь далеко - в Америке или Австралии. Не открывая дверь я говорю соседям, что все у нас с бабушкой "Беседер" и они ворча уходят.
День тянется долго. Давидка марширует перед окнами, бабуля воет и выплевывает суп, приходят трое посетителей из бабушкиной синагоги - чудной, крошечного роста мужичонка и две уродливые тетки в париках и длинных юбках. Приносят бабуле в подарок что-то кошерное, похожее на фрикадельку. Любуются на бабулю, которую я успела уложить спиной к двери, чтобы не было видно шишку. Хитрая старушка притворяется спящей - кругом фашисты. Я обещаю скормить бабушке фрикадельку и они уходят. Однажды появился ребе - высокий, жизнерадостный красавец с хитрыми, насмешливыми глазами. Рассказал, что бабуля была очень набожной и много жертвовала синагоге. Наверняка, ей бы было приятно опять что-нибудь уделить на наши нужды - сказал он. Я посоветовала ему обратиться к Злотнику, ребе безнадежно махнул рукой и больше не появлялся.
Позвонил сам Злотник, томным, ленивым голосом поинтересовался состоянием "нашей подзащитной". Наверное, опять пора подписывать документы. Одно из моих самых деликатных заданий - немедленно вызывать Злотника когда у бабули немного прояснится в голове На моей памяти это случилось только один раз. Однажды, зайдя в спальню, вместо старой ведьмы я застала милую интеллигентную пожилую женщину, которая поинтересовалась - кто я такая, и, переходя с иврита на русский, стала оживленно со мной беседовать. Я позвонила Злотнику и он, позабыв о лени и томности, примчался с кучей документов для подписи. Бабуля исправно подписала документы, сказала, что устала, уснула и проснулась в ее обычном состоянии овоща.
Позвонил Шрага - милый старичок, один из немногих оставшихся, первых строителей Израиля .
В начале нашей израильской жизни муж работал у него на олимовском складе.
"Ну, как ты, моя крашавица?" - Шрага говорит со мной на жуткой смеси русского, польского и иврита, но мы понимаем друг друга. Я жалуюсь Шраге, что сына Алешку
опять забрали на сборы в армию и я очень беспокоюсь. Шрага - патриот Израиля - говорит мне о долге каждого еврея служить в Цахале и защищать Израиль. Мы обсуждаем сложную политическую обстановку: Ливан, территоррии, Палестина...
Шрага жалуется мне, что евреи совсем испортились. Ведь что делают? Жалеют деньги на грузчиков, чтобы те вытащили из квартир тяжелые вещи и вместо этого звонят на олимовский склад. Говорят, что хотят "сделать Мицву" - отдать совсем еще новый холодильник, осчастливить бедную олимовскую семью. Шрага со своими работниками приезжает, тащит огромный, неподъемный холодильник по узким лестницам с пятого этажа, грузит его в машину. А на складе обнаруживается, что холодильник не работает, безнадежно испорчен.
"Да, в 48 году евреи такими не были..." - вздыхает Шрага.
Договариваемся встретиться и привет, привет Натану. Так Шрага называет моего мужа Анатолия.
Ближе к вечеру позвонила Лариса, моя подруга по ульпану.
"Ира, пойдем к морю любоваться закатом."
Лариса приехала в Израиль с двумя маленькими прелестными белокурыми детьми, оставив в России мужа. Приехала с идеей, что "Моя страна мне поможет" и теперь, ни о чем не беспокоясь, любуется закатами.
"Не могу, я работаю."
"Ну ладно, я одна пойду."
Наступило время ужина. Бабуля выплюнула кошерную фрикадельку, но мне удалось засунуть ей в рот пару ложек вареного сквоша с маслом. Прибежала оживленная и густо накрашенная Ленка. Наверняка, пригласила "классного мужика" в гости и наврала ему, что это ее квартира.
"Ленка, Злотник тебя выгонит." - предупреждаю я.
"Плевала я на Злотника! Все равно я скоро уезжаю в Канаду!"
Я не стала вдаваться в детали, собралась и пошла домой. Муж уже ушел на работу, оставив для меня на столе булочки. Я в одиночестве попила чай с булочками. Перед сном позвонила Алина.
"Ну что, на шабат к нам?" - загудел в трубке ее низкий голос. Алина и Юра, пара из Одессы, приехали в Израиль к родственникам Алины. Родственники устроили Алину - врача -гинеколога - в один из лучших в Израиле госпиталей. Помучившись с ивритом и английским, Алина приспособилась и твердо стала на ноги. Юра, как и мой муж, работал ночами - сторожем. Нас с Алиной сближала наша, тщательно скрываемая от всех, тайна. Наши мужья были - не евреи. Это, конечно, было глупостью - приехать в Израиль, государство для евреев, не побеспокоившись о приличном свидетельстве о рождении для наших мужей. И это не составило бы проблемы в России. Можно было бы записать бабушку мужа, Серафиму Ивановну, еврейкой. Ей теперь уже все равно, она давно лежит на Орехово-Зуевском кладбище. Но ни мы, ни Алина с Юрой этого сделать не догадались и теперь, пожиная плоды своего лекомыслия, трясемся от страха, боясь, что наших мужей выведут на чистую воду. Я нисколько не сомневаюсь, что если в пекарне "Ахдуд" узнают о некошерном происхождении мужа, его немедленно выгонят в три шеи.
Даже Шраге мы не решились сказать правду. Мы с Алиной долго болтаем, вспоминая как на прошлый шабат поехали на их машине в Нагарию, а проклятые мальчишки-ортодоксы стали бросать в нас камнями. Один камень поцарапал дверь машины. Пожаловались друг другу, что совсем не видим мужей и решили, что, может, это и к лучшему - меньше ссоримся. Я рассказала Алине, что из Москвы позвонила моя мама, собирается перебираться к нам.Она там, в Москве, совсем одна.
"Ну вот видишь, как все хорошо складывается." - загудела Алина. Иногда она забывает о своей профессии - гинеколога и начинает работать психологом.
"У вас у обоих работа, маме дадут пенсию. Все будет хорошо. А то придумали уезжать - черт его знает куда. Кто бы в Африке твоей маме пенсию дал?"
Алина часто вспоминает, как мы с Анатолием лет десять назад хотели бежать из Израиля. Думали об Америке, Канаде, но это было долго и трудно, и решили ехать в Южную Африку. Связались с одним из многочисленных агенств, которое обещало организовать отъезд, встречу в аэропорту Йоганнесбурга и даже помочь с устройством на работу и легализацией в стране. Но неожиданно средства массовой информации разразились мощной антиэмиграционной кампанией. По телевизору показывали депортацию нелегальных эмигрантов из Голландии. В ночных рубашках и в наручниках их сажали на самолет, отправляли обратно в Израиль. Газеты писали, что агенства, получив деньги, бросают доверчивых эмигрантов в Южной Африке на произвол судьбы. Люди бедствуют, голодают, ночуют в парках, становятся добычей убийц и грабителей, в слезах и соплях мечтают о возвращении в родной Израиль. Кроме того, неудача постигла наших родственников - мою двоюродную сестру Ниночку и ее мужа Сережу. Они жили в Беер-Шеве и тоже обратились в агенство, помогающее с эмиграцией в Канаду, заплатили кучу денег. Но однажды, придя в агенство - агенства не обнаружили. Оно исчезло вместе с картами и проспектами Канады, вместе с деньгами Ниночки и Сережи и многих других незадачливых эмигрантов. Мы испугались и решили не рисковать, не тащить детей в опасную неизвестность, а уж сидеть в Израиле, до конца.
Договорившись с Алиной о встрече на шабат, я пошла спать. Но заснуть не могла и стала думать, что вот я состарюсь и займу место старика Шимона на скамеечке перед нашим подъездом. "Моя страна мне поможет" - будет платить мне, хоть и маленькую, но все таки пенсию. И я буду спокойно сидеть на скамеечке, зная, что я не умру от голода, как умерла бы в одном из Южно-Африканских парков. А, может быть, состарясь, я потеряю рассудок - как бабушка Милнер. И тогда меня заберут с моей скамеечки и отправят в дом для умалишенных престарелых. И какая-нибудь эфиопка грязными черными пальцами будет толкать мне кашу в рот. А кто бы стал кормить меня в Южной Африке?
С такими радужными перспективами я наконец уснула, чтобы отдохнуть и набраться сил для следующего дня в "моей стране".