Институт Вулканологии, 1963

Э. Н. Эрлих

Институт вулканологии, 1963 - 1973 годы

На первый взгляд может показаться, что уровень обсуждаемых в этой статье вопросов резко снижен по сравнению с предыдущей публикацией. В самом деле, будут ли читателю интересны детали (почти интимные) жизни одного Института? Моим ответом является сам факт появления лежащего перед вами текста. Ведь общая закономерность, которую я пытался проследить в предыдущей статье становится в полной мере понятной только при разборе жизни одной организации.

Решение написать очерк истории Института вулканологии пришло после чтения статьи, посвященной 50-летию советской вулканологии. В ней, с академической обстоятельностью, достаточно точно перечисляются этапы становления этой науки в Союзе. Но при этом полностью исчезла живая ткань событий, то, как все реально происходило, особенно в шестидесятые-семидесятые годы прошедшего столетия. Как-то растворился и вопрос о том, на каком фоне был создан Институт вулканологии, да, кстати, и сама жизнь Института, Слова нет о тех идеях, которые вели вперед исследование, и что из этих исследований воспоследовало.

Описываемые времена ушли в прошлое, стали историей дела героев моих очерков, нет в живых многие из них. Мои записки - личное свидетельство участника, а также попытка раскрыть особенности людей и событий этой ушедшей эпохи. Я сознательно упоминаю чисто личные черты людей и их отношений. Именно из них, по моему убеждению, складывается облик инструмента науки, которым являлся Институт, и в какой-то мере сохраняется колорит времени.

ЧЕРЕДА ДИРЕКТОРОВ

В соответствии с освященной веками академической традицией научные институты (или административные единицы) создаются под эгидой руководящих ими больших ученых. Справедливо считается, что административная единица дает ученому дополнительные возможности для воплощения его идей. Составляющие единое целое ученый и приданная ему административная единица многократно более значительны в условиях создания новых центров. Это в полной мере сказалось в истории первого десятилетия нашего Института.

Казалось, все элементы успешного исследования налицо:

-- Великолепный (уникальный!) объект исследования;

-- Опытные специалисты старшего поколения;

-- Талантливая и честолюбивая молодежь;

-- Достаточные ассигнования; своего рода "режим наибольшего благоприятствования" со стороны Центральной академии наук и её Сибирского отделения (академии наук).

И при всем при этом Институт был похож на оркестр с хорошими музыкантами и инструментами, с прекрасным репертуаром, но без Главного Дирижера. Личность директоров, включая чисто личные их качества, особенно в специфических условиях Камчатки, изолированной от научного мира, накладывала отпечаток на всю жизнь и деятельность всего Института. Поэтому рассказ о первом десятилетии Института вулканологии естественно начать с характеристики его директоров. Их было четверо за этот короткий промежуток времени. Первым из них - отцом основателем Института был уже упоминавшийся Борис Иванович Пийп.

Отец-основатель

7 ноября 2006 года отмечалось столетие со дня рождения Бориса Ивановича. Среди опубликованных к юбилею многочисленных материалов обращают на себя внимание две фотографии. На одной молодой ушастый эстонский паренек из Ленинграда в расстегнутой куртке, чуть скуластый с молодой бородой и ежиком еще не отросшей после стрижки наголо перед полем шевелюры. Снимок не датирован, но, скорее всего, он относится к 1931 году, когда сотрудник кафедры петрографии Ленинградского горного Боря Пийп участвовал в Камчатской экспедиции АН СССР под руководством А.Н. Заварицкого. На второй, приведенной в уже цитированных воспоминаниях В.И. Белоусова, - он же в окружении совсем юных сотрудников экспедиции СОПСа, в начале 1960-х. В промежутке - вся жизнь большого ученого. Очень достоверно звучит воспоминание В.И. Белоусова о том, что Борис Иванович горько сожалел, что из-за плохого транспорта едва не достиг Долины Гейзеров, позже описанной Т. Устиновой. Да, первое описание Долины по праву должно было быть сделано Борисом Ивановичем.

Как исследователь Борис Иванович как бы стоял на грани веков - его работы прямо продолжали традицию естествоиспытателей XIX век. С другой стороны в них уже чувствуется новый характерный для XX века подход к явлениям, попытка найти физические и физико-химические причины явлений. Его вывод о том, что температуры лавовых потоков в значительной мере определяются воздействием окисления лавового материала под влиянием, засасываемого лавовым потоком воздуха атмосферы удивляют своей простотой и фундаментальностью. Его представления о том, что потоки глыбовой лавы можно уподобить конвейеру, несущему на поверхности глыбы застывшей лавы и подминающему их под себя на фронте потока, создавая состоящую из глыб "подстилку" потока, оказалась очень продуктивной для развития идеи о влиянии засасываемого атмосферного воздуха в повышении температуры лавы. Все это было совершенно ново для геологов, работающих в областях древнего вулканизма. Недаром этими идеями так восхищались геологи-участники экскурсий II Всесоюзного вулканологического совещания, проведенного в Петропавловске в 1964 году.

Для его научной работы характерна академическая детальность и основательность описаний. Еще до составления каталога вулканов он составил опись термальных ключей полуострова, а в начале пятидесятых годов стал автором монографического описания самой Ключевской сопки и ее исторических извержений. Имя его мало известно за рубежами страны. Он жил почти вне связей с мировой наукой, хотя и встречался с зарубежными учеными на конференциях. Исключение составляло знакомство с зарубежным опытом строительства геотермальных электростанций. По характеру работы, да, видимо, и по натуре он был индивидуалистом.

Учитывая значение в создании специализированного института вулканологии решения о переезде на Камчатку в полном составе Лаборатории вулканологии, дату основания Института, наверное, следует отсчитывать от двух событий: распоряжения Сибирского Отделения Академии Наук об его основании (1963) и переезда в Петропавловск ученых московской Лаборатории Вулканологии, состоявшегося более года спустя. Последнее как бы знаменовало, что пуповина перерезана, и столица советской вулканологии переехала на Камчатку. С переездом ученых Лаборатории вулканологии сюда прибыла советская вулканология в полном составе.

Главной задачей Директора теперь было сформировать из разнообразных по возрасту и опыту групп ученых единый научный коллектив, сосредоточенный на решении важнейших задач вулканологии. Неудивительно, что для этого Борис Иванович сразу после образования Института послал заявку о распределении на Камчатку всего выпуска геологического факультета Московского Университета. Эта группа молодежи стала основой руководимой Пийпом комплексной экспедиции Совета по развитию производительных сил (СОПС) научное руководство которой осуществлял Пийп.

Для научного руководства вновь прибывшими молодыми специалистами были приглашены ведущие специалисты московских академических институтов. (Так возникли группы тектонистов, петрологов, геоморфологов). Новые руководители бывали на Камчатке мельком, наездами. В целом эти группы охватывали всю основную тематику вулканической геологии. Подбор руководителей для научной молодежи, который наверняка осуществлялся лично Борисом Ивановичем, или по его указаниям, говорит о том, каким он хотел видеть коллектив будущего Института. Так возникли группы тектонистов, петрологов, геоморфологов. Новые руководители бывали на Камчатке мельком, наездами. Но так огромен был материал исследования, так велика страсть к творчеству, что результаты работы по организации нового коллектива сказались поразительно быстро. Уже в 1964 году Институт смог выступить организатором II (Второго) Всесоюзного вулканологического совещания. Сюда со всей страны съехались ведущие специалисты в области вулканической геологии. Первое совещание такого рода было проведено в Армении, поэтому именно второе Совещание представляло геологам Союза Камчатку и ее вулканы. Для геологов, работающих в древних вулканических областях, это был редкий и удачный случай побывать в области современных вулканов. Для института - случай заявить о своем лидирующем положении в области вулканической геологии в масштабе Союза. Было Совещание очень важно и для нас, относительно молодого поколения, поскольку вводило нас в мир большой науки.

Институт смог представить серию докладов, впервые давших полную картину развития вулканизма Камчатки. В подготовке совещания принял участия весь коллектив института: и старшие, основатели советской вулканологии, и молодые сотрудники, гордые возможностью доложить результаты своей работы перед такой авторитетной аудиторией. Все работали, не покладая рук. Зная все "прелести" пересадки на камчатские рейсы в хабаровском аэропорту, гостей встречали уже здесь, на подлете. Для гостей в дополнение к докладам подготовили серию геологических экскурсий по наиболее интересным и транспортно-доступным местам. Мелкий, но характерный пример, чтобы гостям было удобно слушать объяснения прямо, на, месте, экскурсии, близ лавового потока Апхончич, для них везли стулья на грузовике вокруг Ключевской сопки.

Но закрепить успех Совещания Борис Иванович не смог. Мешала привычка к индивидуальному характеру работы и то, что, прибыв на Камчатку, основной состав Лаборатории Вулканологии привез с собой готовую структуру по принципу один человек - один отдел. Менять этот принцип Борис Иванович не мог и не хотел. Он ведь и сам был плоть от плоти Лаборатории.

Однако, при формировании нового Института Борис Иванович сделал решительный шаг вперед по сравнению с традиционным подходом к изучению извержений, принятым в Лаборатории вулканологии. Наряду с применением сейсмических методов наблюдений, он организовал группу "структурной" геофизики (сейсмика, магнитка, гравиметрические измерения). По набору методов группа могла проводить изучение корней вулканов и в то же время наблюдать изменения физических полей в процессе извержений. Итог применения этих методов на таких замечательных объектах, которые были, что называется "под рукой" на Камчатке был очень впечатляющим. Был оконтурен аномальный объект под Авачинским вулканом, интерпретированный как промежуточный магматический очаг, который и питает вулкан. Развитие работ в этом направлении обещало дать очень значительные плоды. Первая же попытка совместной геолого-геофизической интерпретации материалов привела к характеристике четвертичных (то есть самых молодых) кальдер Камчатки. На основе этой группы было возможным начать разработку аппаратуры для автоматического наблюдения за режимом вулканов. Группа стала любимым детищем Бориса Ивановича наряду с заботами о строительстве на Камчатке первой в Союзе геотермальной станцией. К сожалению, после смерти Бориса Ивановича группа, что называется, вышла из фавора", а участники ее, увы, попросту занялись каждый своим и перегрызлись между собой.

Думая о создании базы для работы будущего Института, он в традициях старых вулканологических работ хотел обеспечить художественное изображение вулканов в печатных изданиях. Для этого он создал прекрасное картографическое бюро, выполнявшее работы высокого класса и даже пригласил сюда несколько картографов-художников (в том числе истинных мастеров своего дела Эдика и Наташу Фохт).

В контексте формирования новых кадров будущего Института читается и реакция Бориса Ивановича на мое письмо о возможности переезда на Камчатку. Письмо было написано, в отчаянной надежде разом решить для себя проблемы, стоявшие перед всеми моими сверстниками, молодыми специалистами конца пятидесятых годов (возможность работать в полную силу отдавая всего себя любимому делу, получить жилье). Я, честно говоря, не очень рассчитывал на получение ответа от занятого человека и большого ученого. Тем более был я поражен, получив буквально через две недели (скорость оборота письма из Ленинграда в Петропавловск и обратно) письмо, приглашающее меня в Институт. Борис Иванович обещал возможность продолжить мои предыдущие работы по изучению четвертичных вулканов Камчатки, получить квартиру(!!), а когда будет построен институтский жилой дом, помощь в трудоустройстве жены и помещении дочки в ясли. Это письмо и решило мою жизнь.

Отвечая на постоянные понукания городских властей, о необходимости защиты города от извержений, Пийп вообще придавал большое значение режимным наблюдениям за Авачей. При отсутствии достаточных технических возможностей для этого, дело дошло до анекдота: на верхнем этаже нашего дома на Тельмана 2б в квартире 48 было установлено ежедневное дежурство сотрудников Института, которые зарисовывали дымы (паровые выбросы) на кратере Авачи и оценивали их размеры, глядя из окна в подзорную трубу.

В последние годы Борис Иванович уделял особое внимание развитию геотермальной энергетики, в частности быстрейшему вводу в эксплуатацию первой в Союзе Паужетской геотермальной электростанции. Последний в его жизни научный доклад (во время которого он скоропостижно скончался, стоя на трибуне) был посвящен итогам его поездки в Новую Зеландию, страну, имеющую наибольший в мире опыт строительства геотермальных электростанций.

Жил Борис Иванович одиноко. Результат не замедлил долго ждать. Но судьба дала ему легкую смерть - он упал во время выступления на трибуне во время годичной сессии института (1966). Борису Ивановичу устроили общегородские похороны, на которые пришел "весь город". Большинство, естественно, понятия не имело о том, кто такой Пийп, но все знали, что это он создал здесь Институт, он заботился о Камчатке, его считали отцом камчатской геотермальной энергетики, и он умер на посту, упав, как боец, сраженный в бою. И всем хотелось отдать долг этому человеку. По справедливости, его именем следовало бы назвать не жалкий "бульвар", а его детище - Институт вулканологии. Уверен, что со временем это произойдет.

Борис Иванович был перегружен разнообразной общественной деятельностью. Он был членом Обкома партии, депутатом областного совета, много времени надо было посвящать координации деятельности Института с Сибирским Отделением Академии, так что собственно институтской наукой, ее организацией заниматься было, по сути, некогда. Эта задача пала на его заместителя по науке, которым после переезда на Камчатку Лаборатории Вулканологии стала Софья Ивановна Набоко. Техническую же работу осуществлял наш Ученый секретарь Илья Федорович Махоркин.

Илья Федорович был придан Институту Обкомом партии для наблюдения за правильной организацией работы. Многолетний житель Камчатки он был учителем по образованию и мелким партийным чиновником по положению. В течение многих лет он работал учителем в школе в селе Никольское на острове Беринга, женился на алеутке, был страстным краеведом. По его инициативе был сооружен крест на могиле Беринга.

В науке вообще и вулканологии в частности он не понимал ничего, но добросовестно сидел на всех Ученых советах. По обстоятельности начал свою деятельность с того, что взял в библиотеке первый том двухтомника Геологического Словаря и примерно через неделю сдал его и попросил второй том ("первый я уже освоил"). К молодежи он относился почти по-отечески, но старших - москвичей не любил, особенно тех, кто приехал сюда без семьи, осуждая их бесконечные поездки в Москву, и в сердцах называл их колонизаторами. От души вырвавшееся восклицание Ильи Федоровича: "все вы колонизаторы!" было естественной реакцией на постоянные поездки бывших сотрудников московской Лаборатории вулканологии в Москву, нежелание привозить семьи, прочно осесть на Камчатке.

Отбросив советские стереотипы, связанные с термином "колонизаторы", сейчас я бы прямо и даже с гордостью ответил "Да, все мы были колонизаторами!", приехавшими осваивать эту землю, в соответствии с прямым значением этого термина, оставив позади друзей, близких и привычную жизнь в столичных городах. Это, строго говоря, соответствует изначальному смыслу слово "колония", когда метрополия посылала своих граждан для основания новых поселений и освоения новых земель. Таковы были греческие колонии в Сицилии, Малой Азии и на Аппенинском полуострове, таковы же были английские колонии на востоке Северной Америки. Колонисты осваивали новые земли, основывая торговые фактории, сельскохозяйственные плантации. Причины "вывода колоний" были различны - поиски религиозной свободы, новых просторов и возможностей для предпринимательской деятельности. Поскольку колонии основывались на территориях уже освоенных другими народами, то зачастую возникали конфликты, связанные со столкновением цивилизаций разных уровней. По сути такими же колониями были и научные центры, многочисленные Академгородки, создаваемые по план Хрущева, одним из которых стал и наш Институт. Столкновение цивилизаций в данном случае выражалось в резком контрасте вновь отстроенных Академгородков с окружающим и поселками и их населением. В целом же можно сказать, что мы тоже по Р. Киплингу "несли бремя белых". Как англичане в Индии и буры в Южной Африке. Колонизатором были и основатель Института Борис Иванович Пийп, и Валерий Викторович Аверьев, положивший жизнь на строительство геотермальной электростанции на Паужетке, да, по-своему, и каждый из молодых ребят, приехавших сюда по окончании институтов. Именно в результате их "колонизаторства", в 1973 году, когда мы отмечали десятилетний юбилей Института вулканологии, без которого нельзя уже было представить Камчатку. Воплощением российской колонизации Камчатки, по сути, был и сам Илья Федорович Махоркин. Без этого не очень заметного человека трудно себе представить работу Института вулканологии в первое его десятилетие.

Становление Института. Георгий Степанович Горшков

Наш второй директор Георгий Степанович Горшков (в просторечье Г. С.), прежде всего, был барином по натуре. В традициях Лаборатории Вулканологии он был автором каталога действующих вулканов Курильских островов и описанием катастрофического извержения Безымянной сопки. В обеих работах его ближайшим сотрудником и помощником была Генриетта Богоявленская, подготовившая все материалы для этих работ. Но заслуженную славу приобрел он развитием идеи о том, что вулканы питаются из мантии Земли и описанием катастрофического извержения Безымянной сопки.

Семья Горшкова жила в Москве и там же (как и в Новосибирске) он должен был присутствовать на ежегодных собраниях Академии и Сибирского Отделения. Плюс к этому от двух до четырех месяцев он ежегодно проводил в зарубежных командировках. Последние он особенно ценил, следил за международными конференциями и симпозиумами, и просто таки коллекционировал страны, в которых успел побывать. В итоге в Институте он бывал не более четырех месяцев в году - едва хватало времени, чтобы успеть решить текущие административные проблемы и подписать приказы. Тут уж было не до оперативного руководства научной работой, так что темы, начатые при Пийпе под руководством ученых Москвы, по инерции продолжали свое существование.

Для рутинного руководства жизнью Института на время отсутствия Горшкова назначался временный "и. о. директора". Им становился один из заведующих отделами. И поскольку они тоже не сидели на месте, то обычно каждый раз это были разные люди. С Г.С. началась "традиция" постоянного отсутствия директоров в институте. Все без исключения (директора) последующие директора более половины года проводили либо в Москве, либо в поездках за границу. Это дополнялось полной неопределенностью структуры Института. Маститые ученые приехали в ожидании того, что каждый из них получит по отделу, и тяжело реагировали, если такого места сразу не находилось. Чем, собственно, будут заниматься эти отделы оставалось неясным. И сами разговоры о структуре Института шли (если шли вообще) не с позиций нужд организации и науки, а о том, как добиться того, чтобы "всякая невеста получила по серьге". И сами проблемы структуры рассматривались исключительно через призму обеспечения административными должностями приехавших из Москвы ведущих ученых.

Эта чехарда не могла не сказаться на атмосфере среди рядовых научных сотрудников. Они достаточно быстро восприняли все блага академических вольностей - неограниченные возможности выбора тематики и района работ при полной безотчетности о результатах исследований. Нередки были случаи, когда научные сотрудники годами (!!) не писали научных работ, мотивируя это необходимостью тщательности анализа. В итоге потенциал научного исследования использовался в лучшем случае наполовину. Естественно, что все эти годы Институт не был цельным, единым организмом. Каждый отдел и каждый сотрудник в отделе занимался более или менее успешно своей задачей, оставаясь вполне равнодушным к достижениям (или заблуждениям) соседа. Но все ревниво следили за его карьерной планидой.

Г.С. принадлежал к категории людей, которых иначе и не назовешь, как везунчиками. Это понятие возможно можно наиболее точно иллюстрировать примером. Г.С. летит на Камчатку из Москвы. Питерский аэропорт уже неделю закрыт по пурге. В короткий просвет, который прорывается один единственный борт с материка. И именно на этот рейс у него был заранее (за много дней вперед) взят билет.

В этот период Сибирское отделение Академии, к которому мы принадлежали, ввело правило о том, что директора Институтов Сибирского отделения практически автоматически получают звание членов-корреспондентов Академии. Горшков был кандидатом наук, но стал директором института и к всеобщему изумлению, таким образом, попал в членкоры, не имея докторской степени. Докторскую степень он получил примерно на полгода позже за свою новую книгу "Вулканизм Курильской островной гряды". Это было переработанное изложение ранее вышедшего каталога действующих вулканов Курил, с "отходами" иллюстрирующими предполагаемое глубинное происхождение вулканических пород. Но здесь впервые каждый вулкан рассматривался не сам по себе, а на фоне общей эволюции молодого вулканизма всей гряды. Практика присвоения академического звания по административному положению (директорству) оказала по-моему гибельное воздействие на моральную обстановку во вновь образованных институтах, породив (или резко усилив) соперничество в борьбе за административные посты и без того процветавшие в Институтах Сибирского Отделения. Собственно, исключительно важная сама по себе (особенно в условиях значительного удаления от Москвы) административная деятельность на посту директора института рассматривалась как своего рода синекура, плата за научные достижения. На этом фоне и появились уже просто комические фигуры, вроде тех, кого называют "академиками от АХЧ" (административно-хозяйственная часть), как, к примеру, нынешний ректор Петербургского Горного Института В. С. Литвиненко.

Конечно, никакое везенье не приходит само по себе, и Горшков всячески помогал ему немалыми связями, умением плавать в водах научной политики. Его удачливая, чтобы не сказать счастливая звезда осветила и Институт. Чем как не этим можно объяснить, что при полном развале работы, когда Институт впору было закрывать, а самого Горшкова увольнять за безделье, выходит Указ Президиума о награждении Института и его директора орденом. Разнарядка вышла поддержать "нашу дальневосточную науку", а кого же не выделить как не институт с таким необычным профилем. И вместе с орденом приходят новые ассигнования. В 1971 году в Москве проходит Генеральная Ассамблея Международной Ассоциации Геофизики, частью которой была и Ассоциация Вулканологии. Принимающей стороной был Советский Межведомственный Геофизический Комитет, к которому принадлежал и наш Институт. Проходят очередные выборы исполнительных органов международных организаций, и Георгий Степанович на очередной срок становится Президентом Международной Ассоциации Вулканологии.

Г.С. любил щеголять неортодоксальностью своих политических воззрений, впрочем, более, чем умеренной. Это он, как уже говорилось, в Оксфорде указал мне на возможность почитать и приобрести книги А. И. Солженицына. В 1968 году хвастал тем, что извинялся перед чешским геологами за вторжение советских танков в Чехословакию. Действительно извинялся, но, впрочем, далеко не он один. Тогда многим было стыдно за дикое, ни с чем не сравнимое поведение страны, а пребывание на конференциях и прямые контакты с западными учеными давали возможность относительно безопасного высказывания. И на том спасибо!

Шестидесятые были периодом резкой интенсификации международных связей. В это время единство Планеты Земля было остро осознано, и проходили координированные исследования по программе Международного Геофизического Года. Президиум Академии давал дополнительные возможности поездок ученым Сибири и Дальнего Востока. В самом начале его научной деятельности в Лаборатории Вулканологии он стал составителем очередного выпуска Международного каталога действующих вулканов по Курильским островам. И с этого времени прочно вошел в систему международных связей, пропадая на всех и всяческих международных конференциях, посещая все геологические экскурсии как до- так и после конгрессов. Тщательно следил за расписанием текущих международных встреч и достаточно умело использовал свои связи в Межведомственном Геофизическом комитете для получения возможности очередных поездок. Он, один из немногих, пожалуй, мог заметить возможность поездки на симпозиум по геологии Африки (!). Действительно, как не сравнить вулканы Африки с Камчаткой... Впрочем, вместе с нами там были и люди из Новосибирска.

При таком напряженном "расписании жизни" ему было попросту не до институтских дел. Да и заниматься ими, по правде говоря, у Г.С. не было ни малейшего желания. Тем более, что каждая отдельная группа была под присмотром начальников отделов - бывших ведущих ученых московской Лаборатории вулканологии, каждый из которых занимался руководством своими сотрудниками в меру сил и способностей. Более всего не повезло при этом самому профильному отделу активного вулканизма, начальником которого был сам Г.С. Так что сложилась уникальная ситуация - в проблемы вулканической геологии Г.С. не мешался, полагая, что это дело начальников отделов, а вопросами изучения извержений тоже не занимался. Так что когда, после Генеральной Ассамблеи Международного Геофизического и Геодезического Союза в Москве в 1971 году для коллективной монографии о четвертичном вулканизме Камчатки потребовалась глава о типах вулканических извержений, то писать ее было некому. Отказался и Юра Дубик. Ему, верному ученику Г. С. Горшкова, тоже, по моему, попросту было лень за нее браться.

И не только некому по существу было заниматься изучением извержений (для чего, собственно и был создан Институт) но н делалось ничего, чтобы привлечь специалистов в области динамики (физики и химии) вулканического процесса.

Повезло Г.С. и как ученому. В бытность его директором Ключевской вулканостанции произошло гигантское извержение считавшегося потухшим вулкана Безымянного. Описание этого необычного и по мощности и по характеру извержения, выполненное самим Г.С. и его постоянной сотрудницей, и тогдашней аспирантской Генриеттой Богоявленской привело к развитию идеи о том, что на вулкане произошел "направленный взрыв", снесший половину горы. Взрыв сопровождался потоками насыщенного пепловыми частицами раскаленного газа (так называемые "пирокластические потоки"). Идеи эти изложенные в серии статей и докладов на международных симпозиумах пользовались большим успехом. Признание этих работ стало всеобщим, когда в 1982 году в Каскадных Горах США произошло аналогичное по характеру извержение вулкана Сэйнт Хеленс.

"Везение" в науке можно определить, как умение увидеть и оценить необычные явления и в полной мере использовать открываемые ими новые возможности объяснения природных явлений. Вполне ординарная работа по описанию курильских вулканов привела Георгия Степановича к совершенно необычному наблюдению. В то время как общий характер вулканических пород остается неизменным на всем протяжении Курильской островной гряды мощность и сам тип земной коры изменяется от суб-континентальной на юге и севере гряды до океанической в ее центре. Отсюда следовал парадоксальный для петрологии вывод о том, что постоянство состава серий вулканических пород определяется процессами, происходящими в подкоровых глубинах - в так называемой мантии Земли.

Всеобщее признание глубинного, мантийного происхождения вулканических пород пришло в ультракороткий срок. Уже в середине шестидесятых в США проводилась международная конференция по происхождению распространенного типа вулканических пород - андезитов, средних по составу между базальтами и "кислыми" вулканическими породами. Но, по сути, оно само по себе ничего не решало, просто было отражением тупика, в который зашли традиционные петрологические представления. В самом деле, ведь по геофизическим данным мантия сложена кристаллическими породами и в концепции мантийного происхождения магматических пород не было места для важнейшего элемента, который бы обеспечил образование магм - летучих компонентов, так что приходилось искать их в водосодержащих силикатах, которые в небольшом количестве могли находиться в мантии. Это противоречие было снято, когда выдающийся петролог ХХ века Дмитрий Сергеевич Коржинский развил идеи о том, что летучие компоненты связаны с трансмагматическими потоками. А примерно в середине семидесятых, российский геолог В. Н. Ларин развил идеи поступления газовой фазы в мантию из внешней части ядра Земли. Как это бывает обычно, маятник признания идей качнулся слишком сильно в одну сторону. В итоге влияние процессов происходящих в коре Земли, даже естественное поглощение раскаленной магмой вмещающих пород стало принижаться (ели не отрицаться вообще). Так что доклад В. В. Аверьева о роли горячих вод в возможности образовании некоторых видов магматических пород, буквально произвел сенсацию, тем более, что сопровождался теплофизическими расчетами (а математические выкладки, даже самые примитивные всегда производят магическое действие на геологическую аудиторию).

Г.С. хвастался, что он получает самую большую зарплату на Камчатке - больше первого секретаря обкома. Необходимость жизни в Москве обосновывалась медицинской о том, что у него "предраковое" (другой вариант - предынфарктное) состояние. При этом, раз в год надо было предъявлять справку о несокрушимом здоровье. Проблема решалась просто. Первую справку он брал в академической поликлинике в Москве, вторую - на Камчатке. Согласно закону Паркинсона, чтобы выгнать человека на пенсию (или загнать в гроб) надо начать гонять его с одного авиарейса на другой. Видимо, это его и доконало. В 1969 году Г.С. умер в Москве (где же еще при его-то везении!) от инфаркта. За полгода до этого он ушел с поста директора.

Непонятная интермедия. К. К. Зеленов

После смерти Горшкова возникло междувластие. Кандидатура возможного нового директора вызывала резкие споры. Рассматривался вариант сделать директором Е. К. Мархинина, или В. В. Аверьева. Но в конечном итоге, сибирское начальство решило взять директора со стороны, и им в 1969 году стал Костя (Константин Константинович) Зеленов. Костя всю свою жизнь провел в атмосфере академической возни. Он более всего гордился, что, отстаивая свои идеи, боролся с двумя академиками и выстоял. Он и жил-то в Москве в академическом доме на Малой Калужской рядом с Президиумом Академии Наук. Участник Второй мировой, Зеленов был ранен в рейде лыжного отряда при обороне Москвы. Боготворил И. С. Сталина, и ничто не могло изменить этого его отношения. Организовал у нас лыжные соревнования. Был совершенно непригоден к административной деятельности. Вот и все. В 1970 году уехал в Москву. В Институте за год не сделал ничего, разве что докторскую защитил.

В институте он просуществовал на должности директора чуть более года и не принес в Институт вообще ничего. Все и всех он воспринимал через призму привычной для него академической борьбы за должности, жил в Москве лишь эпизодически наезжая в Институт. И сказать-то о его деятельности по чести нечего. По своему он был хорошим человеком. Сделал хорошие работы по оценке выноса железа и других элементов при вулканических процессах на Курилах и в Индонезии. Много говорил и, кажется, даже писал об общей специфике подводных вулканических извержений, обусловленной давлением столба водной толщи. Но возможности реально заниматься изучением подводного вулканизма у Института тогда не было. И при всех разговорах о физике вулканического процесса дело ограничилось тем, что в Институт был взят физик по образованию Герман Ковалев, единственным действием которого явилось создание лаборатории рентгеноструктурного анализа - рутинно существующей в любой геологической организации. Надо, однако, отдать должное Герману - ему, не знакомому со спецификой геологических процессов было нелегко найти достойное применение своим знаниям.

Система каменеет. С. А. Федотов

Новым директором Института стал С. А. Федотов. Он был одним из ведущих сейсмологов страны и начальником существовавшей рядом с нашим Институтом в Петропавловске Тихоокеанской сейсмологической экспедиции Института Физики Земли. Все дальнейшее в значительной степени определялось характером этого человека и его личными качествами.

Как человек точных наук и не мог не понимать необходимости технического перевооружения Института, в частности модернизации базы наблюдения над вулканами во многом по образцу японской вулканологической службы. Главной, доминирующей чертой во взаимоотношениях нового директора и Института было то, что Федотов по специальности был сейсмологом, одним из ведущих наиболее талантливых сейсмологов Союза. Но в проблемах вулканологии он фактически ничего не понимал и уж во всяком случае, геолого-петрологические аспекты были ему чужды. Чуждость научной тематике Института, как я понимаю, мучила Федотова.

Приход Федотова ознаменовался тем, что в Институт влилась Тихоокеанская сейсмическая экспедиция Института Физики Земли, которой Федотов заведовал. Параллельно были усилены кадры сейсмологов Института. Но скачка в уровне сейсмологических наблюдений не произошло. Работающие в автоматическом режиме сейсмостанции, передающие по радио данные в центр обработки наблюдений, отсутствовали (как, впрочем, и во всем Союзе). Запуск движков, зарядка фото-лент на сейсмостанциях велись в каждом случае парой техников (обычно это были муж и жена). Они проявляли фото ленты и, сняв с них первичные данные, отсылали в региональный центр обработки в тот же Институт. Появилась геодезическая группа, занимавшаяся разбивкой полигонов для наблюдения за деформациями земной поверхности в районе действующих вулканов. Все это нашло отражение в изменении самого названия Института, ставшего Институтом вулканологии и сейсмологии. В то же время у причала стало первое научно-исследовательское судно Вулканолог. Институт, как по структуре, так и по количеству менял облик. В штат был взят опытный сейсмолог В. В. Феофилактов, создана группа точных геодезических наблюдений за деформациями земной поверхности во главе с В. Энманом. Как жесткому администратору и холодному прагматику ему были глубоко чужды вольные нравы в Институте. Для удобства управления он провел вполне рациональную административную реформу, разделив институт на отделы по специализации - вулканической геологии, геотермии, сейсмологии, гидротермального минералообразования. Отделы были узко специализированы, научная кооперация почти исключалась (разве что начальники отделов очень захотят). Денежные и материальные фонды делились между отделами и негласно, под маркой научного соревнования создавалась атмосфера нездоровой конкуренции за деньги на науку. Предпринятая Федотовым перестройка структуры очень характерна. Она целиком была направлена на создание удобной в управлении системы подразделений, но ни в коей мере не облегчала решение научных задач. Но не было сделан решительный шаг в создании структурных единиц, которые были бы способны заниматься разработкой методикой изучения извержений и подготовкой соответствующей аппаратуры. Так что можно сказать, что частичная модернизация не успеха не принесла. Мощное и необычное Толбачинское извержение началось в самом начале этого процесса, так что описание извержения, вышедшее, естественно, под эгидой с. А. Федотова, было выполнено на старом, качественно-описательном уровне. Тем самым полностью утверждалась полная регенерация системы, существовавшей в академических институтах центральных городов. Стоило городить огород с переездом науки на Восток!

Реакция Федотова на существовавшую относительную свободу соответствовала мелкости его натуры. Как иначе можно назвать то, что он опустился до прямого преследования неугодных младших научных сотрудников. В числе них естественно же оказались наиболее независимые, такие как Волынец, Дубик, Цюрупа. Вообще Сергей Александрович уделял много времени и сил действиям подобного рода. Можно только поражаться тому какую большую работу он провел по организации отклонения представления моей ранее опубликованной работы к докторской защите (докторской) и удалению с Камчатки Генриха Штейнберга. И это при его-то занятости...

Наследство, доставшееся Федотову в Институте, было тяжелым. Институтская "молодежь" израсходовала свой первоначальный творческий импульс, в основном защитила диссертации. Должностей старших научных сотрудников стало не хватать. Так что система вернулась в свой исходный вид общего застоя, характерный для академических институтов центра. Она как бы регенерировала себя. Через несколько лет Институт отмечал свое десятилетие. Так что время полной регенерации системы определялось вполне точно.

Циник-прагматик с ханжески-поджатыми губами он напоминал портреты жестоких и коварных, ни во что не веривших пап эпохи Возрождения. Он холодно взвешивал каждый свой шаг. Верить нельзя было ни одному его слову.

Откровенный антисемит, как человек достаточно умный, он скрывал это, но иногда это невольно прорывалось (натуру не побороть!) и он вдруг на собраниях, как бы с иронией говорил, подделываясь под местечковый псевдоеврейский акцент. Не знаю, справедливы ли упорные слухи о том, что именно известный антисемитизм Федотова привел у тому, что его "прокатили" на первых выборах в академики. Может это и не так, поскольку большая Академия отнюдь не идеальное место для наказания антисемитов.

Следуя общей тенденции академических учреждений, особенно расцветшей в институтах Сибирского отделения, он, имевший хорошую пару сотен печатных работ, спокойно, кстати и некстати приписывал свое имя к списку любых печатной продукции, выходившей в Институте.

Когда Б. И. Пийп писал "Каталог вулканов Камчатки" можно было быть уверенным, что он все делал сам, -собирал материал, систематизировал его, писал, анализировал. Горшков работал что называется "в паре" с Гетой Богоявленской, что было чистой воды разделением труда. Гета готовила описания, Г.С. анализировал их. Анализ его был нестандартен. Это он лично обратил внимание, что тип химизма вулканических пород не меняется вдоль Курильской гряды, в то время как мощность и структура земной коры меняется кардинально. Отсюда и последовал. Парадоксальный вывод о подкоровом, мантийном питании вулканов. Это он (Гета уж точно была ни при чем) предложил модель направленного взрыва на Безымянке. У Федотова эта тенденция приобрела совершенно гипертрофированные размеры. Он просто приписывал свою фамилию к списку авторов, открыто декларируя, что "директор является соавтором любой работы выполненной в Институте". Но вот что интересно: он не вставил свое имя ни в сборник статей по Камчатке, ни в монографию по Курилам. Может "слишком много показалось! Он просмотрел возможность вставить себя в соавторы замечательных находок Фарида Кутыева, обнаружившего в "нормальных" вулканических породах Камчатки минералы-индикаторы высоких давлений. Как достаточно умный и уж, по крайней мере, образованный человек он отлично понимал, аморальность этого откровенного разврата недопустимого в науке. В то же время это было вполне в порядке вещей, по крайней мере, в Дальневосточном Центре Сибирского Отделения Академии. И почему бы и нет! ведь мог же академик Ю.А. Косыгин открыто обратиться к одному из сотрудников с заявлением: " Вы напишете такую-то главу моей книги". Вполне в нравах феодальных правителей.

Совершенно анекдотической выглядела его фамилия в числе авторов работы посвященной специфическим проблемам метасоматоза в процессе гидротермальной активности. Смысл этого понять трудно, но надо учитывать что Федотов, по крайней мере, на первых порах, чувствовал свою чуждость вулканологии, во всяком случае, вулканической геологии. Укрепляя свою "легитимность" как вулканолога Федотов поставил редактором монографии, посвященной Толбачинскому извержению Е. К. Мархинина. Да и вообще весь уклон в вулканическую геологию был ему чужд, если не сказать неприятен. Так что он в конечном итоге принял объективно правильное решение о том, чтобы выделить "всех этих" в отдельный институт вулканической геологии (полное повторение хода с образованием отделов). Следуя своим общим принципам подбора научной администрации на должность директора нового Института, он поставил Б. В. Иванова точно обладавшего можно сказать никаким научным кругозором, но достаточно лояльного к начальству. Тот же ход административной реформы был повторен позднее в создании на Камчатке самостоятельного научного центра Академии Наук, председателем, которого, естественно стал Сергей Александрович.

В соответствии с законом Паркинсона, он подбирал на административные наиболее серых, давая им полную волю и, тем самым, освобождая себе руки. Можно понять, как при его болезненно обостренном самолюбии ему было тяжело на Генеральной Геофизической ассамблее в Москве, когда он был как бы и ни при чем - и это в то время, когда Институт был победителем этих "олимпийских игр науки", а Горшков стал Президентом Международной Ассоциации вулканологии. Он демонстративно открыто не вмешивался в подготовку посвященного Камчатке номера Бюллетеня вулканологии, но сам факт этой работы (без его-то участия!) невероятно раздражал его. Весь характер участия института в Генеральной Ассамблее воспринимался Федотовым как нарушение самых основ нормальной деятельности учреждения и прямой вызов ему лично. Забыть и простить этого он не мог.

Наряду с административной реформой он делает другой важный шаг: начинает издавать вместо провинциально звучащих "Трудов" Института журнал под значащим названием "Вулканология и сейсмология". Тем самым он сразу легитимизировал себя как главу издания - в качестве ведущего сейсмолога Камчатки. Реально общая цель института и взаимодействие отраслей были потеряны. Все, кто мешали, или казалось, что мешали, должны были быть удалены. Им создавались все условия для добровольного ухода, когда же остались лишь те, кому уходить было некуда, то их попросту увольняли. О, конечно же, не приказом директора, а через переаттестацию Ученым советом. Но кто же не знает, как податлив этот самый Ученый совет, особенно когда каждого его члена обрабатывают в нужном направлении по одиночке. Естественной реакцией на эти беззастенчивые административные репрессии были жалобы. Не знаю, кто, как и куда их писал - я ушел с первой волной, уволившихся "по собственному желанию".

Скрытая конфронтация между директором и коллективом нарастала и в полной мере выразилась на праздновании 10-летия основания Института вулканологии. Организованное "снизу" оно и проходило под прозрачным девизом "Никто пути пройденного у нас не отберет". Мне было интересно видеть на интернете свою написанную к юбилею Института и опубликованную в газете Камчатский Комсомолец статью "Гореть, и никаких гвоздей!". Сам заголовок говорит о комсомольско-романтическом ее стиле, в котором, впрочем, был выдержан весь юбилей.

Мучимый тем, что он здесь чужак, он рвался к самоутверждению. Проторенный путь к этому лежал через административную деятельность. Прекрасно понимающий движущие пружины Академии и, используя огромные возможности, которые Камчатка открывала для исследований в самых разных областях, после преобразования структуры Института, обеспечившей ему свободу рук, он начинает создавать серию независимых институтов которые под одной крышей (и его руководством) образовали Камчатский научный центр. В соответствии с общей политикой Академии это давало ему надежный шанс стать академиком ("но станет полным, наконец!). При случае, когда сдали, наконец, здание Института у него вырвалось "Пийп был основателем - теперь время завершителей". Надо ли говорить, что таким завершителем он видел в первую голову (и только!) себя.

Очень показательна для всего его стиля его реакция на две коллективные монографии, посвященные обобщению материалов по вулканической геологии обоих основных районов деятельности Института - Камчатки и Курил. Обе коллективные монографии - Камчатская и Курильская подвели итоги эпохи, для которой были характерно применение традиционных геолого-петрологических методов. Обе готовились к публикации за рубежом. С точки зрения Федотова, открыто провозглашавшего принцип, что директор является (или уж точно может быть соавтором любой выполняемой в институте работы). Это было прямым потрясением основ и покушением на его авторитет как директора. Историю написания Камчатской монографии я расскажу в разделе, посвященном институтской молодежи. Сейчас же отметим только, что ко времени принятия Федотовым директорского поста работа была в редакции и, тем самым, мы были избавлены от того, чтобы монографию загубили под благовидным формальным предлогом. Не могу, однако не отдать должного и Федотову. Он воспринимал написание этой коллективной монографии как прямой личный вызов. Молодец, Сергей Александрович. Выдержал характер. Ни разу не поинтересовался тем, как там идут дела с ее подготовкой к сдаче в печать.

Монография, посвященная Курилам, была нова и по предмету описания, поскольку в ней впервые описывались подводные вулканы Курил, и, кроме того, впервые привлечены данные изотопного состава вулканических пород. Можно только пожалеть, что она не стала этапным событием в понимании вулканизма островных дуг вообще, поскольку авторы остались на вполне традиционных позициях тектоники плит. Сам факт появления этой монографии, однако, был знаменателен. Доложенные на международных симпозиумах эти материалы вызвали большой интерес. Недаром чуткий к такого рода публикациям С. А. Федотов приостановил ее издание на несколько лет. Это было своеобразной формой признания необычности и фундаментальности этой работы. Как и в описанной выше серии административных реформ, реакция на монографию, как видим, была простым повторением ходов, уже испробованных в процессе подготовки посвященного Камчатке вулканологического бюллетеня. И реакция вполне знакомая в русской литературе - все то же унтер-пришибеевское "Не Пущать!".

В конечном итоге, курильская монография смогла выйти в свет только благодаря тому, что ее редактором стал влиятельный московский академик Ю. М. Пущаровский. Другими словами она была издана как бы вне Института вулканологии. Еще до выхода на родном языке она готовилась к печати в английском переводе (мне довелось переводить ее с русского), но по каким-то причинам и это издание не состоялось.

Вообще ревность, к каким бы то ни было самостоятельным действиям, приобрела у Федотова какие-то гипертрофированные черты. Ревность, выросшая до зависти на почве осознания своей профессиональной неполноценности, казалось бы, на вершине власти прямо- таки поглощала его. Он органически не переносил тех, кто представлял, или ему казалось, представлял самостоятельную ценность. Именно поэтому он окружал себя посредственностями. Ясное дело, что он в первую очередь должен был ликвидировать любимое детище Пийпа - группу структурной геофизики, да еще и ориентированную на изучение активного вулканического процесса. И как велика была движущая сила чувства - более 50 лет спустя после прихода на пост директора, он среди ведущих ученых института среди самых выдающихся ученых института называет Колю Кожемяку, вряд ли профессионально поднявшегося над уровнем молодого специалиста. Степень ревности настолько велика, что, называя среди выдающихся достижений института описание нового типа породы - авачита, содержащую разновидность алмаза - карбонадо, он опускает имя автора этой блестящей находки. Только и исключительно, потому что имя это вызывает ассоциации с нежелательными людьми.

Но, говоря об этой "конфронтации" не могу с грустью не отметить и другую ее сторону: наши к тому времени уже "бывшие" молодые оказались далеко не на высоте. Сказалось отсутствие широты научного кругозора, да и все силы свои они потратили на эту бесплодную конфронтацию. Так что заговори с ними после всего этого - только и слышишь о ненависти к Федотову, борьбе с Федотовым, как будто была какая борьба! Боря Иванов, бывший одним из них, пришелся вполне ко двору, всех устроил. А начальство он устроил еще и постольку прошел испытательный срок в должности начальника Ключевской вулканостанции.

Сколько времени и труда посвятил Сергей Александрович закреплению своего места в истории вулканологии видно из его статьи "Исследования по вулканологии и сейсмологии, их развитие и значение для Камчатки, история отечественной науки (статьи и очерки 1973-2003)" Собственно текста у интернетной статьи нет. Это просто список публикаций автора за указанный период и его фото. Но сайт открывается тремя (!) фотографиями брошюры изданной под тем же названием на русском и английском и сообщается о том, какие видные организации финансировали публикацию. Собственно тому же служит и упоминавшаяся статья, посвященная юбилею советской вулканологии. Важнейший элемент этой статьи - список ее авторов, в который вошли старейшие деятели советской вулканологии В. И. Влодавец и С. И. Набоко. Статья эта глубоко искусственна. Сам "юбилей" был надуман. Начало советской вулканологии естественно отсчитывать либо от даты создания Ключевской вулканостанции, либо даты создания Лаборатории вулканологии. А тут отмечается 50 лет первой записи в журнале вулканостанции. Что тут не случайно так это время публикации - к предстоящему очередному Всероссийскому Вулканологическому совещанию и набор фамилий авторов. Последнее должно всем напомнить - отрицать роль С. А. Федотова в развитии вулканологии нельзя - видите, кто за ним стоит - все основатели советской вулканологии.

В конечном итоге это, конечно, слабо работает, если работает вообще, но самолюбие тешит. Статья говорит о том, что все задачи поставленные в записке к плану работ вулканостанции на 1940 год полностью выполнены. Но иначе и быть не могло! Ведь задачи ставятся исходя из определенного уровня исследований. Так что все, о чем вообще могли мечтать в 1940 году, сбылось. В самой этой констатации есть горьковатый привкус. Задачи ставились для вулканостанции, а не для Института вулканологии. Инструментальный уровень лаборатории соответствовал своему времени. В отличие от Института, вулканостанция создавалась для изучения активного вулканизма Камчатки, и вне круга ее наблюдений оставался широкий круг вопросов вулканизма других типов, в частности вулканизма стабильных плит континентов и лежащего буквально под боком огромного Тихого океана.

Настоящая работа не более чем личное свидетельство о событиях 1963-1973 годов. Но нельзя обойти молчанием более поздние годы. История эта тщательно переписана главным ее участником - С. А. Федотовым. Полностью опущены имена неугодных - их просто не было в Институте. Полностью опущена история Генеральной Ассамблеи ИГГС 1971 года. Ни слова, естественно же о задержке выпуска Курильской монографии. Увольнение неугодных скрыты под общими словами о "переаттестации", и сокращении ассигнований. Почти элегически говорится о том, что распад Института совпал с распадом Советского Союза. Вполне в духе времени сокращение Института связывается со ссылкой на тяжелые времена 1986-1991 года. Даты только не сходятся. Неугодных удалили, если они сами не догадались уйти, еще в 1986. То есть за 6 лет до того, как с 1992 до 2001 года численность сократилась из-за глобальных катастроф. И какую борьбу вынужден был выдержать сам Федотов, чтобы сохранить вопреки этим глобальным катаклизмам две трети численного состава. И - какая радость, какое ДОСТИЖЕНИЕ. Несмотря ни на что в 1992 году Сергей Александрович выбран академиком Российской Академии Наук. Как со свойственной ему скромностью он замечает "Я оказался вторым за всю историю РАН, избранным за исследования на Камчатке. Первым был С. П. Крашенинников, избранный в 1750 году".

При работе над текстом я все время старался не выйти из временных рамок статьи, определенных в заглавии. Я не хотел оценивать того, что я не видел и не знал. Но случай помог. Все мои проблемы и сомнения в этом отношении были решены, когда, просматривая официальный сайт Института вулканологии, я наткнулся на групповую фотографию, приложенную к статье, посвященной юбилею В. М. Дудченко. Фото изображает Директора в окружении ближайших и вернейших На таких юбилейных фото естественно юбиляр обычно помещается в центре группы гостей. Но с учетом того, кто здесь собрался, в центре группы помещен руководитель, вождь (FЭhrer, нем.) здесь юбиляр по ранжиру скромно приютился в сторонке. Фото замечательно тем, что совмещает непосредственность и символичность изображения. В самом деле, что может быть непосредственней снимка сделанного в итоге дружеской вечеринки. А символизм невольно отразили те, кто образовал изображенную на снимке группу. Лиц не видно - все они сливаются в одну серую стену, на которую и опирается помещенный в центре Директор. Интересен и сам юбиляр. Очерк о нем помещен в рамках официальной серии "Памяти вулканологов", написанной Володей Белоусовым, почти официальным историографом Института (что твой официальный историограф швейковского батальона кадет Биглер). Судя по вполне апологетичному (в соответствии с жанром серии) текстом очерка никаким вулканологом Владимир Михайлович Дудченко никогда не был. Судя по тому же тексту, он по праву принадлежал к самой официально уважаемой и пользовавшейся всеобщим презрением категории номенклатурных аппаратчиков. Юбиляр занимал должность заместителя директора по общим и административным и вопросам. Оставим читателю догадываться о том, что входило в круг его обязанностей. В еще большей мере Эволюция этих людей хорошо видна на примере Генриха Штейнберга. Его пример особенно показателен на фоне значимости успехов достигнутых созданной им группы структурной геофизики, о чем уже говорилось в разделе, посвященном Б. И. Пийпу. Он мечтал попасть в группу космонавтов и участвовать в полете на луну. Именно работы этого времени создали ему репутацию среди зарубежных ученых "молодой, ищущий советский ученый сочетающий геофизику и геологию (в Горном он кончал два факультета - геологический и геофизический)". Его работы стали публиковаться в зарубежных журналах, Завязалась активная переписка с зарубежными коллегами. Ему прислали комплекты спутниковых снимков Луны, и он сделал попытку их интерпретации (довольно неуклюжую, впрочем). Общая склонность к саморекламе сказалась уже на этом этапе. Пользуясь стремлением ленинградских писателей и поэтов к поездкам летом на полевые работы в геологические партии, а тем более в компании знаменитого вулканолога, он в буквальном смысле слова "держал двор" состоящий из них, оплачивая им дорогу на Камчатку. За расходование денег на эти поездки он и был исключен из партии, в которую он только что вступил из чисто карьерных соображений. Отдать ему должное он после увольнения из Института с Камчатки не уехал и работал в кочегарке. Но при этом создавался образ исключения за контакты с Иосифом Бродским. Со временем количество научных работ поуменьшилось, а "сттррашных" рассказов о восхождении на вулканы резко возросло. Подняться на кратер по его позднейшему выражению все равно, что "переспать с женщиной" (каков романтический стиль в открытом эфире!). В последнее время он в соответствии с духом времени хвастал уже не знакомством с Лидией Кореневой, Глебом Горбовским и Андреем Битовым, а "личным знакомством с Ромкой Абрамовичем". Фамилии людей на снимке можно не перечислять они никому ничего не скажут, как нечего сказать об их научных достижениях. Безликие инструменты власти. На уже упоминавшейся фотографией Б. И. Пийпа с молодежью виден научный руководитель с молодежью, то это фото воплощает идею организации, какой ее создавал Федотов. Как назвать этих людей? Опричники? Много будет... Те прямые негодяи и убийцы. Нет, это просто "шестерки" воплощающие Институт Федотова. И поместили их рядом с Вождем не случайно. Это и награда за службу и просто "групповой портрет с дамой". Точно так же как обойма одних и тех же имен стоит в авторах многочисленных статей о юбилеях Института, которые легитимизируют Федотова, как главу советской вулканологической школы, так и этим люди воплощают саму идею организации, которую столько лет создавал Вождь. Фамилий тут нет, да они и не нужны, они никому ничего не скажут. Институт ушел, провалился в разрыв времени между этими двумя снимками. И это, пожалуй, наиболее ясный итог всей попытки сдвинуть науку на Восток. Временные меры и паллиативы не могут поправить и раз навсегда решить какую-либо серьезную проблему.

Ученые Лаборатории вулканологии.

Основой нового Института была существовавшая при ИГЕМе Лаборатория Вулканологии. Именно переезд этой лаборатории на Камчатку и должен был знаменовать основание нового Института.

Лаборатория состояла из группы маститых ученых составлявших советскую вулканологию. Как и весь ИГЕМ она в основном занималась не динамикой активного вулканизма - вулканы-то извергались не каждый день, да и методы дистанционного изучения извержений были мало разработаны. Главное было детальное - монографическое изучение молодых, четвертичных потухших вулканов. Огромный шаг в этом направлении был сделан сразу после войны, когда по инициативе академика А. Н. Заварицкого была организована Камчатская аэрогеологическая экспедиция получившая огромный материал по аэрофотосъемке вулканов. На основе этих материалов был издан Атлас вулканов Камчатки. Составителем атласа был Александр Евгеньевич Святловский. В атласе вулканы впервые наглядно предстали во всей своей красоте и мощи. Но при всей значимости атласа нельзя не отметить, что картина динамики развития молодого вулканизма Камчатки осталась в стороне.

Ученые этой группы, были основателями советской вулканологии, кроме патриарха, первого директора Ключевской вулканостанции В.И. Влодавца, среди них были специалисты почти во всех необходимых областях геологических знаний. Вулканической геологией и - тектоникой занимался А. Е. Святловский, сейсмологией Павел Иванович Токарев, Минералообразование, связанное с термальными ключами, изучала Софья Ивановна Набоко, собственно вулканический процесс - В. И. Влодавец, Б. И. Пийп, Г. С. Горшков и А. А. Меняйлов.

Все было дано им сполна. Избалованные ученые-вельможи они были таковы, какими они сложились в системе академических институтов. Они думали, что они самодостаточны. Возиться с потенциальными учениками они не могли и не хотели. Но главное не смогли они перейти на новый уровень изучения вулканического процесса, который буквально стучался в дверь. Одна Софья Ивановна пыталась окружить себя группой молодых девушек-минералогинь и геохимиков. Наградой ей была целая серия сделанных ими под ее руководством находок. И, увы, по сути ничего нового после переезда на Камчатку ими создано не было.

Всей сейсмологией в Лаборатории, а потом и у нас в Институте ведал Павел Иванович Токарев. Был он высок, массивен и добродушен. Все называли его за глаза Пасей. Он нес всю нагрузку по организации деятельности нашей сети сейсмостанций, обеспечивал их бесперебойную работу и руководил отделом обработки сейсмических данных. Каждая станция обслуживалась двумя операторами. Обычно это были муж и жена. Они должны были перезаряжать фотоленты в сейсмографах и отправлять их в Петропавловск в центр обработки. Там сидела большая группа женщин, которые под руководством Павла Ивановича вручную пересчитывали данные, и готовили для публикации полугодовые обзоры сейсмичности.

В Японии мы диву давались автоматически работающим сейсмографам, данные с которых передавались по радио и поступали в Институт исследования землетрясений в Токио. Там ленты автоматически поступали в компьютер выдававший данные обработки каждый час. В зале мигали лампочки, и ходил один дежурный оператор, следя за тем, чтобы режим работы механизмов был нормальным. Пришедший позднее Сергей Александрович прекрасно знал о японской системе наблюдений. Но по каким-то (видимо денежным) причинам новая техника не приобреталась. Нам же неубедительно объяснялось, что при ручном пересчете сейсмических данных можно получить значительно более богатые материалы.

Павел Иванович подсчитал все параметры сейсмогенной зоны Камчатки, детально описал сейсмичность Ключевской группы и на основе сейсмических данных довольно успешно прогнозировал извержения вулканов этой группы. В этих вопросах он был единственным в своем роде специалистом, и работы его пользовались большой популярностью. Молодые сейсмологи, работавшие с ним (Андрей Фарберов, Слава Зобин) жаловались, что работать с Пасей трудно, что он просто забирает чужие данные, но мне трудно судить о том насколько это было правдой.

Наверное, наиболее противоречивой среди ученых Лаборатории Вулканологии была фигура Софьи Ивановны Набоко. Маленькая, энергичная, она была ученым с большим кругозором. На Камчатку она попала одной из первых среди будущих сотрудников Лаборатории, записавшись в нее добровольцем. Это была еще романтическая эпоха восхождений, и в 1936 году она, будучи беременной, стала первой женщиной-комсомолкой покорившей Ключевскую сопку. Ее сын, Игорь Меняйлов, который еще до рождения побывал на вершине Ключевской, погиб в 1997 году при изучении в составе международной группы вулканологов колумбийского вулкана Галерас.

При изучении очага разгрузки в кальдере Узон она обосновала глубинный источник металлов и механизм образования ртутно-сурьмяно-мышьяковых руд. При изучении Толбачинского извержения 1975-76 года, ею и ее сотрудниками было открыто 20 новых минералов, два из которых были названы в ее честь набокоит и софиит.

В ней была остро развито то, что в авиации называют системой "свой - чужой". Можно назвать это и иначе - конформизмом. Но она воспринимала сквозь призму этой системы весь мир. Она была предана системе во всех ее формах, поскольку она сама и была не просто частью системы, именно она была системой - и большой политической системе и в Лаборатории вулканологии. Последней она была предана всей душой. При этом она была опытным полевым работником - работала в производственных геологических партиях и будучи студентом и позже - в годы войны. Всё и все, что принадлежало лаборатории вулканологии, было для нее самым главным. Не было случайным, что в идеологически суровые сороковые годы (ревущие сороковые) она работала в отделе кадров Академии наук. И, с другой стороны, работа эта не могла не наложить на нее свой отпечаток. "Инородцев" всех видов она не откровенно не любила, поскольку они были чужие. Ценила сотрудничество с геологами из закавказских республик. Но, скажем, называя фамилию главного гидрогеолога Камчатского Управления, она говорила "этот кавказец", как в современной России говорят "черненькие". Но уж чужих надо в лучшем случае просто терпеть и использовать.

В общекультурном отношении она была до невероятия серой и в то же время стремилась показать, что она все знает. Ядовитый Игорь Гущенко рассказывал, как, услышав название московского переулка Сивцев Вражек, она, глазом не моргнув, заявила - "я его знаю, читала!". В науке же имела острое чутье к новым тенденциям, и внимательно следила за свежими данными и идеями в своей области. Она нашла себя, приложив данные, которые она получала, при изучении современного минералообразования на фумарольных и геотермальных полях к идеям ведущего петролога страны Дмитрия Сергеевича Коржинского. Она прекрасно знала московскую (и общесоюзную) научную среду и хорошо использовала это знание. Работы ее получили самое широкое международное признание. В конце жизни она стала заслуженным деятелем науки и техники Российской Федерации, соросовским профессором, в числе многих ее сделали "почетными академиком РАЕН".

О том, для чего была создана РАЕН и чего стоит ничтожное звание академика, пусть даже почетного, в этой организации писалось выше. Но о "соросовском профессоре" сказать стоит. Я не слыхал о том, что в соросовском фонде были профессора. Скорее всего, Карпов просто перепутал, и Софья Ивановна просто получила денежный грант, само по себе, что не так уж и плохо. Но дело в том официально объявленной целью Сороса было поддержать гибнущую от недостатка средств советскую науку. Но Софья Ивановна, даже, будучи на пенсии, числилась старшим научным сотрудником-консультантом в Институте вулканологии (при камчатских-то окладах), а значит, получала просто-таки громадные по советским стандартам деньги (при камчатских-то окладах). Так что получение ею гранта просто иллюстрирует куда, как в бездонную бочку, бухались сосросовские деньги.

Женщина до мозга костей она с очаровательной непосредственностью заявляла, когда за отсутствием средств ей отказывали в очередной командировке в Москву: "Что же мне и на Новый Год в Москву съездить нельзя?" Или вдруг начинала называть людей не по имени, а "по отчеству", Генриха Штейнберга вдруг стала звать "Семен", меня "Натан" и т. д. По отношению к молодым она приняла позу заботливой матери и в деталях разбиралась "кто с кем, кто в чем". Английского она не знала. Иностранцев откровенно боялась - они ведь были более чем чужие. Да и говорить с ними надо было осторожно - вдруг чего скажешь не то!

Она переехала на Камчатку всей семьей - с мужем и сыном. Больше чем полжизни она жила на полуострове, работая на Ключевской вулканостанции. В институте ее вполне удовлетворяло положение "вечно второй". Только в 1963-64 годах она была заместителем директора по науке, в остальное же время она при всех директорах была просто одной из заведующих лабораториями, но практически она руководила всей научной политикой института.

Я, признаться, откровенно не любил Софью Ивановну, но это именно она дважды подобрала мне подходящее занятие - предложив составлять каталог химических анализов вулканических пород Камчатки и составить путеводитель экскурсий для Вулканологического Совещания. Одну же работу мы просто-таки выполнили вместе. По ее инициативе и под ее редакцией была опубликована коллективная монография по уникальной кальдере Узон объединяющая данные по геологии, геотермии, горячим водам и рудообразованию в этой структуре. В ней я был основным автором геологической части. Она умерла, когда ей исполнилось 96. Уже после ухода на пенсию заместителем директора Института вулканологии по науке стал ее воспитанник и ученик Геннадий Карпов. Это он помещал на интернетных сайтах восторженные стихи, посвященные Софье Ивановне. Так что она и посмертно осталась вторым человеком в институте.

Наконец с лабораторией приехал и муж Софьи Ивановны Евгений Федотович Малеев - специалист по молодому вулканизму Закарпатья и составитель классификации вулканокластических пород. Интерес к разным аспектам происхождения пирокластических пород очень показателен, поскольку они были как бы ключевой проблемой, помогавшей подойти к роли и механизму поведения газов в ходе извержений. Как мы позже увидим, разными аспектами этой проблемы занимались И. И. Гущенко и Е. К. Мархинин, но это был чисто описательный ИГЕМовский подход. Е. Ф. Малееву "вид щирого сердця" (укр.) выделили отдел геологических исследований, в который свели всех кого только можно из экспедиции СОПСа, не нашедших по специализации места в других отделах. Ребят своей лаборатории Малеев опекал, относился к ним по отечески (в меру своего понимания конечно!) всячески подчеркивая значимость сделанного ими перед геологами геологического Управления. При этом зачастую попадал в неловкое положение, поскольку не мог их объективно оценить. Пытаясь создать "домашнюю атмосферу" в отделе, любил устраивать праздничные застолья. Софья Ивановна говорила о нем "Дядька Малей хороший!". Но, он был чистой воды петрографом и, естественно, не ему было оформить значимую тематику по вулканической геологии. Словом именно Малеев воплотил неудачи насаждения на востоке ИГЕМовской столичной науки в ее неизменном виде. Ведь и в Новосибирском Академгородке специфика тамошней геологической школы определялась четко осознанным математическим и физико-химическим ее уклоном. Да обстановка в Новосибирске отличалась еще и соседством с другими академическим институтами и наличием Новосибирского университета, где сотрудники института геологии и геофизики могли преподавать. В Петропавловске же всего этого не было.

Второй слой приехавших сотрудников Лаборатории вулканологии состоял из относительно молодых (40-45 лет) ученых выросших под эгидой отцов-основателей Лаборатории. Они были в общем типичным продуктом породившего их института - ИГЕМа. Их квалификация и научные интересы концентрировались в основном на петрографии вулканических пород. По возрасту, они не обладали научным кругозором отцов-основателей, и опыта работы в производственных геологических организациях. Научная судьба их складывалась, что называется, как придется. В силу общей традиции в ходу была система - один вулкан - одна диссертация. Другими словами каждый из них получал для описания крупный вулканический массив или группу вулканов, в результате описания которой выходила монография, она же и служила диссертацией. Таковы были работы Игоря Гущенко, Генриетты Богоявленской, Клары Тимербаевой, Артура Сирина. Различия определялись личным характером. Игорь Гущенко сам подобрал себе тему, резко отличающуюся от стандартной, и сулившую при ее развитии немалые результаты: "Абсорбция пеплами вулканов элементов, связанных с вулканическими газами в ходе извержений". Генриетте повезло - "ее вулкан" - Безымянная сопка в Ключевской группе неожиданно взорвался. Руководителем ее был Г. С. Горшков, с которым она сработалась на Курильских вулканах, которые она помогала ему описывать. То же сотрудничество продолжилось на Безымянке, о чем будет сказано ниже, в рассказе о Г. С. Горшкове. Работу свою она, в общем-то, не любила, но была компанейской и их с Гущенко квартира играла роль светского салона, где по вечерам собирались поболтать и попить чай. Софья Ивановна почти по-матерински опекала Артура и Клару. Клара Тимербаева выполнила классического типа описание вулканов Зиминых сопок в пределах Ключевской группы, ее муж Артур описал там же массив Плоских сопок. Все они были в меру амбициозны и переезд в Институт на Камчатку обещал им резкое продвижение, если не в науке, то, по крайней мере, в академической карьере. Артур Сирин был очень начитан, хорошо понимал вулканологическую проблематику, но был наиболее прямо карьерно-ориентирован. Это комбинация и привела его к краху. Он понимал, что старая тематика практически исчерпана, и надо искать новые пути, но где и как их искать не знал. Назначенный исполняющим обязанности заместителя директора по науке, он в чем-то проштрафился и его хотели снять с этой временной должности. Он был так откровенно испуган, что просил исключить его из партии, но не снимать с должности (форма того, что американцы называют кризисом середины жизни). Видимо запутавшись во время этого кризиса, он покончил с собой.

Игорь Гущенко долгое время после защиты не мог найти себя. Потом же засел за работу и выдал записку о широком распространении подводного вулканизма, важности его изучения и необходимости иметь в Институте флот для этой цели.

Выше уже было рассказано в разделе о Г. C. Горшкове. Теперь время рассказать о его "тени", "вечно втором" Евгении Константиновиче Мархинине. Этот добросовестный и по-своему талантливый описатель, который буквально следовал по пятам за Горшковым и на Курилах и на Безымянке и в идее мантийного происхождения вулканических пород. При общем недостатке собственных идей он везде чуть опаздывал, и было впечатление, что его сжигала ревность. Человек с повышенным и болезненным самолюбием, он тщательно лелеял все свои успехи и обиды. Он, к примеру, был смертельно обижен, когда его просто по небрежению не включили в список людей, представленных к награждению медалью "К 100-летию со дня рождения В. И. Ленина". Медаль выдавалась всем по списку, абсолютно никто серьезно к ней не относился, и обижать Евгения Константиновича никто не хотел, просто забыли по небрежению не к нему, а к медали. Был он автором нескольких неплохих и хорошо изданных научно-популярных книг о вулканах Камчатки и Курил. По всей видимости, сам он воспринимал себя как почти трагическую фигуру, но его напыщенность, болезненная ревность делали его почти смешным. Видимо именно общность преувеличенно-романтического восприятия сдружила его с местным журналистом и писателем Пасенюком, написавшим книгу под напыщенным названием "Съешь сердце кита!".

Разительный контраст между реальностью и тем, кем Мархинин видел себя, терзал его всю жизнь. Различие это воплотилось в том, что он включен в Краткий биографический словарь географов и путешественников. Ни более, ни менее вошел в число 300 самых знаменитых путешественников мира. Прямо между - Берингом, Магелланом, и Миклухо-Маклаем. Я был счастлив, узнать из интернетного сайта города Туапсе где Евгений Константинович поселился на пенсии, что он кончил свою профессиональную деятельность в звании академика (ну, не главной, конечно, а все той же РАЕН). Тем самым он навсегда обогнал "первого". Горшкову уже никогда не сравняться с ним. Не менее впечатляющ и портрет, глядящий на нас с сайта - если б не борода ни дать, ни взять лик с римской медали - Плиний младший не иначе.

И в успокоении этой страждущей души (и многих ей подобных) можно усмотреть апофеоз и оправдание создания организации под этой странной аббревиатурой РАЕН.

Очень важной фигурой в Институте был и Кирилл Никифорович Рудич. Он был по возрасту ближе к старой лабораторской гвардии. Провел всю профессиональную жизнь на магаданском северо-востоке. Но главное был хорошим редактором и хорошо знал московское издательство Наука. Так что в Институте он отвечал за издательское дело. Жил он по большей части в Москве. Однажды ему придали, было, всю петрографическую группу, но ни он им, ни они ему нужны не были. Так это все и заглохло.

Камчатские шестидесятники

Третьей, количественно преобладающей составляющей нового Института была то, что называлось Экспедицией СОПСа (СОПС - Совет по развитию производительных сил). Эта экспедиция была создана в 1959 году. Основу ее составила большая группа выпускников московских геологических ВУЗов - главным образом геолфака Московского Университета. Сейчас мне представляется, что они с учетом специфики места жизни и работы, ярко выражают тот тип людей, кого сейчас принято определять общим термином Шестидесятники.

Этих ребят взяли прямо с университетской скамьи и отдали под руководство ученых московских академических институтов - ГИНа и ИГЕМа (аббревиатура названий московских академических геологических институтов). Опыта геологической работы они не имели. Никакого отношения к вулканологии в прямом смысле слова тоже. Задачи им были поставлены в основном в курсе научных интересов их руководителей и были призваны подтвердить на материалах геологии Камчатки их, руководителей, идеи. Но уже на проведение руководства самой работой их в основном не хватило и она, работа кончалась по инерции. Собственно считалось, что именно этот элемент наличие потенциальных учеников, научная молодежь должен был привлечь на Камчатку маститых ученых из Лаборатории вулканологии. Им давались многочисленные ученики из которых они могли лепить все что угодно и вырастить новое поколение российских вулканологов. Но координировать работу этих ребят вновь прибывшим сотрудникам Лаборатории Вулканологии было некогда. Они были заняты только собой. Так все и катилось само по себе. Что получалось в итоге, зависело от желания работать каждого и умения сформулировать тему исследования и наметить программу ее решения. В силу традиции академических свобод (по крайней в выборе тематики исследования) каждый работал сам по себе, пока позже их не подобрали руководители близких по тематике вновь сформировавшихся отделов геологии и петрологии. Даже контроль над результатами полевых работ отсутствовал. Позже, когда новый зам. по науке Михаил Михайлович Василевский, перешедший в Институт из ленинградского всегеи, попытался ввести нормальную защиту полевых материалов, это рассматривалось как оскорбительное недоверие к квалификации молодых ученых. Борьба за ложно понятую научную свободу (реально - бесконтрольность) в крайней форме выливалось в то, что каждый должен работать в своем темпе и нельзя требовать от сотрудников, чтобы они своевременно излагали свои результаты. Все это шло под лозунгом необходимости тщательного подхода к описанию фактических материалов.

Пожалуй, исключением можно считать постоянное внимание к стратиграфическим исследованиям на Камчатке со стороны главы советской стратиграфической школы академика В. В. Меннера. Ну и, конечно же, сотрудничество с центральными институтами геологического профиля продолжало осуществляться на уровне исполнителей. В результате отряды исследователей из ГИНа или ИГЕМа, приезжая в поле, всегда останавливались на квартирах у своих коллег и, ожидая летной погоды, зачастую жили там неделями.

Даже по чисто возрастному признаку, всем этим ребятам очень не хватало научного общения и с коллегами по профессии и с людьми смежных профессий. То, чего благодаря концентрации различных по профилю научных учреждений счастливо избежали в Академгородке Новосибирска. Научная библиотека в нашем Институте была достаточно хорошей, но молодым зачастую не хватало самой привычки (да и умения!) читать научную литературу. Процесс чтения рассматривался как подсобный в работе над диссертацией. Ведь без чтения не напишешь одну из самых важных глав - "История исследования вопроса". Случалось, спросишь товарища: "Видел такую-то новую работу? Это - по твоей теме". А в ответ: "Мне читать некогда; вот когда защищу диссертацию, буду литературу читать". Но после защиты в большинстве случаев мотор творчества глох и к 40 годам уже работал вхолостую, человек жевал пройденное, не замечая, что топчется на одном месте. И ничто этому не препятствовало.

Геологов даже с минимальным опытом работы в Институте почти не было. Леша Шанцер, Валера Ермаков, Олег Селянгин, Борис Иванов, да я. Все мы в той или иной мере прошли школу геологической съемки, но нам не хватало школы научной. Был еще приглашенный в Институт из того же ИГЕМа Юра Масуренков. Юра был старше остальных, и по возрасту примыкал к относительно молодому поколению Лаборатории вулканологии. Родом Юра был из Ставрополья и он был приглашен в основном для того, чтобы закрепить за Институтом возможность работать в районе Эльбруса. Был он ярким демагогом, равно острым на язык и мысль. Но крайне медлителен в работе. Проповедуя необходимости строгой выверки фактов (кто бы спорил!) он годами не писал ни одной научной статьи. Шли лишь устные легенды о тех больших материалах, которые им собраны и тех идеях, что он втихомолку вынашивает. Любил выступать на разных собраниях, клеймя предполагаемых соперников. Говорят, что перед выходом на пенсию выступил с "покаянием", что жалеет об этих выступлениях. Но это была эпоха общего увлечения покаяниями разного рода и масштаба как эпидемия, прокатившаяся по всей России. К "страшим" он всегда был более чем лоялен и "старался не обострять". Кончил он, поэтому, вполне благополучно: защитил свою докторскую и сразу уехал на пенсию поближе к родным местам, куда-то на Северный Кавказ.

По молодости лет и по опыту жизни ребята, пришедшие с университетской скамьи, сочетали страсть к работе, идеализм и полную неопытность и в жизни и в науке, своего рода инфантилизм. При полном отсутствии какой бы то ни было организационной структуры, они с каким-то изумлением воспринимали, казалось бы, самые обыденные явления. Где еще, спрашивается, в Союзе мог возникнуть вопрос - а зачем нам Отдел кадров - давайте, попросим упразднить его!

Жили они в одинаковых квартирах обставленных одинаковой мебелью, слушали с минимальными различиями одинаковые магнитофонные ленты и пластинки, на их полках стоял в основном однотипный набор книг.

Общая свободная обстановка в Институте делала естественными попытки решения возникающих проблем снизу, своими силами. Характерен в этом отношении эпизод с так называемой забастовкой, проведенной по решению нашего месткома. Однажды кочегарка работала особенно плохо и в здании Института стояла постоянная холодина. Неоднократные обращения с жалобами на холод в дирекцию не возымели ни малейшего действия. Люди сидели в кабинетах в пальто в накидку. Мы составили комиссию, измерявшую в течение недели температуру в рабочих помещениях. Составили график простудных заболеваний и вынесли постановление о закрытии Института в связи с отсутствием нормальных санитарных норм работы. Чтобы заставить дирекцию действовать, мало было просто принять решение. Важно было, чтобы в Институт действительно никто не ходил. И мы обратились ко всем с просьбой работать дома до тех пор, пока местком не разрешит работать в рабочих помещениях. Через две недели тепло было дано, и температура достигла нормы.

При всех различиях они были одинаковы по возрасту, одинаково горели энтузиазмом исследования, жили в одинаковых условиях - у них были одинаковые квартиры, одинаковая мебель, одинаковый (или почти одинаковый) набор книг. Одинаковы они были и по общему бескорыстию - они были материально обеспечены и корни их не были порваны - если они раньше были из столичных городов - у них была "броня" и возможность вернуться. Накопительство было им чуждо. Лишь намного позже, уже уехав с Камчатки, и сев на тощий материковский оклад, они, во всяком случае, некоторые из них пожалели, что не подстраховали себя накоплениями камчатской поры. Общей для них была и тяга к современному, "модерну". Те, кто жил на Ключевской вулканостанции делали себе домашнюю мебель из обрезков березы (это называлось дрючковым стилем) , а в Петропавловске большим успехом пользовались немецкая "Бурда", польская "Урода", чешская "Фотография", а наш сосед Толя Цыкунов хвалился, что у него у него на лентах 16 километров рока (рок-энд-ролла).

Они были решающим фактором в том, что Петропавловск занимал первое место среди городов Союза по продаже книг на душу населения. Но источник закупок был один и тот же. В итоге во всех квартирах стояли полки с одинаковым набором книг. Телевидение практически отсутствовало. Передачи местной студии были предельно убоги, а Москва транслировалась редко и в очень неудобное время (ночью). Смешно было говорить о том, чтобы выйти пройтись по единственной улице-шоссе города. В итоге дом, заселенный институтской "молодежью" жил сугубо внутренней жизнью, мы переходили из подъезда в подъезд на посиделки в разных квартирах. Знакомых и друзей в городе, считай, и не было. Весной, по дороге в поле и осенью - не пути домой через наш дом прокатывались волна полевых отрядов из столичных институтов. Они неделями спали, расстелив на полу спальные мешки в ожидании погоды на Халактырке. Развлечения - книги. магнитофон, пластинки, реже - кино, к примеру когда в ближайшей "Родине" объявлялся новый фильм-боевик Братья Карамазовы - как сообщала реклама "о подвигах советских разведчиков в тылу у врага!".

Большинство молодых ребят были, естественно, холосты. Их расселили по предоставленным городом квартирам у черта на рогах - на ЖБФ (жестяно-баночная фабрика) - название района в дальней части города. И лишь позже, после получения построенного специально для Института жилого дома на Тельмана 2б они расселились по отдельным квартирам и многие из них смогли, наконец, обзавестись семьей. Но пока-то там продолжался холостяцкий быт со шкурами на полу, постоянным хождением по гостям с неизменной дружеской выпивкой.

Оборотной стороной молодого возраста населения и отсутствия людей старшего поколения была постоянная проблема с детьми. Она усугублялась трудностями с детскими садами и плохим качеством обучения в школах. Обычно, когда после нескольких лет обучения в камчатских школах ребенок переезжал в центральные союзные города, легко дававшиеся на Камчатке отличные и хорошие оценки, сменялись тройками. В результате дети сотрудников института все время ездили с Камчатки на материк и обратно. И каждый раз, когда кто-нибудь летел в командировку, его просили: возьми сына (дочь) до Москвы - его встретят в аэропорту.

Вновь приехавшим "старшим" из Лаборатории Вулканологии было не до всей этой молодежи - не затем они ехали на Камчатку! - да, по моим представлениям и по кругозору они не больно-то подходили на роль руководителей. Собственно геологическая тематика любого толка за редкими исключениями была им чужда, да и не было у них, опять же по моему представлению, опыта руководства научными коллективами.

Не было аналитической базы даже самой примитивной. По традиции изначально проводился анализ состава вулканических газов. Ведущий химик Лаборатории Вулканологии Лидия Николаевна Башарина по приезде наладила хим. лабораторию по определению окислов петрогенных элементов. Наращивание лабораторной базы шло по мере надобности в тех или иных работ. Позже Софья Ивановна Набоко пригласила Галю Арсанову, только что кончившую один из московских ВУЗов, наладить спектральную лабораторию для определения лития, рубидия и цезия. Еще позже она же выписала Лиду Леонову и Нину Удальцову для работ по определению содержания радиоактивных элементов. Дело дошло до того, что приехавший много позже физик Герман Ковалев по собственной инициативе организовал рентгеноструктурную лабораторию ("что это за современный институт, у которого и рентгеновской лаборатории нет!"). Но что делать с этим рентгеном никто не больно-то знал.

Ничего похожего на программу комплексных исследований не было в природе. Не было и попытки координации работы групп, приданных ученым московских институтов. Положение молодых ребят осложнялось еще и спецификой жизни на полуострове. Желаешь и можешь работать в науке - хорошо! А ведь зачастую истинные интересы определяются позже через год-другой после распределения в ту или иную организацию. Ведь далеко не все шли в ВУЗ по призванию. Наоборот существенная часть даже не представляла себе будущей профессии, не говоря уже о призвании к научной работе. Тут возникала коллизия. Из-за отсутствия жилплощади и брони на материке молодой человек вынужден был оставаться в Институте и уныло тянуть научную лямку, хотя из него вышел бы прекрасный электрик, егерь или парикмахер (я сознательно привожу профессии к которым реально были расположены те, что потом отсеялись из Института).

Чем в конечном итоге стали эти ребята, целиком зависело только от них. Увлеклась Аэлита Челебаева палеоботаникой, смогла вместе с мужем - Лешей Шанцером собрать уникальную коллекцию ископаемой флоры и монографически описать ее и вот коллекция эта составляет украшение Румянцевского музея в Москве. Обработка этой коллекции с учетом геологических данных стала основой для корреляции континентальных вулканогенно-осадочных толщ с одновозрастными морскими осадками. Олег Волынец благодаря детальнейшим описаниям петрографии вулканических пород Камчатки стал одним из ведущих специалистов страны в этой области. Иван Мелекесцев провел десятилетия, дешифрируя аэрофотоснимки вулканических поясов и изучая закономерности формирования рельефа вулканических областей. Его работы в этой области стали общепризнанным эталоном геоморфологических исследований этих специфических районов. Можно только пожалеть, что при всех этих успехах были упущены большие возможности, далеко не полностью использован научный потенциал этого коллектива.

Конечно, они были очень разные. Если Волынец или Мелекесцев были мастерами своего дела то Коля Огородов и его верный помощник Коля Кожемяка были просто безграмотны, и учиться не желали (да и не знаю, могли ли!). Напав на нетронутый геологический материал по молодым вулканам Срединного хребта, они не смогли из него сделать ничего кроме поверхностных, описательных кандидатских. В то лето, когда Коля Кожемяка работал в поле со мной - и уже после защиты кандидатский - у него в палатке лежал справочник по геологической практике для студентов второго курса открытый на одной и той же странице - он никак не мог понять, как работает геологический компас. А Коля Огородов с характерным заиканием говаривал, имея в виду геологическую литературу: "Эд-дик, когда я защищу кандидатскую, то тоже буду читать книги". Врал, конечно. Ничего он читать не стал. Его подобрал к себе в группу Юра Масуренков и использовал по назначению - описывать очередную группу вулканов. А Кожемяку наш новый директор Федотов, имевший патологическую страсть и непревзойденное уменье окружать себя бездарностями, приспособил к должности ученого секретаря, где он и писал протоколы Ученого Совета все оставшееся время.

Результат такой научной политики не замедлил сказаться. Отражение его хорошо видно в статье А. А. Алискерова о выборах новых членкоров. В соответствии с порочной практикой уравнивавшей административную должность с научным званием звание членкора должен был получить один из камчатских кандидатов. Не обсуждая перипетии выборных интриг, подведем лишь итог, согласившись с автором в том, что с Камчатки сильных кандидатов не было.

Почти символом таких упущенных возможностей для меня является судьба прямо работавшего со мной Фарида Кутыева. Выпускник Ленинградского университета он прибыл на Камчатку на практику с одним из отрядов ВСЕГЕИ. Я взял его с собой в поле на вулкан Хангар. После этого мы вместе работали в Срединном хребте и Восточной Камчатке. Он был хорошим полевиком, но главное - прекрасным минералогом-диагностом. Важно было при этом, что он определял минералы в очень мелких фракциях и совершенно не считался с существующими точками зрения, где и какие из них должны находиться. Он впервые сам наладил в подвале жилого дома дробилку и лабораторию по извлечению мономинеральных фракций из сотен килограмм измельченных пород. Результаты были поразительны. На Хангаре он нашел в вулканическом стекле куполов вязкой лавы капельки ртути. И там же были найдены мелкие зерна редкого карбида кремния муассонита. Считалось, что этот минерал встречается только в метеоритах. Позднее, буквально по следам хангарской находки на Аваче был найден самородный свинец. Последующая проверка показала, что металлы, как это ни странно, обычно находятся в вулканических породах в самородной форме. Так получили объяснение многочисленные находки самородного олова в шлиховых пробах в поле вулканических пород Южной Камчатки. Ранее они считались результатом засорения в ходе отбора пробы. Но самой скандальной была находка зерен алмаза в пробе из базальтов вулкана Малый Паялпан в районе Ичи на Срединном хребте. Согласно существующим точкам зрения находка алмаза в базальтах была невозможна.

Изучение акцессорных минералов (минералов-примесей) в вулканических породах связано с большими техническими трудностями. Зерна этих минералов мелки (около 1 мм) и само они составляют ничтожную часть породы. Чтобы получить грамм таких минералов надо раздробить 300-500 кг породы (а ты еще вывези сначала такую пробу!), выделить так называемую тяжелую фракцию используя тяжелые жидкости. И только после этого можно приступить к идентификации минералов. Что там говорить об обработке проб сам вывоз пробы весом около полтонны требует больших затрат денег и труда.

Систематическое изучение этих находок требовало методической работы, на которую у Фарида не хватало терпения. Ему хотелось все сразу - публикации, защиты, признания. Примерно на этом этапе я уехал с Камчатки, и Фарид близко сошелся с М. М. Василевским. Он считал, что Василевский "прикроет" его, но дальше совместных вечеров за рюмкой (стаканами!) дело не шло. Материал был таков, что не укладывался в нормальные рамки. Академик Соболев разрешил в конечном итоге, публикацию короткой статьи о находке алмаза в Докладах АН с примечанием о дискуссионности материала. Камчатское геол. управление послало специальный отряд для того чтобы проверить наличие алмаза в базальтах на Малом Паялпане. И алмазы в повторной пробе снова были найдены! После этого Малый Паялпан был переименован в вулкан Алмазный. Но в базальтах взятых с Жупановского вулкана на восточной Камчатке алмазов не было. В это же самое время алмазы были найдены прямо под боком, на склонах прилегающего к Петропавловску Авачинского вулкана. Зерна нашли в породах необычного состава тут же получивших особое название - авачиты. Предложенное объяснение связывало образование алмазов в базальтах с избыточным давлением в сейсмической зоне. Это было малоубедительным и спорным. Это только подчеркивало необходимость систематического изучения проблемы. А Фарида несло дальше - давать прогнозы месторождений алмазов, платины и золота на Камчатке и прилегающем Корякском нагорье, он написал и защитил кандидатскую, но все это было не то! Что было бы тем, он, видимо, и сам не знал. Вступил в партию, ездил в Новосибирск к Соболеву, организовал группу по прогнозам алмазов, платиновых металлов и золота на Камчатке, но себя все не находил. В попытке достать деньги он в соавторстве с каким-то американцем написал проект работ по гранту от национальной научной ассоциации США. Вся эта лихорадочная гонка в конец подорвала и так не слишком стабильное здоровье. Он поехал на Алеуты, и там сердце не выдержало.

Если мне и жаль чего-то недоделанного на Камчатке так это этой фаридовской работы по минералам-акцессориям вулканических пород. Она была очень многообещающа и в области металлогении и в поиске минералов-индикаторов, которые много могли рассказать о физико-химических условиях в магматическом очаге. Я от души рад тому, что в последние годы перед смертью он установил связь с самым талантливым геологом КТГУ В. Байковым и начал всерьез заниматься платиной в Камчатском регионе.

В целом это "молодое поколение" в полной мере осуществило себя. В той степени, конечно, в которой ей дано было себя осуществить. Большая часть тех, кто не умерли как Олег Волынец, Тамара Краевая, Фарид Кутыев благополучно стали докторами наук. и издали все, что могли и хотели издать.

Молодость, столичное происхождение, материальная обеспеченность, начатки самоуправления создавали тягу к познанию мира. Способствовали этому и общая относительно либеральная обстановка шестидесятых и удаленность полуострова от центров власти (и, соответственно относительная либеральность досмотра за населением) приводили к широкой циркуляции там- и самиздата, постоянному прослушиванию всех возможных "вражеских" голосов. Невзирая на жуткий вой глушилок, подойди к нашему дому на Тельмана 2б в урочное время и почти из каждого окна услышишь: "Привет, дальневосточники! Это - Америка!" - направленную на нас программу Голоса Америки.

Это совсем не означало, что все были ахти как свободомыслящи и противорежимно настроены. Скорее мы все были сторонниками того, что в терминологии будущей Пражской Весны называлось "социализмом с человеческим лицом". Венгерский порыв к свободе мы, под влиянием советской пропаганды, считали контрреволюцией, вдохновленной и поддерживаемой католиками (кардинал Миндсенти!). В целом это был обще гуманистический подход осуждение сталинских репрессий и надежда на восстановление ленинских норм. Нашими постоянными спутниками были стихи и песни Окуджавы, Галича, Высоцкого, Визбора. Я ставлю эти имена в один ряд, хотя мы, по специфике возраста, специальности и места жизни, скорее воспринимали Визбора, чем остальных. Созревание камчатских шестидесятников пришло позже, после ввода танков в Прагу. Но и здесь все было замедленно и индивидуально. К примеру, тесно связанный с московско-ленинградскими писательскими кругами Генрих Штейнберг, будучи в 1992 году на Международном Геологическом Конгрессе, шарахался на Вашингтонском молу от американских ветеранов вьетнамской войны, собиравших подписи с требованием освобождения из советско-вьетнамского плена своих товарищей (боялся провокаций?), Тогда же он спрашивал меня "что такое сионистское лобби?". И удивлялся моему признанию "Да вот я, например!". Он тогда совсем уж поразил меня заявлением о том, что уничтожение корейского авиалайнера "это был большой прокол!", имея в виду не убийство 269 человек, а недоработки камчатской системы ПВО.

Самиздат почти регулярно привозился теми, кто ездил в командировку в Москву или Ленинград, как последние новости культурной жизни. Что же до тамиздата, то характерно было обращение ко мне Георгия Степановича Горшкова во время нашего пребывания в Оксфорде. Чуть ли не в первый же день он спросил меня, имея в виду известную книготорговую фирму: "Вы были в Блэквелле? Там есть книги специально для нас, советских. Их можно почитать на месте, или относительно недорого купить.". Там я приобрел и привез в Союз "В Круге Первом" А. Солженицына. И вплоть до моего отъезда из Союза не было ни одного дня, когда бы эта книга ни читалась бы взахлеб.

На этом фоне легко понять, как произошла история с отказом выдвинуть в кандидаты областного совета Бориса Ивановича Пийпа. Просто шло предвыборное собрание, и обком просил выдвинуть Пийпа. Все шло хорошо, пока не поднял руку Олег Волынец и не сказал "да Борис Иванович и так перегружен работой в Институте и городе. Его нельзя перегружать! В Областном совете нужен человек, способный работать и имеющий на это силы и время. Я предлагаю выдвинуть кандидатуру Валерия Аверьева". Это был невиданный скандал, особенно учитывая присутствие представителей городской избирательной комиссии и камчатского геологического управления. Софья Ивановна хотела тут же закрыть собрание, как неподготовленное, но я был председателем и категорически воспротивился этому. Тут надо отметить, что отклонение кандидатуры Б. И. Пийпа ни в малой степени не было выражением неприязни или недоверия лично к Борису Ивановичу. Это было стихийное выступление против советской системы "выборов без выборов". Потом долго искали зачинщиков - но их не было! Все было совершенно стихийно. В. В. Аверьев даже не знал, что его собирались выдвигать. Только уже после собрания мы пошли к Аверьеву и убедили его дать согласие на выдвижение кандидатуры. Интересно отметить, что та же Софья Ивановна, которую выдвинули кандидатом в горсовет чуть позже с гордостью. рассказывала, что "у нас в Институте не просто так выдвигают кандидатов в депутаты, а только тех, кого считают достойными".

Они, эти ребята, в духе времени достойно и правильно воспринимали то, что они видели при редких посещениях Запада. В них не было близкого к панике страха общения с иностранцами, характерного для некоторых ученых старшего поколения, или извращенной гордости от признания собственных работ на Западе, как это было у других. В 1968 году Горшкову удалось организовать поездку на конференцию в Эдинбург группы почти исключительно состоящей из молодежи. Они свободно, без поощряемой сверху замкнутости общались с коллегами, с интересом смотрели на то, как живут и в каких условиях работают англичане. Конечно, изумляло изобилие продуктов в магазинах, разнообразие фруктов на лотках на улицах Лондона и Эдинбурга, но первое на что они обращали внимание это на раскованность англичан, и их способность к участию в спонтанной дискуссии на "Спикерс корнер" в Хайд Парке.

Все они клялись, что рвутся изучать активные извержения. И они, в самом деле, мечтали об этом. Но, некому было научить их тому, что необходимо для этого. Надо ли удивляться тому, что когда время как всегда неожиданно пришло и началось большое трещинное извержение на вулкане Толбачик и всем хватило дела, они оказались к этому не готовы, и описание этого мощного и своеобразного извержения было опять выполнено не более чем на очень хорошем и детальном хорошем описательном уровне.

Насколько не готов был Институт к изучению извержений, показывает история извержения в 1964 году долго молчавшего вулкана Шивелуч. В начале 1964 года на вулкане усилилась сейсмическая активность, и П. С. Токарев предупредил, что это, возможно, служит подготовкой к извержению. Послали на вулкан Галю Арсанову отобрать газы, чтобы проверить прогноз. Но не прошло и нескольких месяцев, и раздался катастрофический взрыв, снесший половину конуса старой вулканической постройки и рассыпавшего веер каменного материала по всей равнине от Шивелуча до реки Камчатки. Полное повторение взрыва на Безымянке! Звучит анекдотом, но истинная правда: взрыв произошел ранним утором. Из Петропавловска звонят и поднимают спящего начальника Ключевской вулканостанции А. Е. Святловского, сообщают о взрыве. Святловский запрашивает дежурного - что там с Шивелучем? Ответ "Да что ему делается! Только что овса ему засыпал!" (Шивелучем звали одного из коней вулканостанции). Когда в Институте подтвердили взрыв, решено было тут же послать спецрейс АН-2 в облет. Участвовать в облете естественно пожелали все, имевшие хоть какое то отношение к активному вулканизму. Но что, собственно могли дать эти в буквальном смысле поверхностные наблюдения? Они породили то, что только и могли породить - поверхностную описательную заметку об извержении, авторами которой стали все многочисленные участники облета. Подтвердилась полная аналогия с извержением Безымянки 1956 года. По иронии судьбы чисто по алфавиту первой в ряду имен фамилия авторов стояло фамилия Е. К. Мархинина. Наконец-то он перестал быть "вечно вторым"!

Так или иначе, но к началу семидесятых годов, благодаря стратиграфической схеме, созданной Ольгой Брайцевой и ее группы, работам Ивана Мелекесцева по истории развития рельефа вулканических поясов, петрологическим исследованиям Волынца и его товарищей, тектоническим построениям автора этой работы, и была создана общая картина развития молодого вулканизма Камчатки и Курил.

Материал был настолько уникален и прекрасен, желание работать так велико, что малейшего толчка было достаточно, чтобы появлялись работы, которые по любым критериям составили бы гордость любой научной организации. Тут можно назвать вышедшую в году под редакцией Софьи Ивановны Набоко коллективную монографию "Вулканизм, гидротермальный процесс и рудообразование". Она обобщила уникальный материал по геологии и вулканизму кальдеры Узон, современным гидротермам Долины Гейзеров и идущему на наших глазах рудообразованию. Другой работой такого же рода была коллективная монография "История формирования рельефа Камчатки, Курильских и Командорских островов", вышедшая как часть серии работ "История развития рельефа Сибири и Дальнего Востока". В этой монографии на основе тщательно выверенной стратиграфической шкалы был сведен огромный геолого-геоморфологический материал. Книга богато иллюстрирована составленными Иваном Мелекесцевым схемами различных этапов развития рельефа.

Как уже говорилось выше, в 1971 году в Москве прошла сессия Генеральной Ассамблеи Геодезического и Геофизического Союза. Мы были рады представить миру результаты нашей работы не только в форме докладов на симпозиумах, но и организацией тематической выставки. Мы начали ее готовить стихийно, "снизу". Мы собрали все - карты, схемы, фотографии, стенды с представительными коллекциями образцов. Выставка имела огромный успех. Экскурсии по ней фактически выливались в необъявленные доклады по той же теме. Эти встречи наглядно показали руководству международной ассоциации вулканологии, по меньшей мере, недостаток сведений у наших зарубежных коллег о камчатских материалах. После очередной такой экскурсии мы получили предложение подготовить к печати специальный выпуск издающегося ассоциацией на английском языке Бюллетеня Вулканологии. Письмо было подписано тогдашним Президентом ассоциации вулканологии профессором Эвраром. В нем прямо указывалось, кого просят составить сборник и что очень важно, содержалось обещание отредактировать язык перевода. Этот проект мы впредь называли по имени автора письма "проектом Эврар". В 1979 году он вышел, наконец, из печати. Для нас выступление на Ассамблее было тем же, чем, чем для Института в целом было уже упомянутое Второе Всесоюзное вулканологическое совещание. А вышедший Бюллетень Вулканологии остался памятником счастливых лет нашей общей работы.

К написанию подобной работы мы были подготовлены в процессе почти стихийного участия в написании нескольких коллективных монографий, освещавших разные стороны вулканической геологии Камчатки. В них мы в разных комбинациях выступали как авторский коллектив, а именитые редакторы фактически лишь формально просматривали и визировали готовые тексты.

Все делалось само собой без нашего участия. Профессор Эврар просто продиктовал своей секретарше Франческе ("Чичи") письмо в дирекцию института с предложением представить для публикации наши материалы в качестве тома Бюллетеня Вулканологии, посвященного Камчатке. Для того чтобы дать нам возможность составить действенный авторский коллектив, я лишь просил Эврара указать в письме фамилии потенциальных участников, что он тут же и сделал. Что очень важно был изначально указан заголовок тома "Четвертичный вулканизм и тектоника Камчатки", что определило ориентировку содержания на вулканическую геологию, структуру вулканических районов и эволюцию четвертичного вулканизма. Более того, та же Чичи, опытная в общении с поступающими от советских авторов публикациями, сразу сказала, что надо попросить английского вулканолога П. Бэйкера привести в порядок английский язык будущей рукописи. Надо ли говорить, что все мы просто не понимали истинного уровня нашего английского и считали, что после более чем убогого просмотра рукописи нашей официальной институтской переводчицей язык работы становится вполне приемлемым. Придирки относились за счет общего предвзятого отношения к российским авторам.

Нам повезло. После года интенсивной работы том был закончен и, благополучно пройдя через все формальности, отправлен той же Чичи. В итоге ко времени принятия Федотовым директорского поста работа была в редакции и, тем самым, мы были избавлены от того, чтобы монографию загубили под благовидным формальным предлогом.

Сборник был своего рода завершением того процесса пересмотра материала по геологии вулканических поясов, которая была впервые заявлена на проведенном еще при жизни Б. И. Пийпа Втором вулканологическом совещании.

Она, эта монография, не выходила за рамки традиционных представлений вулканической геологии, но, наверное, впервые в мире представляла полную картину развития молодого вулканического пояса. Было совершенно очевидно, что на существовавшем тогда аналитическом и идейном уровне исследования с этим материалом больше делать нечего. Надо было либо менять районы исследований, либо менять аналитическую и идейную базу исследований. Написание монографии заняло годы, необходимые для утряски авторского коллектива, подбора материала, написания текста, перевода на английский. Удовольствие от этой работы было во многом отравлено необходимостью разного рода "дипломатических" маневров, и преодоления административных барьеров. Для избежания всякого рода коллизий мы просто включили имя Г. С. Горшкова в редакторы сборника. В итоге работа вышла из печати, и стала своего рода памятником годам нашей работы. И я немало горжусь этим.

То, что "Эврар" был закончен и сдан, принесло мне чувство внутреннего освобождения. Дело было СДЕЛАНО. Я смог опубликовать все, что я хотел, в форме и в том месте, о котором мог только мечтать. Более того, я выполнил долг перед своими соавторами. Они получили международную трибуну. Поэтому я относительно спокойно, насколько это вообще возможно в этой ситуации, воспринял публичное ауто-да-фе, устроенное мне Федотовым.

Сергей Александрович не пожалел времени и усилий по организации этого обсуждения. После этого мне надо было или снова начинать перекраивание работы и добиваться защиты или уходить из Института. Итоги были подведены. Рукопись была в издательстве. Тратить время и силы только ради получения докторской степени не хотелось.

Мои отношения с Федотовым окончательно и непоправимо испортились после совместной поездки в Италию. После своего назначения директором Федотов вызвал меня (я числился ученым секретарем по международным связям) и поручил подготовить программу визита в Италию. Там та же Чичи организовала визит в принимающую нас организацию - ЧНР (Национальный Совет по научным исследованиям) - двух самых влиятельных вулканологов Италии Франко Барбери и Энсо Локарди. Это определило успех поездки. Она была организована по высшему разряду. От Пизы до Сицилии включительно нас передавали с рук на руки, мы читали лекции, посещали многочисленные вулканические районы Италии сопровождаемые самыми лучшими специалистами по каждому из них. Мы были настолько вымотаны в конце этой поездки, что (невиданное дело!) улетели из Италии почти за две недели до окончания срока командировки. Так или иначе, а поездка эта осталась навсегда в нашей памяти. После того, как я в Москве на ассамблее познакомился и подружился с итальянскими вулканологами, они принимали меня как старого друга. Это уже было никак не терпимо. Потом к этому добавилось предложение подготовить коллективную монографию по Камчатке. С точки зрения Федотова это было совершенно непростительно.

Случай посчитаться со мной представился Федотову достаточно быстро. Обсуждалась возможность представления к защите докторской моей только что вышедшей книги о четвертичном вулканизме Тихоокеанского кольца. Федотов хорошо поработал с участниками заседания. Обсуждения по существу не было, если не считать пары явно инспирированных выступлений. Зал молчал. У них не нашлось ни единого слова, ни одобрения, ни осуждения. Все хранили молчание. Просто молчали. На меня глядели пустые лица тех, кто со мной работал. Моя реакция на происходящее во многом определялась сознанием того, что "Эврар-то сдан!". Одно изменилось после этого ученого совета: я остался в одиночестве. Если Федотов хотел мне продемонстрировать, что я одинок и никому из товарищей не нужен, то он зря старался. Я и без этого знал цену этим людям и даже после всего не имею к ним никаких претензий. Смешно бы было! Они таковы, какие они есть. Молчание не помогло им. Прошло очень немного времени и часть из них "не прошла" переаттестацию и должна была уйти из института, других вынудили поменять тематику или сменить районы работ. Тогда они стали говорить о самоуправстве Федотова, писали письма в Президиум Академии, жалуясь на произвол дирекции.

Особенно показательно увольнение Олега Волынца. Человек мягкого интеллигентного характера он стоял совершенно в стороне от институтских свар. Работы его получили самое широкое признание и в Союзе и за рубежом, это единственно и могло служить причиной увольнения. Он был родом из Иркутска, и уезжать с Камчатки ему было некуда.

После "обсуждения" на ученом совете было противно оставаться в институте и делать вид, что ты все и всех понимаешь, снова и снова переделывать все ту же работу. Да и тематика, по которой работал практически весь институт, при неизменности аналитической базы была исчерпана. Я взял отпуск, поехал в Питер и там, в НИИГА мне предложили снова поехать на Уджинское поднятие, где предполагалось начать буровые работы на открытом нами одном из крупнейших в мире массивов щелочных пород - Томторе.

Теперь мне надо было или снова начинать перекраивание уже сделанной работы и добиваться защиты, или уходить из Института. Итоги были подведены. Рукопись "Эврара" была в издательстве. Тратить время и силы только ради получения докторской степени не было ни сил, ни желания.

Как ни неправдоподобно это может звучать, я принял решение об отъезде без сожалений и колебаний. Камчатские годы были прожиты так, как даже и не мечталось. Все, что хотелось сделать, было завершено и вот сейчас выполняю последний долг: кончаю воспоминания об этом времени.

В ближайшие три месяца у нас было дел по горло. Мы шли открывать то, что теперь известно как крупнейшее в мире Томторское месторождение редкоземельных элементов. Мой начальник Лева Степанов слетал во Фрунзе, чтобы получить с завода выделенный нам по плану и оплаченный буровой станок и начал отправку в Саскылах спец. рейсами садившихся на лед тяжелых АНов. Петр Иванович Ромашко начал собирать веером раскиданное по тундре в радиусе 500 км в поперечнике предназначенное нам давно списанное оборудование, организовал склад ГСМ ниже по Анабару от Саскылаха, построил сани и караван двинулся в район работ. Мы с женой по немыслимым малинам собирали буровые бригады и вездеходчиков, готовя их к отправке прямым рейсом из Пулково в Саскылах. В конце этого сезона мне предстояло по единичным кускам керна дать оценку перспектив района и доказывать, что мы нашли крупнейший в мире массив карбонатитов.

Влодавец, В. И., Набоко, С. И., Федотов, С. А., 2007, К 50-летию Советской вулканологии. www/kscnet.ru/ivs/publication/fedk40let/fst11.htm

кальдера - депресссия редьефа, образовавшаяся на вулкане после катастрофического извержения

Ларин, В. Н., Наша Земля, М., Агар, 247 стр.

Fedotov. S. A., and Markhinin, Ye. K., eds., 1982, The Great Tolbachick Fissure Eruption: geological and geophysical data,Cambridge University Press, 353 p.

Пущаровский, Ю. М., ред., 1992, Подводный вулканизм Курильской островной гряды, М. Наука, 523 стр.

www.kscnet.ru/publication/fedk40let/index.html

кальдера - депресссия редьефа, образовавшаяся на вулкане после катастрофического извержения

Ларин, В. Н., Наша Земля, М., Агар, 247 стр.

Fedotov. S. A., and Markhinin, Ye. K., eds., 1982, The Great Tolbachick Fissure Eruption: geological and geophysical data,Cambridge University Press, 353 p.

Пущаровский, Ю. М., ред., 1992, Подводный вулканизм Курильской островной гряды, М. Наука, 523 стр.

www.kscnet.ru/publication/fedk40let/index.html

. Федотов С. А., Под знаком стихии. Новая Камчатская Правда, 2002, #39, стр. 1,4,5.

Белоусов, В. И., 2006, Памяти ученых-вулканологов. http://kscnet.ru/ivs

Карпов, Г. А., 2004, К 95-летию С.И. Набоко и ее научной деятельности, Вестник КРАУНЦ, серия наук о Земле, http://info.geol.msu.geol.search/cache.href.html?

Набоко, С. И., ред., 1974, Вулканизм, гидротермальный процесс и рудообразование. Наука, М., 262 стр.

Гапуваев, И. К.., 2001, Географы и путешественники, РИПОЛ КЛАССИК, М., 576 стр.

www.Tuapse.ru/culture/Markhinin.asp

Алискеров, А., 2003, Пощечина камчатской науке. Камчатское Время , 28 мая 2003 года

Erlich, E. N., and Gorshkov, G.S. eds., 1979, Quaternary volcanism and tectonics in Kamchatka. Bulletin Volcanolgique, vol. 42, no. 1-4, 298 p., Springer Verlag International, Heidelberg , Germany.

Эрлих Эдуард Натанович: другие произведения.

Институт Вулканологии, 1963 - 1973 Годы

Комментарии: 3, последний от 16/06/2019. © Copyright Эрлих Эдуард Натанович (edwarderlich@comcast.net) Обновлено: 19/04/2009. 116k. Статистика. Статья: США Скачать FB2		Оценка: *6.227** Ваша оценка: