Бабочка порхала, кружилась, пытаясь вырваться на волю, радовалась ощущению полета и страдала, предвидя недолговечность своей маленькой, но все же своей жизни, ее отражение билось в зеркалах гимнастического зала, она летала в своем загадочном танце, то раскинув, то сложив белые с золотом шифоновые крылья.
Этот танец был не похож ни на предыдущий, ни на последующий. Их было три. Три пронзительно-тонких, чувственно-наивных и вдохновенных танца. И одна танцовщица-бабочка. И один зритель. Я.
Бабочка живет один день и умирает. И танец умер, никем, кроме одного-единственного зрителя не увиденный и не оцененный. А завтра родится другой танец, а потом еще, и еще. Они - порождения умной и тонкой фантазии танцовщицы, воплощенные в завораживающих движениях восточного танца. То плавных, то быстрых, в такт музыке, всегда точных и щемяще-красивых.
Меня поразили сразу две мысли- "Боже, кроме меня этого никто не видел" и "Она танцует для меня одной!". Гордость и горечь одновременно.
В этот день у нас урок не состоялся, ученики не пришли. Дружно заболели. Она сказала: ну и ладно. Давай потанцуем: зал в нашем распоряжении. Включила музыку, накинула на плечи белый платок - крылья и тут из музыки и движений, из вдохновения, боли и радости родилась бабочка. Родилась и умерла. Я сказала, станцуй еще раз. И родилась совсем другая бабочка и тоже умерла. И третья.
Танец остался только в моем сознании, которое сотрет его со временем, оставит лишь воспоминание о грустном великолепии летящих шифоновых крыльев и фигурке танцовщицы, чье отражение билось и трепетало в равнодушных зеркалах гимнастического зала.